Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Тадарик, здесь была лавка.

– Какая лавка? Где?

– Лавка, в которой Анна купила свои инструменты.

– И что?

– Её нет.

– Чего?

– Лавки, двери, витрины. Ничего. Стена.

Тадарик приостановился, задумался, переспросил:

– Здесь была лавка, а теперь её нет?

– Парень перепутал. Он же нездешний, – вклинился один из горожан.

– Поэтому и не удивился, когда увидел дверь, которой прежде никогда не было, – остановил приятеля Тадарик. – Гастас, ты не помнишь, кто первый увидел лавку и вошёл в неё? Ты или...

– Анна. Она увидела ящик с инструментами. А что?

– Ясно. Так и должно было случиться.

– Что должно было?

Тадарик не ответил. Он вдруг забыл обо всех делах, заспешил домой.

.......................................................

Хозяйка затопила очаг и в таверне было тепло. "Зимнее" помещение не имело окон и освещалось смоляными факелами. Такие же столы, что и на веранде, такие же тяжёлые и широкие лавки, равно годные и для сидения, и для сна. Вот народ и расположился: кто-то сидит, кто-то уже спит. На столах – каша с мясом, пиво, хлеб.

Вопреки общительному характеру, Тадарик сегодня не шумел. Перекинулся парой вежливых фраз с Лагастом, типа: как здоровье? Скоро повязки снимать? Что госпожа Анна говорит? И нырнул в свои мысли. Кто-то из гостей окликнул его, но хозяин так рыкнул, что от него все мигом отстали. Также, вдруг, он поднял голову, огляделся, позвал:

– Гастас, иди сюда. Садись. Что ты насчёт Анны решил?

– А что решать? С нами пойдёт.

– Это ясно. А куда?

– На запад, а... погоди, это же нам в лавке сказали!

– В той лавке, которая исчезла?

– Ты думаешь, не стоит идти на запад? Но, тогда куда? Правда Анна тоже говорила: "За солнцем..." ...

– Не знаю. Потому, что я в той лавке был.

– Ты? В той, что исчезла? Когда? Где?

Тадарик оглянулся по сторонам и, склонившись к собеседнику, перешёл на шёпот:

– Здесь. В "Пристепье". Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Ты поверишь. Я в той лавке от отца спрятался. Он за мной по улицам с мечом гнался. Догнал бы – зарубил не глядя. Уж в этом можешь не сомневаться. Я от него бежал, за угол завернул, вижу – лавка и дверь открыта. Ну, я в неё. И мысли тогда не возникло: откуда в городе, который я как свои пальцы знаю, та дверь взялась. Заскочил я в лавку, дверь захлопнул, оглядываюсь, вижу из-за прилавка хозяин выходит.

– Что угодно, молодой господин? – спрашивает. Мне тогда не до удивления было. Смотрю я на него и отвечаю прямо:

– За мной отец гонится. Догонит – убьёт.

– Как он выглядел, этот торговец? – перебил Тадарика Гастас.

– В этом-то и загвоздка. Не помню. Ну, немолод, ну, крепкий такой. Борода окладистая с сединой. А вот черт лица, как ни странно, не помню.

– Ну, после одной-то встречи, и столько лет прошло ...

– Да не одной, Гастас, вот в чём загадка. И словам моим об отце он не удивился, будто ждал их. Спрашивает:

– Что будете делать, молодой господин?

– Уйду из города, – отвечаю.

– Разумно. Завтра утром караван уходит.

– С ним и уйду! – а самого дрожь пробирает. Так на меня этот торговец смотрит. Будто глазами пронизывает.

– Ну, что ж, – соглашается тот. – Пожалуй, и я пойду с вами. Надоел мне что-то этот городишко. Только вам надо одежду подобрать.

– И так вот, без денег, одел тебя и оружие дал?

– Под честное слово. Сейчас, я и сам в такое не верю. Но ведь было. Ночь я на полу, в лавке переночевал. Боялся на улицу выйти. А на рассвете пошли мы с торговцем из города на погост к хозяевам каравана. Мол, хотим в охрану наняться. Меня бы тогда никто там и слушать не стал. Но спутника моего выслушали. Всё-таки в летах человек. Выслушали и отказали:

– Какой ты воин, старик.

