Текст книги "Запад каждого мира. Книга I. Часть первая. Дом Баст (СИ)"

Автор книги: Светлана Зорина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Я тоже хочу покататься на этом звере!

– Покатаешься на лошадке, госпожа, – угодливо склонилась над девочкой няня. – На красивой беленькой лошадке...

– А я хочу на этом! – девочка топнула своей паучьей ножкой.

– Серкет, это дикое, грязное животное, – принялся терпеливо разъяснять отец. – И вода грязная. Смотри, сколько там насекомых вьётся... Фу, какая гадость! Ты же можешь подцепить какую-нибудь заразу и разболеться...

– Но она же катается и не болеет!

– Да с такими сорняками никогда ничего не делается. Ты – другое дело. Ты принцесса, благородный цветок...

– Я хочу кататься на этом звере! – закричала Серкет, топая ногами.

Её землисто-смуглое личико стало пунцовым, а маленькие глаза казались белыми от злости. Няня протянула ей какое-то лакомство. Девочка с яростью швырнула его на землю.

– Хочу кататься! Хочу кататься! – верещала она.

– Серкет, веди себя достойно, – отец уже явно терял терпение. – Нам пора домой.

Я только сейчас заметила за прибрежными кустами экипаж, запряжённый парой гнедых лошадей. Итеры любили старинные виды транспорта.

– Не хочу домой! Я хочу кататься на этом звере!

Девочка побежала к воде, а когда няня удержала её, кинулась на землю и принялась, отчаянно вопя, дрыгать руками и ногами. Няня что-то кудахтала и кружила над своей юной госпожой, старательно увёртываясь от пинков. Двое молодых охранников еле сдерживались, чтобы не расхохотаться, а мальчик продолжал лизать своё фруктовое мороженое, поглядывая на сестру с брезгливым равнодушием. Похоже, такие сцены были ему не в новинку.

А вот слонопотаму весь этот бедлам очень быстро надоел. Подняв морду, он пару минут наблюдал за происходящим, потом, набрав в хобот мутной прибрежной воды, щедро полил и "благородный цветок", и благородного отца, и несчастную, без того взмокшую няню. Остальные слуги и мальчик успели отскочить. Причём мальчик расхохотался. Я тоже не смогла удержаться от смеха. А слонопотам, сделав шумный вдох, поплыл прочь так стремительно, что я чуть не скатилась с его горбатой спины.

– А почему я сорняк? – спросила я в тот день за ужином.

– Что-о? – мама чуть не плеснула сливок в сахарницу, стоявшую возле её чашки с шоколадом.

– Выходит, ты беседовала с принцем Сенмутом, – усмехнулась она, когда я рассказала про случай на реке. – Сенмут Бастиани – глава Второго Королевского Дома. Пианха говорит, что какой-то его дальний родственник купил тот особняк с чёрными колоннами недалеко от её коттеджа. Сегодня принц нанёс визит родичу, а заодно посетил храм и питомник. Со своим выводком и свитой. Сорняк, значит... Ещё неизвестно, у кого кровь благородней – у тебя или его безобразных деток.

– Мальчик совсем даже не безобразный, – возразила я. – А вот девчонка – просто гадость. Ей стало завидно, что я катаюсь на слонопотаме! Да ведь у неё же наверняка есть собственный пони. И куча классных игрушек, и всяких красивых платьев... Она живёт во дворце, ест мороженое, когда ей хочется, и ещё завидует!

– Как ни странно, среди богачей завистливых не меньше, чем среди бедных, – вздохнула мама. – Иной живёт во дворце и всё имеет, а увидит, что бедняк сорвал на обочине дороги красивый цветок, и непременно захочет у него этот цветок отнять. А ещё...

Она улыбнулась и погладила меня по голове.

– Есть вещи, которые эта маленькая злыдня если и не понимает до конца, то уж, во всяком случае, прекрасно видит. Самые красивые цветы не всегда растут в королевском саду. Иногда они вырастают у обочины дороги.

