Текст книги "Служители зла"

Автор книги: Светлана Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

– «Нарнию», – попросил Павлик. – Про Аслана.

Она вдруг так остро ощутила его беззащитность: «Господи! Ему ведь нужен Аслан, чтобы было кому защищать малыша во сне!»

– Хорошо, – согласилась она и, достав книгу, начала читать.

Она читала долго, сама увлекшись моментом создания Нарнии странным львом. С трудом сдерживая слезы, потому что поющий при создании Нарнии лев был прекрасен до невыразимости, она дочитала это почти до конца и, лишь уловив мерное дыхание малыша и поняв, что он уже спит, поднялась тихо, стараясь не шуметь, и ушла, легонько прикрыв за собой дверь.

Оказавшись в своей комнате, она снова достала диск с Анни Леннокс. Сейчас ей почему-то ужасно хотелось снова послушать «Sweet dream», и она нажала клавишу «Play».

Забравшись на кровать с ногами, достала «Нарнию» и попыталась углубиться в чтение. Но читать она уже не могла. Веки сами опустились, став свинцовыми от впечатлений сегодняшнего дня.

«Я только немного вздремну, – сказала она, погружаясь в сон все глубже и глубже, – и опять проснусь. Потому что спать мне совсем не хочется…»

* * *

Павлик проснулся уже ночью, когда вернувшиеся родители спали и на небе виднелась белая, как растопленный воск, луна.

Он хотел в туалет.

Вставать ужасно не хотелось, но он был большой мальчик, и ему не хотелось сделать это нечаянно в постели. Поэтому он собрал все свое детское мужество и поднялся. Нащупав ногами меховые тапочки, прошлепал туда и обратно.

Забрался назад под одеяло и, успокоившись и согревшись, уже начал засыпать, как вдруг совершенно четко услышал детский голос.

Ребенок плакал где-то рядом.

Почти рядом с ним.

Он вскочил на кровати. Огляделся.

«Наверное, это у соседей», – решил он, немного успокоившись.

Ему до смерти хотелось добежать до родительской спальни и зарыться там, посередке, между мамой и папой, которые могли защитить его от ночных страхов.

Но он сдержался. Папа скажет, что Павлик уже достаточно взрослый мальчик. Он должен спать один.

Потом…

О боже! А потом он окончательно запретит Павлику смотреть его любимые страшилки. «Вот, – торжествующе скажет папа, – я же говорил, что это ни к чему хорошему привести не может!»

Представив себе такое мрачное будущее, Павлик твердо решил справиться с этим сам, без помощи взрослых. Он окончательно успокоил себя, решив, что ребенок плачет в соседнем доме, и начал засыпать.

Сон пришел почти сразу и был какой-то странный. Там женщина, одетая в черное, шла с ребенком, и на ее лице сияла странная торжествующая улыбка. А за ней бежала другая тетенька, в ночной рубашке, растрепанная, и кричала, что это ее дитя, что она должна отдать ей назад ее дитя, а потом…

Потом все это провалилось куда-то, и Павлик снова открыл глаза.

Расплывчатая фигура стояла перед ним.

Присмотревшись, он узнал ту самую женщину, которая уходила с чужим ребенком. «Какое странное продолжение сна», – подумал он, даже не успев испугаться.

Женщина сделала шаг в его сторону и усмехнулась.

Теперь Павлик увидел, какая она отталкивающе красивая. Все в ней было слишком правильно и слишком совершенно.

– Почему ты не спишь, мой маленький? – ласково проговорила она, не сводя с него жадных глаз, от взгляда которых Павлику стало тошно.

– Я? – Он облизнул пересохшие губы, пытаясь вжаться в стену. – Кто вы такая? Что вы тут делаете?

– Я живу здесь…

Женщина сделала к нему еще один шаг.

– А… как вас зовут?

