Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7. Цена вопроса, или вопрос цены.

Алевтина проснулась перед самым рассветом. Опьянение оставило её, и кошмары, как следствие «весёлой пирушки», тут же набросились на беззащитное сознание: огромный, оскалившийся пёс, придавивший и треплющий Аньку. Та же Анька, с перекошенным лицом, вся в крови и с окровавленным ножом в руке, бой, окровавленные трупы у забора. Разве можно спать с такими снами? Но и просто полежать в темноте, тоже не получилось. Полезли воспоминания: оскорбительное невнимание мужчин. Не всех, а именно тех, кого она хотела заинтересовать, точнее того.

Смердящий гноем и застарелым потом полутруп, помывшись и переодевшись, оказался редкостным, синеглазым брюнетом с киношной внешностью. И этот потрясный мэн – Алевтину в упор не замечает. Он, видите-ли, Анькин парень. Анька, кстати, тоже начала наглеть: кричит по каждому поводу, ведром ударила. Даже платье давать не хотела, мол хозяйскую рабыню это обидит. Это рабыня-то, да ещё и обидится.

От огорчения, Алевтина заворочалась на жёсткой скамье. Что за дом! Здесь даже кроватей нет и все вынуждены спать вповалку. Она готова была расплакаться от досады и жалости к самой себе. И ведь ни у кого здесь сочувствия не дождёшься. Даже серая мыша – Анька, вечно игравшая для яркой и блестящей Алевтины роль безмолвного задника и удобной жилетки, почерствела настолько, что ничего слушать не желает. Или у неё вконец крышу снесло, от всеобщего мужского внимания? А синеглазый брюнет Гастас – Анькин парень. Она, видите-ли ему ножку перевязала и он ей по гроб жизни благодарен будет.

Дура эта Анька. Вот и всё. Никто и никому не бывает благодарен. Тем более, по гроб жизни и за перевязанную царапину. И Гастас этот, наверняка рад от Аньки избавиться! То-то постоянно от неё откупается подарками. А любезничает – так, по обязанности. И ... Все они мужики, порядочные, пока ...

Тихо, чтобы никого не разбудить, Алевтина поднялась со скамьи, сделала два шага к двери и едва не налетела на настоящую кровать. В кровати спала серая мыша, ничтожество и её подруга Анька. Спала раздетая, на простыни, под одеялом. Зрелище чужого, спокойного сна окончательно добило Алевтину. Она, Тина должна спать в одежде, (пусть и в длинной рубахе), на скамье, под собственным плащом, как рабыня, а её подружка – Анька тем временем нежится в кровати, как госпожа. Аньке покупают одежду, украшения, у неё есть девочка – служанка, мужчины с почтением слушают её и разговаривают с ней, а до Алевтины никому и дела нет? Ну, погодите!

Бесшумно обогнув кровать, Алевтина решительно прошла на мужскую половину дома. Вчера, днём, когда дом был пуст, она успела его осмотреть и знала, где расположена спальня хозяина, где – комнаты для почётных гостей. Двери в доме не запираются, а многие, по летнему времени, распахнуты. Ночь на исходе. Рассвет на носу. Так что парень должен уже проснуться. А не проснётся – она его разбудит.

Гастас спал самым сладким, предрассветным сном. Как почётный гость: раздетый, на кровати, под одеялом. Скинув на ходу рубаху-ночнушку, Авлевтина нависла над ним. Почувствовав чужое присутствие, спящий, не открывая глаз, гневно вскрикнул, отмахнулся от призрака, преследующего его в другой реальности и вдруг сжался сдвигаясь и что-то обречённо бормоча. Да, сны у парня спокойными не были. Используя освободившийся край, Алевтина легла под бок спящему, чуть покрутилась, устраиваясь поудобнее, попыталась подсунуть ему руку под голову, задев лезвие обнажённого меча под изголовьем кровати. Зря. Парень проснулся, вскочил, как все нервные, возбуждённые люди, не открывая глаз. Его правая рука, сама по себе выхватила меч, левая, так же без приказа сознания – сдёрнула одеяло, обмоталась им, соорудив подобие импровизированного щита. Всё это, – в долю секунды. И только теперь он раскрыл глаза, прицельно оглядывая комнатушку, залитую прозрачно-серыми, предрассветными сумерками.

– Гастас, – приподнявшись на кровати, Алевтина поймала парня за руку и потащила к себе (или на себя?) – Это я, не бойся.