– А вы проверьте: какой.

Отчего ж не развлечься? Встал против торговца того (его Стасисом звали, хотя я и не уверен, что это его настоящее имя), так вот, встал против Стасиса воин из охраны. Только он и встать-то толком не успел. Стасис на него коршуном налетел. Зазвенели мечи. И вдруг – тишина. Парень на спине лежит и понять ничего не может. Он напора не выдержал, отступил на шаг и ... оступился.

– Случайность! – все вопят. – Не считается.

Стасис не спорит:

– Случайность, так случайность. Давайте двух.

И опять пляска под медный звон. Двое вокруг Стасиса, как пчёлки вокруг цветка кружатся. И так, и этак, а всё никак. И вдруг "вжик" – у одного поверх бровей красная черта легла, кровь на глаза полилась. Не боец. Парень меч опустил, ругается, кровь унимает. Второй тоже недолго кружился. Стасис его горло достал. Так, чиркнул слегка, лишь бы кровь выступила, но всем понятно: этот тоже "убит".

– Тоже случайность? Давайте тогда сразу пятерых.

Посовещались охранники с купцами. Смотрю, старший выходит. Вот тут-то и начался настоящий танец. Тут-то я и увидел, что значит: мастера. Кружат они вокруг друг друга. Легко так, словно бабочки над лугом, и мечи диалог ведут. Неспешный такой. Потом я узнал, что это "щупать" называется. Это когда у противника слабое место ищут: какой приём и с какой позиции ему хуже всего удаётся. Но, видно Стасису надоела эта возня. Знаешь, это было нечто. Только искры из-под мечей не летели. И вдруг – тишина. Застыли бойцы. У старшего меч чуть опущен, у Стасиса – чуть приподнят. Как уж этот старшой понял, что проиграл – мне тогда невдомёк было. Короче, взяли нас в охранники. Тут-то моя сладкая жизнь и закончилась.

– А чего так?

– Решил Стасис из меня бойца сделать. А это значит, что и в дозоре, и в охране я – как все, а на отдыхе Стасис меня гоняет. Я – бунтовать. А ни фига! Это папаша мой: поорёт, поорёт и забудет, или потребует одно, а через час – нечто прямо противоположное. Что ни сделай – всё не по его будет. Можно даже и не стараться. Стасис – иное дело. Сказал – значит сказал. Никаких тебе вариантов, никаких отговорок. И не уйдёшь. Степь вокруг. Я уже умолять начал: мол, оставь меня в покое, но у Стасиса один ответ: "Я тебя из города увёл, значит должен обратно вернуть". "Да не вернусь я домой!" – ору. А он: "А куда ты денешься?".

Никогда он на меня не кричал. А уж если я совсем разойдусь – брезгливо губой дёрнет, а меня словно бичом обжигает. Гонористый я тогда был. Чужое презрение для меня – больнее удара.

Первую схватку я хорошо выдержал: сам меди попробовал и противника досыта накормил. Первый труп. Стасис мне рану смолой лечебной залепил. Он царапины не заматывал, а заклеивал. И, знаешь, срасталось начисто. Даже без шрамов. Потом вторая схватка была, потом третья. Я во вкус вошёл, бойцом себя почувствовал. Молодой же был, дурной. Вот и решил в городе сбежать. Достал меня Стасис со своей муштрой.

Парни в городе сразу в кабак, и я с ними. А что? Медь в кошельке звенит. Богач! Стасис лишь отвернулся, а я нырь через кухню и на улицу. Умник такой! Убежал.

Иду по закоулкам, прикидываю: куда теперь? А тут эти трое. У нас-то в городишке этой дряни не водится, а Белый Клин – город большой, всего хватает. Я за меч. Куда там! Они со всех сторон. И сзади, и сбоку.

Помню боль, темнота в глазах и эти псы по мне топчутся, кошелёк ищут. И звон металла помню. И хрипы. Где сопляку, вроде меня от бывалого мастера скрыться? Стасис за мной шёл. Мог бы и сразу вступиться, но решил, что урок мне на пользу пойдёт. Притащил он меня на подворье и давай лечить.

Досталось мне крепко: голова пробита, ключица разрублена и рёбра со спины. Хорошо, кишки мне не выпустили. Тогда бы точно, конец.

