Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

– Я не об этом, брат. Я о словах собачника. Если на девушку действительно положил глаз Повелитель мёртвых, то тот, кто пойдёт с ней – разделит её судьбу.

– А если её ведёт Судьба? Что будет с тем, кто встанет на её пути?

Мужчина помолчал, обдумывая доводы друга, вздохнул:

– Ведёт Судьба, говоришь? Что ж, пусть идёт. Пока нам по дороге. "Госпожа Анна"? Да?

– Да. Женщина может быть или госпожой, или ...

– Решил сделать из заклёваной тихони госпожу?

– Да. Я так решил. И знаешь почему? Потому, что опереться можно лишь на то, что сопротивляется.

Краткое раздумье, неопределённый ответ:

– Если так решил ты ...

– Долги полагается платить.

– Я с этим не спорю. А вот другие?

– Кто другие?

– Тадарик. Как решит он?

– Тадарик уже решил, – быстро ответил юноша и пояснил не спеша. – Анна бежала от собачников, убила двух псов во время бегства и одного – вчера у кабака. Тадарик решил позавчера, а вчера в своём решении утвердился.

– Утвердился? – Переспросил Лагаст. – Ну, если так ... – он в раздумьи потёр виски, поёжился. – Я бы, пожалуй, тоже не прочь пива выпить. Знобит.

– Хозяйка ушла на рынок, но, – Гастас тряхнул кошельком. Кого пошлём?

..............................................................

Лудильщик не сразу понял, что от него требуется. Но понял. Необычная работа. Большой заказ. Аня чертила на земле, показывала на мягком металле как, скрутив медную пластинку, получить бесконечно длинную трубочку, как эту трубочку уложить в спираль и как поместить её в медное, цилиндрическое ведро. Какие детали ещё надо сделать и как они будут соединяться. Заказ получился очень солидный. Один материал потянул на семнадцать серебрушек, ещё два серебряных за работу, один – за сложность. Всего на двадцать серебряных. Да ещё и одну серебряную монету клиентка положила за срочность. Очень высокая оплата. Он за лучший месяц столько не зарабатывал. Так что все, остальные заказы пока что – побоку.

Потом хозяйка повела гостью смотреть травы. Ириша, как собачонка крутилась под ногами, жадно вслушиваясь в непонятную ей речь. Трав накупили на целый серебряный. Благо, они лёгкие. Потом пошли покупать нитки, иголки и прочую мелочь для хозяйства. Хозяйка на торге знала все входы и выходы. Ириша за "старание" получила цветную ленту и длинные бусы из мелких, белых, фарфорово-гладких ракушек. "Змеиных головок", как назвал их продавец. Потом купили по мешку ячменя и ячменного солоду на пиво, три бурдюка готовой бражки, наняли носильщиков – не самим же всё это тащить. Пока так гуляли – заказ у лудильщика готов Аня хотела ещё носильщика нанять, но воспротивилась Ириша: "Сама донесу!" Ну и неси. Аня ей оловянное колечко за три медяка у лудильщика купила. Доволен ребёнок. Смеётся.

На постоялом дворе Аня почти бегом побежала в сад. Так ей хотелось опробовать своё приобретение. Вместе с Иришей, в саду, в четыре руки, на старом кострище они запалили костёрчик, собрали аппарат, принесли воду для охлаждения. В перегонку пошла купленная, готовая бражка. Хозяйка, заботясь о гостьях, принесла в сад еду. Повидло из корней лопуха в плошке засохло и жевалось, как конфета, а из веточек малины Аня заварила чай. Выпаренный спирт по капелькам стекает в стеклянный флакон. Только приглядывай за огнём и свежую воду подливай. Жаль только хорошее не длится долго. В сад пришла Алевтина. Как всегда, и всем недовольная:

– Привет, Ань, чем занимаетесь?

– Привет, – отозвалась Аня. – Чай пьём. Садись с нами.

– Чай? Здесь? Откуда?

