Текст книги "Грехи отцов. Том 1"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Но когда я вернулся в Германию, снова ступил на землю своих предков после десяти лет разлуки, я забыл обо всем – о Терезе, о Ван Зейле, обо всей моей американской жизни.
Я полагал, что подготовился к этому. Я прочел нескончаемые отчеты и беседовал с людьми, которые там побывали. Я выждал четыре года после окончания войны, поскольку хотел быть уверенным, что смогу смириться с любым хаосом, который там обнаружу. Но когда я туда вернулся, я увидел, насколько действительность хуже того, что я воображал, и был не в состоянии смириться с этим. Ни газетные отчеты, ни фотографии в «Лайфе», ни беседы с очевидцами не смогли меня подготовить к этим разрушенным городам, к моим разбитым иллюзиям и к Джи-Ай, насвистывающему «Лили Марлен».
– Ну как Европа? – весело спросила Тереза, когда я вернулся.
– Прекрасно. – Я не мог ничего сказать о Германии и решил рассказать ей о Париже. Я извлекал из памяти впечатления от моей довоенной поездки.
– А как Германия? – мимоходом спросил Корнелиус при встрече.
– Не так уж плохо.
Но как только я вернулся в банк на Уолл-стрит, я понял, что не смогу жить по-прежнему, как будто ничего не произошло. Если я собираюсь впредь существовать в мире с самим собой, я должен многое изменить в своей жизни.
Я хотел позвонить Полу Хоффману из Управления экономического сотрудничества, который в то время набирал финансистов для работы по восстановлению экономики Европы. Я даже поднял трубку, чтобы узнать вашингтонский номер телефона УЭС, но положил трубку на место, поскольку понимал, прежде чем разговаривать с Полом Хоффманом, я должен поговорить с Корнелиусом. Не могло быть и речи о том, чтобы я ушел из банка Ван Зейла. Банк Ван Зейла был моей жизнью, символом моего успеха, воплощением классической американской мечты, которую я лелеял в течение долгого времени. Но я хотел получить длительный отпуск, и только один человек располагал властью предоставить его мне.
К несчастью, перспектива неизбежного разговора с Корнелиусом отнюдь не привлекала меня. Корнелиус был изоляционистом, хотя теоретически он порвал с этой доктриной после Перл-Харбора, чтобы идти в ногу с официальной американской политикой. Он никогда не мог мне толком объяснить причину своей нелюбви к Европе, но, без сомнения, он ее не любил, и я знал, что он будет сопротивляться, прежде чем даст мне отпуск для работы на восстановление Европы. И не важно, что он теоретически был согласен с экономистами, которые утверждали, что собственное благосостояние Америки в конечном итоге зависит от широкого внедрения Плана Маршалла; на практике он жалел каждый доллар, истраченный на помощь странам, союзникам Америки во второй мировой войне.
Я знал, что в придачу к неисправимому шовинизму я столкнусь, по всей видимости, и с его нежеланием даже на время остаться без моей помощи. Хотя я никогда не обольщался насчет того, что являюсь для Корнелиуса незаменимым сотрудником, я прекрасно понимал, что никто из моих партнеров не может сравниться со мной в роли его доверенного лица и помощника. Как часто говорил сам Корнелиус, немногим он доверял полностью. В данном случае мне не повезло: я оказался одним из таковых.
Я думал, что мое положение безнадежно плачевно, но я ошибался. Оно резко изменилось к худшему, когда Вики Ван Зейл попыталась сбежать со случайным знакомым, и у Корнелиуса появилась эта нелепая матримониальная фантазия. Далекий от желания разорвать узы старинной дружбы, которая связывала нас много лет, я в отчаянии пытался придумать, как мне попытаться выбраться из золоченой клетки, которую Корнелиус строил для меня и Вики на Уолл-стрит.
Я вышел из своего «мерседеса-бенца».
– Не надо меня ждать, Гауптман, – сказал я шоферу. – Я возьму такси, когда поеду обратно.
