Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Этого достаточно, – остановил Тадарика судья. – Необходимый документ может быть составлен. – Он кивнул помощнику-писцу. – Приступай. Как имя твоего гостя?

– Гастас.

– Откуда он родом?

– Из "Костричей", но не из Больших, а из Малых, из тех, что стоят на реке "Тихой", у "Мелких болот".

– Мог бы и не объяснять, – буркнул писец. – Все они из "Костричей" чёрнявые, что твои головёшки и вечно их по свету носит: земля хлеб не родит, а в тамошних болотах не поохотишься толком. Разве что птицы много.

Судья зло зыркнул на болтуна:

– Тихо там! – продолжил расспросы. – Кто его родители?

– Я – сирота.

Реплику юноши судья проигнорировал, по-прежнему обращаясь лишь к Тадарику.

– Что же касается женщины...

– Госпожи Анны, – уточнил Тадарик.

– Да, госпожи Анны. Кто поручится за неё?

– Гастас. Высокий суд признал его достойным доверия, о чём сейчас и пишется на телячьей коже. Суд не может объявить свои же слова – ложью.

Судья поморщился, но то ли не смог подобрать возражения, то ли не захотел:

– Разумно. Так что же говорит Гастас из "Малых Костричей"?

Гастас выступил вперёд:

– Я собственными глазами видел, как собачники пленили в балке у "Голодного колодца" госпожу Анну и двух её спутников, мирно отдыхавших под сенью деревьев. Одежда путников свидетельствовала о их высоком положении. Если суд потребует, одежда госпожи Анны будет ему представлена. Сейчас я могу показать суду лишь лоскут от головного покрывала госпожи Анны.

Квадрат ткани лёг на стол перед судьёй. Обтрёпанный, мятый, серый от грязи. Старик недоверчиво помял ткань в пальцах. Брови его удивлённо поползли вверх:

– Такой белой и нежной ткани не купишь ни в одной из наших лавок! Да, эта ткань из очень далёких земель. Суд хочет услышать: как называется эта земля?

– Россия, – ответила Аня. – Я родом из России. Из города "Санкт-Петербурга" на реке "Неве". Моя мать – Ольга, дочь Дмитрия. Она – лекарка. Отец – Владимир, сын Сергея.

Судья изумлённо уставился на девушку:

– Удивительно, эта женщина говорит по-нашему!

– Если бы я говорила на своём языке, мы бы не поняли друг друга...

Старик покраснел от гнева, набрал воздуха в грудь, глаза его забегали, перепрыгивая с одного посетителя на другого, пока не зацепились за Тадарика. Аня уже сжалась, предчувствуя грозу, но судья засопел, словно выпуская пар, буркнул недовольно:

– Очень бесстыжие и дерзкие женщины живут в России, в городе с длинным и непроизносимым названием, что стоит на реке Неве.

– Это не наша забота, уважаемый хранитель законов, – с лёгкой угрозою отозвался Тадарик. – Это забота мужчин из России. Мне же кажется очень удобным то, что моя гостья так ясно и внятно ответила на все ваши вопросы, ещё до того, как они были заданы. Что касается меня, то я подтверждаю: в моих странствиях мне довелось один раз посетить далёкую землю Россию. Я наблюдал тамошние нравы и потому сразу признал в моей гостье жительницу тех земель.

Некоторое время судье понадобилось, чтобы обдумать услышанное. По форме всё было верно. Что же касается невероятной наглости женщины ... Не хочется ссориться с Тадариком. Вопреки добродушному облику, этот бродяга ох как злопамятен. На открытую ссору с судом бывший наёмник конечно не пойдёт, но отомстить – отомстит. Как никак все должностные лица в городе – выборные, а Мясник в почёте у городской голытьбы. Не разумней ли будет проявить великодушие и не заметить женскую дерзость или ... лучше глупость?

– Пишите: госпожа Анна, родом из города ...

– Санкт – Петербурга.

– Санкт – Петербурга на реке Неве в России. Ну и далее: дочь...

– Ольги Дмитриевны и Владимира Сергеевича.

– Так и пишите. Записали? Теперь можно приступать к сути жалобы. Она ясна. А вот подробности... Как я понял, Тадарик, твоим гостям удалось бежать?

– Да.

– Как?

– Это важно?

Судья двусмысленно улыбнулся:

– Уже ходят слухи. Люди говорят, что эта женщина – Ведьма. Что она даже убила собак ...