Примерно через месяц почти на том же месте произошла ещё одна моя встреча с принцем. Но не с Сенмутом. Это уже был настоящий принц. Настоящий по моим понятиям. Красивый и благородный. И даже имя у него было как у самого знаменитого из правителей Древнего Египта – Рамзес. Мне тогда шёл восьмой год, значит, ему – семнадцатый. Потом я узнала, что мы оба родились в первый день осени, только он на девять лет раньше.

В нескольких метрах от берега проходило старое шоссе. С тех пор, как построили новую, более удобную дорогу от Научного Центра до города, по нему почти никто не ездил. Лично я сроду не видела тут ни одной машины и повозки, так что привыкла играть на старом шоссе, не глядя по сторонам. Тем более что было так удобно сидеть на больших, гладких, нагретых солнцем гранитных плитах. Кое-где между ними пробивались трава и маленькие цветы с золотистыми головками. В тот день я сидела и лепила из куска желтовато-коричневой глины фигурку крылатой кошки. И была так увлечена, что совершенно не слышала стука копыт, хотя колесница мчалась во весь опор. Со мной до сих пор такое бывает, когда я леплю или рисую. Отключаюсь полностью. Гор и его подмастерья потом решили, что я не слышала грохот колесницы из-за шума аэробиля, который как раз пролетал над рекой, но я, кажется, и на него не обратила внимания. Гор с помощниками были заняты погрузкой ящиков с глиной в лодку. Они не сразу заметили, что происходит на дороге. Когда заметили, разумеется, тут же бросились мне на помощь, но они бы всё равно не успели. Хорошо, что Рамзес успел. Он как-то умудрился развернуть лошадей. Лёгкая колесница опрокинулась, но, по словам Гора, юноша выпрыгнул из неё ещё до того, как она повалилась на бок. Он сразу кинулся ко мне и взял меня на руки. Думал, что я испугалась. Я действительно испугалась – когда он меня схватил. И ещё я ужасно рассердилась, потому что выронила из-за него свою фигурку, и она помялась. Помню, как я плакала и молотила незнакомца кулаками, испачкав глиной его белую одежду. В нескольких шагах от нас лежала перевёрнутая повозка, колёса которой продолжали крутиться, а два длинноногих чёрных скакуна, путаясь в поводьях, страшно скалили огромные желтоватые зубы. Подбежал Гор, стал что-то говорить.

– С ней всё в порядке, – сказал незнакомец, продолжая держать меня на руках. – Она не ушиблась, просто немного испугалась...

Тут я посмотрела на него и перестала вырываться. Всем известно: даже очень красивое лицо вблизи кажется менее красивым, чем на расстоянии, но это лицо... Его черты были далеки от совершенства, но оно почему-то сразу показалось мне самым красивым на свете. И я сразу запомнила его на всю жизнь. Густые, сросшиеся на переносице брови, большие тёмные глаза, взгляд которых всегда казался мне то мрачным, то непроницаемым, прямой нос – довольно крупный и широковатый, но его неидеальность не нарушала необъяснимой, чарующей гармонии, исходившей от этого лица. Волосы у Рамзеса тоже были красивые – густые, иссиня-чёрные, они не вились, но казались пышными. В этот день они были завязаны в хвост.

– Не сердитесь, ваше высочество, – говорил Гор. – Это мы недоглядели... Пресвятая Баст, она же вас всего увозила! Не сердитесь, девочка испугалась.

Он и не сердился. Он осторожно опустил меня на землю, поднял покалеченную фигурку и, окинув её внимательным взглядом, протянул мне.

– Ты легко всё исправишь. Главное, что сама цела. Больше не играй на дороге. И не веди себя, как дикая кошка. Ты же такая талантливая девочка. И к тому же очень красивая.

Мне вдруг стало жарко. Наверное, тогда я покраснела первый раз в жизни. Это был первый комплимент, который я услышала от мужчины.

– Это Рамзес Танамон, воспитанник самой Анхиеры Бастиани, – сказал мне Гор по дороге домой.

– А что, все итеры принцы и принцессы? – спросила я.