Я окинул взглядом отъезжающую машину, улицу с рядами деревьев и небо в пастельных тонах. Был прекрасный вечер, и внезапно, вопреки всем обстоятельствам, мое отчаяние отступило, и я даже улыбнулся при воспоминании о разговоре с Корнелиусом. Неужели он серьезно думал, что мог меня подкупить и уговорить жениться на его избалованной молоденькой дочери? Он, должно быть, сошел с ума. Я собираюсь жениться на Терезе. Конечно же, я женюсь на Терезе. Именно поэтому мысль жениться на другой кажется такой нелепой, и теперь я наконец-то понял, что уже давно хочу на ней жениться, но скрывал это даже от самого себя. Однако теперь я мог открыто признать, как сильно я люблю ее, и потому не должен себя убеждать в том, что она не подходит моему богатому нью-йоркскому окружению. Мое окружение скоро изменится, и сам я изменюсь вместе с ним. Получив длительный отпуск с помощью дипломатического нажима, я уеду в Европу и буду работать на восстановление Германии, которую я так люблю.
А дальше? Дальше я должен убедить Корнелиуса, что в его интересах открыть в Европе отделение банка Ван Зейла. Новая жизнь открывала передо мной радужные перспективы. Парадная дверь дома Кевина открылась передо мной, когда я взбежал по ступеням. Тереза была дома, она улыбалась мне, и когда я ее увидел, мое сердце готово было разорваться не только от счастья, но и от облегчения, как будто бы я, наконец, сумел разрешить все противоречия, которые мучили меня так долго.
Это была всего лишь блестящая чарующая иллюзия. Но я никогда не забуду, каким счастливым я был в тот апрельский вечер 1949 года, когда увидел, как Тереза улыбается мне, и бежал по лестнице, спеша обнять ее.
– Привет, дорогой! – сказала она, целуя меня. – Оставь свой последний миллион долларов у дверей, иди сюда, и я угощу тебя мартини. Ты выглядишь таким взволнованным, и голос по телефону был у тебя необычный. Что, черт подери, происходит?
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ненапудренный нос Терезы был запачкан грязью, полные губы накрашены ярко-красной помадой. Ее темные волосы торчали во все стороны, бросая вызов закону тяготения. Бирюзовое платье, по-видимому, село после стирки, потому что швы в бедрах растянулись, а пуговицы на груди еле сходились. На шее, как всегда, висел золотой крест и никаких других украшений.
– Ты прекрасно выглядишь! – сказал я, снова ее целуя. – Откуда у тебя это волнующее платье?
– Купила на улице, здесь, в Нижнем Ист-Сайде. Ты не ответил на мой вопрос! Почему по телефону у тебя был такой взволнованный голос?
Мне не хотелось вступать в объяснения по поводу моих запутанных отношений с Корнелиусом.
– Видишь ли, есть такая крупная корпорация «Хаммэко», которая хочет разместить в ценные бумаги сумму девяносто миллионов долларов.
– О, Боже. Давай я лучше сделаю коктейли. Ты уверен, что не имеешь ничего против того, чтобы мы посидели на кухне? Я как раз варю рис для джамбалайи.
– А где Кевин?
– Он еще не вернулся с репетиции. – Она прошла через холл в глубину дома.
Кухня в доме Кевина считалась шедевром и сочетала в себе все те качества, которые я ценил в его доме. Никакой лишней мебели, но это была та простота и незагроможденность, которой можно добиться лишь за большие деньги. Кухня, слепок с той, которой Кевин восхищался на ферме в Новой Англии, была большая и хорошо проветриваемая. Старомодная кухонная плита, установленная в декоративных целях, отсвечивала черным под неоштукатуренной кирпичной стеной. Шкафы были сделаны из кленового дерева. Крепкий прямоугольный стол находился посреди комнаты, по его сторонам стояли четыре деревянных кресла ему под стать. На подоконнике в горшках зеленели цветы, медная утварь висела на стене, и в мягком свете поблескивал пол из красного кафеля. Для поддержания своего безукоризненного порядка в доме, Кевин нанял уборщицу. Стоило Терезе приготовить одно из своих фирменных блюд, как весь порядок нарушался.
– Прости, здесь повсюду беспорядок, – сказала Тереза, очищая пятачок стола. – Сегодня выходной у кухарки, и я предложила Кевину приготовить еду, потому что он дал мне пять долларов на пару туфель. У моих старых отлетела подошва, и сапожник на углу сказал, что ничего нельзя сделать. Странно, мне казалось, что у меня есть маслины для мартини. Интересно, что я с ними сделала.
