Текст книги "Ноша избранности (СИ)"

Автор книги: Тамара Мизина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Глава 9. Шаг через пустоту.

Шум, производимый Тадариком равнялся шуму всех его воинов вместе взятых. В доме ворота нараспах. Плеск и фырканье у колодца. На заборе – пять свежих бараньих шкур. Горят костры, кто-то отправился в поход за пивом.

– Соседей бы пожалел, – ворчит Хозяйка. – Разорались тут!

Тадарик вскидывается:

– Так зови их сюда! Зови всех! И музыку! Гуляем!

– Танцор! – ворчит рабыня.

– Да! Танцор! Сейчас возьму и станцую! Эй! Гастас! Хватит свои цацки рассматривать! Сколько раз тебя тот, бешенный, зацепил?

– Ни разу, – оторваться от новых клинков – выше сил юноши. Крутит мечи, играет с ними, приучая к рукам. Так они хороши.

– Опять ни разу? Счастливчик. Спорим, я тебя помечу?

– Ты?

– Станцуем, как говориться, без музыки? Два твоих клинка против двух моих, медных, клёпанных? Всё равно ещё ничего нет: ни мяса, ни пива, ни музыки.

Резон в словах хозяина есть. Гость уточняет:

– Какая броня?

– Никакой. Хочу металл чувствовать.

Тело ещё не остыло. Мечи – как продолжения рук и отзываются на каждый удар глубоким звоном. Неспешная вальяжность Тадарика вдруг оборачивается звериной ловкостью. И то! Медведь только с виду неуклюж. Именно Тадарик задаёт темп схватке. Гастас едва успевает "подхватывать" рушащиеся на него со всех сторон уколы. Но успевает. Пока. На красной меди Тадариковых мечей сплошные выщерблены от твёрдой бронзы.

– В-ж-ж-жи-ик! – Зубастое, как пила лезвие медного меча задевает шею под ухом справа, сдирая заусеницей кожу. Зрители восторженно вопят. Первая кровь! Гастас не вздрогнул, не сбился с ритма, только глаза полыхнули от досады. Выпад в ответ. Не достал. У Тадарика руки длиннее. И опять град уколов, которые юноша едва успевает отводить.

"В-ж-жик! В-ж-жик!"

Удар справа отбит. Удар слева вспарывает ткань одежды, задевая кожу на груди, под мышкой. Конечно, царапина, но ... Ишь, как разошёлся Мясник.

Бронза с медью сталкиваются с такой силой, что седой клинок просто срубает клинок красный, как будто перед ним не металл, а воск. Тадарик с размаху бьёт противника в грудь оставшимся мечом.

"В-ж-жи-ик!" – второе медное лезвие перерублено пополам, а два бронзовых острия – у горла великана-хозяина:

– Ты этого хотел?

Ну и выдержка! Тадарик смеётся и даже не пытается уклониться или отодвинуться от смертоносной бронзы:

– Горяч, горяч, но держать себя умеешь. А теперь, – глаза гиганта становятся отрешённо-холодными и очень сосредоточенными. – Бей!

Что же за воля в этом человеке! Короткое слово-приказ толкает юношу вперёд. Мечи со свистом рассекают воздух, а Тадарик невозмутимо стоит за его спиной, в двух шагах, вне досягаемости:

– Это называется: "Шаг через пустоту". Не путай с "Шагом в пустоту". Хотел показать. Не сердись. Иначе у меня бы не получилось.

Тадарик просто лучится от удовольствия, пренебрежительно отбрасывает изуродованные мечи. Гастас подходит к нему, тяжело дыша, спрашивает, не скрывая удивления:

– Ты и в бою так можешь?

– В бою? Нет. Стасис – мог, а я, по его словам: "слишком разбрасываюсь". Только в момент смертельной опасности и, если есть пауза. Но и это – хлеб. Прости за царапины. Я ведь тоже в убытке. Два меча – в лом. Завтра поработаем. А вон – пиво несут. Пошли за стол.

Пили, пели, плясали. Вынесли на двор стол, подняли на него Алевтину. Красавица чувствовала себя королевой, купаясь в мужском восхищении и внимании. Огорчал её лишь Тадарик. Мужчина молча наливался пивом, казалось ничего не видя и не слыша вокруг. Он так и уснул, упившись, за столом и проспал на веранде до утра, к досаде обманутой в своих ожиданиях любовницы. Но даже в столь, жалком состоянии, хозяин внушал своим гостям такое уважение, что ни один из них, не смотря на всё своё вожделение, не посмел тронуть даже краешек одеяния соблазнительной красавицы-танцовщицы.