Нет, ну до чего же он хорош: не костлявый, вечно скрюченный пацан-геймер, не бугрящийся бифштексами и отбивными качок, не жирдяй с пивным животиком, нет всё у парня в меру: и мышцы и худоба. Хоть статую с такого лепи. Но почему он упёрся?

Юноша, с трудом продравший слипающиеся от сна глаза, мутным взглядом смотрел на голую девку в его постели и никак не мог понять происходящего. Кто она? Откуда взялась? Кажется, её зовут, её зовут ... дальше первых букв имени дело не шло:

– Ава? Зачем ты здесь?

– Захотела и пришла, – девица сладко потянулась. – А ты разве не хочешь? – в голове родилась сладкая мысль: "Вот здорово бы было!" Подчиняясь ей, Алевтина поднялась, попыталась обнять сторонящегося её юношу:

– Ну, что ты, как ребёнок. В первый раз что ли? – А когда он грубо оттолкнул её, оскалилась зло, заверещала. – Помогите! Люди! Помогите! Насилуют!!!

Но Сука-судьба по-прежнему не желала подставлять Алевтине шею, потому что первым на её крик, из ближайшей комнаты выскочил хозяин дома.

Тадарик с одного взгляда оценил обстановку: пятящийся в угол Гастас с мечом и обмотанным вокруг руки одеялом, голосящая девка, вцепившаяся в него, как клещ. Без церемоний, до хруста в костях, он заломил Тине руку, отодрал её от парня, скомандовал тому шёпотом: "Быстро. Вон отсюда."

Гастас едва успел скрыться, а в комнату ввалились постояльцы с веранды. Хозяин развернул девицу к себе, стиснул, так что она заверещала, уже не показушно, а взаправду. Не обращая внимания на толпу зрителей, он швырнул красотку в кровать спросил, громко, внятно, для всех: "Насилуют, говоришь?"

Зрители шарахнулись к входной двери.

Алевтина попыталась выскользнуть из постели. Куда там. Локтем мужчина вдавил её в мягкую рухлядь, заменявшую матрас, другой рукой деловито распутывая узел набедренной повязки под длинной рубахой: "Насилуют? Да?"

Вот тут-то до Алевтины наконец дошло, что сейчас её действительно изнасилуют, причём на глазах у толпы мужиков и никто из зрителей за неё не вступится. От страха она заверещала так, что у всех присутствующих уши заложило. И толку?

Справившись с тряпкой, Тадарик рухнул на неё, почти раздавив своим немалым весом, завозился сверху, раздвигая бёдра. Её спасло короткое удивлённое восклицание, прозвучавшее у двери на женскую половину. Аня наконец-то оделась и, обнаружив отсутствие подруги, пришла-таки на место событий.

Тадарик не смутился. В подобных ситуациях это чувство отсутствовало у него напрочь. Да, он выпустил добычу, быстро оправил одежду:

– Госпожа Анна? Вас тоже разбудила эта потаскуха?

Голая Алевтина, выбралась из кровати и, чуть не на четвереньках, добралась до своей единственной, потенциальной защитницы:

– Он хотел...

– Можно подумать, я притащил тебя сюда насильно, – сварливо оборвал её мужчина. – Что ты делаешь ночью, на мужской половине, сука? Зачем ты сюда пришла? Чего искала? Этого? – Он сделал неприличный жест и тут-же поспешно извинился. – Простите, госпожа Анна. Сами знаете: вечер был горячий. После такого развлечения поспать бы всласть. И вам, кстати, тоже. Но кой у кого, зуд между ног. Ни о чём больше думать не может. Я понимаю: она – ваша рабыня. И, раз вы за ней пришли, – она вам нужна. Ну, что ж, я не спорю. Раз пришли – забирайте. Слышишь, ты ... – он перенёс своё внимание на Алевтину, отвесив неприличное слово, как оплеуху. – Ещё раз зайдёшь на мужскую половину – я за себя не ручаюсь. Вон с глаз моих долой!

Сжавшись, будто гневные слова хозяина обрушились на неё, Аня поспешно вышла из комнаты, мимо потеснившихся постояльцев. За ней, на четвереньках, не имея смелости выпустить край плаща спасительницы, выползла голая Алевтина.