– Так и было, уважаемый хранитель закона, – вклинился в спор Гастас. – Госпожа Анна – ведьма. От её прикосновения медные кольца кандалов рассыпались в прах, оковы разомкнулись, а собак, пущенных по нашему следу, госпожа Анна сразила молниями. Мои же раны, прежде полученные в схватке с псами, закрылись от одного прикосновения её руки.

В продолжении ответа Гастаса, судья с сомнением качал головой, а его помощники – писцы пересмеивались. Истории с колдовством среди "образованной", городской верхушки, доверием не пользовались. Юноша закончил и судья лениво приподнял ладонь, требуя тишины от помощников. Те затихли.

– Не ставя под сомнение показания свидетеля, суд просит уточнить: почему, будучи столь могучей колдуньей, госпожа Анна позволила пленить себя и своих спутников? Почему не наслала молнии на нечестивых собачников?

Тадарик нахмурился. Писцы опять захихикали.

– Боги, которым служу я, не приемлют человекоубийства, – с трудом обуздывая волнение, ответила судье Аня (подспудно, заданный судьёй вопрос не раз уже вставал перед ней. Просто до сих пор никто, ни Гастас, ни Тадарик, ни его гости-постояльцы-посетители не захотели высказать его вслух.) – Я бы могла вызвать молнии с неба, избавив себя от некоторых тягот, но потеряла бы при этом благоволение своих богов.

– Это правда! – поспешил поддержать её Гастас. – Кочевников, преследовавших нас, точнее кочевника, сразил я. Второго преследователя я пленил. Желая выказать свою благодарность, я протянул госпоже Анне копьё, предлагая таким образом отомстить поверженной твари за все причинённые обиды, но госпожа Анна даже не коснулась копья. И я понял, что убийство человека – запретно для неё. И ... – вспомнив о пленнике, Гастас подёргал за верёвку, поднимая парнишку с колен. Раба, надо заметить, никто на колени не ставил. О нём, до этого момента, просто забыли, увлечённые перипетиями разбирательства. На колени кочевник встал сам. После пешей прогулки беднягу не держали ноги. – Он может подтвердить мои слова.

По закону раб не мог считаться свидетелем, но в глазах судьи блеснул откровенный интерес:

– Этот юнец преследовал вас?

Гастас поддёрнул верёвку, прошипел достаточно внятно:

– Отвечай, падаль.

– Да, господин, – убито подтвердил парнишка. – Я и мой соплеменник преследовали этих людей.

Ломанная, но внятная речь пленника ещё больше заинтересовала служителя закона:

– Ты из племени "Собачьих людей"?

– Да, господин. Собаки – наши кровные родичи. Мы делим с ними жизнь и пищу.

– А обучать собак ты умеешь?

– Да, господин.

Тадарик бросил на Гастаса пристальный, почти пронзительный взгляд. Тот демонстративно развёл руками, типа: мол раз так сложилось, то ...

– Почтенный хранитель закона, – вклинился Тадарик в беседу судьи с рабом, – не буду скрывать: кошелёк моего гостя не слишком переполнен, а телячьей кожи ваши уважаемые и многоучёные помощники исписали немало. Так может быть вы проявите ваше, всем известное великодушие и возьмёте этого раба в счёт исписанных листов и прочих судебных издержек?

Похоже, натуральная оплата в этом мире была в ходу наравне с деньгами. Судья благосклонно кивнул просителю, прикрикнул на помощников:

– Хватит хихикать. Записывайте. Никаких вопросов у меня больше нет. Всё ясно.

Через пол часа необходимые документы были оформлены и выданы просителям. Уже на улице, Тадарик счёл возможным дать выход своему возмущению:

– Вот она! Добыча воина! Берёшь с кровью и риском, а в городе каждая, трусливая тварь, боящаяся высунуть нос за стены, норовит обжулить тебя, да ещё и обижается, если ей это не удаётся. Мол, тебе-то это добро с неба, само упало. Раб стоил не меньше пяти золотых, а ушёл меньше, чем в четверть цены!

– Скажите, уважаемый Тадарик, – обратилась к нему Аня. Раньше, в Питере, она бы ни за что не заговорила бы так, сама с малознакомым мужчиной, но что-то менялось в ней с каждым днём, каждым часом, проведёнными в этом очень некомфортном, но, по-своему привлекательном мире. – А собачники могут подать жалобу городским властям на наш побег?