Глубокой ночью, когда все гости либо разошлись, либо уснули, Алевтина попыталась растолкать гиганта. Её остановила хозяйка:

– Бесполезно. До утра он не проснётся.

Алевтина оскалилась, готовая защищать свои права, но женщина смотрела на неё отстранённо и даже с некоторой долей сочувствия.

– Он часто так напивается? – Едко поинтересовалась красавица, желая побольнее уколоть рабыню.

– Каждый раз, после таких дозоров. Сегодня ещё ничего. Все вернулись. Обычно бывает не так.

– Вот как?

– Да. Так. – Отозвалась служанка и попросила. – Дай ему одну ночь отдыха. Он страшно устал.

Женщина стояла и смотрела. С мольбой и укоризной. Алевтине было плевать на её переживания, но ... много ли смысла, тащить на себя пьяного в дрова мужика? Утешала красавицу лишь сакраментальная фраза, что все мужики козлы и алкашня, а все бабы – законченные дуры. Себя она бабой не считала. И уж тем более, чужая слабость никогда не вызывала у неё сострадания.

Тадарик проснулся первым. Серое, туманное утро, головная боль, сухость во рту. Кое-как он поднялся, буквально сполз с веранды на двор:

– Старуха! Воды!

Рабыня возилась во дворе, у котлов: лишние вымыть, высушить, убрать, сгрести объедки, засыпать чистым песком чёрные пятна кострищ. Услышав жалобу господина, она молча вытянула из колодца ведро воды и вылила на голову сидящего посреди двора великана.

Мир сразу приобрёл краски. Воин встряхнулся всем телом, стянул мокрую рубаху, накинул на коновязь:

– Живу. Давай ещё ведёрко

Просьба была тут-же выполнена.

– Хорошо.

Тадарик поднялся, хозяйским шагом обошёл веранду и дом, отыскал Гастаса:

– Пошли, разомнёмся.

Они перебрасывали гладкое, ошкуренное брёвнышко с рук на руки, боролись для разогрева, а когда взмокли – взялись за мечи. За медные естественно. Вчера два загубили. Хватит. Два меча и меч со щитом, меч против копья, равный бой. Работали молча, сосредоточенно. Два раза Тадарик останавливал схватку, показывал ученику, как правильно наносить и отбивать определённый удар, сконцентрировав всю свою силу на одной точке.

Старуха выставила завтрак на стол. К ней присоединились Аня с Иришей. Просыпались и остальные.

– А кони-то застоялись, – сказал вдруг Тадарик, ни к кому не обращаясь и, заметив на веранде Лагаста, заговорил с ним. – Как здоровье, дорогой?

– Пусть ещё хоть дня четыре повязки побудут, – вклинилась Аня. – Вдруг там рёбра...

– Но прокатиться-то верхом парню можно? А то совсем на покое зачах. И вы, госпожа Анна, – перенёс хозяин внимание на гостью, – не окажете-ли нам честь, разделив с нами нашу прогулку?

– Только я, – смутилась Аня.

– Знаю, – остановил её Тадарик. – Но вам предстоит неблизкий путь. И начинать учиться пора уже сейчас.

– Я еду. А ...

– Что?

– Ирише можно?

– Гастас, Иришке конь найдётся?

– Найдётся. – отозвался юноша из конюшни.

– Тогда перекусываем и вперёд. Скоро ворота откроют. Старуха!

– Да готово всё. Давным-давно готово.

Всего коней в конюшне оказалось десять. Желающих прокатиться – естественно больше, но, сладких пряников, как известно, всегда на всех не хватает.

В городских воротах – затишье. Поселяне в город на утренний базар пока не едут. И беженцы не спешат выезжать из города.

– Куда собрался, Тадарик?

– Прокачусь с гостями по окрестностям.

– Не боишься?

– Пусть нас бояться.

И то! Все всадники, кроме Ани с Иришей в доспехах, все при оружии, но опасности нет. Погост – пуст. Собачники ушли. Тадарик раздаёт приказы: "Ты проедешь туда, ты – сюда!"