– Кевин одолжил тебе деньги?
– Нет, это был подарок. Он никогда не дает взаймы.
– Я как раз об этом подумал. Послушай, если ты можешь принять деньги от Кевина...
– Я не могу. Вот поэтому я и готовлю ему еду. Я полагаю, мне следует присмотреть себе какую-нибудь работу, у меня деньги кончились... Прости, дорогой, но я не могу найти эти маслины, может быть, их кошка съела. Два кубика льда в мартини тебе хватит?
– Спасибо, Тереза, тебе не надо искать новую работу. У меня как раз возникла гениальная идея...
Она резко отвернулась от меня.
– Хватит с меня твоих гениальных идей! И мне надоело, что ты все время говоришь о деньгах! Прости, но у меня плохое настроение, потому что работа сегодня не ладится. Я должна подняться наверх к своим холстам, как только приготовлю Кевину обед.
– Эй, подожди минуту! – Я был выбит из колеи этой неожиданной атакой и смог только слабо протестовать. – То, что я хочу тебе сказать, очень важно!
Она бросила на стол пакет риса.
– Моя работа тоже очень важна! – закричала она на меня. – Ты считаешь, что это хобби, развлечение, потому лишь, что я не зарабатываю этим деньги. Деньги, деньги, деньги, ты только об этом и думаешь целыми днями! А думаешь ли ты о чем-нибудь еще? Черт меня побери, если я это знаю! Я уже давно убедилась, что ты меня не понимаешь, но я задаюсь вопросом, а понимаю ли я тебя? О, ты говоришь, говоришь что-то поверхностное, а что же кроется за твоим очарованием и сексуальностью? Я не могу решить, то ли ты приятный парень, то ли настоящий негодяй. Я полагаю, что ты, скорее, негодяй, поскольку ты выбрал продажную, меркантильную, отвратительную профессию банкира, но...
– Погоди минуту. – Я успел взять себя в руки и точно знал, что хочу сказать. Я не повысил голос, но изменил тон, как поступал всегда, если клиент становился агрессивным и его следовало осторожно поставить на место. – Давай будем честными. Ты можешь считать, что это не такой божий дар, как живопись, но если бы ты хоть немного разбиралась в банковском деле, то знала бы, что банкиры осуществляют необходимую для экономики функцию, и, следовательно, для всей страны в целом. Поэтому перестань повторять эту старую сказку о том, что банкиры – плохие парни, договорились? Остановись и подумай минуту. Что происходит сейчас, в сорок девятом году? Именно банкиры снова собирают Европу по кусочкам, на которые раскололи ее солдаты и политики! И вот мы пришли к тому, о чем я хотел с тобой поговорить. Я понял, как должен использовать свой опыт и профессиональные навыки...
– О, оставь это! Вся эта мышиная возня так бессмысленна, так бесполезна...
– Ради Бога! – теперь я по-настоящему разозлился. – Не пытайся всучить мне этот подтасованный философский хлам о смысле жизни! Кто, черт подери, знает, что все это означает? В конечном счете, может быть, писание картин столь же бессмысленно, как и зарабатывание денег? Ты считаешь, что я всегда был слишком занят зарабатыванием денег, чтобы задавать себе обычные вопросы, но я не робот, как ты полагаешь, и я часто думаю, особенно в последнее время, в чем смысл жизни? И есть ли Бог? Есть ли жизнь после смерти? Это кажется немыслимым, но если она существует и Бог имеет к этому отношение, это меняет дело. Я лично не интересуюсь фантазиями, а только грубыми фактами, которые могу расположить в разумном порядке. Мы живем в капиталистическом обществе, и оно не изменится за время нашей жизни. Деньги позволяют обществу развиваться. Деньги нужны, для того чтобы жить, чтобы делать то, что ты действительно хочешь делать, деньги нужны, чтобы делать добро. Именно сейчас в Европе...
