Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Глава 6. Гулянка.

В город Гастаса волокли три пары рук. Четвёртый, из выкупленных тащил за собой на верёвке двух обросших баранов с тугими спиралями рогов. Тадарик семимильными шагами выступал впереди, размахивал руками, безмолвно ругаясь. Аня и две недавние пленницы едва поспевали за мужчинами.

Компания наконец-то миновала ворота и оказалась в городе. И тут Гастас упёрся, скинул держащие его руки:

– Хватит! Не убегу! – Взгляд его скользил по окружающим предметам, кажется ничего толком не замечая. На миг глаза Ани встретились с глазами юноши. Но только на миг, потому, что Гастас тут же отвёл взгляд и его лицо свело судорожной гримасой боли и отчаяния.

– Точно. Покончи с собой. Им, на радость.

Гастас закусил губу и отвечать Тадарику не стал, свернул направо. Надо заметить, улицы в городе путались не хуже, чем в лабиринте. Очередной поворот, очередной дом. Взгляд юноши стал осмысленным, а кулак врезался в створку ворот с соответствующим моменту грохотом. Гастас остановился, с вызовом оглядел спутников, ударил в ворота во второй раз, выдержал паузу. Ещё удар.

Сонный хозяин с всклокоченной шевелюрой приоткрыл калитку, намереваясь высказать о буяне, все пришедшие на ум слова, но увидел Тадарика, заробел, и лишь заметил укоризненно:

– И это твои гости!

– Хозяин, – Гастас даже не думал прятаться за чужую спину, – у нас радость и мы хотим по этому поводу немного гульнуть. Вот деньги. – он протянул мужчине серебряное кольцо. – Нас будет шестеро. Приготовь барана, пиво, хлеб. Ну и музыка чтоб была. Всё как положено.

– Прямо сейчас? С утра пораньше? – не сдержав ехидства, поинтересовался хозяин.

– Зачем сейчас? Вечером. После того, как торг закроется. Но четыре кружки пива для моих друзей можешь вынести прямо сейчас.

– Пива вам? – пробурчал хозяин уже без раздражения, скрываясь за калиткой. – Сейчас принесу пива.

– Гастас, зачем, – начал было один из выкупленных лишь только хозяин кабака скрылся за воротами, но юноша грубо оборвал его:

– Потому что это мои деньги и я трачу их так, как хочу.

– Почему не у Тадарика? – поддержал первого второй. – Что у него, пива нет?

– Потому что я так хочу, – упрямо повторил юноша и обратился к внимательно изучающему его Тадарику. – Одолжи мне золотой.

– А надо?

– Надо. Парням одеться надо.

– Разумно.

– И три меча одолжи. На одну ночь.

– Почему три?

– Я при оружии и один у меня есть.

Тадарик задумался, рассеяно снял с пояса кольцо с ключами, отцепил один:

– Доспехи не нужны?

Гастас взял ключ:

– Кто же на пирушку в доспехах идёт?

– Ну, я наверно приду в доспехах. Сразу, как только закроют торг?

– Да, именно так.

Губы Тадарика дёрнулись, обнажая в оскале зубы:

– Ты правильно сделал, посчитав меня.

Гастас прикусил губу. От необходимости отвечать его избавил приход хозяина кабака с пивом. Мужчина раздал кружки, спросил деловито:

– Которого из баранов оставишь?

– Никакого. Я тебе деньги дал. А за бараном сам, за стену сходишь. Рядом же.

– Тогда одну серебрушку за гулянку – мало.

Гастас выловил последнюю серебряную монету в кошельке, протянул хозяину:

– Раз мало – добавлю. Так как насчёт золотого, Тадарик?

– Три ты уже должен.

– Буду должен шесть.

– Шесть – это много. Без заклада.

– В заклад ставлю моего коня.

– Значит, конь теперь мой?

– Будет твой, если я не верну долг до отъезда.

– А ты вернёшь?

– Верну.

– Хорошо, по рукам. Только золота у меня при себе нет. Пока пятнадцать серебряных хватит?

– Пока – хватит.

– Погодите, погодите, – вклинился в их беседу хозяин кабака. – Я не согласен за стену идти. Бери серебро назад. Я ...

