Текст книги "Громыко. Война, мир и дипломатия"

Автор книги: Святослав Рыбас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 46 страниц)

Глава 7.
ЗАРОЖДЕНИЕ АМЕРИКАНОЦЕНТРИЧНОГО МИРА

Начало «Большой тройки»

Вечером 22 июня Черчилль, для которого весть о немецкой агрессии означала наконец-таки появление союзника в Москве, выступил по радио с речью: «Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима. Ничто не сможет отвратить нас от этого, ничто. Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки. Мы будем сражаться с ним на суше, мы будем сражаться с ним на море, мы будем сражаться с ним в воздухе, пока, с Божьей помощью, не избавим землю от самой тени его и не освободим народы от его ига. Любой человек или государство, которые борются против нацизма, получат нашу помощь. Любой человек или государство, которые идут с Гитлером, – наши враги… Такова наша политика, таково наше заявление. Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем. Мы обратимся ко всем нашим друзьям и союзникам во всех частях света с призывом придерживаться такого же курса и проводить его так же стойко и неуклонно до конца, как это будем делать мы…» ^{75}

* * *

Не называя Рузвельта, Черчилль тем не менее давал знать, что говорит и от имени Соединенных Штатов.

Консолидация сил происходила и у другой стороны. 25 июня 1941 года на вопрос советского полпреда о позиции Японии в отношении советско-германской войны министр иностранных дел Мацуока заявил, что «основой внешней политики Японии является Тройственный пакт, и если настоящая война и пакт о нейтралитете будут находиться в противоречии с этой основой и с Тройственным пактом, то пакт о нейтралитете не будет иметь силы». Поэтому на дальневосточных рубежах оставалось 30—40 советских дивизий.

26 июня Молотов направил послу в США Уманскому распоряжение: «Вам следует немедленно пойти к Рузвельту или Хэллу и запросить, каково отношение американского правительства к этой войне и к СССР. Вопросов о помощи сейчас не следует ставить».

Однако Рузвельт уже высказался в поддержку СССР. Он разморозил 40 миллионов долларов советских фондов, дав ясно понять, что оказание эффективной американской помощи России возможно лишь в случае длительного сопротивления СССР фашистской агрессии, – во всяком случае, он не имеет представления о текущих нуждах русских. Также он воздержался от применения закона о нейтралитете против России.

* * *

Громыко воспринял заявление Рузвельта о поддержке СССР как свою победу. Антигитлеровская коалиция стала складываться.

Правда, многие в США и Англии считали, что СССР долго не продержится. Так думал и посол Штейнгардт. Характерно для многих в американской верхушке высказывание сенатора Г. Трумэна, будущего президента США, которое привел Громыко в своей книге «Внешняя экспансия капитала»: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают друг друга как можно больше». Но обвинять Трумэна вряд ли стоит, так как весь мир мыслил в категориях «реальной политики».

Теперь надо было ждать, когда в боевые действия вступят Соединенные Штаты, население которых в ту пору в подавляющем большинстве по-прежнему было настроено изоляционистски.

Пожалуй, ключевым действующим лицом в первые дни войны явился помощник президента, его личный друг Гарри Гопкинс, который, будучи в Лондоне, по собственной инициативе прилетел в СССР, чтобы понять, долго ли продержатся русские.

* * *

12 июля Молотов и английский посол С. Криппс подписали соглашение между правительствами СССР и Великобритании о совместных действиях в войне против Германии. Налаживалось сотрудничество со странами антигитлеровской коалиции, восстанавливались дипломатические отношения с правительствами оккупированных фашистской Германией европейских государств, находившимися в эмиграции в Лондоне. Молотов сообщил послу СССР в Турции С. Виноградову, что советское правительство согласно установить официальные отношения еде Голлем как руководителем «Свободной Франции».

18 июля 1941 года было подписано советско-чехословацкое соглашение. В то время как Англия и Франция, вступив в войну, не отменили своих признаний захвата Чехословакии Германией, «Советский Союз, – писал Бенеш в своих воспоминаниях, – который с самого начала так решительно выступил против Мюнхена и с такой решительностью выступил против событий 15 марта 1939 года, в этот ответственный момент нанес смертельный удар Мюнхену и всем его последствиям, так как вполне решительно, без всяких ограничений и условий, снова признал республику в ее домюнхенском статуте» ^{76} .