– Европа! – выпалила Тереза. – Мне плевать на Европу! Все, о чем я забочусь, это мы с тобой! По крайней мере, я пыталась принять тебя, каким ты есть. Но можешь ли ты хотя бы попытаться принять меня такой, какая я есть, Сэм? Когда ты перестанешь пытаться купить меня и превратить во что-то вроде домашней любовницы?
– Боже правый! – закричал я, окончательно потеряв власть над собой. – Я не хочу превращать тебя в домашнюю любовницу! Я хочу превратить тебя в свою жену!
Далеко в другом конце холла звякнула открывающаяся входная дверь.
– Эй, Тереза! – позвал Кевин. – Угадай, кто меня подвез на своем «роллс-ройсе» величиной с грузовик для перевозки пива?
Мы в кухне не двинулись с места, только смотрели друг на друга. Губы Терезы приоткрылись, а ее золотой крестик исчез в выемке между грудями. Мне захотелось заняться с ней любовью.
– Я подожду тебя наверху, – сказал я тихо. – Я не хочу разговаривать с Кевином.
– Нет.
– Тереза...
– Извини меня, я была с тобой груба, но я ничего не могу поделать, я просто ничего не могу поделать... Моя жизнь в таком беспорядке – только бы я смогла работать, – я должна попытаться поработать сегодня вечером, иначе я сойду с ума, я это чувствую...
– Но я должен с тобой поговорить!
– Не сегодня. Я не могу. Я должна побыть одна. Я должна работать, я должна...
– Но я люблю тебя, я помогу тебе во всем разобраться...
– Ну вот, ты ничего не понял.
Дверь кухни широко распахнулась, и Кевин совершил большой выход в лучших традициях шоу-бизнеса.
– Тереза, мой ангел! Что за зловещий запах исходит от плиты? О, привет, Сэм, нет, не уходи! Почему ты выглядишь таким растерянным, как будто я поймал тебя на месте преступления? Знаешь ли, я разрешаю своим домочадцам женского пола принимать поклонников! – И когда я неохотно погрузился в ближайшее кресло, он воскликнул со смехом, как будто мог ослабить напряжение, царившее в комнате, своей подчеркнутой веселостью. – Господи, эти ослы-актеры вывели меня из себя. Удивительно, что я не умер от инсульта!
Кевин выглядел моложе своих сорока с небольшим. Брюнет, шести футов ростом, он, в отличие от меня, сохранил и свою фигуру, и все волосы. Его легкомысленный вид был обманчив. Подобно Уолл-стрит, Бродвей представлял собой жестокий мир, и только самые способные могли в нем выжить...
– ...а теперь посмотрите, кто пришел со мной! – жестом показал он на порог кухни с видом фокусника, который собирается вытащить из шляпы белого кролика. Взглянув через его плечо, я увидел Джейка Рейшмана.
Как обычно, безукоризненно одетый, взирающий на мир с привычным выражением безграничного цинизма, Джейк остановился на пороге кухни с видом бывалого путешественника, застывшего у ворот некоего диковинного города. Не оставалось сомнения, что Джейку не часто приходилось бывать на кухне. В отличие от Корнелиуса, родившегося на ферме в Огайо и выросшего в мелкобуржуазной среде неподалеку от Цинциннати, Джейк всю свою жизнь провел среди богатой аристократии Нью-Йорка.
Наши взгляды встретились. Он ни минуты не колебался. Его губы изогнулись в формальной улыбке, но светло-голубые глаза оставались холодными.
– Guten Tag, Сэм.
– Привет, Джейк.
Мы не пожали друг другу руки.
– Джейк, ты, конечно, знаешь Терезу...
– Вовсе нет, – сказал Джейк, – я пока еще не имел такого удовольствия.
– Нет? – с удивлением сказал Кевин. – Но я отчетливо помню – ах, это была Ингрид, конечно. Ну хорошо, дай я тебя представлю: это Тереза Ковалевски. Тереза, это Джейк Рейшман, еще один из моих замечательных друзей-банкиров.
– Мисс Ковалевски, – мягко произнес Джейк, снова изобразив вежливую улыбку и протягивая ей руку. То, что он сразу справился с произношением сложной польской фамилии вызвало у нас обоих удивление, и мы посмотрели на него с восхищением.
– Ай, – застенчиво сказала Тереза, поспешно вытирая свою руку, прежде чем подать ее Джейку.