– Нет, Арда, этот титул носят только Бастиани и представители ещё пяти самых знатных семей Кемта. Кажется, Рамзес даже более древнего рода, чем Бастиани. Его бабка была лучшей подругой Анхиеры. Рамзес осиротел в семилетнем возрасте. Принцесса-небет взяла его к себе в дом и оформила опекунство. А чуть позже выиграла тяжбу с какими-то его дальними родственниками, которые в своё время разорили его мать. Так что теперь Рамзес Танамон – наследник приличного состояния. Года через четыре, когда ему исполнится двадцать, он уже сможет свободно распоряжаться всем своим имуществом. Пока его права как владельца состояния ограничены. Но вообще-то Анхиера ему ни в чём не препятствует. Она доверяет Рамзесу. Вредных привычек у парня нет, а самое дорогое из его увлечений – скачки. Породистые кони стоят немало, но скачки на колесницах у итеров всегда были в моде. Рамзес уже два года подряд чемпион Такелота, а сейчас готовится к чемпионату Кемта. Колесничим разрешили тренироваться на старой дороге, но, я думаю, зря. Надо уж тогда тут вообще движение запретить... Знаешь, детка, лучше не будем говорить твоей маме о том, что сегодня случилось. А то она мне голову оторвёт, да и тебе не поздоровится. Во всяком случае, с нами вряд ли куда-нибудь ещё отпустит.

Моя мать так и не узнала про случай на старой дороге, но и Рамзеса я там больше не встречала. Наверное, нашёл другое место для тренировок.

Вскоре я научилась управлять маленькой моторной лодкой, на которой уабы ездили за лотосами для храма, и иногда тайком уплывала на другой берег. Я подолгу сидела под деревом, глядя на пустую, зарастающую травой дорогу и прислушиваясь к каждому звуку. Обычно я при этом что-нибудь делала из глины. Изредка мимо меня проезжала повозка какого-нибудь местного бедняка, раза два я видела тут машину, один раз заблудившегося туриста на вездеходном мотоцикле, а вот прекрасного принца на колеснице – ни разу. Когда мама спрашивала, где я так долго пропадала, я показывала ей свои поделки и говорила, что лепила в саду – не хотела, чтобы мне мешали. Похоже, её это удивляло, но дополнительных объяснений она не требовала. В конце концов, я не безобразничала и не причиняла ей лишних хлопот, а моя самостоятельность её даже радовала. Пока.

Однажды я слепила фигурку девочки и старательно её раскрасила. Я сделала ей синие глаза и рыжие волосы, а коротенькую юбку выкрасила в ярко-жёлтый цвет. Такая была на мне, когда я чуть не попала под копыта двух чёрных коней, запряжённых в лёгкую колесницу. И ещё я повязала ей на шею ленту, которая была у меня в тот день в волосах. Я отвезла статуэтку на другой берег и посадила на одну из нижних ветвей дерева, росшего у самой дороги. Незадолго до этого Пианха объяснила мне, что такое Ка. Древние египтяне считали, что это двойник, который есть у каждого человека и который иногда ему даже помогает, а чтобы этот двойник стал сильней, лучше сделать его изображение. Что ж, сама я не могу всё время сидеть у дороги, так пусть мой двойник поможет мне выследить того, кого я хочу увидеть снова.

Через несколько дней фигурка исчезла. В то утро, когда я это обнаружила, мама сообщила мне, что храм посетило семейство Бастиани из Дома Сенеферы. Сейчас они все в питомнике. Принцесса Аменардис захотела ещё одного тамитского котёнка, вот они и приехали – выбрать. До сих пор помню, как у меня колотилось сердце, когда я бежала в питомник.

Они действительно были там. Все, кроме Рамзеса. Говорили, что этим утром он отправился в космопорт. Ему нравится путешествовать по другим планетам, и Анхиера поощряет его любознательность.

– Он редко бывает с семьёй, – сказал мне Гор. – Опекунша позволила ему поселиться отдельно. А в каникулы принц Рамзес обязательно куда-нибудь уезжает. Сейчас как раз каникулы.

Говоря это, старый мастер как-то странно на меня смотрел. Он явно заметил моё огорчение.