30 июля 1941 года было заключено такое же советско-польское соглашение. Помимо обязательств, аналогичных советско-английским, эти соглашения содержали также согласие СССР на формирование на его территории национальных чехословацких и польских воинских частей для борьбы против Германии.

* * *

28 июля Гопкинс, которому Черчилль в Лондоне высказал надежду на то, чтобы русские продержались хотя бы до зимы, прибыл в Москву. Что он увидел и узнал?

Сопротивление под Смоленском, жертвенные, без артиллерийского и авиационного обеспечения, контратаки советских дивизий, контрудар 21-й армии генерала Ф. И. Кузнецова и упорная оборона других армий задержали наступление немцев. Вечный ресурс русских – решение нерешаемых задач за счет колоссального перенапряжения и жертвенности – проявился здесь во всей полноте.

Еще во время игры в германском Генштабе по плану «Барбаросса» в декабре 1940 года рассматривался вариант, когда группа армий «Центр» опережает группу «Юг», и тогда командующий «Юга» просил командующего «Центра» повернуть войска на юг. В июле 1941 года эта ситуация воплотилась на практике. Для того чтобы обеспечить захват Москвы, Гитлеру надо было взять Киев.

Маршал Василевский называл Смоленское сражение, которое «включало в себя целую серию ожесточенных операций, проходивших с переменным успехом», «отличнейшей» школой «для советского бойца и командира, до Верховного главнокомандования включительно». «Задержка наступления врага на главном – московском направлении явилась для нас крупным стратегическим успехом» ^{77} .

Ценой потери Смоленска 16 июля, частичного окружения частей 20-й и 16-й армий было выиграно время. А поскольку, несмотря на быстрые скорости германских танковых групп, советская система успевала сделать за каждые сутки больше, чем германская, СССР становился сильнее, а Германия слабее. К тому же к середине июля 1941 года вермахт потерял свыше 441 тысячи человек, половину танков и около 1300 самолетов ^{78} .

Конечно, советские потери были значительнее: к началу июля в полосе Западного фронта из 44 дивизий 24 полностью погибли, остальные потеряли от 30 до 90 процентов личного состава. Общие потери были такими: 418 тысяч человек, 4799 танков, 1777 самолетов, 9427 орудий и минометов. Кроме того, немцы захватили 1766 вагонов боеприпасов, 17,5 тысячи тонн горючего ^{79} .

Но после Смоленского сражения немцы все же не добились стратегического успеха. Другими словами, советские войска вцепились с южного фланга в группу армий «Центр», и их потребовалось разбить, отложив наступление на Москву.

На Ленинградском направлении инициативу перехватили советские войска. Ожесточенные бои 41-го танкового корпуса немцев на Луге с тремя ленинградскими пролетарскими дивизиями (то есть ополчением) задержали наступление противника почти на четыре недели. 41-й германский корпус отступил, едва не будучи разгромлен. Вслед за ним отступил 56-й корпус.

* * *

Сталин встретился с Гопкинсом. Американец задал конкретные вопросы: каковы непосредственные потребности России? Что ей понадобится для долговременной войны? Кроме того, он намекнул, что Рузвельт хотел бы видеть советским послом нового человека, с которым у него давно сложились доверительные отношения.

Сталин ответил: непосредственно необходимы зенитная артиллерия, тяжелые пулеметы, винтовки, высокооктановый авиационный бензин и алюминий для строительства самолетов. Так, накануне войны, в 1941 году потребность Советского государства в авиационном топливе Б-78 была удовлетворена всего лишь на 4 процента ^{80} .

Вечером они оба стали свидетелями воздушного боя в темном московском небе, когда советские зенитчики сбили два немецких самолета.

В американской документальной литературе эти переговоры отражены в полной мере. «После переговоров с Молотовым и британским послом Криппсом Гопкинс снова встретился со Сталиным. Президент, сказал он Сталину, хотел бы знать мнение советского лидера о войне. Сталин сообщил, что в начале вторжения германская армия на русском фронте насчитывала 175 дивизий. Теперь их число увеличилось до 232, но немцы могут довести его до 300 дивизий. «…Мистер Сталин заявил, что он сможет мобилизовать 350 дивизий и будет держать их под ружьем до того времени, когда начнется весенняя кампания в мае 1942 года».