– Ну, что мы будем пить? – дружелюбно спросил Кевин. – Джейк, я раздобыл замечательную выпивку, которую порекомендовала мне Тереза – она привезла бутылку из Нью-Орлеана, и теперь я заказываю ее прямо в Кентукки, когда бывает оказия. Ты когда-нибудь пробовал виски «Уайлд Тюрки»?
Джейка передернуло.
– Я бы выпил «Джонни Уокер» с черной этикеткой, если у тебя есть. Без содовой и без воды. Три кубика льда.
Пока он говорил, рис начал взрываться, и Тереза с испуганными возгласами бросилась к плите. Кевин вышел из кухни в поисках скотча, а Джейк вяло сбросил с ближайшего кресла кружок лука и сел напротив меня. Я отвернулся; я пытался придумать, как сбежать из комнаты, но не смог найти предлог, чтобы Джейк не подумал, что мой внезапный уход связан с ним. Наконец я сделал неуклюжую попытку казаться дружелюбным, и спросил:
– Как у тебя дела?
– Так себе. Меня так утомили разговоры Трумена об опасности инфляции, когда уже нет сомнения в том, что опасность инфляции позади... Я слышал, ты только что вернулся из Европы?
– Да, – я хотел сказать еще что-нибудь, но слова не приходили на ум.
– Как замечательно, – невозмутимо сказал Джейк. – Кстати, ты видел сегодняшнюю «Таймс»? Группы людей, обутых в сапоги и поющих «Дойчланд юбер аллес» вышли на улицы городов северной Германии... Не сомневаюсь, ты нашел, что Германия сильно изменилась. Ты ведь ездил в Германию, не правда ли?
– Да, – я попробовал мартини, но не смог его выпить. Поставил стакан на стол как раз в тот момент, когда Кевин вернулся в комнату.
– Как Нейл, Сэм? – спросил Кевин бодрым голосом, имея в виду Корнелиуса. – Его дочери удалось довести его до нервного расстройства?
– Она еще над этим работает, – только и сказал я.
– Бедняжка Нейл! Конечно, я все это заранее предвидел. Если бы я был на месте Вики, которая подобно Рапунцель2 погребена в этом допотопном архитектурном пережитке, который Нейл называет домом, я несомненно излил бы свою душу первому попавшемуся молодому человеку. Видит Бог, я хорошо отношусь к Нейлу и Алисии, но, откровенно говоря, они ничего не понимают в воспитании девочки-подростка. Стоит мне подумать о четырех своих сестрах...
– Когда я думаю о двух моих дочерях, – сказал Джейк, у которого было трое детей-подростков, – мне кажется совершенно очевидным, что Нейл и Алисия всегда делали все, что могли в этом сложном деле.
– Ну ладно, мы все знаем, что значит быть родителем, – сказал Кевин, подавая Джейку скотч. – Шекспир хорошо знал, что делает, когда писал роль короля Лира... Тереза, это в самом деле джамбалайя? Это выглядит как некое национальное блюдо, вероятно турецкое, а может быть, ливанское...
– Спасибо тебе, приятель, – Тереза продолжала с остервенением отскребать пригоревший рис со дна кастрюли. – Хочешь салат?
– С удовольствием, дорогая. Так вот, как я уже говорил... Сэм, куда ты собрался? Тот мартини, который размазан по твоему стакану, не должен пропасть зря! Зачем ты хочешь убежать?
Раздался звонок в дверь.
– Кто это может быть? – проворчал Кевин, мимоходом добавляя каплю вермута в мой бокал. – Может, это кто-нибудь из актеров забежал, чтобы извиниться за попытку совершить насилие над моей пьесой.
– Может ли кто-нибудь открыть дверь вместо меня? – спросила Тереза, которая выглядела более обеспокоенной, чем обычно. Наконец ей удалось отскрести весь пригоревший рис.
Джейк огляделся вокруг, удивившись, что в доме нет дворецкого или, по крайней мере, горничной в переднике и наколке, чтобы открыть дверь.
– Тереза, – сказал Кевин, – нет ли у нас маслин для мартини Сэма?
В дверь снова позвонили.