Взгляд Тадарика зацепился за рабыню, тоже прибежавшую на шум скандала: "А, старуха? Подь сюда, – и лишь женщина приблизилась, рявкнул на постояльцев, – А вы чего здесь забыли?!" – Зрителей как ветром сдуло.

– Старуха, – повторил хозяин уже мягче. Служанка бросила на своего господина взгляд, полный желчного возмущения.

– Посмотри сюда, – он подтянул женщину к кровати, указал на разложенную мужскую одежду. – Ты поняла? Помоги Гастасу одеться. Он там, в тёмном углу, за сундуком спрятался.

На лице рабыни отразилось недоумение.

– Да, – подтвердил её догадку Тадарик. – Эта тварь пришла не ко мне. Но я не хочу, чтобы моя, уважаемая гостья плакала по вине дешёвой потаскухи. Поэтому, – он прижал палец к губам и добавил, чуть не по слогам. – НИ-КО-МУ. Поняла?

Рабыня стиснула зубы, закивала. Злоба и радость мешались на её лице. Одной рукой, крепко и бережно, мужчина прижал женщину к себе:

– Вот такие дела, старуха. – Прислушался, вздохнул разочарованно, наклонился, подбирая женскую одежду с полу. – Пойду-ка я на двор. Похоже, эта дура никак угомониться не может. Эй! Гастас! – повысил он голос. – Ты тоже на двор выходи. Сегодня нам больше не спать.

Действительно, во дворе продолжался скандал. Обретя в лице Ани сочувствующего зрителя, Алевтина колотилась о запертые ворота, во весь голос умоляя выпустить её на волю. Тадарик пресёк этот спектакль просто и эффектно, запустив в голую спину рабыни её смятой в ком рубахой:

– Оденься, дура.

А когда Алевтина замолкла, осёкшись на полуслове, спросил негромко:

– И куда ты собираешься идти?

– Я не рабыня! – только и сумела выдавить из себя Тина, натягивая рубаху.

Тадарик сел на ступеньку веранды, ответил серьёзно:

– Рабыня. – И пояснил. – Госпожа Анна может обращаться с тобой, как ей заблагорассудится. Хоть как с госпожой. Это её право. Всё равно в глазах людей ты останешься рабыней, потому что тебя купили и этому есть уйма свидетелей.

Смириться с такой реальностью Алевтина не захотела, но и орать уже не осмелилась. Боялась, если честно сказать

– А они? – сварливо просипела она, мотнув головой в сторону одного из воинов, выкупленной четвёрки. – Их тоже купили. И свидетели этому есть!

– Их выкупили, – резонно уточнил её собеседник. – Есть обычай выкупать родичей и товарищей по оружию. Но ты-то не воин не родич, не товарищ. Тебя и Иришку отдали в придачу, как вещь, как товар, как ... тех же баранов. Баранов-то никто не выкупал. Их просто взяли в придачу, на мясо. И куда ты собралась идти?

– Я уйду! Я убегу! Я ...

– О! Гастас! Ну ты и соня! – Тадарик встал, приветствуя гостя.

– Я думал, что это ты с городской девкой развлекаешься, – равнодушно отозвался юноша. – Не хотел мешать.

– А чего тогда встал?

– Подумал, что ты – добрый хозяин, и не станешь ни свет, ни заря гостей беспокоить. Значит, что-то случилось.

– Случилось, – согласился Тадарик насмешливо и врастяжку. – Твоя вчерашняя покупка хочет вернуться к собачникам.

– Я не хочу к собачникам, я ...

– Если ты сейчас выйдешь из города, то именно у них ты и окажешься, – сухо оборвал её хозяин дома и опять перенёс своё внимание на Гастаса. – Слушай, будь другом, уведи Анну в сад, а то при ней эта дура не перестанет блажить. А я попробую твою покупку уговорить. Сейчас, по крайней мере, она меня слышит.

– Госпожа Анна, пойдёмте в сад, – обратился к девушке Гастас.

– Госпожа Анна, – подошла с другой стороны хозяйка.

– Госпожа Анна, – ломано заговорила Ириша.

Тадарик терпеливо наблюдал за процедурой уговоров. Трое против одного. У девушки не было ни единого шанса устоять. Дождавшись, когда компания скроется в доме, он опять обратился к Алевтине:

– Ну, и куда ты собралась?

– Я ...буду жить в городе!