Всадники то гонят коней вскачь, то пускают шагом. Коням тоже разминка нужна. Гастас сопровождает девушек. Отрешён и насторожен одновременно. Телохранитель. Впрочем, Ане не до разговоров. Верховая прогулка для неё – серьёзное испытание. Всё тело цепенеет от напряжения. Прав был тот, кто сказал, что лошадь – лучший тренажёр.

С высокого берега над рекой хорошо видны лодки, возвращающихся к городу рыбаков. В лодках люди везут домашний скарб, скотину, домочадцев. Завтра на рынке опять будет рыба. К троице подъехал Тадарик:

– Можно возвращаться.

............................................

Оказывается, в воротах их ждали. Теснились телеги с людьми, стояли, скучившись стражники. Тадарик сошёл с коня и его тут же окружили люди с телег. Обычно звучный рык вояки "на покое" превратился в успокаивающее рокотание, почти неслышное за гвалтом лезущих к нему людей. Объяснения сопровождали размашистые жесты:

– Что они хотят от него? – спросила Аня у Гастаса.

– Знать: точно ли ушли собачники и куда. Он рассказывает. С высокого холма парни видели их хвост. Кочевники просто бежали. Но у них – овцы. Быстро идти они не могут. Если бы городские дружинники вышли из ворот ...

– Эй! Наёмник! Ты! Рядом с девками!

Гастас обернулся. Окликнул его старшина над стражниками. Да не какой-то там десятник или начальник караула, сам воевода. Мощный, бородатый. Пёстрый, полосатый плащ, отороченный бурым, медвежьим мехом прикрывал кольчугу. Шлем блестел накладными пластинками серебра.

– Это ты вчера собаку с собачником успокоил?

– Да. Я.

Рядом с матёрым воякой стоял юноша в не менее дорогом доспехе. Презрительная отстранённость читалась во взгляде паренька.

– Молодец, – снисходительно одобрил ответ Гастаса воевода. – Как насчёт того, чтобы вступить в городскую дружину? Я бы тебя, пожалуй, взял.

– Нет.

– Чего? Ты в своём уме, безродный? Я предлагаю тебе...

– Нет, – повторил Гастас устало. – Объяснять что-либо он не хотел. Да и слушать его никто не собирался.

– Ты совсем страх потерял, наёмник? Забыл, кто ты?

– Градарик? Ты опять? – Тадарик зло смотрел на воеводу. – Опять угрожаешь моим гостям? Почему не скажешь мне?

– Мне не о чем говорить с тобой, Тадарик. А вот твой гость...

– По-моему, вчера он неплохо дрался.

– Этот безродный...

– Градарик, ещё слово и драться будем мы! Это мои! Понимаешь? Мои гости.

– Я ничего не сказал. Но твой гость отказывается от службы.

– Я тоже отказался, в своё время.

– Ну, ты и так, – замялся воин, – приносишь городу много пользы.

– Так почему ты пытаешься оскорбить меня? Оскорбивший гостя, оскорбляет хозяина.

– Тадарик, – вступил в разговор парнишка. – Градарик хотел оказать честь твоему гостю.

– А-а-а, – протянул хозяин постоялого двора так, будто только-только увидел юношу. – Приветствую тебя, Светик. Запомни, мальчик, честь насильно не оказывают.

– Я не мальчик! Я – воин!

– Ты? Воин? – Тадарик как бы наново разглядывал своего оппонента. – Знаешь, мальчик, дорогой кольчуги, для того, чтобы стать воином, как-то маловато. Для этого надо хотя бы иногда выходить за стену. Проклятые собачники ушли, потому, что вы – струсили.

– Тадарик! – взвыл воевода. – Знай меру!

– Я тебя оскорбил? – Тадарик картинно вскинул бровь. В толпе зрителей захихикали.

– Нет, – буркнул воевода. – Проезжайте.

Тадарик вскочил в седло, окинул окружающих взглядом победителя, рявкнул громко и внятно:

– Светик, по старой памяти, прошу: выйди ты хоть раз за ворота. Или ты всю свою смелость на базарной площади оставил? Там ты не был сопляком!

..........................................................

На постоялом дворе царила сонная лень. Постояльцы дремлют кто где, на ступеньках веранды скучает Алевтина. Выражение лица у неё кислое. При виде Тадарика, она оживляется, но через это оживление ясно проступает досада:

– А почему меня оставили?

Тадарик спрыгивает с коня наземь, подхватывает любовницу, усаживает в седло боком, по-женски:

– Гастас, я слышал, ты обещал вольную Тине. Не пора ли исполнить обещанное?