Пять лет я с ним ходил, пока опять не сбежал. А вот лица его не помню.

– Так кто же это был?

– Не знаю, Гастас. Не знаю. Ни кто он, ни что во мне нашёл, и нашёл ли? Зачем пять лет со мной возился? Думаю, что весть о Чёрной Смерти он же мне и принёс.

– Зачем?

– Не знаю. Проскользнуло как-то в разговорах, что проклятие на нашем роду. Я не удивился. Ни деда, ни отца моего никто в нашем городе добрым словом не помянет. По головам шли. Но я-то тут каким боком? Даже для родни я паршивой овцой был. Ну, да не важно. Другое меня беспокоит: Анна. Что за круговерть вокруг неё? И колдовство это... Видно же, что не наша она. И лавка. И Стасис, если это он был. Хотя ... наверно он. У кого ещё в нашей дыре такие инструменты можно купить?

– И что посоветуешь?

– Посоветовать-то легко, а вот послушаешься ли?

– Нет. Я ей три жизни должен.

– Я так и думал. Ну, что ж, тогда держи ушки открытыми и будь готов ко всему. И ещё... Уйдут кочевники, – будет время. Я ведь помню кое-что из той науки.

– Анну тоже обучить кой-чему надо.

– Например?

– Она верхом ездить не умеет.

– Если она горожанка, то неудивительно. И не страшно. Научим.

...........................................................

Алевтина кое-как справилась с одеждой. Выглядит она, наверно, как пугало. Скучно. Делать абсолютно нечего. Ни телевизора, ни компьютера. Даже карт нет, чтобы пасьянс разложить. Дикое время.

Лагаст сидит в саду, в тени, чистит оружие и, время от времени, от случая к случаю перебрасывается парой фраз с женщинами. Так, за жизнь. Даже глаз на них не поднимает. Правильный такой, аж противно. Аня с Иришкой – Заморышем возятся со своей "зелёной аптекой" и гонят из бражки спирт. А Старуха... Ага, так это она во дворе сварится с кем-то. Неймётся ей, ведьме старой! Что за гвалт она там подняла?

Пришлые люди во дворе ненадолго заинтересовали Алевтину. Они оказались торговцами и пришли за товаром. Один приценивался к овечьим шкурам, растянутым по забору, другой – к вываренным или обглоданным, аккуратно собранным в рогожные кули, овечьим костям.

– Шкуры сейчас не в цене, – упирается один.

– Подождёшь, пока подорожают? – ехидничает хозяйка.

– И кости...

– Думаешь в стенах за городом бесплатно набрать? Это после собак-то?

– Ну, знаешь, Хозяйка, ты тоже цену не загибай. За шкуры кочевники крупой берут.

– И я возьму. Хоть крупой, хоть мукой. Постояльцы всё съедят.

– Ну, ты это. Не слишком. Шкуры-то так себе...

– Обычные. Самые обычные. Не хуже и не лучше других. И цена обычная.

– Ну, ты это ...

– А зачем кости нужны? – поинтересовалась Алевтина у одного из двух воинов, оставленных Тадариком охранять дом.

Тот хмыкнул презрительно, но до ответа снизошёл:

– Он из гончаров. Жжёная кость к глине примешивается, когда мелкую посуду лепят. Цена куля – мерка крупы.

– Всего-то?

– Так ведь крупа же. Старуха – хозяйка. У неё ничего не пропадает.

Слушать похвалу другой женщине, Алевтина просто не могла.

– Курица безмозглая, – выругалась она, уходя в дом и потому не увидев пренебрежительной усмешки, которой наградил её воин, не услышала его едких слов:

– Прав Тадарик: неважно, есть ли у женщины ум, нет ли у женщины ума. Главное, чтобы у неё дурости не было.

А небо хмарится. Вот и дождь пошёл. Неужели эти солдафоны будут мокнуть за стеной? Дождь и скука навевали сон. Алевтина прикорнула в кухне на лавке, задремала. Разбудил её шум. Дверь, ведущая из кухни в большую, закрытую прежде комнату, – распахнута. Горит огонь в кухонном очаге, в очаге большой комнаты. Воины сидят по лавкам за столами, пьют пиво, едят, гомонят, как всегда. Поев, горожане потихоньку расходятся по домам. Постояльцы устраиваются на лавках. А вон и Тадарик. Он сидит в стороне ото всех и о чём-то беседует с Гастасом.