Рамзеса я в тот день не увидела, зато хорошо рассмотрела представителей Первого Королевского Дома. Больше всего меня поразила правящая чета – принцесса-небет Анхиера VIII и принц-неб Саамон. Они походили на близнецов – оба стройные, худощавые и очень высокие. Позже я узнала, что они действительно брат и сестра, только двоюродные. Их дети, принцесса Мериет и принц Семенкар, тоже отличались высоким ростом. Мериет была красива, но от неё веяло холодом, и, глядя на неё, я невольно вспомнила старую сказку о Снежной королеве. Её муж Осоркон, молчаливый полноватый мужчина с довольно симпатичным, но невыразительным лицом, особого впечатления не производил, зато трудно было не обратить внимание на супругу принца Семенкара Сотис. В школе нам рассказывали, что Сотис – греческое название звезды Сириус, одной из самых ярких звёзд, видимых с планеты Терра-I, и игравшей важную роль в жизни древних египтян. Принцесса Сотис держалась так, словно она и впрямь была самой яркой звездой на небосклоне и именно от неё зависела жизнь целого мира. Она была ещё красивей, чем дочь Анхиеры, явно затмевала её своей элегантностью, но высокомерие Сотис отталкивало куда больше, чем спокойная, даже какая-то безмятежная холодность Мериет. Мягкий и добродушный принц Семенкар, внешне очень похожий на отца, постоянно улыбался и говорил хем-нечерам любезности, но мне казалось, что ему здесь ужасно скучно. И ещё я заметила, что Анхиера время от времени задерживает на мне пристальный, задумчивый взгляд. Причём один раз её взгляд был настолько долгим и цепким, что я от смущения спряталась за колонну. Может быть, Рамзес рассказал ей о том случае на дороге? А может, она догадалась, что я очень хочу увидеть её воспитанника и даже пытаюсь его приворожить... От этих мыслей я начала краснеть. В то время Анхиера и Саамон, такие высокие и величественные, казались мне полубогами, способными видеть простых смертных насквозь. Потом-то я поняла, что они всего лишь люди, но это уже потом...

Анхиера Бастиани заметила моё смущение и перестала на меня смотреть, а я продолжала изучать членов королевской семьи, по возможности оставаясь вне поля их зрения.

Принцесса Аменардис очень походила на свою мать Мериет и казалась такой же безжизненной. Меня поразила её бледность, которую не скрывал даже смуглый цвет кожи. Ростом она была с меня, но немного худее. Маленькая принцесса вяло смотрела на вольер с тамитскими котятами, а когда у неё что-нибудь спрашивали, отвечала не сразу. Её слабый тонкий голосок звучал не то устало, не то капризно.

– Она очень болезненный ребёнок, – сказала мне мама, когда знатные гости покинули питомник. – Хорошо, что у Мериет и Осоркона есть ещё одна дочь. Пианха говорит, девочек в роду Бастиани с каждым поколением всё меньше и меньше. Если Первый Королевский Дом вдруг останется без наследницы, титул небет может унаследовать принцесса из Второго Дома. Эта маленькая уродина Серкет. Двоюродный брат Пианхи – пресс-секретарь принца Сенмута, так он иногда рассказывает ей, что творится у них во дворце. А она нам рассказывает. Все любят посплетничать, даже такие воспитанные и образованные женщины, как госпожа Пианха. В городе детей принца Сенмута в шутку называют Тутти-Фрутти. Вроде бы, это выражение из какого-то древнего языка, и фрутти значит "фрукты". Сына Сенмута зовут Тутмос, а уменьшительно – Тутти, ну а Фрутти – это его сестричка, которая, судя по всему, тот ещё фрукт. К примеру, недавно вот что устроила – ещё почище, чем тогда на берегу... Гувернантка запретила ей купаться в бассейне. Там должны были сменить воду. Сказала: "Поиграй пока, деточка, в куклы. Они же у тебя такие красивые". А "деточка" от злости взяла да и переломала все свои игрушки. Всем куклам руки, ноги и головы поотрывала. А потом устроила такую истерику, что у неё на самом деле судороги начались. Пришлось вызывать доктора. А Сенмут ещё так гордится своей дочерью. Считает, что она у него очень одарённая и потому такая нервная, неуравновешенная... Не знаю, может, она действительно способная, и всё же не хочется, чтобы страной управляла такая психопатка. Надеюсь, Великая Баст этого не допустит...