– Как скажешь.

Поход к судье не занял много времени. Потом Аня изъявила желание спуститься к реке и пополнить запасы валерьянки, а Тадарик повёл Алевтину по городу. Он купил и подарил ей несколько локтей ткани на платье, ожерелье из неровного, речного жемчуга, крошечный флакон с душистым маслом. Нагулявшись, они зашли в заведение типа трактира или харчевни.

Важные купцы вели за тяжёлыми столами свои, неспешные беседы и их взгляды тут же обратились в сторону вошедших. Тадарик заказал мёд. Авлевтина проголодалась, но еды в этой дыре, похоже, не подавали. Тадарик завёл разговор с ближайшим соседом по столу. О собачниках, которые наконец-то ушли. Спросил про караван. Скоро ли? Нет ли вестей? Вестей не было.

Музыканты тянули две ноты, сплетая из них подобие мелодии. Тадарик повернулся к спутнице:

– Госпожа Тина, порадуйте нас танцем.

Голодная и злая Алевтина надула губы:

– Я – свободная женщина. Ты не должен был ничего обещать, не спросив мня.

– Я никому и ничего не обещал, – равнодушно отозвался Тадарик. – Я прошу тебя. Здесь скучно, но если ты не хочешь развлечься сама и развлечь нас, – мы идём домой.

Равнодушие. Вот что убило всю злость Алевтины. И ещё ей совсем не хотелось возвращаться на постоялый двор в его скуку и безделье.

– Ну, если ты меня просишь... Пусть, только играют что-нибудь повеселей.

– Вздорная у тебя рабыня, – заметил один из зрителей, жадно вперив глаза в танцующую девушку.

– Она не рабыня и никогда ей не была, – ответил Тадарик. – Если конечно не считать плен у собачников. Девица из богатой семьи, где её просто обожали.

– Нельзя так воспитывать дочь, – возмутился работорговец. – Она похожа на гулящую!

– Нам-то какое дело до чужих нравов? – оборвал его Тадарик. – Лучше скажите: что вы думаете о моих постояльцах?

– Они были в рабстве!

– В плену, – уточнил воин. – Они остались, когда на их караван напали собачники. Я рад, что парни смогли спастись и освободиться.

– Да, такая верность – ценный товар, – подтвердил слова воина купец с другого стола. – Один из них убил собаку и собачника. Весь город это знает.

– Ладно тебе, – перебил его сосед. – Сидишь себе в городе и сиди.

– Но собаку-то парень убил, – вставил реплику Тадарик. – Впрочем, с собакой теперь любой из них справится.

– Шутишь?

– Нет. У Лагаста хорошие воины. И сам он скоро окрепнет после плена. Сегодня уже верхом ездил...

– Ну, сегодня ещё каравана нет...

– Тем более.

Реплики – как удары мечей на поединке. Никто ни о чём не просит, никто и ни о чём не договаривается. Но любая торговля начинается с рекламы. Тадарик, конечно, слов таких не знает, но суть понял давно.

Авлевтина возвращается к столу. Её встречают крики восторга. В разговоре участвовали далеко не все посетители. Зрители восторженно вопят, восхваляя красоту и мастерство девушки. Кое-кто просит повторить танец, сует ей в руку серебряные монеты.

Тадарик покровительственно кивает:

– Вы – свободная женщина, госпожа Тина. И если вы хотите танцевать...

Алевтина хочет. Восторг купцов кружит ей голову.

На постоялый двор они возвращаются под вечер. Глаза и щёки Алевтины горят. В кошельке звенит серебро. Тадарик поглядывает на любовницу с благодушной усмешкой. Дела у красотки пошли успешно и он рад, как всегда после удачной сделки. Ну, а долю за посредничество, он возьмёт ночью и натурой. Плата за сговор – тоже часть его дохода, как хозяина постоялого двора.

На дворе – пыль столбом, лязг и грохот. Воины тренируются. Гастас держит аж трёх атакующих. Молодец, парень. Лагаст наблюдает за тренировкой с веранды.

– Где госпожа Анна? – спрашивает его хозяин.

– Её позвали. Кажется, к больному ребёнку. Ириша ушла с ней.

– Хорошо, – кивает Тадарик. Его заслуги здесь нет, нет и доли, но мужчина всё равно доволен. По-человечески.