– Малиновые веточки заварили. Неплохо получилось. Ты попробуй. – Аня наполнила свободную кружку, протянула подруге. – Присаживайся.

– Так себе, – Авлевтина пригубила отвар. – Вода-водой. Только что горячая. Будь хоть сахар ...

– Сахара здесь нет.

– Могла бы хоть мёду положить...

– Мёду сегодня тоже нет. – сухо ответила Аня.

– Я хочу быть свободной. – столь же сухо отозвалась Алевтина. – А то все здесь обращаются со мной, как с рабыней. А я к этому не привыкла. Идиотский мир! Я – и твоя рабыня! Почему здесь женщина может быть или госпожой, или рабыней?

Аня стиснула зубы, предпочитая отмолчаться, но в саду-то она была не одна.

– Или шлюхой. – Алевтину как подбросило, но хозяйка взгляда от расхристанной девицы не отвела: – И будь ты рабыней, с тебя бы, за вчерашние дерзость и бесстыдство шкуру бы спустили.

– Закрой рот, старуха!

– А я у себя дома. Пусть я – рабыня, пусть я старуха, но это мой дом и я здесь хозяйка! А ты ... неизвестно кто.

– Я уйду!

– Утром уже уходила. Ничего! Дальше конюшни не ушла. В сене покувыркалась и опять голос повышаешь?

– Да! – от возмущения Алевтина подалась вперёд. – А знаешь с кем?

– Догадаться нетрудно, кто здесь самый шустрый. Ни одной гулянки не минует, ни одной юбки не пропустит, ни одной драки не обойдёт. Хоть бы постыдилась хвастаться таким перед госпожой.

Краска стыда выплеснулась на лицо, но не Алевтины, а Ани:

– Да будет тебе вольная, только не кричи.

– Когда?

– Не знаю. С Гастасом надо поговорить, а ему сейчас не до меня.

– А чего так?

– Потому что в этом мире, кроме нас с тобой существуют и другие люди, а у этих людей есть другие дела. И не только в этом.

К счастью, этому, глупейшему выяснению отношений помешал Гастас. Он пришёл в сад с недоброй вестью:

– Лагасту плохо. Весь горит.

Тина попыталась вцепиться в него:

– Аня обещала мне вольную.

– Что?

Полное непонимание её проблемы окончательно разозлило Алевтину:

– Аня хочет дать мне вольную, – повторила она с нажимом.

– Уйди, женщина.

– Где твой друг? – вклинилась в их перебранку Аня.

– На веранде. Он весь горит.

– Ну, так веди его сюда.

– На женскую половину? – удивилась рабыня.

– А что делать, хозяйка? – повинилась Аня. – Первое, что нужно больному – покой, а на веранде покоя нет и не будет. В доме – душно. Да и мне на "мужскую половину" ходу нет.

– Тадарик не о вас говорил, – поспешно поправила её хозяйка. – Для вас в этом доме нет запретных комнат. Вы – лекарка. Скажите, где такое видано, чтобы приличная женщина за одним столом с чужими мужчинами пировала? А вы за стол сядете – все это за честь считают...

– Это так, – вынужденно соглашается Аня. От пылких похвал женщины, ей впору сквозь землю провалиться, но поскольку земля разверзаться не спешит, она возвращается к сути. – Всё-таки больного следует уложить. И не на землю. Нужна кровать.

– Как скажете, госпожа Анна, – с подчёркнуто-почтительным смирением отвечает рабыня и обращается к Ирише, на понятном девочке языке. Та оторвалась от наблюдения за процессом, закивала усиленно, переспросила:

– Кро-вать?

– Да, Ириша, нужна кровать, – повторяет Аня пересаживаясь на место девочки к огню.

– А что вы тут делаете? – Алевтина только сейчас обратила внимание на примитивный, перегонный куб. – Самогоночку гоните?

– Да. Спирт нужен.

– Огненная вода? Собираешься спаивать аборигенов?

– Алевтина, зачем ты так себя ведёшь?