– Поздно, дружище, – панибрацки хлопнул его по спине Тадарик. – Ты взял деньги, а парни пьют твоё пиво. Сделка заключена. Да не трясись ты так. За стеной – мои воины следят за порядком. Я сейчас иду к ним. Так что доведу я тебя туда. И обратно до ворот доведу. А по городу, с овцами, ты и сам дойдёшь. Так что бери монету и пошли. Не упирайся.

Подхватив горожанина, Тадарик чуть не силой поволок его к городским воротам, успокаивая на ходу: мол не переживай ты так, пустяки всё это, ты же меня знаешь...

Гастас проводил парочку взглядом, повернулся к оставшимся:

– Выпили? Ставьте кружки у ворот и пошли. У Тадарика, поедите, поспите, приоденетесь, а вечером – на гулянку.

– Но почему гулянка не у Тадарика?

– Потому что к нему собачники не придут. А сюда – обязательно заявятся. И умоляю: не рубите вы их всех, поголовно. Нам пленные для обмена нужны.

– Так это ...

– А мечи ...

– Что же сразу-то ...

– А вот Тадарику и без слов всё было ясно! – резко перебил Гастас растерянное многоголосье товарищей. Пошли уже. Нечего здесь торчать.

Протолкнувшись поближе к Ане, Алевтина толкнула её в плечо:

– А твой парень – крутой.

Аня чуть поморщилась. Она здесь начала отвыкать от фамильярностей. Да и определение подруги резануло слух. Ответила сухо:

– Здесь слабые не выживают.

– Да? Ладно, обиделась что ли? Не дуйся. Главное: мы в городе. Что будем дальше делать?

– Гулять.

– А потом? Ты узнала что-нибудь о предсказании?

– Ничего.

– Тогда что нам делать? Как домой вернуться?

Настойчивость подруги граничила с откровенной назойливостью. Эти постоянные вопросы. Ну откуда, она, Аня, может знать всё?

– Откуда мне знать? И вообще, нам обещали, что проводник сам найдёт нас? Вот пусть и ищет. Меня и здесь неплохо кормят.

На лице Алевтины укор: мол как можно быть столь безответственной? Ведь мне так плохо. Но у Ани нет для неё слов утешения. Ну да, Алевтине было плохо. Очень плохо. Но сейчас-то всё плохое для неё закончилось. А вот Гастас – на грани помешательства.

Вот и постоялый двор Тадарика. Калитка не заперта. Рабыня с некоторым изумлением взирает на пришельцев.

– Старуха, – окликает её Гастас, – Хозяин велел накормить, напоить и одеть.

Женщина без слов исчезает в доме, без слов, выносит на веранду и ставит на стол три большие миски, шесть ложек к ним, шесть кружек и блюдо с караваем хлеба:

– Хлеб – на столе, похлёбка – в котле, вода – в колодце, одежду сейчас подберу. И пусть эти бродяги помоются. Нечего в чистое платье старых вшей тащить.

Еда! Нормальная, человеческая еда. Миски наполнены. Стучат ложки. По здешнему этикету на одну миску полагается по два едока. Гастас смотрит на происходящее невидящими глазами. Аня треплет его за рукав:

– Гастас, у тебя же два ножа? Дай мне один.

Отсутствующий взгляд, голос без эмоций:

– Возьмите, – он снимает с пояса клинок в ножнах, передаёт ей.

– А как его лучше спрятать?

– Зачем?

– Ну, а вдруг ...

– Не беспокойтесь. Собаку в город никто не пропустит. Будет просто пьяная драка. Зачем вам нож? Убивать – не ваше дело.

– Не знаю. Но я могу пойти?

– Я так и рассчитывал. Этот собачник ... Когда он на торге смотрел на вас, то был просто вне себя.

– Ты надеешься, что он от злости потеряет рассудок?

– Почему-то мне кажется, что он его уже потерял.

– Но это же здорово!

– Наверно....

Парень опять погружается в себя и Аня треплет его рукав:

– Гастас, а я хочу тебе кой-кого представить.

– Кого? – он поворачивает голову.

– Пошли?

На веранде, за столом Алевтина ест из одной миски с тощей девочкой. Аня останавливается рядом с ними, кладёт отроковице руку на плечо:

– Гастас, познакомься, это – Заморыш.

Малявка поднимает голову, на лице её отражено откровенное недоумение. Слабая улыбка тронула губы юноши:

– Заморыш?

– Жаль, что мы не понимаем друг друга. Я даже имени её не знаю.