Потянулось ожидание, которое каждый заполнял по мере своей фантазии и способностей. Алевтине больше не хотелось искать ссор. Зачем? Анькин Гастас – всего лишь рядовой дружинник. Сама Анька, вместе с Иришкой или возятся со своей "зелёной аптекой": собирают травки и корешки в пойме реки, сушат их, варят не пойми-что, гонят спирт из бражки или бегают по домам. Тоже мне лекарка! Платят ей чистую мелочь. Да она и не всегда эту плату берёт. Добрый доктор Айболит, нашёлся! Старуха помалкивает. И то! Что может сказать потасканная рабыня, если её господин предпочёл молодую, горячую красавицу? А Тадарик, оказывается, личность! Красавец, с характером! Аристократ по происхождению, по положению – второй человек в городе: неформальный лидер и народный трибун, пусть и неизбранный. А женится – так вообще станет первым. А как её любит! При одном взгляде на его мощную фигуру, у Алевтины всё внутри сжимается. Подарки дарит. Одно неприятно: дважды в день упражняется с Анькиным Гастасом. И не поспоришь. Днём да при всех женщина в мужские дела мешаться здесь не должна. А ночью – разговаривать некогда.

Впрочем, всё это пустяки. Долго в городе наёмники не задержатся. Анька с ними уберётся. Домой дорогу искать. Дура. Нет этой дороги. Хотя, пусть идёт. Перед глазами мельтешить не будет. Зато у неё, у Алевтины всё обстоит – лучше некуда. Она – единственная на Пристепье танцовщица. Купцы регулярно приглашают её на пирушки, танцевать, никаких глупостей не позволяют, хотя просто исходят слюной от вожделения. И они, и их знатные гости. И платят ей за танцы хорошо. Больше, чем Аньке за её лечение. Только вот с одеждой по-прежнему проблема. Для выступлений, для прогулок по городу одеваться надо соответственно. Одежда есть, а служанки – нет. Приходиться каждый раз просить Иришку, давать ей деньги. Купить бы рабыню. Хоть самую страшную, но это стоит как минимум восемь больших золотых. Конь дешевле ценится. Зато она всё-таки обзавелась домашним платьем, с которым справляется сама. Ночью это очень удобно. И ещё Алевтину невероятно раздражает здешняя кухня: вечные, рыбные пироги и каша на воде. Хорошо, Анне за лечение два раза давали по овце. Хоть какое-то мясо.

Глава 10. Лавка.

Караван пришёл не из степи, а по воде. Пять кораблей на больших вёслах под прямыми парусам. Основной груз купцы предполагали спустить дальше, по реке, но часть – отправить караваном посуху. Как раз на запад. Городские торговцы ожили.

Собрать свой караван – дело хлопотное и дорогое. Присоединиться к попутному – самое что ни на есть простое. Отказа не бывает. Чем больше товаров в караване – тем больше охраны, чем больше охраны – тем безопасней путь.

Товары и охрану, чтобы не платить въездную пошлину, купцы расположили в стенах погоста, а сами направились в город. Да и вокруг погоста жизнь закипела ключом. Поселяне везли к деревянным стенам продукты, ткани, кожи. Пригоняли скот. Приказчики купцов предлагали поселянам медные изделия, шиферные пряслица, тонкие, льняные ткани, пышные, северные меха, топлёное сало, резную кость и крупный, северный жемчуг. Гудели постоялые дворы в Пристепье: воины из охраны прогуливали свои медяки и серебро. Купцы тоже спешили порадоваться жизни.

У Тадарика каждый день теснота. Все столы заняты. И на веранде, и в "зимней" зале. Пиво, мёд, бражка – льются рекой, еды – ешь, не хочу. Над очагом на вертеле всегда жарится баран, вдосталь заготовлено печёной в глине рыбы, хлеба, колбас, копчёных окороков. Только заказывай да плати. Хозяйке помогают два работника – наёмника. Хозяин попросил соседей помочь, а сам ушёл по делам. Купцы позвали его обсудить: сколько и где взять воинов, каков путь и какова оплата. Тадарик просит много. Купцы предлагают мало. Не сошлись. Тадарик уходит, сердито хлопнув дверью. Купцы чешут в затылках: своих людей для охраны у них не больше пяти. Нужно искать наёмников. Лучше всего – пехотинцев. В случае встречи с собачниками – будет кому отступление каравана прикрыть. Без Тадарика никак не обойтись. Особенно злится работорговец. У него – с пол сотни рабов на продажу. Двадцать из них он продал на корабли. А куда девать ещё тридцать? Отправить бы их по суше на запад. Там, по слухам, строят нечто грандиозное. Нужны рабочие руки. Но как уломать Тадарика насчёт цены? У другого купца полный склад сукна, у третьего – мёд и воск, а у четвёртого – крепчайшая, бычья кожа на доспехи и на подошвы. Хочешь-не хочешь, а с Тадариком надо мириться, накидывать цену.