Она вздрогнула. Отступила к стене. И вдруг ее красота стала отвратительной расплывающейся маской. Она что-то зло зашипела – Павлику стало страшно, ведь он опять сказал что-то не так. Невежливо. Во всяком случае, этой женщине очень не понравилось что-то в его вопросе. Наверное, ее нельзя спрашивать об имени, решил он.

Страх ворвался в его сознание, когда она начала таять в воздухе. Только теперь он вдруг понял, что это – монстр из его страшилок, а может быть, кто-то куда страшнее этих глупеньких монстриков.

Он закричал. Закричал так, как только мог закричать:

– Душка! Помоги!

Где-то рядом хлопнула дверь. Послышались быстрые шаги. Душка стояла на пороге его комнаты, в своей длинной белой рубашке сама напоминая привидение. Однако лицо ее выражало решимость, а в руке сиял медальон, подаренный ей бабушкой.

– Что случилось?

Она подошла к мальчику и, без лишних слов поняв, что он перепуган, присела рядом, прижимая его головенку к своей груди.

– Тебя что-то испугало?

– Да, – признался мальчик и уже начал рассказывать о странной черной женщине, как вдруг почувствовал, что кто-то запрещает ему делиться этим с Душкой, потому что, если Душка узнает, ее убьют, как Мишу, или сделают еще что похуже, поэтому он указал рукой на шкаф и пробормотал: – Там кто-то был…

Душка храбро прошлепала босыми ногами к шкафу и открыла дверцу.

– Никого, глупыш. Зря ты так боялся.

Он кивнул, облизнув пересохшие губы. Душка уже собралась уходить, но, взглянув в его умоляющие перепуганные глаза, передумала и сказала:

– Знаешь что? Мне тоже страшно одной. Поэтому я останусь здесь, ладно?

Он кивнул с видимым облегчением. Она забралась в его кровать и обняла его покрепче.

Через какое-то время он заснул снова. А еще немного погодя и уставшая от мыслей и опасений Душка сдалась на милость сну, попросив его только о милосердии.

– Не посылай мне кошмаров, – попросила она. – Я их терпеть не могу…

За окном тихо завывал ветер. Луна, белая, как блин, висела в небесах. Где-то очень далеко в чаще леса ухнула сова, предсказывая непогоду.

В Старой Пустоши воцарилась тишина.

– И где же мне ее искать-то?

Игорь недоуменно посмотрел на свои пальцы, как если бы его собственная рука решила настолько обнаглеть, что начала болтать без умолку и собиралась сообщить, куда переехала его Рита.

«Конечно, я перед тобой виноват», – думал Игорь, мысленно представляя себе Ритину улыбку, колечки ее темных волос, собранных в пучок на затылке, и стараясь понять, почему же тогда он решил ее оставить? Ведь она была и красивая, и умная, и…

– Ладно, – произнес он вслух, на сей раз обращаясь к огромной луне, смотрящей на него свысока. – Все-таки мне надо узнать, куда мне надлежит отправиться в поисках спасения?

Мимо него прошел невесть откуда явившийся в столь поздний час подросток с огромным сенбернаром. Игорь хотел уже отправить странную парочку домой – в конце концов, время уже позднее, не для лирических прогулок, – но подросток вдруг произнес странную фразу.

Так, обронил мимоходом.

Сначала Игорю послышалось «Спасите душу».

«Спасибо за совет, но я и так решил заняться этим на досуге», – хотел он ответить нахальному мальчишке, идущему вдаль совершенно неподобающей для смертного легкой походкой.

Мальчик приостановился, снова обернулся и опять повторил странную фразу.

Теперь Игорь ее услышал.

Старая Пустошь.

Вот что он сказал, этот странный паренек с собакой, которая смотрит чересчур умными и печальными глазами.

И еще Игорь вспомнил, что сексуально озабоченная девица тоже вещала что-то про Глухую Ветошь.