– Рабыня, да ещё и без гроша будет жить в городе? – Тадарик поднялся, подошёл к девушке почти вплотную. – Первый же патруль стражников задержит тебя на улице и, как беглую, отправит в "Дом хлеба", где тебя прикуют к жернову и заставят тереть зерно. А если ты попробуешь упрямиться или опять попытаешься сбежать – тебя искалечат: отрубят ступни или выжгут глаза. То и другое, рабу при зернотёрке, не нужно.

Мужчина подходил всё ближе и ближе, оттесняя пятящуюся в ужасе девушку от ворот к стойлам конюшни.

– И, самое непонятное: зачем тебе нужны все эти ужасы? Тебе ведь достаточно только попросить госпожу Анну, и она объявит тебя свободной. В свидетели охотно пойдут хоть все мои гости сразу.

Неожиданно простое решение ошеломило Алевтину настолько, что она замерла на месте забыв про свой страх:

– Я сейчас иду к Ане и...

– Не спеши, – осадил её Тадарик. – есть препятствие. Документы стоят денег. Ни у Гастаса, ни, тем более, у Анны денег нет. Зато ... – мужчина выдержал паузу, заодно ещё сократив расстояние между собой и девушкой. – Деньги есть у меня.

Авлевтина смотрела на хозяина постоялого двора, как кролик на удава, будучи не в силах даже шевельнуться:

– Ты их мне дашь?

Тадарик облизнул губы, измерил девушку таким многозначительным взглядом, что у Тины дрожь прошла по коже.

– Если ты будешь хорошо себя вести.

– Как хорошо?

Вместо ответа, рука мужчины обняла её, подтолкнула к пустому стойлу.

– Я закричу, – шёпотом предупредила Алевтина.

– Кричи, – разрешил Тадарик, усаживая девушку на высокую кучу соломы в тёмном углу. – Парни за тебя не вступятся, а Анна – в саду. Она не услышит.

– Я ...

Вместо ответа, Тадарик опрокинул красотку на шуршащее ложе...

Стук в ворота обрывает наваждение. Тина открывает глаза, приподнимается, ища любовника взглядом, но рядом его уже нет. Он стоит посреди стойла и спешно оправляет одежду.

– Тадарик ...

Он оборачивается, подмигивает заговорщически:

– Вечером приходи сюда.

– Ты ...

– За мной не пропадёт, – отмахивается мужчина и выходит. Алевтина вскакивает, бросается следом и замирает: в распахнувшиеся ворота входят вооружённые воины. Толпой. И также, толпой столбенеют ошарашенно.

А поглядеть есть на что. У конюшни выложены четыре трупа: три воина в костяных доспехах и огромный пёс в медной броне. Рядом, на привязи, сидят два пленника-собачника. Сам хозяин, расхристанный, с соломой в волосах сыто щурится на пришельцев, а из пустого стойла выглядывает раскрасневшаяся, тоже в соломе, молодая девка

– С добрым утречком, братие, – мурчит Тадарик. – Как ночь прошла? А мы тут, как видите, не скучали.

Да уж, не скучали. Точнее не скажешь. Ну, трупы, ну пленные – ладно. Дело, как говориться, житейское. А вот здоровенный кобель в кольчуге, да ещё и с выпущенными кишками, – это слишком. Воины робко подходят к собаке. Мёртвой. Окоченелой. А всё равно страшно.

Постояльцы уже вздули костры под котлами, приволокли посуду, хлеб, маринованное мясо. Им всём целый день сторожить торг за стеной. Надо хорошо подкрепиться. Тадарик даёт ближайшему постояльцу ключ, поясняет: "Латы и мечи доставайте".

Завтрак обилен и скоротечен. Как-никак обеда не будет. Оглядев "своё" войско, Тадарик выбирает пятерых: "Останетесь в доме. Гастас за старшего." Воины переглядываются: "Что? "Веселье" ещё не закончилось?" – но с вожаком не спорят. Быстро приканчивают еду, быстро строятся, и маленький отряд выходит на улицу, направляясь к воротам.

Долгожданные "гости" приходят, точнее подъезжают, позднее. Их четверо: Седобородый кочевник в простой, дорожной одежде, два молодых воина-собачника в полном, медном доспехе и пленник без оков, но со связанными руками и с верёвкой на шее.