– Может быть, кто-нибудь из вас, проклятых миллионеров, поднимет свою задницу и откроет дверь! – воскликнула Тереза.
Джейк впервые взглянул на нее с большим интересом, но один лишь я поднялся и вышел из комнаты, когда звонок зазвонил в третий раз.
Отвлеченный своими мыслями, я медленно пробирался через холл. Зачем я пытался убежать? Конечно же, я должен остаться. Я не могу оставить разговор с Терезой на такой неопределенной ноте. Если имеются проблемы, их следует обсудить. Безусловно, работа может подождать, пока ситуация не прояснится... но в чем заключаются наши проблемы? И права ли Тереза, говоря, что я ее не понимаю?
Мысли путались в голове, меня охватило острое беспокойство за будущее. Я открыл входную дверь и обнаружил на пороге Корнелиуса. Мы с недоверием смотрели друг на друга.
– Что ты тут делаешь? – глупо спросил я.
– Я подумал, что Кевин – единственный человек в Нью-Йорке, который может меня подбодрить. А что ты тут делаешь? Я думал, что вы с Кевином теперь почти не видитесь?
– У меня свидание с квартиранткой Кевина.
Дверь кухни растворилась настежь, и Тереза выглянула в коридор.
– Веди его сюда, Сэм, кто бы он ни был, и, может быть, он захочет съесть немного риса. Кажется, я наварила столько, что можно накормить все вооруженные силы союзников в Европе.
Не найдясь, что сказать, я ответил:
– Тереза, познакомься с Корнелиусом Ван Зейлом.
– Привет, – сказала Тереза. – Вы любите рис? Входите и выпейте виски «Уайлд Тюрки».
– Выпить чего? – спросил Корнелиус шепотом, когда Тереза отвернулась.
– Это пьют на Юге.
– Господи, это очень крепко?
– Полагаю, градусов тридцать восемь.
– Это именно то, что мне сейчас нужно.
Мы вошли в кухню. Последовали восторженные приветствия, а затем тактичные вопросы о Вики.
– Я хотел тебе позвонить вчера, когда ты привез ее домой, – сказал Джейк, – но подумал, что, если бы ты хотел поговорить, то сам бы позвонил.
– Спасибо, Джейк, но мне было не до разговоров. Я даже не мог попасть к себе в офис до полудня.
Я прошел вглубь комнаты к плите, где стояла Тереза и размешивала джамбалайю, но прежде чем я успел к ней подойти, Кевин поднял свой бокал и сказал со смехом:
– Ну, не слишком-то часто мы все четверо встречаемся под одной крышей! Давайте выпьем за братство Бар-Харбора – пусть процветает наше поклонение Маммоне, как завещал наш великий благодетель Мефистофель!
Я неохотно взял свой бокал, который не хотел допивать, но Корнелиус язвительно заметил:
– Забудь о Маммоне – поскольку все, кто когда-либо был богат, знают, что деньги ничего вам не гарантируют, кроме проблем. Разве эта неприятность с Вики могла бы произойти, если бы она не была наследницей богатства Ван Зейлов?
– Вполне допускаю, – сказал Кевин. – Она ведь очень хорошенькая. Кстати, что случилось с инструктором по плаванью, из-за которого весь сыр-бор разгорелся?
– Я от него откупился, конечно. – Корнелиус залпом выпил свой бурбон.
– И во сколько тебе это обошлось? – спросил Джейк с интересом.
– В две тысячи долларов.
– Инструктору по плаванью? Ты слишком щедр!
– Они добрались до Мэриленда? – сказал Кевин, больше интересующийся неудачным побегом, чем его финансовыми последствиями.
– Полиция схватила их на границе штата, – Корнелиус выпил до дна очередной бокал, который тут же был снова наполнен.
– Информация в прессе была позорная, – заметил Джейк. – Что у тебя за референты? Они что, не могли заплатить издателям, чтобы те напечатали один приличный газетный отчет?
– Я уже уволил старшего референта.
– Я бы поступил точно так же. Когда нанимаешь людей, чтобы они заботились о подобного рода вещах, они не должны тебя оглушать грохотом кирпичей, которые роняют.
Тереза перестала смотреть в мою сторону. Она просто забыла о моем присутствии. Я увидел, что она слушает с широко раскрытыми глазами, держа в руках салат, который забыла порезать.