Мама ещё что-то говорила, но я слушала вполуха. Меня не волновали ни Бастиани, ни их наследники. Я думала о Рамзесе.

– А я красивая?

– Пожалуй, да, – ответила мать после небольшой паузы, в течение которой изучала меня внимательным, чуть удивлённым взглядом. – Особенно сейчас, когда подружилась с расчёской и больше не бегаешь с замурзанной физиономией.

В последнее время она не переставала радоваться, что я наконец-то начала следить за собой, "как и подобает девочке". Я даже слышала, как на днях она говорила своей приятельнице Тине: "Подумать только, ещё полгода назад с боем гнала умываться. А теперь запирается в ванной на полчаса, извела моё лучшее лавандовое мыло..."

– Ты взрослеешь на глазах, – задумчиво добавила мама. – И вот что я тебе скажу... Ты будешь красивой, Арда. Да ещё и высокой, в отличие от меня. Но знаешь... Быть красивой – это ещё не всё. Я хочу, чтобы ты была умной, сильной, ни от кого не зависела. И никому не позволяла себя обманывать.

– А мой отец тебя обманул?

Я спросила и тут же испугалась. Этот вопрос как будто сам сорвался с губ.

– Твой отец мне ничего не обещал, – грустно ответила мама. – Но я надеялась... Впрочем, говорить об этом не имеет смысла. Его давно уже нет в живых... Больше ничего не спрашивай!

Она нахмурилась и прижала указательный палец к моим губам.

– Его нет, Арда. У тебя нет отца, но твоя мать тебя очень любит. И сделает всё, чтобы ты была счастлива.

Больше я не спрашивала о своём отце. И ничего не говорила матери о Рамзесе, хотя сама толком не понимала, почему. Чутьё подсказывало мне: моя мать никого ни в чём не винит и всё же чувствует себя обманутой. И она всегда будет бояться, что точно так же обманут меня.

Она очень удивилась, когда я стала проситься на скачки.

– Да не потеряюсь я, мама. Я ни на шаг не отойду от Гора, обещаю. Это же чемпионат королевства!

– С каких это пор ты увлекаешься скачками? Что ты в этом понимаешь?

– Но я же видела по телевизору.

– Ну и завтра включим...

– Нет, я хочу посмотреть, как там всё по-настоящему! По телеку – это не то.

Гор заверил мою мать, что не спустит с меня глаз, и она согласилась. Сама она в тот день не могла покинуть храм.

У старого мастера были знакомые среди служащих стадиона, так что мы оказались в первом ряду.

– Какие красивые кони! – восхищался Гор. – Если хочешь научиться лепить лошадей, смотри внимательно.

Разумеется, я смотрела во все глаза. Только не на лошадей. Рамзес был самым молодым участником состязаний. Рослый и широкоплечий, он казался старше своих неполных семнадцати лет. Почему-то я не сомневалась, что он выиграет скачки. Когда он с венком победителя на голове медленно объезжал огромный восторженно ревущий стадион, я вспомнила картинку в книге, которую мне давала посмотреть Пианха. Фараон-победитель на колеснице. Фараон Рамзес...

Он проехал в каких-то трёх метрах от нас. Он смотрел на публику и улыбался. Я пыталась понять, видел ли он меня, но его большие тёмные глаза были непроницаемы.

Когда мы вернулись со стадиона, я неожиданно расплакалась. Меня спрашивали, в чём дело, а я плакала ещё сильней. Мне дали выпить настой из каких-то трав.

– Что-нибудь случилось? – спросила встревоженная мать у Гора.

– Наверное, она перегрелась на солнце, – ответил мастер. – И устала. К тому же столько впечатлений...