– А что госпожа хочет от подлой рабыни?

Алевтина рыдала, истекая слезами, как прохудившаяся водопроводная труба. И Аня, к своему удивлению, осознала, что слёзы подруги больше её не трогают. Может быть потому что она уже не девочка из гуманного, благополучного мира и кое-что знает о настоящем, неподдельном страдании?

Мужчину буквально колотило в лихорадке, но сознание его было ясным. Аня с Гастасом раздели больного. Зрелище оказалось не для слабонервных: на теле человека живого места не было: глубокие, багровые и свежие кровоточащие рубцы, чугунно-чёрные с синим кровоподтёки. Плохо, но ...

– Били? – спросила Аня, хотя и так всё было ясно.

– Да, – отозвался за друга Гастас.

– Когда?

– Вчера. Бичом, – после паузы отозвался больной.

Аня прощупала бока, грудную клетку. Рёбра вроде бы все целы. Ушибы и раны само-собой в наличии, но переломов нет. Свежим, ещё тёплым спиртом Аня обработала все повреждения. Лагаст скрипел зубами, но молчал. Визг среди здешних мужчин явно был не в чести. Аня даже попросила его:

– Если боль острая – ты говори. Под такими опухолями пальцы толком ничего не чувствуют.

На эту просьбу мужчина хрипло отозвался:

– Пока, терпимо.

– Лихоманки у тебя не было? Это когда вот так трясёт ежедневно в одно и тоже время? И морозит, как сейчас?

– Нет.

– Уже это хорошо.

Первое в таких случаях – повязка. Второе – питьё. Те же веточки малины с валерьянкой. Пользы немного, зато вреда нет. Там, где кожа цела – тело можно обтереть. Хотя бы водой. Это собьёт температуру. Здесь даже аспирина нет. И спать. Сон – главное лекарство. Кровать стоит в тени, дождя не предвидится, в саду тихо, но мужчина никак не может успокоиться. Что-то говорит сбивчиво. Не иначе начинается бред. Машет руками. Ладно. Есть ещё одно средство. Как раз полбутылочки накапало.

Аня отсоединила один флакон и подставила другой. Отдельно, в кружку налила немного бражки, в другую – плеснула из бутылочки грамм пятьдесят, для начала, вручила обе ёмкости Лагасту:

– Держи. Выпиваешь из этой всё и сразу. Залпом. Запиваешь бражкой. Для начала. И спать. Твоё лекарство сейчас – сон.

– Не могу уснуть...

– Выпьешь и уснёшь. До утра.

– А потом?

– О "потом" поговорим утром. Пей.

Выглядело всё так, будто здоровенный мужик не глоток самогона проглотил, а получил дубиной по башке. Он вскинулся, выпучив глаза, захрипел, замахал руками. Аня поспешно поднесла ему к губам чашку с бражкой

– Пей же!

– Что это было?

– Винный спирт. Для тебя "Вода жизни". Запивай же.

– Я сей-час ...

Минут через десять "приём лекарства" повторили. Лагаста "повело", но Аня, для надёжности отмерила ему третью порцию.

Гастас некоторое время растерянно топтался у кровати с больным:

– И что будет?

– Завтра проснётся.

– Здоровым?

– Не всё сразу. Но будет лучше, чем сегодня.

– А он ...

– Не умрёт. Обещаю.

– А как же моя свобода? – напомнила о себе Алевтина. На этот раз Гастасу.

– Уйди, – сухо отозвался парень.

– Я не могу быть рабыней...

– Будешь надоедать – продам.

– Аня, да я же ...

– А он может. Он – господин, – вклинилась сочащаяся ехидством рабыня.

– Но, Аня!

– И к госпоже Анне приставать не смей, – теперь разгневанный парень смотрел на Алевтину в упор. Верхняя губа его брезгливо дёргалась. – Зная своё место, ... рабыня!

И опять Ане не захотелось заступаться за подругу. Тина, конечно не рабыня, но ... нельзя же вести себя столь бесцеремонно. Будет ей вольная. Но не сию же минуту!