Гастас заговорил, девочка ответила. Обмен фразами. Улыбка освещает измождённое детское личико.

– Что ты ей сказал?

– Спросил о имени, о том, откуда она.

– И?

– Она не знает. Её украла собака, а имени у неё не было никогда. Родители звали её "дочь".

– Понятно: эй ты как там тебя.

– Во многих племенах у женщин нет имён. Ещё я сказал, что теперь ты её госпожа и что ты очень огорчена её худобой. И чтобы не огорчать тебя, – ей надо хорошо есть. Ну и то, что сегодня она просто обязана отдохнуть как следует.

Аня задумалась:

– Гастас, как ты думаешь, я могу дать ей имя?

– Конечно. Называй её как хочешь.

– Тогда пусть она будет "Ира" или "Ириша".

– Так Ира или Ириша?

– Понимаешь, у нас имя человека меняется с возрастом. Есть основное имя: "Ира" и от него образуются другие имена. Маленькую девочку, например, зовут "Ирочка". "Ириша" – это имя для её возраста, а взрослую женщину зовут "Ирина".

– Значит она теперь не "Заморыш", а "Ириша"? Хорошее имя.

Опять короткий и непонятный диалог. Девочка энергично кивает, потом вслух, по слогам произносит новые слова, почти пропевая их:

– И-ри-ша, И-ри-на, гос-по-жа Ан-на! – повторяет с полупоклоном, – Гос-по-жа Ан-на!

– А меня ты не хочешь представить? – обиженно поинтересовалась Алевтина. Аня перевела взгляд на подругу:

– Гастас, это Алевтина. Она, как и я, из России. Её имя делится пополам. Для друзей она или Аля, или Тина.

Алевтина встала из-за стола, с очаровательной улыбкой протянула парню руку:

– Очень приятно. Для вас я просто Тина.

– Хорошо, – равнодушный взгляд скользнул по лицу и обтрёпанной одежде девушки. – Госпожа Анна, не хотите прогуляться по городу?

– С удовольствием.

Алевтина просто захлёбывалась от возмущения, но пожаловаться было некому. Аню увёл её кавалер, а для Ириши городской язык пока что тайна за семью печатями.

Городские улицы, теснота, на городской площади беженцы на телегах, лавки, покупатели, зеваки. Гастас шёл не торопясь, не пропуская ни одного прилавка, хотя и смотрел на товары явно скучающими глазами. Иногда в его взгляде, брошенном в сторону проскальзывала хищная радость. Проследив за одним из таких взглядов, Аня вздрогнула, обнаружив одного из собачников. Мужчина переоделся, но не мог ни изменить лица, ни скрыть распирающей его ненависти.

– Они следят за нами?

– Конечно.

– А не нападут?

– Здесь? В толпе? Не посмеют.

Аня зябко поёжилась Она-то не была так самоуверенна. Впрочем, толпа была не слишком плотной и не позволяла незаметно подкрасться сзади или сбоку на расстояние удара ножом. И всё-таки... А Гастас уже тянул её в ювелирную лавку:

– Всё-таки вам положено носить платье получше. Вы – иноземка, должны выглядеть, как госпожа. И украшения вам нужны.

– Гастас, – Аня виновато улыбнулась. – К чему показуха? Денег на дорогие украшения у нас нет. Даже на серебро. А медью никого не удивишь. Скорее наоборот. И, знаешь, у нас дешёвые украшения носят дети, дорогие – женщины, девушкам же полагается выглядеть скромно, хотя ... насчёт платья ты прав. По одёжке встречают. Только я не знаю, какие ткани у вас считаются хорошими.

Гастас задумался, ответил не слишком уверенно:

– Ваше белое платье, то что порвалось, сделано из невероятно дорогой ткани.

– У нас такая ткань тоже стоит недёшево, но есть и дороже. Так что ты уж помоги мне, пожалуйста.

В лавке они долго рассматривали разные виды тканей. Основных типов оказалось всего два: сукно и полотно. Сукнами назывались шерстяные ткани. Они могли быть толстыми и плотными, могли быть редкими, а могли быть тонкими-тонкими. Полотном называлась льняная ткань. Цена зависела от плотности, тонкости, цвета. Очень дорого стоили тонкие, плотные ткани белого цвета. Ещё дороже – крашенные. Серые и чёрные ценились дешевле, бурые – ещё дешевле. Привозные ткани стоили дороже местных, а шитые иглой, привозные, шёлковые кружева вообще продавались на вес золота. В общем, выбор невелик. Аня остановилась на сером сукне местной выделки. И ткань хороша, и цена приемлемая. Право, сшить из неё длинный, тёплый жилет-накидку, – дело одного вечера. А вещь получится удобная и вполне заменит плащ. Потом Гастас опять затащил её в ювелирную лавку. Ане приглянулось ожерелье из перламутра, удивительно красивое и недорогое. Как оказалось, местной работы. А потом...