– Что ты обо всем этом думаешь, Тереза? – любезно спросил Кевин, вовлекая ее в разговор. – Ты единственная среди нас, у кого есть опыт побега из дому в восемнадцатилетнем возрасте.
У Терезы был сконфуженный вид, словно она заглянула сквозь занавески в освещенную комнату и увидела неприличную, но возбуждающую сцену. Я почувствовал приступ острой ярости и машинально сделал большой глоток мартини.
– Ладно, – сказала она и в замешательстве посмотрела на Корнелиуса. – Я бы сказала, что Вики повезло с отцом, которому настолько до нее есть дело, что он поехал вслед за ней и вернул назад.
Корнелиус выглядел потрясенным, как будто ему никогда не приходило в голову, что некоторые отцы могли бы смириться с бегством дочери.
– Но что с вами случилось, когда вы вернулись домой? – спросил он с видом человека, которому приходится задавать вопрос, на который он не хочет слышать ответ.
– Я приехала в большой город – Нью-Орлеан, встретила там человека, который мне нравился, поселилась вместе с ним и начала рисовать.
– Боже правый! – сказал Корнелиус.
– О, этот парень не содержал меня! – с жаром сказала Тереза. – Я получила работу официантки, и мы оплачивали расходы на хозяйство пополам. Конечно, я не желаю вашей дочери повторить мой путь, но...
– ...но немного секса никогда никому не повредит, – примирительно сказал Кевин.
– Я категорически, на сто процентов с этим не согласен, – сказал Корнелиус, сильно побледнев.
– Черт, кажется, это никогда никому сильно не повредило! Когда я вспоминаю те сумасшедшие вечеринки, которые мы устраивали с Сэмом в двадцать девятом году... Скажи, Сэм, у тебя сохранилась эта замечательная пластинка Мифа Моула и его Моулеров, исполняющих «Александер Регтайм бэнд»? – спросил Кевин.
– Ты упустил самое главное, Кевин, – сказал Джейк. – Я полностью согласен с Нейлом на этот счет – любой человек хочет, чтобы его дочь вышла замуж девственницей. Нейл, тебе нужно как можно скорее выдать ее замуж. Конечно же, ты сможешь это устроить. Не важно, сколько это продлится. Даже короткое замужество даст ей опыт, как бороться с охотниками за приданым, которые могут появиться вскоре после развода.
Корнелиус постарался не смотреть в мою сторону.
– Ты упустил самое главное, Джейк, не правда ли? – спросил Кевин. – Если Вики уже не девственница, зачем Нейлу беспокоиться о таком старомодном выходе из положения, как брак? Почему не позволить ей идти своим путем, делать ошибки и учиться на них?
– Не смеши нас, – сказал Джейк. – Как можно позволить идти своим путем девушке, когда она является наследницей состояния в несколько миллионов долларов? Это было бы преступной небрежностью! И кто сказал, что Вики уже не девственница? Она думала, что сможет выйти замуж за этого инструктора по плаванью после двадцати четырех часов, проведенных в Мэриленде, не правда ли? Конечно же она сохранила себя для брачной ночи!
– Ну, если ты этому веришь, – ухмыльнулся Кевин, – то ты поверишь чему угодно!
– Стоп! – закричал Корнелиус так пронзительно, что все мы аж подпрыгнули. – Вы обсуждаете мою дочь, а не действующее лицо в одной из пьес Кевина! Конечно же, Вики до сих пор... ну, дело не в этом, и это никого не касается. – Он отставил в сторону пустой бокал и поднялся на ноги. – Мне пора ехать домой. Кевин, могу ли я позвонить от тебя Алисии, что я выезжаю?
– Конечно, иди к аппарату в моей мастерской.
– Вот это да! Он по-настоящему расстроен, не правда ли? – сказала Тереза приглушенным голосом, после того как Корнелиус вышел из комнаты. – Я почти забыла, что он известный миллионер. Он вел себя как обычный парень.
Я снова почувствовал приступ гнева. Я не понимал, почему Тереза, на которую обычно богатство не производило никакого впечатления, была так увлечена, бросив мимолетный взгляд в путаную личную жизнь богатого человека, и мне стало стыдно за нее, когда я увидел, как позабавила Кевина и Джейка ее наивность.