– Можно я останусь здесь с ним? – Гастас никак не может успокоиться. Чтобы так, с нескольких глотков, человек провалился в сон? Что же это за средство-то такое?

– Нельзя, – сухо отвечает Аня. – Теперь за больным буду смотреть я.

..............................................

– Вы жестоки, госпожа Анна, – в глазах служанки укор.

– Нет, – возражает Аня. – Таковы правила лечения. И... зачем мужчина на женской половине дома?

– А ... – женщина в недоумении смотрит на больного.

– Он – спит и будет спать до утра.

– Он пьян в дрова, – поправляет Аню Алевтина. – это надо же додуматься: самогон бражкой запивать!

– Какая разница, как я его усыпила? – отмахивается Аня. – Считайте, что его здесь нет. А Гастасу тоже не мешало бы лечь спать, но как его заставишь? Подумает, что я считаю его слабаком, обидится.

– Это вы верно сказали... – хозяйка словно размышляет вслух. – Но и вам бы лечь...

– А почем бы и нет? – соглашается Аня. – Выгонка заканчивается. Новую порцию я ставить не буду...

– Ты бросишь больного в саду, без присмотра...

– Зачем бросать, Тина? – Аня вдруг понимает, что безумно устала и хочет спать. – Я лягу здесь в саду. Только одеяло возьму в доме...

– Нет, нет, госпожа, не вставайте. Сейчас всё будет делано! – Несколько фраз на языке собачников и Ириша срывается с места, как подброшенная. Следом за ней в дом спешит хозяйка. Аня провожает их взглядом и невольно ловит себя на мысли, что немало "цивилизованных", двадцатилетних толстух могли бы позавидовать стройной фигуре отнють не юной женщины века камня и меди.

– Они тебя здесь разбалуют, – ворчит Авлевтина, опять задетая за живое. – Смотри, не возгордись.

– Ты не позволишь, – отмахивается Аня. Неожиданно для себя, Тина чувствует себя польщённой:

– Ну да, я же тебе настоящий друг.

..............................

Через десять минут Аня спит на груде овчин, как на матрасе. На всякий случай, хозяйка прикрывает гостью плащом. В ногах госпожи устраивается Ириша. Хозяйка уходит в дом. И Алевтина опять остаётся одна. На веранде гомонят мужчины. Шум доносится даже в сад. Скучно. Делать абсолютно нечего. Разве что освежиться у кадки с тёплой, нагретой солнцем водой. Вечереет. Шум на веранде усиливается. Слышен громогласный рык Тадарика. Сегодня торг за воротами закончен. И вообще, чего она здесь торчит? Там – веселятся, а она – скучает.

Возвращение воинов действительно оживило обстановку. Гомон, толкотня. Мужчины освобождаются от доспехов, плещутся и фыркают у колодца, поливая друг-другу, распаренные и пропотевшие под жёсткой кожей доспехов, тела ледяной водой. Из погреба появляется пиво, на вертеле жарится целый баран.

Гастас приветствует хозяина, тот хлопает юношу по плечу:

– Как сторговались? Где Лагаст?

– Спит в саду. Ему неможется.

– И так бывает. Как поторговались?

– Держи долг. – Монеты переходят из рук в руки.

– Добре. Что ещё взял?

– Оружие, брони, три коня.

– Да ты их ободрал, как липку!

– Старался.

– За это следует выпить.

– Согласен. Выпить следует. А на торге как?

– Не очень. Наглеть начали. Рановато.

– Наглеть?

– Да. Оно всегда так. Начинается всё тихо, мирно. Кажется, даже, что мы там – без надобности. Потом собачники начинают наглеть. А в последний день никогда без крови не обходится. Так я и говорю: рановато они наглеть начали. Второй день сегодня был.

– Думаешь, завтра?