Маленькая лавочка будто пряталась ото всех. Продавали здесь всякую немудрёную, медную мелочь: кольца, пряжки, заколки, ножи, булавки и ... Они лежали отдельно, как бы в стороне. Аккуратная, деревянная шкатулка с хирургическими инструментами века меди: ланцеты и скальпели разных форм и видов, кривые иглы, пинцеты, щипчики и даже маленькие, пружинные ножницы-гильотинки. Аня бросилась к ним, как к родным:

– Сколько стоят?

Торговец, что-то передвигавший под прилавком поднял глаза на покупателей. Вопрос задала женщина. Лёгкая, едва заметная гримаса брезгливости тронула губы седеющего мужчины средних лет и самого что ни на есть обыкновенного вида.

– Сколько это стоит? – раздражённо повторил вопрос спутницы Гастас.

– Воин-наёмник из болотного края, – пренебрежительно усмехнулся торговец, так, будто не расслышал обращённых к нему вопросов. – А вот откуда девушка?

– Издалека, – подчиняясь наитию, Аня нащупала под платьем амулет из трёх камешков и, чуть раздвинув ворот, показала его купцу. Так мельком. В глазах мужчины явно что-то промелькнуло. Он узнал вещицу, но желая скрыть это узнавание тут же напустил на себя бесстрастный вид. Опять-таки, слишком бесстрастный.

– Откуда ты знаешь, что это за вещь? – он указал на инструменты.

– Я – лекарка. Лечу людей.

– Это доброе дело.

– Так сколько же они стоят? – Гастас просто кипел от злости.

– Дорого, – ответил торговец, перевозя взгляд с девушки на её спутника. – Медные – по весу серебра, серебряные – по весу золота.

– А золотые? – съехидничал Гастас, вступая в привычный для него торг.

– Золотых не делают, – остановила его Аня. – Только медные и серебряные. Я где-то слышала про платиновые...

Глаза купца распахнулись, а рот открылся от удивления. Да и сам он изменился: стал, выше суше, старше ... всего на миг:

– Платиновые?

– Ну, я слышала... – смущённо пробормотала Аня, не понимая, что на сей раз заставило её солгать. – Они самые чистые, а ваши... Ваши очень грязные. Все в зелени. Ими-то и работать нельзя, потому, что прежде их следует хотя бы почистить, а, ещё лучше, залудить ...

Купец усмехнулся странной усмешкой, как бы осел, уменьшаясь, глаза погасли, взгляд потёк маслом, как это и полагается хитрому торговцу:

– Теперь я вижу, что госпожа понимает толк в таких вещах. Её не проведёшь. Хорошо, я сбавлю цену. Десять серебряных за всё. Да, на этой улице, неподалёку, работает лудильщик. Всего за две монеты он приведёт эти вещи в порядок.

Гастас безразлично пожал плечами:

– Восемь.

Ехидная улыбочка тронула губы торговца:

– Ну что ж, наёмник, раз у тебя больше денег нет, то я согласен на семь. Одну монету тебе всё-таки придётся потратить на лудильщика.

– Ты смеёшься надо мной?

– Нет, нет, воин. Просто эти инструменты валяются у меня три года и если я упущу таких покупателей, как вы, то сколько же мне придётся ждать новых? Это хорошие вещи. Они достойны принадлежать понимающему хозяину или ... хозяйке.

От столь разумного и вежливого ответа Гастас просто сник, а торговец опять перенёс внимание на его спутницу:

– У тебя обрезаны волосы. Почему?

– Это была благодарственная жертва богам за то, что они позволили мне вступить на путь познания.

– Это случилось давно?

– Давно, но с тех пор я резала волосы три раза. Каждый раз, когда проходила очередное испытание.

– Это великая жертва. И твоё отречение от радостей жизни тоже искреннее. Сколько всего испытаний ты должна пройти?

– Три ступени по двенадцать испытаний на каждую.