В обсуждение вступают купцы с каравана. Зачем нанимать конных воинов? Конные у них есть и в достатке. Вот бы пехотинцев побольше нанять. Если нападут собачники...

Собачники – это пустяк, отвечают горожане. Один из тадариковых воинов, на глазах у всего города "успокоил" и собаку, и её хозяина.

– Как? И вы торгуетесь?

– Конечно, что за торговля без торга? И запрос слишком велик.

– Если эти пехотинцы возьмут на себя собак – можно и добавить...

–Добавляйте. Кто против?

Опять спор и торг. Сколько предложить? На чём остановиться? Какую часть заплатят городские купцы? Какую пришлые?

Договорились тоже не за раз. Теперь можно направлять парламентёров на постоялый двор к Тадарику. Парламентёры заказывают пиво и солёное мясо, зовут хозяина, озвучивают предложение купцов. Караван идёт далеко. К Буднему городу на Добром броде. Потом, на кораблях, товар пойдёт по морю и за море. На кораблях наёмники не нужны, а вот в степи, где в любой миг можно наткнуться на собачников... Озвучивается цена. Тадарик морщится

– Мы нанимаем только пехотинцев, – уточняет купец-горожанин. – Всадники, – он кивает на спутника, купца из каравана. – У них есть свои.

– Пехотинцы в нашей земле стоят дороже, – возражает Тадарик. – Сколько вам нужно?

– Чем больше – тем лучше.

– Пристепье невелико, – возражает Тадарик. – Я предлагаю двадцать пять мечей.

– Два десятка?

– Примерно так.

– Маловато.

– Пехотинец пехотинцу рознь.

– Они знают, что от них ждут? – взгляд иноземца недоверчив и пристален. Тадарик кивает:

– Лагаст знает, Громир – тоже. Лагаст! – зовёт великан. – Подойди.

Воин подходит, оглядывает купцов, те тоже смотрят. Крепкий воин. Даже без доспехов. Узкое лицо, ранняя седина на чёрных волосах, ледяные глаза.

– Волчара, – бормочет кто-то в пол голоса.

– Садись, – Тадарик указывает на место на скамье. – Гостям нужны пехотинцы против собачников.

– Если нужны – пусть покупают.

– Сколько у тебя людей?

– Одиннадцать воинов и я.

– Маловато.

– У Громира пятнадцать человек наберётся.

– У вас каждый сам по себе?

– Да. У Громира – горожане с Пристепья, а мои – пришлые.

– Ты знаешь, что от тебя ждут?

– Собачникам зубы обломать?

Купцы переглянулись. Приезжий гость криво усмехнулся:

– Неплохо бы.

– Цена?

– В прошлый раз нам положили по четыре золотых на воина. Половина вперёд. Правда, вторую половину нам, в тот раз получить не довелось.

– Эту историю мы слышали, – перебил Лагаста купец-горожанин. – Вы остались и были пленены.

– Но собачников мы задержали. Караван благополучно ушёл. Если надо – останемся и теперь. Да, в тот раз нам обещали две трети добычи. Могли бы и всю пообещать.

– Понятно, – кивнул приезжий купец. – На таких условиях мы согласны нанять вас. Я говорю о четырёх золотых и двух третях.

– Моя доля? – напомнил о себе Тадарик. – Тоже обычная?

– По серебряному с человека, – уточнил Лагаст, скорее для купцов.

– Да. И с каждой стороны.

– Не много ли?

– Постоялый двор обходится мне не дёшево. Я ведь тоже трудился: людей подбирал, обучал их.

– Да уж, ты Тадарик своё не упустишь...

– Вам нужно что-то из снаряжения? – Прервал перепалку приезжий.

– У нас есть всё. Да, с нами едут женщины. Наши женщины

– Цена проезда...

– Они едут с нами.

– Уж не лекарка ли со служанкой? – уточняет горожанин.

– Да.