– Могут, госпожа Анна, – неожиданно серьёзно ответил девушке Тадарик. – Только теперь этот хорёк уже не пересмотрит своего решения. Во-первых, побоится ссориться со мной. Вы – мои гости и находитесь под моей защитой. А во-вторых, если он признает вас рабами собачников, то своего раба должен будет признать свободным и отпустить. А уж на такое он не пойдёт никогда.

– А что бы вы сделали, если бы он пошёл против?

На мгновение мужчина задумался, недобро прищурив свои рыжие, "рысьи" глаза:

– Поговорил бы с друзьями. Они – со своими друзьями, а те – со своими. Судья – должность выборная. Ну а потом, когда бы он перестал быть судьёй, вызвал бы его на поединок.

– Старика?!

Тадарик хмыкнул:

– Ну, да он – старик и драться со мной откажется. Но вызов то будет обращён не только к нему, но и ко всему его роду. Поэтому его примет кто-то из сыновей этого проныры, или племянников. Но мне-то какая разница?

Итак, прозвище "Мясник" бывший вояка в родном городе заработал честно. А Тадарик уже вспомнил ещё кой о чём и обратился к Гастасу:

– Гастас, а монета-то твоя цела. Не вернёшь часть долга?

– Верну. Обязательно верну. Но не часть долга, а весь и сразу. И не сегодня. Сегодня я думаю с тобой за барахлишко рассчитаться. Коим ты так великодушно нас снабдил. Трёх серебряных за всё хватит?

– За всё? – казалось, от возмущения глаза Тадарика вылезут из орбит. – Две пары кожаных поршней! Твои, между прочим, на тройной подошве!

– Ну да, второй слой проносился, вот и пришлось третий подшивать.

– А рубаха?

– Что и говорить: заштопана отлично.

– А плащ?

– Доброе сукно. Здесь ткали?

– А одежда госпожи Анны

– Как ты и сказал: скромно. Ладно, четыре серебряных за всё.

– Меньшее – восемь!

– Ты хотел сказать: пять? Мне ведь оно тоже не с неба упало.

– Ладно. Именно это я и хотел сказать. Сейчас отдашь?

– Не на улице же.

– Ну, хоть сегодня?

– Если золотой разменяешь.

* * * * * *

Остаток дня мужчины обошлись без её общества. Рабыня уложила девушку спать на кухне (ею ограничивалась в доме "женская половина"), на широкой лавке. Овчина – на доски, вторая, свёрнутая валиком, – под голову, лёгкий плащ – вместо одеяла. После ночёвок на голой земле – поистине сказочный комфорт.

Проснулась Аня от ощущения зябкой прохлады. Рабыня, поднявшаяся раньше неё, распахнула дверь кухоньки и впустила в тёмное помещение без окон свет и свежий воздух из сада. Сама женщина энергично месила тесто в ёмкой и низкой, деревянной долблёнке-квашне. Аня поднялась. Одежда девушки сейчас состояла из широкой и длинной рубахи, мягкого от бесчисленных стирок, небелёного холста. Спросила робея перед суровым обликом служанки:

– Доброе утро, хозяйка. Где бы умыться?

– А где и вчера. В саду, – ответила женщина не слишком приветливо и не прерывая работы и, поняв её робость, смягчилась, успокоила, пояснив пренебрежительно, – те жеребцы зАполночь гомонили, теперь долго отсыпаться будут.

Успокоенная Аня вышла в сад: кадка, с парящейся туманом водой, десяток больших грядок с луком, чесноком и репой, какие-то низенькие кусты с ягодами и без между ними, кусты высокие, почти деревья вдоль забора, заросли малины и ежевики под ними, дорожки, обсаженные узкими рядами мелких диких цветов и просто красивой травой. Аня не удержалась, сорвала с одного из кустиков пару переспело-красных ягодок, пожевала. От кислоты свело челюсти. Да, селекция здесь в самом начале своего развития. Цветы – неяркие, ягоды – кислые, но почин-то сделан. Наслаждаясь утренним запахом трав и свежести, Аня умылась, расчесалась кое-как, пальцами. Даже гребня у неё нет. Благо – волосы короткие. Даже в хвостик не завяжешь. Вернулась в дом.