Ворота гостеприимно распахнуты. Гости заезжают во двор, оглядываются по сторонам. Во дворе полно воинов, у конюшни – трупы и пленники. Седобородый, с лошади рассматривает убитых. Лицо его неподвижно, словно вырезано из камня. Навстречу "гостю" с веранды спускается Гастас. Он в лёгкой, холщёвой одежде. Покрасневшие глаза парня смотрят сухо и зло. Следом за ним идут Анна со служанкой и рабыня Тадарика. Гость первым приветствует хозяев:

– Пусть будет удачным твой день, наёмник. Вчера мы плохо расстались, – дипломатично начинает переговоры Седобородый. – Ночь прошла и я понял, что в горячности уподобился зелёному юнцу. Я старше тебя и потому должен быть мудрее.

– Пусть этот день будет удачен и для тебя, – кивает Гастас. – Согласен, вчера мы расстались не очень хорошо, но "вчера" – закончилось.

– Да, настал новый день. Ты хотел вернуть друга? Я привёл его к тебе. Он – твой.

Воин-собачник соскочил с коня, освободил руки и шею пленника от верёвок, подтолкнул его к товарищам:

– Иди.

Мужчина идёт, шатаясь как пьяный, оглядывая двор безумными глазами. Товарищи принимают его, тащат к котлу, усаживают, вручают хлеб, ложку и полную миску с наваристой похлёбкой. Гастас провожает побратима взглядом, поворачивается к собеседнику:

– Я благодарен тебе за любезность, тем более, что мне есть чем отплатить за неё. – Он снимает ошейник с одного из пленников, ставит на ноги и таким же, несильным толчком отправляет к соплеменникам. – Ступай. – подходит к раненому, запускает человеку пальцы в волосы, задирает голову, сверху вниз рассматривая бесстрастное лицо живого трофея, бросает быстрый взгляд на Седобородого. Тот невозмутим. Криво усмехнувшись, Гастас снимает с пленного ошейник, помогает подняться, подталкивает. – Ступай.

– Я сожалею о своей резкости, и рад что мы договорились ...

–Теперь мы можем говорить о деле, – криво усмехается Гастас.

– Цена собачьей брони ...

– Нет. Ночью твои люди напали на меня и моих друзей.

– За эту дерзость они наказаны.

– Они оскорбили не только меня. Вопреки закону, они находились в городе ночью, с оружием и с собакой. Если я принесу жалобу в суд и покажу горожанам эти трупы, – взмахом руки Гастас обводит тела у конюшни, – город запретит торг с вами и закроет ворота. А вы ведь пришли сюда не затем, чтобы стоять под стенами.

– Да, – голос кочевника выдаёт волнение, – так и будет. Ворота закроются. Что ты хочешь за ... – теперь на тела указывает рука собачника.

– Много. Нас – шестеро.

– Я знаю.

– Так вот, каждому ты вернёшь его доспехи, оружие, каждому дашь по коню со сбруей, а сверху положишь двадцать золотых.

– Тоже каждому? – недобро улыбается Седобородый.

– На всех.

– Невозможно.

– Что именно?

– Двадцать золотых. У меня нет столько. Торговли толком ещё не было. Я дам двенадцать. Это всё, что у меня есть. Впрочем, – глаза мужчины по-особому остро впились в глаза Ани, – я могу дать тебе монеты Чёрного повелителя.

– Отдай их ему сам. Это не моя дорога.

Усмешка тронула губы Седобородого:

– Что ты знаешь о своих дорогах, наёмник? Но ты сказал своё слово. Я плачу тебе двенадцать золотых, а не двадцать. Шесть коней я тебе тоже дать не могу. У меня только три свободных коня. Но хорошие. Впрочем, в придачу к ним я могу дать тебе трёх кляч. Ноги они передвигают, но не больше.

– Понятно. А те три коня – безупречны?

– Безупречны.

– Ты сказал. А кляч можешь скормить своим собакам. Да, сбруя должна быть тоже в порядке.

– Да, я сказал. И сбруя будет в порядке.

– Мы договорились?

– Я думаю, – седобородый жестом подозвал одного из спутников, что-то шепнул ему на ухо. – Этот воин приведёт коней и привезёт брони с оружием. Этих двоих, он уведёт с собой.

– Они – твои. Делай, как знаешь. Может быть, скоротаем ожидание за вином и едой?

– Я не голоден. – отозвался вождь высокомерно. А вот присяду – с удовольствием.

– Старуха, – окликнул Гастас рабыню, – принесу шкуру для гостя.