Я знала, что он говорит неправду. Он всё понял. Старый Гор действительно был художником и видел то, чего не замечали другие. Считая меня очень способной, он учил меня не только и не столько лепить из глины, сколько смотреть и видеть. Однажды он сказал:

– Надеюсь, твоя душа всегда будет такой же зоркой, как и твои глаза.

Зрение, которым природа наградила меня и мою мать, удивляло всех. Мы с ней видели в темноте ненамного хуже, чем священные животные Баст. К сожалению, острое зрение было не единственным, что отличало нас от окружающих. Мама чуть ли не каждое утро подолгу шлифовала особой пилкой свои ногти, чтобы не очень бросалась в глаза их необычная форма. Ногти у нас с мамой были уже и гораздо твёрже, чем у других, и когда они вырастали настолько, что выступали над кончиками пальцев хотя бы на миллиметр, то резко сужались и загибались, напоминая звериные когти. Если их долго не подстригали, они в отличие от обычных человеческих ногтей не могли расти до бесконечности, но сходство с когтями становилось более явным.

Сколько неприятностей причиняли мне эти кошачьи когти. Мутации – неизбежное следствие освоения человеком чужих миров. Об этом постоянно говорили космобиологи, и все это знали, однако на Дельте, особенно в королевстве Кемт, брезгливое отношение к мутантам было таким же стойким, как и уверенность в том, что зимний ветер приносит дожди. Экология Дельты не вызывала у переселенцев с Земли никаких мутаций. Может быть, поэтому здешние жители воспринимали как уродство то, к чему давно уже привыкли во многих других мирах. К тому же в Кемте общественное мнение определяли итеры. Кемтская знать так ревностно блюла чистоту своей крови, что, казалось, готова была держать за уродов всех, кто хотя бы отдалённо не напоминал этнический тип, некогда распространённый на территории Египта. И хотя законы королевства запрещали притеснять представителей других миров, неприязненное и слегка враждебное отношение к мутантам чувствовалось везде, даже в Доме Баст. Хорошо, что моя мать нашла здесь покровительницу в лице Пианхи. Старшая хем-нечера была не просто очень образованной. Она была действительно умным человеком.

Разумеется, я не могла требовать такой же широты взглядов от мальчишек и девчонок, которые учились со мной в школе, тем более что это были дети из бедных семей и вряд ли их твердолобые родители прививали им терпимость по отношению ко "всяким мутантам, которые понаехали тут и отнимают работу у нормальных людей".

Поступив в школу, я первые два-три месяца больше дралась, чем училась. Я даже попросила маму, чтобы она перестала подстригать мне ногти.

– Всё равно видно, что они у меня не такие, как у всех, – говорила я.

Стричь ногти я не хотела в основном потому, что они помогали мне защищаться. До школы я никогда ни с кем не дралась, а тут вдруг оказалась одна против всех. Вернее, это они все были против меня. Впрочем, довольно скоро они убедились, что со мной лучше не связываться. И не только из-за моих звериных когтей. Во время этих стычек со сверстниками я с удивлением обнаружила, что гораздо сильней большинства из них. Меня стали побаиваться даже мальчишки.

– Вы смеётесь над моими ногтями, потому что вам завидно, – заявила я однажды. – Это богиня подарила мне своё кошачье зрение и кошачьи когти. Богиня-кошка покровительствует мне и помогает защищаться.

– Всё ты врёшь, – въедливо возразила Шенопет. – Такие когти почти у всех хармиан. Потому что они наполовину звери. Папа сказал, что планета Харм больше не входит в Федерацию. Туда давно уже никто не летает. И оттуда тоже. Это закрытый мир. Кажется, его даже окружили силовым полем, чтобы спасти другие планеты от нелюдей, которые населяют Харм. Твоей матери ещё удалось оттуда бежать. Жаль, что её не отправили обратно и позволили жить тут среди людей...

Шенопет хотела ещё что-то сказать, но не успела, потому что получила по зубам.

– Да что там такое творится на Харме? – спросила я, вернувшись домой. – Это правда, что он больше не входит в Федерацию? Почему?

– Наверное, потому что федеральным войскам надоело наводить там порядок, – устало ответила мать. – Какое нам до этого дело? Мы с тобой давно уже получили гражданство...