Рабыня на кухне укутывала долблёнку с тестом чистым полотном, покосилась на гостью, сказала чуть в сторону:

– Мне на рынок надо, госпожа Анна...

– Можно я с тобой?

– Да, госпожа.

Скромная одежда имеет свои преимущества. Одевание не заняло много времени: только обернуть бёдра поверх рубахи толстой, полосатой тканью и закрепить её лентой пояса. Этакая примитивная юбка. И шарф на голову накинуть. Женщины здесь простоволосые не ходят.

Вот они уже идут по улочкам утреннего города к площади с рынком. На руке у рабыни, отягощённой несколькими медными браслетами, (вроде незапаяных колец, пластинчатых и проволочных, разной толщины), висит большая корзина. Ну да, такую ораву нахлебников так просто не прокормишь. Целью похода оказалась свежая рыба. Она хлопала хвостами в объёмистых, плоских корзинах рыбаков, топорщила плавники, разевала рты, шевелила жабрами. Большая и маленькая, узкая и широкая. Тут же, горожанки-покупательницы наперебой спорили с рыбаками, сбивая цену. Рабыня присмотрела крупных, в две ладони длиной, рыбин, похожих на плотву, но более плотных и округлых. Аня догадалась, что именно этих рыбок смаковала вчера в пирогах. А вот девушке приглянулись полосатые, шипастые рыбы, похожие на окуней. Она помнила, что в её мире мясо окуня не имело мелких костей. Хозяйка на такое предложение поморщилась: "Сухие" – но "окуней" купила. Они действительно стоили дешевле "плотвы". Сама она одарила особым вниманием длинных рыбёшек, извивавшихся в корзине с крышкой. Одним своим видом они вызывали у Ани мелкую дрожь. Преодолевая соблазн, женщина отстранилась от торговца:

– Возни с ними... – но свободная рука женщины уже снимает один из обручей с запястья. Так вот значит какие здесь деньги.

– Я помогу, – храбро ободрила её Аня, преодолевая свой страх. И покупка состоялась.

Отчуждению пришёл конец. Корзину с рыбой они несли уже вдвоём. И рабыня даже спросила:

– Госпожа Анна, ваши волосы... – она смутилась и Аня помогла ей:

– Коротко острижены?

– Да. Очень коротко. Так стригут провинившихся рабынь. Очень провинившихся.

– А у нас ... – Аня на секунду задумалась. Нелегко сходу придумать подходящее объяснение. Впрочем, врать так врать. Чем она рискует? – Я пожертвовала их.

– Кому?

– На алтарь трёх богинь-сестёр: Терапии, Хирургии, Гигиены, их матери Медицины и отца их Асклепия-фармацевта. (Не запутаться бы самой. Вроде не должна. Слова-то все знакомые).

Длинный список произвёл нужное впечатление и, выдержав паузу, Аня продолжила свои "пояснения":

– У нас, если девушка хочет стать лекаркой, она должна пройти испытание. Вступительный экзамен называется. Если она его проходит, то в знак благодарности обривает голову и волосы приносит на алтарь в храме.

– Но почему волосы?!

– Волосы жгут в доме больного, чтобы изгнать болезнь, – серьёзно ответила девушка. – Это, во-первых. Во-вторых, что ещё может пожертвовать человек без вреда для своего здоровья? Медицина и её дочери не приемлют никакого кровопролития, кроме как ради излечения больного. Они ненавидят смерть настолько, что даже цветы в их храме – живые, с корнями, с листьями, в вазах с землёй.

– А медь, серебро, ткани...

– Храм принимает любые дары. Храм не может существовать без денег. Но ничего этого богиням не нужно.

Да, впечатление она произвела. Всю дорогу женщина молчала, изредка, искоса поглядывая на коротковолосую гостью.

Дома они в четыре руки готовили: длинных рыб полагалось по очереди опустить в кипяток, молниеносно вытащить, остудить в холодной воде. После этого слизь снималась с них вместе с чешуёй и кожей. С "окуней" Аня сняла филе. Кости с плавниками и головами, а также жёсткую кожу с чешуёй она пустила на бульон для ухи.