– Не беспокой служанку. – Вождь кивнул второму спутнику. Тот спрыгнул с коня, снял с его спины и расстелил на земле посреди двора конский потник, поддержал за узду скакуна вождя, когда тот спускался на землю. Седобородый сел. За его спиной пристроился телохранитель. Шкуру, принесённую хозяйкой, постелили, напротив. На неё сел Гастас. Аня предпочла ждать стоя. Воины разбрелись кто куда. Над двором повисло молчание. Но нельзя сказать, чтобы гость держался бесстрастно. Взгляд его постоянно перебегал от Гастаса к Анне, от Анны к Гастасу. Наконец он не выдержал:

– Ты говорил о своих путях, наёмник, но вот знаешь ли ты, что когда у "Голодного колодца" мы подобрали этих троих – при них было золото Повелителя мёртвых? У каждого. Много золота. – Седобородый замолчал. Хранил молчание и Гастас.

– Я совершил ошибку. Я не спросил у них: "Откуда?" Теперь уже не спрошу. Но ты-то, воин, живущий одним днём, должен знать, что это значит и с кем заключили сделку эти трое.

Взгляд Гастаса заострился. На щеках заходили желваки, но он продолжал хранить молчание. Загомонили другие слушатели. И Аня заговорила:

– Я слышала, что здесь сделка считается необратимой только после того, как один из участников потратит хоть что-то из полученного. Не знаю, что хотел приобрести Владыка мёртвых, но использовать приобретённое он не использовал. Так же и с моими друзьями. Мы хоть и не знали, что продали, но и монетки из платы не успели потратить. Судьбе было угодно забросить нас в пустыню, а в пустыне негде тратить. А потом все эти монеты достались вам.

– То есть вернуть их Господину вы не сможете.

– Не хитри, вождь, – вклинился в спор Гастас. – Все известно, что передать золото вам, всё равно, что вручить его вашему Господину. Лично. В руки. Судьба хорошо посмеялась над вами.

– Но монеты-то они взяли...

– Не заботься обо мне, вождь, – приняла его реплику Аня. – Позаботься лучше о своём народе. Не кажется ли тебе, что здешние земли неблагоприятны для твоего племени? Здесь ты потерял пять воинов, здесь ты потерял трёх собак...

Судорога прошла по лицу кочевника:

– Ты слишком умна, женщина. И ты – девственница. Не тебя ли возжелал Владыка? Если это так, то путь твой предопределён, как бы ты не сопротивлялась ему. И каждый, кто пойдёт с тобой, разделит твою судьбу. Впрочем, с кем я говорю? С наёмником, который не знает: переживёт ли он ближайший день? С глупой женщиной, не способной преклониться перед чужой мудростью?

– Люди любят преувеличивать свою мудрость, – отозвался Гастас. – А вот способен ли ты, сам расслышать добрый совет? Ты встал на пути госпожи Анны и лишился сына.

– Да, – глухо согласился Седобородый. – Он погиб?

– Он жив, но он – раб. И тебе его не выкупить.

– Значит он умер. Ты прав, наёмник, глуп не тот, кто ничего не знает, а тот, кто знает всё, но для других. Я не хочу больше говорить.

Молчание тянулось и тянулось. Никто не смел нарушить его, пока в ворота не вошёл караван. Верховой воин вёл за собой пять нагруженных коней. Разбрёдшиеся было по двору наёмники, подскочили и теперь настороженно следили за пришельцами.

Коней осматривали на редкость придирчиво, но придраться ни к чему не смогли. Безупречны. Все три. А вот двух последних коняшек иначе, как клячами назвать было нельзя.

С коней сняли груз: доспехи из твёрдой кожи. Два – с нашитой бронзовой чешуёй, четыре – с костяной.

– Мы договорились ... – возмутился Гастас.

– Разве? О бронях мы не договаривались.

– Я сказал, что хочу наши брони, то есть медные, а не костяные. И ты ничего не возразил.

– Мои люди медные брони не нашли. Так что, если хочешь, иди и ищи сам.

– А если я их найду?

– Они будут твоими. Так ты идёшь с нами?

– Зачем?

– Искать, – ответ граничил с издёвкой. Вождь не сомневался, что юноша не посмеет сунуться в такое осиное гнездо, как лагерь собачников.

– Я их уже нашёл. Вот! – не скрывая торжества, Гастас ткнул рукой в одного из собачников. – Это моя, а вон та, – палец указал на второго телохранителя Седобородого. – Лагаста. Я их нашёл. Могу я их забрать?