Сталин продолжал говорить: о необходимости закалить свои войска в боях, чтобы они поняли, что немцы не супермены; о том, как стойко сражаются русские в окружении и далеко в тылу у немцев; о своем впечатлении, что натиск немцев несколько ослаб; о качественном отличии (крайне подробно) танков и самолетов противоборствующих сторон; о том, что Красная армия не считает опасными для себя финские, румынские, итальянские и все другие дивизии, кроме немецких. В конце беседы он попросил Гопкинса передать президенту нижеследующее личное послание:

«…Величайшая слабость Гитлера состоит в массах порабощенных народов, которые ненавидят его, и в аморальных методах его правления». Эти народы могут почерпнуть воодушевление и моральную силу, необходимую для сопротивления Гитлеру, только из одного источника, и это Соединенные Штаты. Он констатировал, что влияние в мире президента и правительства США колоссально.

Соединенные Штаты неизбежно, продолжал Сталин, «сойдутся в конечном счете с Гитлером на каком-нибудь поле брани. Мощь Германии настолько велика, что даже при способности России защитить себя сокрушить немецкую военную машину очень трудно и объединенными силами Англии, и России. Он сказал, что одолеть Гитлера, и, возможно, без единого выстрела, могло бы только одно – заявление, что Соединенные Штаты намерены присоединиться к войне против Германии. Война, по его мнению, предстоит ожесточенная и, видимо, долгая; что, если мы объявим войну, американский народ проявит настойчивость в том, чтобы его армия сразилась с немецкой. Сталин хотел, чтобы Гопкинс передал президенту: он будет приветствовать американские войска на любом участке русского фронта под полным командованием военачальников США». Последнее предложение – поразительная уступка правителя России.

Позднее Гопкинс вспоминал, что в беседе Сталин не допустил ни одного лишнего слова, жеста или манерности. «Это напоминало разговор с абсолютно отлаженным механизмом, интеллектуальной машиной. Иосиф Сталин знал, чего хочет сам, чего хочет Россия, и полагал, что это известно собеседнику…» ^{81}

На вторую встречу с Гопкинсом в качестве переводчика Сталин вызвал Литвинова, которого Рузвельт и Гопкинс неплохо знали. Эта крошечная деталь должна была сигнализировать Рузвельту о многом.

31 июля перед отлетом из Москвы Гопкинс на пресс-конференции заявил, что он по поручению Рузвельта сообщил Сталину: «Тот, кто сражается против Гитлера, является правой стороной в этом конфликте… США намерены оказать помощь этой стороне».

«Я глубоко уверен в этом фронте, писал Гопкинс Рузвельту из Москвы, моральный дух населения необычайно высок. Здесь существует твердая решимость победить» ^{82} .

В результате переговоров Гопкинса Рузвельт получил информацию, совпадавшую с его ожиданиями: Советский Союз не сдастся. Гопкинс же стал координатором всей помощи СССР по ленд-лизу и главным союзником СССР в администрации президента, что всегда подчеркивал и Громыко.

Вслед за переговорами Гопкинса практически мгновенно, 2 августа, состоялся обмен нотами между СССР и США о продлении на год советско-американского торгового соглашения и об экономическом содействии со стороны США Советскому Союзу в войне против фашистской Германии.

15 августа 1941 года Сталин получил письмо, подписанное Рузвельтом и Черчиллем:

«Мы воспользовались случаем, который представился при обсуждении отчета г-на Гарри Гопкинса по его возвращении из Москвы, для того, чтобы вместе обсудить вопрос о том, как наши две страны могут наилучшим образом помочь Вашей стране в том великолепном отпоре, который Вы оказываете нацистскому нападению. Мы в настоящее время работаем совместно над тем, чтобы снабдить Вас максимальным количеством тех материалов, в которых Вы больше всего нуждаетесь. Многие суда с грузом уже покинули наши берега, другие отплывают в ближайшем будущем.