– Нет, не думаю. Рано. Они ещё рабов не продали. Но дня через три – можно ждать всего, – мужчина сдирает с себя броню, толкает одного из товарищей. – Плесни-ка водички, – трёт тело мочалом, фыркает от удовольствия и, натянув на тело чистую, поданную служанкой рубаху, командует. – За столы! Мясо стынет!

Алевтина, как бы случайно, подворачивается ему под руку. И вот она уже в объятиях гиганта:

– Вечер добрый, красотка. Скучала? Или весь день на соломе проспала?

Неожиданно для себя, Тина смущается, не зная, что ответить. Тадарик заливисто хохочет, шлёпает её по заду:

– Да не красней! Ночью бодрее будешь!

Жаркая волна проходит по телу Алевтины. Она жмурится, стискивая зубы, лишь бы не застонать. А Тадарик уже на веранде делит мясо, рассаживая свою команду за столы. Мясо, каша, хлеб, пиво: всего вдоволь. Ешь – не хочу.

Алевтина пытается пристроиться рядом с ним на лавке, но воин вручает ей большой кусок мяса с хлебом и отправляет прочь: "Не дразни мужчин, красотка, я – ревнивый." Тут же, во дворе воины обдирают двух баранов – мясо на завтрак. Шкуры – распялить на заборе. Ножки, опалённые головы и кости с потрохами – в котёл. Они будут томиться всю ночь. Мясо – в горшки под пивной маринад. Лекарка права: замаринованное мясо и без костей жарится очень быстро. В одном из стойл теснится дюжина свежих овец. Воинов полагается кормить.

Мужчины едят скоро, плотно. Большинство (это горожане) – торопятся по домам. Они придут под утро. Остальные, тоже измотанные дневным караулом, быстро засыпают: кто на лавке, кто на полу. Благо – веранда большая. Никто и не заметил, как и когда исчез хозяин.

Алевтина, скучая, прислонилась к одному из стойл конюшни. Мужская рука зажимает ей рот, вторая – подхватывает, втягивая в темноту.

– Тс-с-с, красотка.

– Тадарик, – сдавленно стонет девушка вся в предчувствии. Пальцы её сами по себе начинают сдирать одежду. Ох, эти завязки, эти шнурки! Сильные руки швыряют её на солому.

–Та-да-рик!

Сладостное существование на грани обморока, длящееся целую вечность. Сладкая волна опять поднимается по телу. Но сил нет. Даже не слабый стон. Тадарик приподнимает её, как куклу, нежно отирает слезинку с щеки, подносит к губам флягу:

– Пей.

Сладкая, с кислинкой медовая шипучка освежает горло.

– Я умерла?

– Пока, нет. – его рот тянется к её рту, губы приникают к губам. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание от избытка чувств, женщина отталкивает его. Толчок едва различим, но мужчина не настаивает, отодвигается. На нём тоже нет ничего, кроме кожаного пояса с кошельком. Из кошеля Тадарик бережно достаёт две крохотные, золотые серёжки, осторожно вдевает их в уши девушке:

– За мной не пропадёт.

Какие подарки? Какие серёжки? Разум Алевтины заблудился в облаках блаженства. Не в силах сдержать обуревающие её чувства, Тина приникает к груди любовника, трётся о неё, как кошка, лицом, телом, целует. Мужчина гладит её, треплет волосы, почёсывает спинку:

– Теперь вижу, что соскучилась.

– Ужасно соскучилась. Ты – лучше всех!

– Не сомневаюсь.

– Что сегодня было! Что было!

– А что?

Алевтина рассказывает: о торге, о ссоре Гастаса с товарищами, о покупках Анны. Особенно её возмущает несправедливость Гастаса к ней, к Алевтине. Но Тадарик отчего-то хмыкает удовлетворённо, переспрашивает:

– Значит, денег он им не дал? Пивом обошёлся? Молодец, юноша. Так с этим народом и надо.

– Но он же меня... – пытается повернуть разговор Тина.

– А-а-а! – машет рукой Тадарик. – Остынь. И дай ему остыть. Я сам с ним поговорю.

– Когда?