Рабыня не без удивления следила за действиями гостьи, но молчала. Женщина лепила рыбные пироги: длинных рыбёшек она укладывала в тесто чуть не вязанками, "плотвичек" – по одной в пирог. Аня не поленилась, отчистила каждую от чешуи. А в пироги с "окунёвым" филе Аня добавила мелко порезанный, тушёный на сале лук. Последняя начинка удивила хозяйку больше всего. Противни с пирогами отправились в печь. Аня процедила рыбный бульон (точнее, аккуратно перелила его в другую ёмкость, оставив разварившиеся кости на дне кастрюли), заправила его зелёным луком и оставшейся от пирогов чищенной рыбой. Получилась двойная уха.

Первая партия пирогов "отдыхала" на столе под суровым полотном, когда на кухню заглянул хозяин. Похоже, кухня была единственным местом в мире, где его самоуверенность отступала.

– Готово, готово, – проворчала рабыня. – Несу.

– Готово, – подтвердила Аня, имея ввиду уху, на две трети состоящую из рыбы.

Вот она снова сидит за одним столом с мужчинами. Рядом с ней – Гастас. Парень натянут, как струна и изо всех сил "держит лицо". Что-то было вчера? Пока она отдыхала? И ведь не спросишь.

Кастрюля с ухой опустошается чуть не в миг. В центре стола растёт гора рыбьих костей. Тут же стопка лепёшек. Свежих. Только что из печи. Пироги похоже пойдут на ужин. То, что сегодня не надо плеваться чешуёй, Тадарику нравится. Он демонстративно хлопает ладонью по столу:

– Старуха! Пива!

Рабыня приносит холодный жбан из погреба. Разливает питьё по кружкам.

– Молодец, старуха! – рычит "медведь". – Давно говорю: надо тебе молодую помощницу купить!

Женщина бледнеет, медленно ставит пустой жбан на стол и, развернувшись, бегом спасается на женскую половину. В спину ей бьёт хохот мужчин. Семейная сцена, однако.

Аня вздрагивает. Грубость этого громилы больно ударяет и по ней. Она ведь тоже старалась! Она резко встаёт, почти вскакивает, быстро идёт на кухню, вслед за женщиной, даже не замечая, как стихает мужской гогот за столом.

Конечно, рабыня рыдает.

– Почему он так? За что?

Женщина поворачивает к утешительнице мокрое от слёз лицо.

– Я ... я ...я... он сына хочет!

– Погоди ... – в памяти всплывает рассказ Гастаса о том, что всех родных Тадарика унесла Чёрная смерть. – Он же последний в роду!

– Да, госпожа. Он хочет сына, а я ...

– Он что? – не понимает Аня. – Разве только с тобой?

– Нет, но ...

– И часто он так "шутит"? – В Ане начинает подниматься гнев.

– Часто, но ...

– Ну, так скажи ему в следующий раз: "Ладно, ты меня "огорчаешь", так зачем же ещё и молодую "огорчать"? Она-то чем провинилась? "

Теперь в глазах рабыни – дикий ужас.

– Но, как я ... Он же ...

– Побьёт тебя?

– Нет, нет, он никогда ...

– Но ведь ты здесь не при чём. И ты это знаешь.

– Знаю, но ...

Опять поток слёз, несвязные, похожие на вздохи слова:

– Он – хороший. Он не виноват. Он...

– Просто ему плохо и он срывается на тебе.

Как же всё это просто и печально. И самое печальное – непонятно: как и чем можно помочь, но рабыня мыслями уже ступила на проторенную дорожку:

– Госпожа Анна, вы ведь ведьма?

– Не совсем. Я ... – Аня понимает, что ждёт от неё женщина, но также ясно понимает, что попалась. Запуталась. В собственной лжи, как в силке. – Я так мало знаю. Я прошла всего три испытания, а их – двенадцать. В первой ступени, – Аня ещё не потеряла надежды "отмазаться". – А ступеней целых три. Из тридцати шести испытаний я прошла всего три. (А изучать гинекологию и родовспоможение, в отличие от основ теории и практики терапии и хирургии, кои я успела пройти, будут только на третьем курсе, а я и второй-то не закончила) – скобки Аня естественно не озвучивает, а её надежда оправдаться слабеет с каждым словом. Во взгляде женщины столько мольбы, что у девушки дух захватывает. – Я буду думать...

– Я обрею волосы и сожгу их на алтаре во имя трёх блаженных и великодушных богинь, их матери и отца. Я ...