Вождь выругался, что-то пролаял своим спутникам. Те, ворча, принялись стаскивать доспехи.

– Но две брони всё равно костяные, – уколол своего оппонента Седобородый.

– Пусть, – согласился Гастас. – Без уступок нет торга. Теперь смотрим мечи.

Клинки тоже оказались не ахти. Два – так вообще не заклёпках. Такими в бою можно только колоть. Попробуешь рубить, – после двух-трёх ударов лезвие отлетит от рукоятки. Гастас брезгливо перебирал этот лом, выискивая клинок поприличнее, для себя. Воин, лишившийся доспехов, подошёл к нему, показал свой меч:

– Скажешь, что он тоже твой?

Гастас бросил быстрый взгляд на оружие:

– Не скажу. Мой меч был из красной меди, а у тебя медь седая.

– Да, это седая бронза и красную медь она рубит так же, как дерево. Ты неплохо бился вчера, но будь там я с этим мечом, не они, а ты лежал бы здесь. И когда мы с тобой встретимся...

– Они, – Гастас кивнул в сторону убитых, – слишком понадеялись на собаку. А у меня, в следующем бою, в руках, могут оказаться не два красных меча, а меч и щит. А дерево оно тоже разное бывает.

Впрочем, эта перебранка уже ничего изменить не могла. Обмен произошёл. На двух одров кочевники погрузили четыре тела, накрыв их длинными попонами. Воины заперли за недобрыми гостями ворота и Гастас наконец-то смог обнять спасённого друга: "Здравствуй, брат".

Мужчины убрали со двора доспехи и оружие, разнуздали лошадей, поставили их в стойла. Гастас и его побратим о чём-то тихо говорили, сидя в тени на веранде и никак не могли наговориться. Из стойла выползла сонная Алевтина, вся помятая, в соломе, сама подошла к костру, сама взяла миску, налила похлёбки. Равнодушно и деловито, без намёка на возможность скандала.

Аня, Ириша и хозяйка отправляются завтракать в сад. Мысли девушки непрерывно вертятся вокруг лекарств. Где взять травы? Где найти хоть какой-нибудь антисептик. Хотя бы спирт. А ведь это идея. Аня вспоминает о лудильщике. Мастер наверняка сможет сделать и спаять всё, если объяснить, что именно тебе надо. Ну, это не вопрос. Вопрос в деньгах. У Гастаса они теперь есть, а он не раз предлагал ей то тот, то другой подарок. Но прямо попросить о деньгах!

Самолюбие, изображая из себя скромность, бунтует: "Мне? Просить?" Здравый смысл возражает: "А как же лекарства? Без них ты – никто. И вообще, что здесь такого? Ну, хочет парень вернуть долг, как он его понимает, позволь ему сделать это". Довод веский. Аня отправляется на веранду.

– Гастас, мне деньги нужны. Много.

Удивила юношу просьба или нет, – не поймёшь. Он прерывает беседу, достаёт и передаёт ей большой золотой в виде пластинчатого, незапаянного кольца с насечками и только после этого замечает:

– На рынок вам одной идти нельзя. Особенно сейчас.

Всего одна просьба и монета у неё в руке. Большой золотой. Аня уже знает ему цену и потому буквально цепенеет от удивления: в жизни никто и никогда не выполнял её просьбу так быстро, без намёка на возражения. От удивления она едва, едва расслышала обращённую к ней реплику и отвечает растерянно, не слишком осознавая, что говорит:

– Со мной пойдёт Ириша.

Гастаса такой ответ не устраивает:

– От неё мало толку, – он подзывает двух воинов из оставленных Тадариком, приказывает им. – Проводите госпожу Анну на рынок и обратно.

Парни переглядываются в недоумении, но, вспомнив приказ командира, подчиняются без слов. Свои бы, пожалуй, начали спорить. К четвёрке уходящих присоединяется хозяйка. У неё тоже нашлись дела на рынке.

– Прежде, чем тратить деньги на девку ...

Гастас вскочил, как подброшенный, а его меч сам по себе покинул ножны:

– Повтори, я плохо расслышал.

Воин пятится. Такого он не ожидал:

– Я хотел сказать ...

– Говори же!

Мужчина жмётся, выбирая слова:

– Я хотел сказать, что, по обычаю, добычу сперва делят, а потом уже тратят.