Мы должны теперь обратить наше внимание на рассмотрение политики, рассчитанной на более длительное время, ибо предстоит еще пройти большой и трудный путь до того, как будет достигнута та полная победа, без которой наши усилия и жертвы были бы напрасными.

Война идет на многих фронтах, и, до того, как она окончится, могут возникнуть еще новые боевые фронты. Наши ресурсы хотя и огромны, тем не менее, они ограничены, и речь должна идти о том, где и когда эти ресурсы могут быть наилучшим образом использованы в целях максимального содействия нашим общим усилиям. Это относится равным образом как к военному снаряжению, так и к сырью.

Потребности и нужды Ваших и наших вооруженных сил могут быть определены лишь в свете полной осведомленности о многих фактах, которые должны быть учтены в принимаемых нами решениях. Для того чтобы мы все смогли принять быстрые решения по вопросу о распределении наших общих ресурсов, мы предлагаем подготовить совещание в Москве, на которое мы послали бы высокопоставленных представителей, которые могли бы обсудить эти вопросы непосредственно с Вами. Если предложение о таком совещании встретит Ваше одобрение, то мы хотим поставить Вас в известность, что впредь до принятия этим совещанием решений мы будем продолжать по возможности быстрее отправлять Вам снабжение и материалы.

Мы полностью сознаем, сколь важно для поражения гитлеризма мужественное и стойкое сопротивление Советского Союза, и поэтому мы считаем, что в этом деле планирования программы распределения наших общих ресурсов на будущее мы должны действовать при любых обстоятельствах быстро и без промедления.

Франклин Д. Рузвельт,

Уинстон С. Черчилль» ^{83} .

В письме было сказано о возможности открытия второго фронта («новые боевые фронты»).

* * *

А что же сам Андрей Андреевич? Именно на него легли все заботы по организации экономического взаимодействия с американцами. Например, в начале сентября он встречался с заместителем министра финансов США Г. Д. Уайтом и получил от него очень важное свидетельство: «Несмотря на то, что мощь Германии велика, администрация США питает больше надежд на ваш успех, чем рядовые граждане» ^{84} .

Некоторое представление о других его заботах дает описание занятий его супруги: «Хорошо ли, худо ли, но когда началась Великая Отечественная война, то Лидия Дмитриевна по зову сердца немало поработала по организации различных концертов, сбор средств от которых шел в фонд помощи раненым воинам Красной Армии. Конечно, делать это оказалось возможным при помощи наших друзей и в условиях благоприятной для того времени атмосферы» ^{85} .

Да, конфиденциальные переговоры с политиками, чиновниками, бизнесменами, военными, составление отчетов для Москвы и еще много рутинной работы – эти повседневные дела нашего героя не назовешь ни выдающимися, ни героическими. Вот один из документов о его работе. «Перемены в настроениях ощущались повсеместно и во всех слоях американского общества, снизу доверху. Митинги солидарности с воюющими против нацистской Германии Советским Союзом и Англией собирали десятки тысяч людей. 28 октября 1941 г. временный поверенный в делах СССР в США А. А. Громыко сообщал в НКИД СССР: “Митинг, созванный вчера в Нью-Йорке комитетом медицинской помощи Красной Армии “Рашен уор рилиф”, прошел с очень большим подъемом. Самый большой в Нью-Йорке зал, вмещающий до 25 тыс. человек, был переполнен. Много желающих не смогли попасть на митинг ввиду отсутствия мест. Список ораторов и содержание речей переданы ТАСС. С замечательной речью выступил Джозеф Дэвис (бывший американский посол в Москве). Довольно серым и не привлекавшим внимания было выступление Уолтера Дюранти.

К концу митинга выступил лорд Галифакс… Ему досталось немало. Со всех углов неслись крики: “Почему не открываете второй фронт?” и “Почему не открываете новый фронт?”» ^{86} .

* * *

Лорд Галифакс – один из идейных вдохновителей «Мюнхена», ему и пришлось повертеться ужом. Именно Галифакс в начале февраля 1941 года пенял госсекретарю Хэллу, что Штаты продают СССР слишком много товаров, но эти замечания не нашли понимания у президента Рузвельта, который уже не исключал нападения Германии на Советский Союз.