– Не надо, – окончательно пугается Аня. – Богини не берут плату. Они принимают дары благодарности. После. Я сама обращусь к Асклепию, чтобы он послал мне лекарство. Или подсказал как приготовить его. И... – Внушение. Аня вдруг понимает, что других средств у неё сейчас нет, но есть вера, и веру эту она использует. Потому что недавно она очень легко лгала, не думая о последствиях, а ведь за любую ложь приходится отвечать. – Но ты должна успокоиться! Покой в душе – первое, что требуется для такого лечения! И если ты веришь мне...

– Верю, госпожа Анна. – на лице рабыни неподдельное благоговение. – Я слышала разговоры мужчин. Вы умеете вызываете молнии с неба, читаете в душах и во тьме грядущего! Вы – настоящая ведьма. – Она затихает. Взрослая, битая жизнью женщина, вдруг уверовавшая в возможность чуда. И Ане страшно, если такая вера будет обманута:

– Я должна приготовить лекарство, – говорит она уже твёрдо, – но это требует времени.

– Да, госпожа, – смиренно шепчет рабыня.

– И не надо слёз. Они ещё никому не помогли.

Лекарства, лекарства и, ещё раз, лекарства! Без них любой лекарь бессилен. Хотя бы травы. Но она не знает здешних трав, хотя...

– Как здесь называют ту мелкую, длинную рыбу?

– Вьюн, госпожа. Вообще-то эта рыба для очень бедных людей, хотя и вкусная.

– А две другие?

– Окунь, госпожа, и тарань.

Названия прозвучали немного иначе, но смысл их понятен и, что важнее, привычен. Так может быть и травы здесь такие-же? Ну, или похожие? Придётся рискнуть. Посмотреть бы у реки.

С этими мыслями она вернулась к столу. Завтрак закончился. Постояльцы расползлись по лавкам и сыто дремали, хозяин куда-то удалился. К ней подошёл Гастас:

– Госпожа Анна, я хочу показать вам город, – парень и сам не заметил, как его вежливость перерастает в холодную отчуждённость, больно раня спутницу. Но у Ани уже были свои планы:

– Конечно, – согласилась она с такой горячей благодарностью, что юноша даже слегка отшатнулся.

Что-то изменилось в городе со вчерашнего дня. Точно! Люди! Люди на телегах. Они запрудили улицы и торговую площадь. Взрослых мужчин среди них было немного. Главным образом на телегах и под ними ютились женщины и дети.

– Гастас, почему так много детей?

– Собачники идут, госпожа Анна. Мужчины остались, чтобы за крепкими стенами посадов защищать дома и имущество. Но дети... Они ведь такие непоседы. Вы ведь знаете, чем собачники кормят своих псов?

– И детьми тоже?

– Маленькими. Собаки обучены воровать их.

– Собачники нападут на город?

– Нет, госпожа. Они и на посады нападать не будут. Поля вот потравят. Это – да. Просто собачникам сейчас нужно золото и хлеб. Они встанут под городом, на погосте и будут менять овец и рабов на хлеб и золото.

– Хлеб – это я понимаю. Они его не выращивают, а кашу варят каждый день, но зачем им деньги?

– Собачьи кольчуги, их оружие из крепчайшей, седой меди стоят немало.

– А у кого они их покупают?

– Этого не знает никто.

– А горожане? Их же много. Почему они не нападут на собачников?

Гастас криво усмехнулся:

– Никто, кроме вас, госпожа Анна не смог убить бронированного пса.

– А кто-нибудь пробовал?

Опять ответ предваряет кривая усмешка:

– Ну, я пробовал. И мои друзья пробовали. Те, которых мы будем завтра выкупать. Пешего воина собака просто сшибает с ног. А конного или стаскивает с коня или калечит и валит лошадь. Псы хорошо обучены. От них можно только спрятаться за стенами и отогнать кипятком.

Нет, тему надо было срочно менять.

– Гастас, а мы можем спуститься к реке?

– Конечно, госпожа Анна. Сегодня это не опасно.

– А завтра?

– Завтра там будет пастись скот собачников.

– Поэтому люди и уходят? – Аня указала на тяжело нагруженные лодки рыбаков, плывущие к противоположному берегу.

– Да, госпожа Анна. И ... – взгляд юноши зацепился за один из домишек. – Здесь живёт городская колдунья. Может быть она знает, как вам вернуться в ваш мир?