– Тадарик! – Тина бросилась к гиганту и налетела на его холодный взгляд. – Ты вернулся... – прошептала она уже растерянно. – Я скучала ...

– Красотка, – тяжёлый взгляд буквально вбивал её в пол. – Есть женские разговоры, а есть мужские. Есть разговоры детей, а есть разговоры взрослых. Не стоит идти туда, где тебе не рады.

– Анне вы везде рады!

– Ты её здесь видишь?

Этот взгляд. Девушку била дрожь. Она попятилась и поняла вдруг, что идти ей некуда. На кухне – Аня с Иришкой и эта старая стерва, в зале её видеть не хотят, на улице – дождь. Сдерживая слёзы, она прошмыгнула в конюшню и предалась слезам и горю на сухом, шуршащем ложе из соломы. Тадарик! Ну почему он так жесток к ней? Почему?

На дворе быстро темнело. Тихие, упругие шаги, которые она не спутала бы ни с какими другими.

– Тадарик?

– Да, это я, милочка.

– Тадарик, ну зачем ты так со мной?

Он обнял её, осторожно поднял на руки, укачивая, поцеловал в висок:

– Может быть, я ревную? Ты ведь так легко кокетничаешь.

– Тадарик, как можно, я же ...

"Нет, надо срочно сшить другое платье. С этим слишком много возни" – последняя, земная мысль вспыхнула и погасла под вихрем вырвавшейся на свободу страсти.

........................................................

Последний день торга. Ну, почему люди такие дурные? Что мешало им прийти на торг вчера? А ещё лучше, позавчера? Нет, надо этим беднякам-горожанам заявиться в последний день, когда кочевники продали почти всё, что хотели и запаслись всем, что им было нужно? Когда в воздухе пахнет кровью, а нервы натянуты и звенят, как корабельные снасти? Но вот он, последний день и так хочется ухватить напоследок кусок мяса подешевле, свежую овчину на зиму, а то и целую овцу про запас.

Тадарик вывел на торг всех, кого сумел собрать по городу. Стражники опять торчат в воротах и в поле выходить не намерены. Им-то что? Служба идёт, жалованье капает, а жизнь, она одна. Да будь его воля, он бы этих лодырей – крохоборов... Узнали бы, лежебоки, что значит: служба.

А собачники распустились и никакого укороту не знают. Грубят, поносят горожан. Ну, не нужен тебе торг – уйди, как человек. Так нет же! Они же сила! Как не поглумиться. Вон, и работорговец местный последних пять рабов в город гонит. Ну, держись наёмник. Сейчас начнётся. Или не сейчас? Седобородый предводитель пока рядом.

Опять визг в торговом ряду. Что там? Ага! Собачник рассыпал крупу у покупателя. Не иначе, последнюю мерку, за которую бедняк хотел выменять костей и обрезков на похлёбку. Принесла же глупца нелёгкая именно сегодня. Впрочем, эти звери всё равно нашли бы повод завести свару.

Воины оттаскивают незадачливого покупателя, который ревёт, как раненый бык. Продавец-собачник кривляется, скалиться. Медью бы его пасть закрыть. Нельзя. Старик – вот главное. Пока он под рукой – главной беды не случиться.

– Ай-яй-яй, – вздыхает кочевник с лицедейной укоризной. – Плохо, стыдно перед людьми.

Он хочет ускользнуть, под предлогом: мол я пойду, разберусь, усовещу. Ищи дурных в другом месте.

– Пустяки. Сами разберутся.

Седобородый ласково смотрит на главу городских наёмников. А что ему ещё остаётся? Оба они при оружии, но наёмник в доспехе с медной чешуёй, а кочевник в простой, кожаной одежде.

Опять визг в рядах.

– Да, разошлись что-то твои людишки. Ну, да ладно. Кончайте торг!

Рёв Тадарика гремит над полем и воины тут же вклиниваются между торгующими, без церемоний отталкивая горожан от собачников и сгоняя их в кучу, как овец. От визга закладывает уши. Горожане возмущены: "Вам заплатили!"