– Так ты в самом начале пути? И уже лечишь?

– Знание даётся не затем, чтобы бесплодно пропадать втуне.

– Тоже верно. А что ты ищешь в этом городишке?

– Ответы. Но их здесь нет.

– Да, здесь их нет. И куда ты теперь?

– Не знаю. Солнце должно указать мне путь.

– Значит, на запад... Ну что ж, иди. Путь проторенный. Ступайте.

Гастас молча отсчитал монеты, взял ящичек с инструментами. Хозяин проводил их до двери:

– Как выйдите – поверните направо. Мастерская лудильщика на солнечной стороне.

–

Так оно и оказалось. Мастер осмотрел инструменты:

– И всё за одну серебряную монету?

– А ты не луди целиком. Смотри, – Аня показала насколько и как надо покрыть оловом каждый инструмент.

– Ну, разве что так ...

– Только олова не жалей. Они должны сверкать, как серебро.

– Сделаю.

– Когда?

Лудильщик посмотрел на Гастаса, на Аню, на солнце, стоящее в зените, подумал:

– К вечеру. Задаток можете не давать. Вещи дорогие.

–

Просто гулять по улицам маленького города рядом с красивым парнем. Играть в прятки с солнцем, то ныряя в тень между домами, то выныривая в светлом пятне перекрёстка. Дома – как декорации, люди вокруг – как актёры в костюмах. Злобный взгляд шпиона обжигает кожу, ледяным порывом ветра, вспенивая адреналином кровь. Ну почему такое было невозможно в той, прошлой жизни? Разве не было тогда солнечных дней? Или друзей? Или врагов? Всё было. В том числе и прекрасные дома, похожие на декорации к историческому фильму. И совсем необязательно для счастья скользить по грани, упиваясь каждым, может быть последним для неё глотком воздуха. Всё было то же самое, кроме неё самой. А Гастас развлекает её, рассказывает про реку и про город, про другие реки и города. Вот ведь поносила парнишку судьба.

Солнцу надоело играть в прятки. Тени накрыли улицы сумрачным покрывалом, когда парочка вышла к мастерской. Мастер трудился над медным кубком, зачищая прохудившийся бок от окислов перед тем, как запаять дырочку блестящим оловом. Ящик с хирургическими инструментами стоял в стороне. Гастас заплатил деньги, Аня открыла ящичек. Недавно зелёные, сейчас они блестели, как серебро. Хороши. Вот бы не марать их в крови. А ведь придётся.

В доме царствовал сон. Гастас без церемоний растолкал товарищей, открыл погреб, сам выбрал мечи. Кольчугу он снял ещё перед прогулкой по городу. Дразнить, так дразнить. Аня ушла на женскую половину дома. Хозяйка критически рассмотрела купленное сукно: "Хорошее, но мало". Не стерпев невнимания к своей особе, Тина вклинилась в разговор:

– Хорошо погуляли?

– Хорошо. Вот, инструменты купили.

– Какие инструменты?

– Хирургические.

– Здесь?

– Здесь.

– Надо же! А оно тебе надо?

Аня уставилась на подругу с нескрываемым удивлением:

– Конечно надо. И очень надо, если придётся ехать с этими парнями.

– С ними? Ехать? Куда?

– За солнцем, Тина, на запад. Так ведь Сириус сказал?

Алевтина растерялась. Действительно, там в Питере, в магическом салоне, Сириус говорил что-то подобное:

– И ты ему веришь? – попыталась она перехватить инициативу.

– А у тебя есть другие предложения? Ближайшие большие города – на западе. Там большие храмы, там маги, гадалки. Там и поищем ответа.

Но Алевтина была не намеренна уступать. Неважно права Анька или нет. Последнее слово должно остаться за ней:

– Прямо сейчас пойдём? – съехидничала она. Аня нахмурилась:

– Нет, прямо сейчас мы идём в ту таверну, праздновать ваше освобождение. На гулянку. Можно и, так сказать.

– Как на гулянку? – усомниться в искренности Алевтины было просто невозможно. – У меня абсолютно нечего надеть! Моя одежда превратилась в лохмотья.

– Ну, так не ходи! – обрадовалась Аня, недоумевая про себя: неужели Алевтина не поняла зачем та пирушка затевается? Так оно и оказалось. Двусмысленные фразы мужчин, у ворот кабака про мечи и броню, в коей на пирушку не ходят её подруга элементарно пропустила мимо ушей.