– Ну что ж, – сообщил луне повеселевший Игорь. – Старая Пустошь так Старая Пустошь. Попробуем там поискать Риту.

Часть вторая
НЕЗВАНЫЕ ГОСТИ

Дитя, боящееся тьмы,

Иль зрелый муж, прозренья

света избегая,

Кто большего достоин

сожаленья?

М. Фрихил

Глава 4

Утро в Старой Пустоши поразило Анну размеренностью и спокойствием.

Она проснулась в полной тишине и даже долгое время не могла сообразить, где находится.

Будильник был единственным напоминанием о прежней жизни. Он трезвонил, пытаясь заставить проснуться весь дом, – весело и настойчиво.

Анна поднялась с кровати, пытаясь найти ногами шлепанцы.

«Мы уже целую неделю в Старой Пустоши, – напомнила она себе. – И хотя многое тут меня удивляет, я начинаю привыкать. Человек ведь привыкает ко всему, не так ли?»

За эту неделю Анна устроилась на работу в местную больницу и сделала первое открытие.

В городе никто особенно не болеет. Несмотря на то что основной процент населения составляют люди старше сорока лет, они на удивление здоровы. Больше всего Анну удивлял цвет их лиц – настолько розовый, что иногда Анне хотелось заставить их хоть немного побледнеть, чтобы местные аборигены стали выглядеть более-менее нормальными.

Если такой ненормально здоровый цвет лица и непременные улыбки, будто приклеенные к лицам намертво, можно было отнести на счет необыкновенного воздуха, чистого и прозрачного, то второе открытие, сделанное Анной, обескуражило ее.

В Старой Пустоши было очень мало детей. А моложе трех лет вообще никого не было. В то же время Анна нередко находила в больнице забытые кем-то погремушки, а однажды ей даже встретились памперсы. Памперсы были почти новенькие, так что подозревать их в принадлежности детям более старшего возраста было глупо.

Третье открытие Анне тоже не понравилось – за всю неделю, пока они здесь были, в Старую Пустошь НИКТО НЕ ПРИЕХАЛ! Более того, никто отсюда и не уезжал. Даже на один день.

Когда же Кирилл попытался намекнуть Ариадне, что им хотелось бы съездить в город, навестить мать, та немного странно улыбнулась и сказала, что всю неделю она очень занята, а кроме нее, никто до автобусной станции подвезти не может. Возможно, в конце следующей недели она что-нибудь придумает…

Вообще Анна находила Ариадну единственным нормальным человеком в Старой Пустоши. Ее сослуживцы напоминали живых манекенов – передвигаясь по больнице, они продолжали хранить на лицах свои непроницаемые улыбки и на Аннины вопросы только вежливо отвечали односложными «да-нет», стараясь избегать более откровенных и полных разговоров. Хотя и Ариадна ей не нравилась, потому что она подозревала, что Кирилл слишком увлечен этой белокурой девицей с внешностью Боттичеллиевой Венеры.

Кирилл не работал, поскольку Ариадна еще не встретилась с его работодателем, но ему почему-то уже выплатили аванс, и теперь они стали окончательно напоминать себе новых русских, у которых количество денег и удобств резко превышает разумную необходимость.

Дети…

Они беспокоили Анну больше всего. Душка начала ходить в школу и, кажется, умудрилась подружиться там с какой-то девочкой, которая, впрочем, Анне совсем не нравилась. Что-то в личике Миры было хищное, лисье, и это придавало ее глазам ускользающее и лживое выражение. Но по крайней мере, можно было порадоваться тому, что Душка не одинока в этом таком чужом месте.

Вот Павлик…

О, как беспокоил Анну Павлик!

Павлик очень изменился, иногда погружаясь в молчаливую задумчивость, и начал бояться спать по ночам один, да и в основном он сидел дома один, пока не придет Душка.