Да, заплатили, но не они. Купцы давно в городе, за стенами. А городская беднота никогда Тадарику не платила. Не с чего. Особенно насаждаются те, чей товар испорчен собачниками. Они в убытке, а кто виноват? Ну, не сами же они со своей дуростью. И не собачники. Этих опасно трогать. Виноваты разгоняющие торг наёмники и Тадарик. Взялись защищать и не защитили. Держись, наёмник. С этим потом можно разобраться, если это "потом" у тебя будет. А полоса земли между собачниками и горожанами всё шире и шире. Неужели справились?

– Действительно, почтеннейший, утихомирил бы ты свой народ. Чего орут? Ведь от нас им никакой обиды не было.

– Никакой, – подтверждает Седобородый, отступая, но в глазах его плещется ненависть. Чужак не дал обмануть и ограбить себя и собачник чувствует, что обманули и ограбили его. – Никакой обиды, наёмник.

Расстояние растёт. Стены рядом. И вдруг – крик: "Убей!"

Пёс. Он несётся через поле. Бронированное чудовище, жаждущее человеческой крови. Кляузные вопли горожан сменяются криками ужаса. Давя друг друга, люди бросаются к распахнутым воротам в единственной надежде, что наёмники, только-что так проклинаемые, не побегут, примут удар, задержат острозубую смерть.

Наёмники не побежали. Более того, один из них, в хорошем, медночешуйчатой броне, шагнул на встречу псу. Зверюга, в холке достигающий человеку до подмышек, ринулся на храбреца.

...............................................

Страх опять просыпался мелкими ледышками от затылка до пяток, но на этот раз Гастас устоял и даже сделал несколько шагов вперёд, не замечая, как подались за ним остальные товарищи по оружию. Чуть-чуть, но всё-таки вперёд.

Пёс нёсся на него, сверкая начищенными до золотого сияния пластинами и чешуёй брони. Прямого столкновения грудью в грудь с такой тварью не выдержал бы ни один человек. Но Гастас и не собирался повторять своей ошибки. За миг до столкновения, он резко опустился, буквально упав на одно колено и вскинул щит. Пёс всей массой рухнул на человека сверху, на широкий щит и на остриё меча, вспоровшего зверюге мягкий живот между задними лапами, там, куда не доходила жёсткая, бронзовая броня.

Предсмертный визг собаки обжёг слух, одновременно отбросив к стенам погоста толпу собачников и остановив бегство горожан. Гастас щитом оттолкнул издыхающего монстра и зашагал вслед врагам. За ним шла цепочка закованных в разномастные брони и вооружённых воинов.

– Не-е-е-ееет!

Человеческий крик ничем не отличался от собачьего воя. Забыв обо всём, собачник бросился навстречу наёмникам. Наверно, это был хозяин убитой собаки, наверно её смерть была равнозначна для него крушению мира. Наверно. Столь тонкая материя Гастаса никоим образом не занимала. Он видел перед собой обезумевшего от ярости врага и был рад возможности попробовать того на прочность. Тем более, что и ему самому ярости было не занимать.

Окровавленный щит гулко загремел от удара мечом из седой бронзы. Второй удар Гастас тоже принял щитом, да с такой силой, что даже отшвырнул противника. Собачник не унимался. С неослабевающим бешенством, он кидался на врага. Щит трещал от его ударов. Но Гастас не спешил атаковать, лишь обороняясь.

Потеряв всякое соображение и не заботясь даже о собственной безопасности, кочевник рубил по мешающему ему щиту сверху, наискось, сбоку, расщепляя доски. Раз, ещё раз. И вдруг, вопреки правилам, его противник развернул щит в руке, приняв очередной удар сверху в низ не верхушкой щита, а его боком. Да не просто принял, а нанёс щитом ответный удар.

Меч, как в масло, вошёл в щит, расщепляя доски вдоль, наткнулся на дубовую поперечину и... застрял. Сильный же встречный удар, выбил заклинившее оружие из руки кочевника. Тот дернул было ремень своего, заброшенного за спину щита и не успел. Медное лезвие вошло ему в бок, выворачивая внутренности. Р-р-раз! И всё. Одним ударом.