Сам дом представлял из себя полуземлянку, а его чёрная дверь напоминала провал. Шагнуть туда? И, может быть, тут же покинуть этот мир? Такой неуютный, неспокойный, со всеми его бедами... Аня поёжилась, колеблясь в мыслях: "Может не надо? Может в другой раз?" Во взгляде её спутника отразилось нечто, схожее с недоумением.

– Страшновастенько, – пожаловалась ему Аня, в оправдание своей нерешительности и зябко поёжилась. – Но ты прав. Зайдём.

Скрип разбухшей от сырости двери ударил по нервам. Холодная темнота погреба распахнулась перед глазами. Гастас легко поклонился дверному косяку и не задумываясь переступил высокий порог. Ане ничего не оставалось, как последовать за своим провожатым. Тем более, что тьма лишь казалась абсолютной. Слабый огонёк масляной лампы в дальнем углу, тёмные, почти чёрные сени, голос со стороны:

– Кто вы? Зачем пришли сюда?

В волнении, рука девушки стиснула ворот платья, заодно зацепив и шнурок амулета. Радуясь подсказке судьбы, Аня сняла его, протянула невидимой хозяйке дома:

– Я пришла, чтобы узнать об этой вещи.

Измождённая, чёрная рука с длинными, свивающимися в спирали, чёрными же от грязи когтями проступила в темноте, приняла из рук посетительнице простенькое украшение. Чёрные, от окружающего мрака, блестящие глаза вглядываются в безделушку:

– Три простых камешка на двухцветном шнуре. Что за невежда сказал тебе, будто эта вещица что-то значит?

Снисходительное презрение ведьмы обожгло девушку. Кем бы ни был Сириус на самом деле, но невеждой Аня не назвала бы его никогда. Подчиняясь этой, мимолётной вспышке гнева она вырвала амулет из грязных лап:

– Я пришла для того, чтобы узнать, а не для того, чтобы рассказывать. Знаешь – говори. Нет – я ухожу.

– А куда?

– Мир велик, а дорогу осилит идущий.

– Госпожа Анна, – попытался вмешаться в перебранку Гастас.

– Ах! – обрадованно взвыла провинциальная сивилла. – Так это сама госпожа Анна удостоила меня своим визитом? Невинная девица, способная за кусок мяса псу глотку перегрызть!

– Ах ты, ведьма ...

Аня едва успела перехватить руку своего спутника. А уж как она сумела выволочь его из этой норы на солнышко – осталось вообще недоступным для её понимания. Парень рычал, вырывался:

– Да я тебя, сука ...

– Гастас, Гастас, – успокаивала его Аня чуть не плача. – Ну, врала она, врала. Понимаешь? Поверь мне, все ведьмы врут. Ремесло у них такое. Поэтому я и не хочу быть ведьмой ...

– Она сказала! ... – Парень кажется взял себя в руки, но гнев, готовый вырваться наружу, всё ещё кипел в нём.

– Что я горло собаке перегрызла? Но это же брехня. Ты сам с них доспехи снимал, сам видел, что ничего там не погрызано. Брешет она. Наслушалась городских сплетен и брешет, как Троцкий. Все ведьмы такие. У них на одно слово правды – сто слов лжи. И попробуй отличи: где и какое.

Кажется, её доводы подействовали. Парень обмяк, вздохнул несколько раз, но не удержался, заметил ворчливо:

– И всё-таки одно правдивое слово она сказала: про кусок мяса.

– Гастас, – Аня умоляюще смотрела ему глаза, почти физически ощущая обиду спутника. – Всё было немножко не так. Дело не в собаке, а ... – В памяти всплывает полусгнившее лицо чудовища из бреда и преображение этой образины в собачью морду. А потом был вкус воды на губах и детское лицо. Уже наяву. – Если быть честной до конца, то нас обоих тогда спас Заморыш.

– Заморыш?

– Да. Девочка-рабыня. Я даже не знаю её имени. Мы не понимали друг друга. Может быть, ты помнишь её? Тощая, грязная, непонятно, в чём душа держится. Настоящий заморыш. Она тогда меня в чувство привела, водой напоила. Знала же, чем ей это грозит и не побоялась. Ну а потом ... оно словно само покатилось. И мы вообще-то к реке собирались?

– К реке, – покорно согласился юноша. – Заморыш нас спасла, говоришь? Жаль, не помню.