– Дерзкие бабы. Представляешь, – городской купец обернулся к приезжему, – жене не моглось, она позвала эту парочку. Ну, сказала что-то. Больная женщина, моя жена! А та побродяжка стриженная повернулась и ушла. Это от больной-то? И не вернулась, пока моя, понимаешь? Моя жена у неё прощения не попросила и не поклялась слова выбирать.

– Так что же сразу язычок не придержала? – усмехнулся Тадарик. – Не к ней навязались. Сама позвала.

– Так моя же жена, не побродяжка какая-то, бездомная. Уважаемая женщина. И нездоровилось ей.

– В следующий раз пусть ведьму городскую зовёт, – отмахнулся Тадарик. – Та её всю, за медяк оближет.

– Ну, ты Тадарик это ... Грубо больно.

– Так ведь здесь баб нет.

– Толковая лекарка? – уточнил приезжий.

– Толковая, раз парни её за собой тянут.

– Но дерзкая сверх меры.

– Будешь помирать – не зови, – отрезал Тадарик.

– В ранах разбирается?

– Лучше, чем в бабских хворях. Хотя, и его жену, – хозяин таверны кивнул в сторону купца – соплеменника, – от дурных снов вылечила.

– И чем же?

– Откуда мне знать. У меня дурных снов нет и лекарство госпожи Анны мне без надобности. Лагаста она тоже лечила.

– Пусть едет.

– Бесстыжая же! – Возмутился горожанин.

– Уважаемый, – вздохнул Тадарик. – Стыдливая лекарка – это всё равно, что бесплатная шлюха или жалостливый наёмник.

– Хорошо сказано, – кивнул приезжий. – Условия приняты. Хотелось бы вашего Громира послушать.

............................................

Сборы не были долгими. За аванс Лагаст купил трёх лошадей и повозку, запряжённую быками. Для женщин и для поклажи. Этакий дом на двух колёсах. Что-то вроде фургона, покрытого промасленными шкурами от жары и дождя. Да и под самой повозкой вполне можно отсидеться в дождливую ночь. Повозку нагрузили крупой, сушёной рыбой, бурдюками с водой и под воду. Алевтина в сборах не участвовала, решив остаться в Пристепье. В планы свои она, впрочем, никого не посвящала. Зачем?

Постояльцы покинули гостеприимный дом с вечера, с тем, чтобы переночевав у погоста, отправиться в путь с рассветом. Хозяйке до слёз горько расставаться с Аней и Иришей. Но что слёзы могут изменить? У каждого своя судьба.

Как всегда, женщина поднялась с рассветом. Даже на рынок идти ещё рано. Цирюльника тоже пришлось будить. Мужчина искренне удивился просьбе своей первой клиентки, но работа есть работа. Рабыня замотала голову платком. В другой платок собраны обритые пряди. Все. До последней волосинки. Волоса – самая чистая жертва из тех, которые может принести человек. Так говорила госпожа Анна. Теперь пора в храм.

По раннему времени там тоже пусто. Сторож дремлет у каменного порога и, само собой не слишком доволен тем, что его разбудили. Но ранней гостье нужны только пахучая смолка и масло. Ёжась спросонья, служитель плетётся в кладовую, приносит требуемое. Деньги есть деньги.

Пришелица с трепетом заходит в каменный круг святилища, где каменные столпы подпирают мутно-пасмурное небо, приближается к алтарному камню, невидимому под слоями спрессовавшегося пепла, на котором горит неугасимый огонь. Огонь этот сейчас едва жив. Под толстым слоем пепла дотлевают багровые угли. Но огонь не угаснет. Скоро сюда придут служители. Они разбудят задремавшее пламя, маслом и дровами, пропитают пепел пивом, немного разравняют его. Ни пепел, ни угли здесь не убирались никогда, священный же огонь обновляется раз в год, в самую короткую из летних ночей его убивают и разжигают новый, от огненного колеса.

Воровато оглядываясь, рабыня сдувает пепел с нескольких угольков, льёт на них скупыми каплями пахучее масло. Не из жадности, а из опасения загасить дремлющие угольки. Пламя оживает маленькими, трескучими язычками. Этим язычкам, прядь за прядью, хозяйка скармливает отрезанные волосы, добавляя, для смягчения смрада, зёрна пахучей смолки. Она так погрузилась в созерцание огня, что не видит ничего вокруг себя и лишь губы её сосредоточенно повторяют слова мольбы:

– Мать-Медицина, прими дар. Прими, Мать-Медицина. Мать-Медицина, прими...

– Почему ты не веришь себе?