– Как не ходи? – чуть не завопила от возмущения девушка. – Это же моё освобождение! Обязательно пойду!

– Но у тебя нет платья ...

– Так найди! Не ходить же мне голой.

– А где я его тебе возьму? – возмутилась Аня. -У меня у самое есть только то, что на мне. Тебе, кстати, хозяйка тоже одежду подобрала.

– Ну, знаешь, – надулась Алевтина. – в таком балахоне разве что дома ходить.

– Госпожа Анна, ваше платье, – Хозяйка протягивала Ане её белое, батистовое платье. И когда она успела его реанимировать?

– Хозяюшка, да как же вы его отстирали?

– Руками, госпожа Анна. Такого роскошного платья нет ни у одной женщины в нашем городе.

Трепетно и аккуратно Аня выложила платье вдоль на скамье, поверх ткани положила перламутровое ожерелье. То, что надо!

– А что я надену? – глаза Алевтины наполняются слезами. – Это же мой праздник, моя свобода!

Слёз Аня катастрофически не выносила. Сама она никогда не плакала, не было настоящей причины, а пустяки – так они того не стоят. Слёзы она видела лишь у матери. И то крайне редко и лишь по самым что ни на есть ужасным поводам: когда в середине девяностых она подцепила жуткий грипп, нужны были лекарства, а в доме не было денег даже на хлеб; когда дефолт сожрал деньги, отложенные ей на зимние сапоги и куртку. Из старых вещей она, тогда как-то очень быстро вырастала. Когда карманник вытащил у матери кошелёк с месячной зарплатой. И Аня привыкла: если дошло до слёз, значит дела действительно обстоят хуже некуда.

– Ладно, надевай, – махнула она рукой и не смея посмотреть в глаза растерянной женщине, сжала ей руку:

– Умоляю, только не плачь. Я знаю, ты старалась для меня, но я наверно просто ничтожество, раз не могу видеть чужих слёз.

Рабыня покосилась на Алевтину, буквально вцепившуюся в чистое одеяние, криво усмехнулась:

– Я не буду плакать, госпожа Анна. Но в чём пойдёте вы? Среди моих вещей нет ни одной нарядной.

– Это пустяки! – взбодрила себя Аня. – Нужны лишь ножницы, иголка и та новая, серая ткань.

Широкое сукно сложено вдоль. Почти в трое: посередине спинка, она пошире, по краям полочки с запасом на запах, они поуже. Прорезать проймы, горловину на спинке, наметить скосы плечевых швов, прошить их, вывернуть – жилет готов. Правда требуется некоторая корректировка, но это пустяк. Особенно когда есть помощники. Ириша заложила две симметричные встречные складки на спине, по одной на боках и на каждой полочке, закрепила их булавками. Ане осталось лишь снять жилет да на скорую руку прометать ткань в отмеченных точках.

– Так у нас дети куклам одежду шьют, – пояснила она хозяйке. – Всё очень просто. Хорошо бы швы прометать и края подшить, но это можно сделать и завтра. Сукно плотное, на срезе не махрится.

Тёплый жилет длиной до середины бедра и в самом деле готов. Аня надела обнову, поверх широкого, балахонистого платья, подпоясалась мужским ремнём, на котором висели ножны с ножом. Ради этого ножа она всё и затевала. Не потому, что не поверила Гастасу, а потому, что страшно ей было. Вот и всё.

– Мальбрук в поход собрался, – не удержалась от ехидного замечания Алевтина. – Кто-нибудь поможет мне одеться? А то с этими шнурками и заколками никак не разобраться.

Да, возни с местными одеяниями предостаточно. Особенно с женскими, особенно с парадными. Каждый раз, надевая платье, его приходится подгонять и по длине, и по ширине, подтягивать, закалывать, закреплять шнурками. Всё-таки цивилизация – это хорошо. Особенно в одежде. Втроём они кое-как обрядили Алевтину. Что и говорить, выглядела та просто роскошно, но от всякого взгляда на подругу, у Ани портилось настроение. Отдав Тине платье, она уже огорчила хозяйку. А что будет, если Гастас заметит на красавице "своё" ожерелье?

К счастью, Гастасу было не до пустяков. На девушек он даже не взглянул. Лишь только они вышли на двор, мужчины дружно направились к воротам и Ане с Тиной пришлось почти бежать за ними. Чуть не бегом, они дошли до кабака. И лишь перед воротами мужчины замедлили шаг.