– Как только кочевники уйдут.

– А завтра?

– Завтра мне некогда.

– Ну, знаешь... – надувает губы красавица, но мужчине мало дела до её обид. Подхватив девицу на руки, он привычно швыряет её на солому.

Она так и уснула под ним, не выдержав наплыва ощущений и провалившись в сон, как в обморок. Тадарик не стал насиловать бесчувственное тело. Зачем? Ещё не одна ночь впереди. И так порезвился неплохо. Ведро с водой стояло у стены. Он ополоснулся, оделся, постоял над раскрытым женским телом. Так себе, красотка. Видывал он и лучших. Поразмыслив, достал из кошелька серебряную денежку и на шнурке, повесил любовнице на шею. Так будет честно. Отыскал её одежду, прикрыл, как одеялом. Спи, милочка. Вышел на двор.

Поверженные сном мужчины, лежали, как тела на поле боя. Перешагнув одного из спящих, Тадарик поднялся на веранду, насторожился. В темноте кто-то был. Нащупав огненные камни в кисете, мужчина высек искру, зажёг один из факелов. За столом, над кружкой пива, подперев голову руками, сидел Гастас.

Хозяин вставил факел в гнездо, выбрал кружку, плеснул в него пива, сел напротив гостя, спросил:

– Что не спишь?

– Не спится.

– Чего так? Да говори уж.

– Госпожа Анна спит.

– Это хорошо.

– Она обещала за Лагастом присмотреть...

– И ты не знаешь, как быть?

– Не знаю.

– Тогда послушай меня. Я Лагаста не видел, но скажу вот что: били его вчера и если он до сих пор жив – серьёзного там ничего нет.

– Но, госпожа Анна ...

– Спит, потому что волноваться нЕочем. И потому что устала. Или женщина не может устать?

– Может, но ... не только в этом дело.

– Твои товарищи денег просят?

– Откуда? – вскинулся Гастас.

– Знаю. Ну, так как? Просят?

– Просят. Пока.

– А ты не отдаёшь? Правильно. Я бы тоже не отдал. Не заработали ещё. Слушай, что я тебе скажу... Ты не говорил им, что за постой расплатился?

– Нет.

– Правильно. А дурЯт они от скуки. Так что... Мне люди нужны за торгом смотреть. Завтра я скажу парням... Доспехи и оружие ведь у вас есть теперь?

– Есть.

– Тогда я скажу, что каждому за день я заплачу по два больших медяка. Ну, и кормлю, разумеется, и пиво, как положено. Вот им и занятие. Кто знает, сколько вы здесь просидите, пока караван придёт? А я дело предлагаю.

Гастас поднял стакан, отхлебнул, скривился: пиво выдохлось.

– С тобой не поспоришь. Да и незачем. Меня берёшь?

– Конечно. Только не сиди зря ночью. Пошли спать.

– Зря? А сам? Впрочем...

– Хочешь сказать, что не зря?

– Ничего я не хочу сказать.

– Гастас, – Тадарик пристально посмотрел в глаза юноше. – Эта девка всё равно под кого-нибудь бы подлезла. Ты её не хочешь, а я – не против. Если кто-то, то почему не я?

– Я ни-че-го не хотел сказать, – чуть не по слогам повторил Гастас, зло блестя глазами.

– Правильно. Здесь говорить нЕочем. Лучше скажи: как у тебя с Анной?

– А как у меня может быть?!

– Ты не шуми. Люди спят. Думаешь, как они, прожить одним днём?

– А ты как думаешь?

– Я? – Тадарик невесело усмехнулся. – Я думаю, что мир не меняется. Смотрю я на тебя, а себя вижу. Тоже, как ты, думал, что нет у меня ничего: ни дома, ни семьи, ни завтрашнего дня. А он возьми и наступи.

– И что?

– Ничего. Живу, как видишь. Только вот не знаю: зачем?

Они помолчали.

– Ладно, – Тадарик хлопнул по столу. – Не мне тебя учить. Пошли спать.