– Но почему это закрытый мир? И вообще... Почему ты оттуда бежала?

– Потому что боялась войны. К тому же я осталась совершенно одна.

– А кто убил твоих родных?

– Ну как – кто? – усмехнулась мать. – Ты же знаешь, что на войне убивают. Большинство людей гибнет, так и не узнав, кто именно в них стрелял.

– А кто там с кем воевал? И из-за чего?

– Да из-за всего. Из-за территории, сырьевых баз... Не знаю, Арда. Я никогда ничего не понимала в политике. Что на тебя нашло? Просто допрос какой-то!

– У нас в школе говорят, что жители Харма – наполовину звери. Что они опасны, и поэтому планету сделали закрытой.

– Тебя опять дразнят, – покачала головой мама. – Видимо, всё-таки придётся к этому привыкнуть. Арда, старайся не обращать внимания. Ты же знаешь, что в Кемте ужасно боятся мутаций, даже таких пустяковых, как у нас... Какие же мы с тобой звери?

– А почему у нас с тобой такие ногти? И почему мы видим в темноте, как звери?

– Наверное, потому что твоя тёзка даёт слишком мало света, – пошутила мама. Вернее, попробовала пошутить. Её весёлость показалась мне несколько натужной. – Это маленькая оранжевая звёздочка. Совсем не то, что здешнее огромное солнце, горячее и белое. На Харме всегда сумерки, даже в полдень. Насколько я помню, крупные города были ещё нормально освещены, а вот подальше от промышленных центров... Там всегда было плохо с энергией, а выход из кризиса так и не нашли. Кто знает, может, кошачье зрение развилось из-за привычки ориентироваться в постоянных сумерках. Мы же с тобой потомки первых колонистов.

– Ну а ногти? – не отставала я. – Почему они у нас такие?

– Не знаю, Арда, – мать уже явно начинала раздражаться. – Я ведь не учёный. Говорят, даже состав воды на планете может повлиять на формирование тех или иных тканей. Арда, мы с тобой люди. И не слушай ты, что говорят дураки.

– А на Харме все были такими, как мы?

– Ну конечно. И никто не переживал из-за своих ногтей. Мой руки и за стол. И пожалуйста, хватит вопросов. У меня и так сегодня голова раскалывается.

Я привыкла верить матери, но на этот раз у меня было такое чувство, что мои вопросы так и остались без ответа. Мама не хотела говорить о планете Харм. И о том, почему она оттуда бежала. Война – это, конечно, очень плохо. Это знал каждый ребёнок. Но каждый ребёнок в Кемте знал и то, что беспорядки и вооружённые конфликты время от времени вспыхивают даже на планетах Федерации. И ни один мир ещё не стал закрытым из-за войны. Лет десять тому назад планета Ганимед была закрыта из-за страшного неизлечимого вируса, который поразил там все белковые формы жизни. Помочь её обитателям было невозможно, потому их и решили изолировать – чтобы не пострадали жители других планет. Иногда я представляла себе несчастных людей и животных, обречённых на медленную смерть и отрезанных от всего мира, и мне становилось не по себе. Многие считали решение Совета Федерации жестоким, но, по крайней мере, из случившегося на Ганимеде никто не делал тайны. Что же произошло на планете Харм? Может, её обитателей тоже поразил какой-то страшный вирус? Может быть, люди там постепенно превращаются в животных?

Я столько об этом думала, что меня стали мучить кошмары. Мне снилось, что мы с мамой бежим по какой-то бесконечной степи, петляя среди выглядывающих из красновато-рыжей травы серых валунов, а за нами гонится звероподобный человек, похожий на льва. Махес... Потом мама почему-то исчезла, и я уже одна пыталась спастись от чудовища. А однажды мне приснилось, что я убегаю от него, прижимая к груди маленького ребёнка. Причём я знаю: если я не спасу его, он тоже превратится в чудовище. Я уже совсем теряю силы, как вдруг рыжая трава превращается в языки пламени, которое быстро разгорается, окружив меня и младенца огненным кольцом.