С шумом и гамом компания ввалилась во двор, а оттуда – в кабак. Пылало масло в лампах, зудели музыканты, шумели посетители, коих было немало: горожане, городские стражники, какие-то мутные личности. Свободен был только один стол и компания сразу его заняла. Хозяин, вместе со слугой тут же раздали кружки, приволокли два жбана с пивом, расставили на столе блюда с пирогами и с хлебом, и две огромные миски доверху наполненный жареной бараниной. Мужчины тут же наполнили кружки, руки потянулись к мясу, к пирогам, Гастас кинул пару медяков музыкантам, чтобы играли веселей.

Топот во дворе. Распахивается входная дверь. В горницу заглядывает Тадарик, увидев их, оборачивается: "Давайте по домам, парни. Завтра встретимся, а я здесь, с друзьями посижу."

Естественно он в доспехах, естественно с оружием. Но это не удивительно. Гигант сдвигает пирующих, бесцеремонно усаживается во главе стола, так, что Анна оказывается между ним и Гастасом, косится на мясо, подзывает кабатчика: "Жарь ещё барана". Хозяин налету ловит монету, кланяется. Сегодня на торге, у собачников он купил больше дюжины овец. Такой низкой оказалась цена. Он искренне благодарен вояке, чуть ни силой вытащившему его за стену.

Тадарик пьёт, заедает пиво, опять пьёт, после чего обращается к соседке:

– Как провели день, госпожа Анна?

Аня рассказывает. О прогулке, о соглядатаях, о купленных инструментах, о том, как расшифровал её ответ странный купец.

– На запад? – переспрашивает её собеседник. – Дорога действительно торная. А наша городская ведьма ничего путного не сказала? Я всегда знал, что она – дура. Жаль другой у нас нет.

– Помнится, госпожа Анна говорила, что колдуньи – это недоучившиеся лекарки, – вставляет реплику Гастас.

– Госпоже Анне, конечно виднее, – смеётся Тадарик в ответ, – Но наше пугало, если чему и училось, то давным-давно всё позабыло. – Он наполняет свою кружку, чокается с Гастасом. – За ваше здоровье, госпожа Анна. Вы уж сделайте одолжение, научите мою старуху готовить. Она старше вас, но вы её по всем статьям забили. Вас случайно готовить не учат?

–Учат. Пища – тоже своего рода лекарство. По крайней мере те, кто ест ежедневно, – с голоду не умирает.

Тадарик хохочет:

– Как? Как? Тот, кто ест – с голоду не умирает? Верно замечено. А сказано ещё лучше.

Шутку услышал не он один. Смех бежит вдоль стола, перескакивает в зал. Только Гастас не смеётся, а лишь вежливо улыбается, бросая в сторону быстрые, косые взгляды. Аня проследила один из них и ей тоже становится не до смеха: двое, в углу, собачники. Фигли, что эти идиоты плащи на головы накинули? Их рожи она до смерти не забудет и ни с какими другими не спутает. Мужчины пьют, едят, гомонят. Кабатчик с помощником несут на стол ещё блюда с мясом. Один из посетителей выползает из-за дальнего стола и на нетрезвых ногах пытается пересечь зал, но на половине пути забывает, зачем шёл и пытается перед всеми изобразить что-то вроде пляски диких бабуинов. Благо, музык звучит для всех. Путается в собственных ногах, падает. Слуга тут же подхватывает его, оттаскивает и укладывает на свободную лавку у стены. На отдых. Тадарик швыряет медную монету музыкантам: "Играйте!"

Алевтина тоже сидит рядом с Гастасом, но с другого бока и безуспешно пытается обратить на себя его внимание, а когда она начала теребить рукав его рубахи, парень вообще демонстративно повернулся к ней спиной. Воин, сидящий у Алевтины с другого бока, намертво погряз в разговоре с соседом типа: "А он?", "А ты?", "А он?". Раздосадованная девушка ткнула парня локтем в спину. Бесполезно. Вопреки словам о ненужности лат на пирушке, под рубахой у парня скрывался панцирь из толстой, жёсткой кожи. Локотка Тины он просто не почувствовал.