– Я вижу, вы не слишком разбираетесь в миллионерах, мисс Ковалевски, – заявил Джейк, делая такие изысканные пассы, что едва ли нашлась бы женщина, которой подобная искусственность могла показаться привлекательной. – Разрешите мне когда-нибудь пригласить вас на бокал вина и расширить ваши горизонты?
– Забудь об этом, Джейк! – сказал Кевин. – Сэм учит Терезу всему, что надо знать о миллионерах. Тереза, в каком состоянии этот ливанский козел у тебя на плите? Джейк, останься и поешь с нами немного джамбалайи!
– К сожалению, я сегодня обедаю в ресторане и давно должен быть в пути... До свидания, мисс Ковалевски! Без сомнения, мы еще увидимся. Спокойной ночи, Кевин, спасибо за выпивку. – Он повернулся ко мне – яркий представитель финансовой аристократии лицом к лицу с нуворишем, аристократ с Пятой авеню против провинциала-иммигранта, один германо-американец смотрящий на другого германо-американца через шесть миллионов еврейских трупов и шесть лет европейского ада.
– Auf Wiedersehen, Сэм, – сказал он.
Я испытал невыносимую тоску по чему-то утерянному и очень дорогому, и на мгновение вновь увидел дружелюбного подростка, который когда-то давным-давно в Бар-Харборе громко и восторженно кричал мне: «Приезжай и живи у нас! Ты снова станешь гордиться тем, что ты немец!»
И я вспомнил, как тогда был у него в гостях на Пятой авеню; я вспомнил, как пил немецкое вино и слушал, как его сестры играли на большом рояле немецкие дуэты, и слушал, как его отец рассказывал мне по-немецки о немецкой культуре в золотые времена перед первой мировой войной.
– Джейк, – сказал я.
Он остановился и оглянулся:
– Да?
– Может, когда-нибудь позавтракаем вместе?.. Мне бы хотелось с кем-нибудь поговорить о моей поездке, с кем-нибудь, кто может понять... Ты знаешь, Нейл становится несносным, когда речь заходит о Европе.
– Боюсь, что в данный момент Европа мне неинтересна, – вежливо ответил Джейк. – Пол Хоффман пытается завербовать меня в УЭС, и мне пришлось ему прямо сказать, чтобы он подыскал кого-нибудь другого. В отличие от таких, как ты, которые предпочли не вступать в борьбу с Гитлером, меня четыре года не было дома, и теперь я хотел бы остаться в Нью-Йорке и предоставить возможность другим сгребать европейский мусор. А сейчас, если вы меня простите, я действительно ухожу. Кевин, увидимся на ближайшем заседании правления ванзейловского Фонда искусств, либо на премьере твоей пьесы – смотря что будет раньше.
– Если предположить, что я переживу репетиции! Я провожу тебя до двери, Джейк.
Они вышли из комнаты. Я прикончил мартини одним глотком и стал ждать. Ждать мне пришлось недолго.
– Господи помилуй, Сэм! – прошептала Тереза возмущенно. – Ты сочувствовал нацистам?
Я запустил своим пустым бокалом в стену. Без сомнения, я слишком много выпил. Я понял это, когда услышал звон разбитого стекла и, взяв себя в руки, быстро произнес:
– Прости меня, я на тебя не сержусь, я зол на Джейка. В тридцать третьем году я побывал в Германии и на меня произвел впечатление способ, которым Гитлеру удалось снова поставить Германию на ноги. Очень на многих это произвело подобное впечатление в те времена, но одного моего неосторожного замечания было достаточно, чтобы он по всей Уолл-стрит разнес слух о том, что я нацист. Я этого никогда ему не прощу. Я лояльный американец. Я полностью не согласен с пропагандистской точкой зрения, что любой немец нееврейского происхождения автоматически сочувствует нацистам. Меня не взяли на военную службу из-за плохого зрения, а не потому, что я фашистский фанатик с грузом свастик в шкафу!
– Все в порядке, Сэм, – в замешательстве сказала Тереза, – все хорошо, я понимаю.