– Амулет! Амулет! – кричит мне ребёнок.

Он уже почему-то не младенец, а почти мой ровесник. Он срывает с меня кулон-звезду и бросает её в огонь. Пламя становится всё ниже и ниже, как будто уходит в землю, и принимает форму звезды, вписанной в ровный круг. Мы стоим в центре этой пылающей звезды, а за пределами огненного кольца простирается ночь. Я знаю, что мы ещё не спаслись. Чудовище караулит нас во тьме, и мы должны найти выход...

Утром я первым делом достала из шкатулки амулет. Я была уверена, что увижу ехидно оскаленную звериную морду, но внутри золотисто-оранжевой звезды нежно светилась человеческая фигурка.

– Не придавай этому такого значения, детка, – улыбнулась Пианха, когда я рассказала ей свой сон. – Толкование сновидений нынче в моде, но тебе, с твоим воображением, лучше этим не заниматься, а то вообще перестанешь спать.

О планете Харм Пианха знала не больше моей матери. А может, просто не хотела говорить. Она вдруг вспомнила о каких-то срочных делах и, потрепав меня по щеке, посоветовала не пускать в ход кулаки по каждому поводу.

– Эта девочка сказала глупость. Все девчонки говорят глупости. И ты иногда тоже. Не будь такой резкой, Арда, а то у тебя никогда не будет подруг.

Глава 3. Сирина.

В Доме Баст я была единственным ребёнком. При храме жили только незамужние уабы, среди которых имелась лишь одна мать-одиночка – моя мама. Не все низшие жрицы, выходя замуж, увольнялись, но все считали делом чести тут же покинуть примыкающий к питомнику корпус с бесплатными тесными квартирками. Какой смысл выходить за того, кто не может обеспечить тебя нормальным жильём? Наши уабы были девушки практичные. Каждый год то одна, то другая находила себе подходящего парня. Я уже привыкла наблюдать, как устроившие свою личную жизнь жрицы радостно перетаскивают свои пожитки в воздушное или наземное такси, чтобы отправиться в дом жениха. Ну или хотя бы в арендуемую им квартиру. Я также не раз замечала, какие взгляды они при этом бросали на мою мать – если она оказывалась поблизости. Одни счастливицы смотрели на неё с сочувствием, другие – и их было больше – с таким самодовольством и пренебрежением, что у меня возникало желание надавать им пинков. Я знала: матери-одиночке без денег, родни и связей найти мужа очень трудно, а если она при этом чужеземка и мутант – невозможно. Моя мама уже смирилась с тем, что проведёт остаток жизни одинокой, и, похоже, не особенно из-за этого расстраивалась. А я и не хотела, чтобы она выходила замуж. Чем старше я становилась, тем чаще общалась с детьми из ближайшего посёлка. У большинства из них были отцы, и у некоторых такие, что меня даже радовала моя безотцовщина. Если родные отцы порой обращаются с детьми грубо и жестоко, то чего ждать от отчима?

Я иногда играла с мальчишками и девчонками из посёлка (чаще с мальчишками), но друзей среди них так и не завела, а в школе и вовсе отношения не складывались, поэтому мама очень обрадовалась, когда в третьем классе у меня неожиданно появилась подружка.

Сирина Дамьен была старше меня на год – ей уже исполнилось десять. Она отстала от своих одноклассников из-за болезни. Сирина страдала тяжёлой формой хризосомы и периодически проходила длительный курс лечения. Причём оплачивала это лечение принцесса-небет Анхиера. Бастиани всегда активно занимались благотворительностью.

Сирина была маленькая, худая и очень застенчивая. Она почти всегда носила одежду с длинными рукавами. Отвратительные желтоватые коросты чаще всего появлялись у неё на груди, животе и на руках, а иногда даже на лице. Стоит ли говорить, как она от этого страдала. Наша дружба началась с того, что я защитила её от нападок Альмека Парси. Этот смазливый глазастый потомок арабо-иранцев ещё в первом классе завоевал славу любимца всех девчонок нашей школы.

– Представляю, что из него вырастет, – сказала однажды моя мама.