Настроение 25-тысячного митинга, о котором сообщал Громыко, было далеко не мелочью ни для него самого, ни для Сталина, ни для Рузвельта. Уманского в Вашингтоне уже не было, его отозвали, так как в новых условиях послом должен был стать известный американцам Литвинов. Да, тот самый, которого два года назад сковырнули с поста наркома за его англо-американские привязанности, теперь понадобился. Это помимо всего прочего означало, что в плане личных отношений нашему герою должно было стать не слишком комфортно.

По поводу психологического комфорта так и получилось. Старые кадровики МИД рассказывали, что Литвинов нелицеприятно отзывался об Андрее Андреевиче, и в архиве МИД хранилась данная им убийственная характеристика (потом исчезнувшая), в которой как отрицательный пример приводился факт, что Громыко на своем рабочем месте стриг ногти большими канцелярскими ножницами, кроме того, «выглядит неопрятно, английский язык знает слабо» ^{87} . Деталь с ножницами сама по себе забавная и отдает колоритом гоголевской повести «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Однако они были очень разными, Андрей Андреевич и Максим Максимович. Конечно, шла страшная война, надо было исполнять свой долг там, куда их обоих послал великий вождь, и все же – дипломаты тоже люди…

Заговорив о личном, скажем и то, что Литвинов так никогда и не простил унижения ни Сталину, ни Молотову. В 1941 году его приняли в официальном Вашингтоне как старого доброго знакомого, помня, что именно он в 1933 году открывал дипломатические отношения Союза со Штатами и как тепло его принимал тогда президент Рузвельт. Он ощутил себя здесь командующим важнейшим фронтом Второй мировой войны. А что Громыко? Мальчишка. Об особой роли Громыко в части переговоров по ленд-лизу Литвинов вряд ли много думал, считая их техническими, а не политическими.

В своих воспоминаниях наш герой счел нужным остановиться на литвиновском самочувствии. «Во время пребывания Молотова с визитом в Вашингтоне в июне 1942 года мое внимание привлек разговор Литвинова с Молотовым, состоявшийся в машине, когда мы втроем ездили в Аппалачские горы…

Речь зашла тогда также и об оценке политики Англии и Франции накануне Второй мировой войны. Молотов высказался об этой политике резко, заявив, что фактически эти две страны подталкивали Гитлера на развязывание войны против Советского Союза. Иначе говоря, он высказал то мнение, которого придерживались ЦК партии и Советское правительство, о чем неоднократно заявлялось на весь мир.

Литвинов выразил несогласие с такой квалификацией политики Англии и Франции.

Этот крутой разговор возвращал собеседников, по существу, к решению об освобождении Литвинова от обязанностей народного комиссара иностранных дел СССР в 1939 году.

Я удивился тому упорству, с которым Литвинов в разговоре пытался выгораживать позицию Англии и Франции, отказавшихся дать совместно с Советским Союзом твердый отпор Гитлеру еще до того, как тот предпринял роковой прыжок – напал на Советский Союз. Несмотря на то, что Литвинов был освобожден от поста наркома иностранных дел СССР за его ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции, тем не менее он почему-то продолжал подчеркнуто демонстрировать свои взгляды перед Молотовым, а тем самым, конечно, и перед Сталиным.

Странно было слушать человека, который не замечал Мюнхена и всех его последствий, того Мюнхена, который осудили наша партия, правительство и весь советский народ и который до настоящего времени продолжает оставаться символом вероломства во внешних делах государств.

Я не сомневался, что по возвращении в Москву Молотов доложит Сталину об этом диспуте в автомашине. Также не сомневался и в том, что уже только из-за одного этого факта перспектива работы Литвинова в США в качестве посла может потускнеть.

Так оно и произошло» ^{88} .

* * *

Как свидетельствуют ближайшие сотрудники Громыко, «Молотов и Литвинов не переносили друг друга». Более того, Литвинов в ежегодных характеристиках сотрудников посольства оценил Громыко с большим размахом: «К дипломатической службе не подходит» ^{89} .

Впрочем, в трагических обстоятельствах 1941 года все эти «страсти» не имели большого значения.