– Какую добычу?

– Хотя бы те двенадцать золотых. Нас в той переделке было пятеро ...

– Точно? Тадарика ты не считаешь?

– Ну, шестеро. По два золотых на каждого.

– Это уже лучше, но не совсем. Госпожа Анна была седьмой.

– Она не из нашего братства. – Возразил юноше собеседник. – Ей доля не положена.

– Даже так?

– Гастас, он прав, – поддержал воина Лагаст. – А ты – нет.

– В чём?

– Рагаст требует честного дележа, – ответил юноше побратим. – Тадарика он зря забыл, в этом ты прав, но женщине доля не положена.

– Хотите честного дележа? – окрысился Гастас.

– Именно так, – попытался "дожать" его Рагаст.

– Хорошо, – Гастас вернул меч в ножны, глубоко вздохнул несколько раз, приводя мысли в порядок. – Раз ты требуешь честного дележа – изволь. Но начать, как говориться, придётся с начала. Итак, начнём считать?

– Начинай, – криво усмехнулся его оппонент.

– Когда я и госпожа Анна сбежали от собачников, у нас не было ничего. В город мы пришли, имея двух лошадей со сбруей, два меча, два доспеха, две собачьи брони. Два на два прекрасно делятся. Вы ведь за честный делёж?

– Твоя добыча – твоё решение. Мы-то тут причём?

– Добыча была не моя, а наша с госпожой Анной. А вас, если ты не забыл, мы с ней выкупили за две, те самые собачьи брони.

– Мы – товарищи, – Рагаст почувствовал, что почва начинает уплывать из-под его ног.

– Мы с тобой? Да. Однако о госпоже Анне ты сам сказал, что она – чужая. Но считаем дальше. Две брони – шесть человек. Госпожа Анна взяла на свою долю, свою землячку, ту девчонку-рабыню Иришу и... Кто третий? Заметьте, имея все права, госпожа Анна не требует свою законную долю. Она согласна ждать, получая её частями.

– Погоди, Гастас, – вмешался другой воин, – Получается, что кто-то из нас её раб? Кто?

Гастас оглядел растерянные лица товарищей, хотел ткнуть пальцем в Рагаста, но передумал:

– Не знаю. Хотите узнать – бросьте жребий. Госпоже Анне всё равно будет ли это кто-то или не будет никто.

Мужчины переглянулись. Теперь ошарашенно. Одно лишь прозвище "раб" лишает воина чести. Стать рабом даже на время, даже по жребию...

Гастас выдержал паузу:

– Надеюсь, никто не считает, что я, выручив вас, обязан также нести сам все издержки? А раз так, то запомните: деньги, которые я даю госпоже Анне – это её деньги. И на долю от вчерашней добычи госпожа Анна имеет право большее, нежели любой из вас, потому что с собакой справились не вы, не я, а именно она. Но именно она ничего не требует, хотя, ... не окажись её с нами, там, – сложили бы мы животы свои у кабака.

– Что делать с собаками мы знаем ... – протянул кто-то.

– Сейчас и благодаря госпоже Анне. Только благодаря ей мы сейчас живём, благодаря ей у нас есть оружие, есть доспехи. Но и госпоже Анне нужно оружие, непохожее на наше, но не менее дорогое. И она его получит. И ещё! Когда мы наймёмся в охрану подходящего каравана, госпожа Анна пойдёт с нами. В счёт её доли. Понятно?

Кажется, спорить больше желающих нет. Четвёрка бунтарей пришибленно смотрит на него. Только Рагаст тянет умоляюще:

– Ну, хоть по серебряному! Ну, хоть на пиво!

Гастас неумолим:

– Пиво вечером даст Тадарик.

– Ну, хоть по кружке ...

– Мало выпил вчера? – добивает его Гастас. – Штаны до сих пор воняют.

Он победил. Ворча, воины возвращаются на лавки, досыпать.

– Никогда бы не подумал, что ты можешь так говорить с товарищами, – побратим смотрит на юношу с укором.

– Сейчас у нас есть оружие, есть доспехи, есть лошади, – возражает Гастас старшему другу. – А раздели всё это – ничего не будет. Кто нас тогда наймёт? А деньги... неужели двенадцать золотых так уж много за мою, собачью броню?

– В этом ты прав. Но вот насчёт девушки...

– Она – лекарка. Обузой не будет. Ты уж мне поверь. И лошадь у неё есть.