Теперь от ужаса завопили кочевники. Теперь они, давя друг друга лезли в узкие ворота, за стены погоста. Яростный вопль вырвался из глоток наёмников, его подхватили горожане, за их спинами. И даже городские стражники осмелились отойти от ворот. "В пе-рёд! Бей!"

Собачник выдрался из толпы, бросился навстречу воинам и горожанам. Седобородый. Как и прежде: без доспехов, без щита, один. Лишь меч на поясе:

– Стойте! Стойте!

– Стоять! – рык Тадарика пригвоздил его войско к земле. Горожане с разбега ткнулись в закованные спины воинов.

– Стоять! – повторил Тадарик свой приказ, но уже на пару тонов ниже.

– Отважные воины! Добропочтенные горожане! – С мольбой заговорил кочевник. – Мне понятен ваш гнев! Я сам разделяю его. И если бы подлый отступник не был бы растоптан вашими ногами, я бы сам плюнул ему в стынущие глаза! Он – позор нашего племени! Он – изгой и нарушитель закона! Его смерть – благодеяние для нас!

Гастас пробился через толпу к говорящему. Победа – победой, запал – запалом, а трофей – трофеем. Не схватишь сразу – окажешься ни с чем. Меч из упругой бронзы так и льнул, так и ластился к руке нового хозяина. Или рука воина льнула к отличному оружию? Гастас даже помягчел и глядел на своего бывшего хозяина без злобы, с некоторым сожалением. Эту-то едва заметную мягкость и уловил Седобородый.

– Отважный юноша, – обратился он к нему. – В знак того, что смерть нечестивца не стала причиной ненужной вражды, прими это оружие из моих рук, – он отцепил от пояса меч, оставшись полностью безоружным, перед лицом возбуждённой толпы, протянул Гастасу. – С двумя такими мечами ты будешь непобедим.

Воин мог отвергнуть всё, но не такое оружие. Не удержавшись, юноша крутанул мечи в руках. По лицу Седобородого прошла судорога, но воля вождя удержала чувства:

– Мы пришли с миром в эту землю. Позвольте же нам с миром уйти. – Собачник умолял с трепетом и надеждой. Это проявление слабости подстегнуло толпу:

– Моя крупа!

– Мой горшок!

– Мои деньги!

– Тихо! – рявкнул на горожан Тадарик и заметил уже спокойно. – А ведь люди правы. Твои соплеменники действительно испортили их товар, ничего не дав взамен.

– Если бы я был там, я пресёк бы их глупые дерзости, – быстро отозвался Седобородый.

– Да?

– Но я и сейчас легко могу покрыть их убытки. Думаю, две овцы ...

– Истинное наслаждение беседовать с мудрым человеком, – отозвался Тадарик.

– Я скажу своим людям?

– Конечно, конечно.

...........................................................

– Вам что? Действительно завтрашний день ни к чему? – зашипел Тадарик на своё войско. – Куда вы лезете? Нас нет и сорока человек. У них – целое племя за стеной и каждый будет драться за свою жизнь.

– Мы поможем, Тадарик! Веди нас! – крикнул кто-то из горожан. – Мы их зубами загрызём!

– У них не меньше десятка собак, – перебил его воин. – И, скорее они вас загрызут, чем вы их. А ваши дети останутся сиротами.

Народ притих.

– Короче, берите, что дают, – напирал Тадарик. – И по домам. А эти ... пусть уходят с миром. Степь большая. Где-нибудь да встретимся. Но без стен! Правда? Гастас? – он хлопнул победителя по плечу.

– Точно, – отозвался тот, не отрываясь от своих игрушек. – В поле встретимся. А здесь народ зря класть ни к чему.

................................................................

Потом резали и делили баранов, горожане переругались из-за шкур, потом....

.....................................................................

На опустевшую равнину, крадучись, вышли двое собачников, подобрали обобранные догола тела соплеменника и его собаки. Вождь велел уходить, как только стемнеет. Он потерял сына, но сохранил народ, а это важнее, ибо вождь без народа – ничто. И ещё вождь велел готовиться к дальней дороге. Ни собаки в латах, ни седая бронза больше не были защитой для племени. Нужны стены или ... горы. Проклятие ведьмы продолжало сбываться.