– Да ты и помнить ничего толком не можешь. У тебя тогда такой жар был! Пока рана не очистилась. Но Заморыш, поверь мне, – это личность! Я здесь чужая. До сих пор толком ничего не понимаю. Безрассудная отвага не дорого стоит. Ты – воин. У тебя сила, ловкость, выдержка, какие не у каждого есть. А у той малявки – ничего. Её же ветром гнёт. По-моему, её до сих пор собакам не скормили, только потому, что там даже собакам есть нечего!

– Такой заморыш, говоришь? – переспросил парень и засмеялся. Пусть ещё хрипло, но искренне. – Не помню её. Жаль. И она принесла вам воду?

– Да. Только благодаря ей я очнулась до заката и мы смогли скрыться, пока не взошла луна. При луне это было бы сделать куда труднее. А вот ... – Аня оборвала фразу, прикусив губу. Душу наполнила горькая обида. Чужая девчонка, вопреки всем опасностям, принесла ей воду, а её подруга, Алевтина, наверно о ней даже не вспомнила. Вот такая дружба получается.

– Вы хотели что-то сказать?

– Я? Да. А как мы пройдём? Ворота в другой стороне?

– Есть ещё ворота. Точнее, калитка в крайней башенке. К тропе под обрыв. По ней рыбаки приносят в город рыбу. Воротца очень узкие. Там толком и трое пеших не разминутся. И проход там бесплатный. Город без рыбы не проживёт.

Воротца оказались действительно узкими, хотя и вполне надёжными: створки сбиты из дубовых досок в ладонь толщиной, а перед ними – пазы для укладки тяжёлых брусьев, позволявших в считанные минуты соорудить за воротам глухую стену. Тропа тоже оказалось узкой и крутой, только-только двоим разойтись, зато и обихоженной, с удобными, деревянными ступеньками.

У реки Аня разулась, с удовольствием ощутив босыми ногами сырую прохладу воды. Она шла по самой кромке, вдоль берега. Глаза её жадно скользили по зелени вокруг. Для пробы она выдернула несколько стеблей. Почва оказалась на редкость мягкой. Похоже ей попался манник. У аира стебли в основании красноватые и его приятный, пряный запах ни с чем не спутаешь. А вон, вроде бы знакомые, резные листья. Девушка шагнула вглубь прибрежных зарослей и ноги её по щиколотки погрузились в мягкий ил. Не важно. Она выдернула заинтересовавший её куст, понюхала. Точно! То, что надо. А вон ещё один такой. Возьмём и его. Набрав целую охапку пахучих корней и перемазавшись в болотной грязи, она выбралась на твёрдый берег. Помыть корни лучше сразу. Чтобы не волочь в дом грязь. Крупные, гладкие ракушки у самого берега тоже заинтересовали её.

– Гастас, ты не знаешь, их едят?

– Беднота весной всё ест. Они здесь каждую весну землю распахивают, корни вытягивают. Потом сушат их, мелют и кашу варят. Вот эти, белые. – он указал на забракованный Аней манник. – А те, что вы взяли – не едят. Уж очень пахучие.

– Понятно.

Корни валерианы, мясистые корни лопуха, листья кровохлёбки. Неплохой улов для первого раза. И ракушки стоит взять. Кажется, это беззубки. Жаль, лягушек наловить не удастся. Больно шустрые. Нет, лягушки – это было бы здорово. Их здесь точно не едят.

Гастас отстранённо наблюдает за её поисками, но молчит. И не скажет ни слова. Кажется, хватит. Корзинка полна доверху. Грязная вода стекает сквозь прутья. Охапку травы она возьмёт под мышку, корзину – в свободную руку.

– Всё. Хватит. Можно возвращаться.

– А вы не хотите ничего купить?

– Купить? Что?

– Украшения, ароматы, новую одежду ... Я не знаю.

– Зачем?

Кажется, они опять не понимают друг друга. Кстати, корзину с добычей Аня еле тащит, а парню и в голову не приходит помочь ей. Здесь так не принято. Но вот подъём закончен. Вид сверху, надо заметить, такой, что дух захватывает. Вот ворота, вот они в городе.

Гастас враз высмотрел этого подростка. Пара слов, маленькая медная монетка и руки у девушки свободны, а нагруженный подросток шагает за ними следом по городским улицам. Краем глаза Аня заметила Тадарика с двумя постояльцами. Они втроём яростно торгуются у овечьего загона. Ну да, завтра рыбы на утреннем базаре не будет.