Тихие слова звучат для просительницы, как гром с ясного неба. Напротив, за алтарём тоже стоит женщина. Она тоже немолода, в небогатой одежде, с рано увядшим лицом. Кажется, она даже похожа на кого-то знакомого. Только на кого? Не вспомнить.

– Почему ты не веришь себе? – звучит повторный вопрос. – Ты всё знаешь сама. Ты хотела этого. А теперь боишься? Почему?

– Мать-Медицина, – шепчут непослушные губы. – Я должна была сама варить то зелье и пить его три раза в день, а я...

– Мать – Медицина? – У женщины напротив, на лице изумление. – Так меня зовут впервые. Это имя из другого мира? Так?

– Да...

– Хорошее имя. Лучше многих.

– Это плата за ... – рабыня опускает глаза на дотлевающие волосы, а когда поднимает их – за алтарём никого нет. Даже тени. Лишь шёпот, едва отличимый от шелеста, отдаётся отзвуком эха в ушах:

– Она принята.

Странное состояние души. Сбылось то, во что она, кажется, даже верить перестала. И... Пора домой.

На постоялом дворе тишина и пустота. Хозяин провожает своих гостей. Даже стойла в конюшне пусты, если не считать двух хозяйских лошадей. Воину не полагается быть без коня, а где один конь, там и все три. На тесной кухоньке женской половины непривычно пусто и просторно. Кстати, кровать надо убрать. Госпожа Анна здесь больше не живёт. Женщина сглотнула горький ком.

На кровати, по-хозяйски раскинулась Алевтина. Спала себе и спала, как ни в чём ни бывало. Хозяйка в раздражении стянула покрывало с нежеланной гостьи:

– Что ты здесь делаешь?!

– А? Что? -Девушка сонно хлопала глазами. – Отстань, старуха, я сплю.

– Почему ты здесь!?

– Да так, – зевнула Алевтина ворочаясь с боку на бок. – Захотела остаться и осталась. Это же постоялый двор? Вот я здесь пока и "постою". И вообще, – она свернулась на боку в уютный клубочек, – уйди, рабыня. Я спать хочу.

Ну, не драться же с этой наглой девкой. Мрачная хозяйка достала корешки, вскипятила воды, заварила их, как учила её госпожа Анна. Насыщенный, ни с чем не сравнимый аромат поплыл по кухне.

"Опять валерьянку варишь? – пробурчал Алевтина с кровати, – Толку с неё. Только провоняла всё."

Отлив треть свежего, горячего отвара в маленькую, плоскую чашку, женщина осторожно выпила его. Не стоит попусту рвать сердце. Сегодня она говорила с самой Многоликой. И... скоро вернётся хозяин. Как он решит – так и будет.

Тадарик вернулся непривычно тихо. Расстроен. Проводы есть проводы. Поставил коня в конюшню, позвал:

– Старуха, дай поесть.

Женщина принесла миску вчерашней каши, кружку пива, сообщила:

– Тина не ушла. Она в доме.

– Как в доме?

– Спит на кухне.

Тадарик задумчиво прожевал и проглотил первую ложку каши:

– Собери её вещи.

– Да, господин.

С поздним завтраком покончено. Тадарик встаёт, проходит на кухню. Девка действительно дрыхнет на кровати. Хорошо – не нагишом. Для неё хорошо. Тут же, на лавке лежит объёмистый узел с вещами. Хозяин подхватывает гостью под мышку, тащит из дома на двор.

– Тадарик! – вопит разбуженная Алевтина. – Ты с ума сошёл? Я не хочу!

Но хозяину дела нет до её криков. Он выносит отбивающуюся девушку за ворота и просто выкидывает её на пыльную улицу. Следом летит тюк с одеждой:

– Уходи.

– Тадарик! – Алевтина визжит от ярости и страха. – Как ты можешь? Я же люблю тебя.

– А я тебя не люблю.

– Ты ж столько раз ...

– За это тебе заплачено.

Калитка захлопнута. Тишина. Алевтина сидит в пыли посреди пустой улицы и всхлипывает. Всё произошло слишком неожиданно для неё.

Невозмутимый хозяин возвращается на двор:

– Старуха, как там у нас с припасами?

– Крупа пока есть, вяленого мяса мало, пиво надо варить, муки – на донышке...

– Добро. Сено? Овёс?

– В достатке, господин. А вот соломы можно было бы и подкупить. На горушке место есть.