Роговая музыка звучала очень непривычно. Каждый музыкант тянет одну ноту, меняя лишь громкость звучания, но эти ноты то стихая, то усиливаясь, кружат вокруг друг, сплетаясь, как в танце в приятную, протяжную мелодию.

Раздосадованная на соседей Алевтина, встала из-за стола, вышла в центр зала. Не зря же она дома, занималась восточными танцами. Платье её, конечно мало подходит для такого занятия, но откуда местным знать, как всё должно выглядеть?

Алевтина начинает танцевать и происходит желанное чудо: все смотрят на неё и только на неё. Шажки, раскачиванья, извивы. В таком танце много фигур: сложных и простых. Нежная ткань буквально живёт жизнью тела. И уже не танцовщица подлаживается под музыку, а музыка следует за ней. Даже двое мужчин в углу, глядя на танец, подались к свету и откинули капюшоны. Лица их кажутся знакомыми. Где-то она их видела. Ну, что за мерзкие рожи.

Лапающие мужские взгляды. Аня съежилась, будто выпивохи из кабака разглядывали её. И ещё душу грызло осознание собственной ошибки: она забыла про подругу, потому что увлеклась беседой: она редко бывала в центре столь доброжелательного внимания сразу двух мужчин. Алевтина, конечно, скучала, но зачем она так поступила? Неужели не понимает в каком мире они находятся? В каком времени? А зрители уже отбивают такт ладонями по столу. Только бы Тина не вздумала показывать стриптиз. Она рассказывала, что ходила на такие курсы. Как здорово что музыка оборвалась. Музыканты устали. Аня отёрла пот со лба. Всё закончилось. Алевтина возвращается за стол. Воины за руки тащат её к столу, усаживают на скамью, наливают пива, хлопают по плечам, галдят одобрительно. Конечно, такого они ещё не видели. Взгляд Ани встречается со взглядом Тадарика. Холодным, цепким, тяжёлым. Под тяжестью этого взгляда, Аня смущённо опускает голову, виновато отводит глаза. Ей стыдно за подругу, потому, что здесь так себя не ведут. Но как объяснить это Алевтине? Ведь уставится непонимающими глазами: мол, а чего я такого сделала? Всем же понравилось? Или обвинит в невнимании к себе. Будто сама она так уж внимательна к окружающим.

Мысли обрывает громкий хлопок ладони по столу. Тадарик, встаёт, швыряет музыкантам очередную монету: "Играйте, – хватает за плечо ближайшего воина, – Пойдёмте, разомнёмся. Совсем осоловели. Скоро на лавках уснёте" – перед его напором невозможно устоять. Мужчины поднимаются из-за стола

Мужской танец. Грохочет пол под ногами, отдаваясь эхом от стен. Пировавшие за соседним столом стражники присоединяются к танцующим. Алевтина придвигается к подруге:

– Классно получилось? Правда?

– Тина, зачем ты сделала это?

– А что? Всем понравилось!

– Мы не в России.

– Да? Значит тебе можно, а мне нет? Почему с тобой разговаривают, а меня не замечают? Думаешь, мне не обидно? Твой парень демонстративно повернулся ко мне спиной! У тебя целых два кавалера и оба такие галантные, аж смотреть тошно. Не поделишься?

– Тина, не преувеличивай. Тадарик не мой кавалер. Он – хозяин дома в котором мы сейчас живём и ко мне он относится, как к гостье. Здесь это много значит. Всё то, что у нас давно стало пустяком, здесь значит очень много.

– Понятно, – цедит подруга не без ехидства. – Значит к тебе, он относится как к гостье? А ко мне? Он же меня в упор не замечает. Не подскажешь, почему? Или я не живу в его доме?

– Я думаю...

– Говори, говори. Если есть, что сказать. Я внимательно слушаю.

– Всё дело в том, что я бежала из плена, а тебя – выкупили.

– Чего?!

– Я же говорю, что здесь воспринимают очень серьёзно то, что у нас давно стало пустяками.

– Это я понимаю! Но разве я виновата в том, что ты бросила меня у этих людоедов?!

Виновата... Бросила... Аня опустила глаза, но не от осознания вины, а чтобы сдержать злость. Если бы тогда воду принесла Алевтина, – они бы бежали вместе. Но воду принесла Заморыш – Ириша. А она на побег просто не осмелилась бы. Но почему у Алевтины всегда виноват кто угодно, кроме неё? А уж она, Аня, так в чём-то обязательно и всегда виновата?