Хорошо, что соседи – пара довольно милых старичков – сами вызвались посидеть с Павликом. Теперь Анна была спокойна за него, хотя ей казалось, что мальчик становится все бледнее и бледнее и пугается малейшего шороха, прижимая к себе любимого медвежонка.

Все это Анна перебирала в уме, стоя в ванной перед зеркалом.

– Но в конце-то концов, я всегда могу отсюда уехать, – повторила она в очередной раз утреннюю «мантру». – Я могу забрать детей и уехать, когда мне станет совсем невмоготу.

Она постаралась улыбнуться. От собственной вымученной гримасы ее чуть было не стошнило.

Впрочем, последнее время ее вообще тошнило от улыбок.

Она переела их, как сладостей.

Анна положила зубную щетку на место, приблизила лицо к зеркалу и прошептала:

– К тому же, моя дорогая, мне почему-то кажется, что никуда вы отсюда не уедете. Никуда и никогда. И ты всю жизнь будешь сидеть в этом «райском местечке», тебя будет тошнить, ты будешь мечтать об отъезде до тех пор, пока… – Она вздохнула и скорчила гримасу. – Пока сама не научишься так же бессмысленно улыбаться!

О, лучше бы она этого не делала!

За ее спиной явно послышался короткий сухой смешок. Как скрип обламываемой ветки…

Дурное предчувствие опять кольнуло сердце. На одно мгновение, как предупреждение, из зеркала снова выглянула женщина с глазами убийцы.

– Нет, – пробормотала Анна. – Этого не будет. Уж с собственной-то Вампиреллой я всегда смогу справиться!

И – почему-то подумала, что она обманывает себя. Ей только кажется, что сможет справиться.

Последнее время ей приходили в голову странные мысли, слишком часто, слишком настойчиво. И почему-то она стала любить странные стихи. Она прятала свой интерес к ним особенно тщательно от детей, но отчего-то, оставшись одна, все чаще и чаще доставала старый черный томик Эдгара По и – начинала читать одно и то же стихотворение.

 
Вот за демонами следом,
Тем путем, что им лишь ведом,
Где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон, —
Я прибрел сюда бесцельно
С некой Фулы запредельной, —
За кругом земель, за хором планет,
Где ни мрак, ни свет и где времени нет.
 

И почему-то ей начинало казаться, что эти стихи – про нее и про Пустошь, и ей становилось стыдно и страшно, особенно когда она думала о детях, как будто их она тоже вовлекла в опасное приключение, и теперь – по воле демонов, следом за которыми они пришли сюда, – им всем угрожает опасность…

Когда она доходила до строфы: «По реке, струящей вдаль / Свой вечный ропот и печаль… / По расселинам и в чащах… / В дебрях, змеями кишащих… / На трясине, где Вампир правит пир», ей становилось страшно, хотелось плакать и вернуться туда, в город, когда-то бывший для нее страшным и постылым местом, и она закрывала книгу, пытаясь справиться с собой и этим страхом, пожирающим душу, – тогда она пробовала вспомнить лицо своего погибшего сына, но у нее ничего, ничего не получалось. И чем дальше, тем реже и труднее вспоминался ее Миша. Как будто между их душами кто-то возводил преграду из тумана, в котором она уже почти не могла различить черт его лица…

Ей все чаще хотелось, чтобы Кирилл сказал ей: «Ну, ты убедилась в том, что эта Пустошь не самое лучшее место на земле, и, может быть, вернемся домой?» – и она бы обрадованно согласилась, назвала бы себя идиоткой и призналась бы, что отчаянно скучает по дому, городу, площадке, которую можно увидеть из окна, и даже по Ведьме, но Кирилл никогда не скажет ей этого.

Ему здесь нравится.

Он никогда этого не скажет, а она, Анна, никогда не наберется сил признаться, что благодаря ей, ее желанию убежать от воспоминаний и собственной боли, за демонами следом,они оказались в западне.

Ни-ког-да…

* * *

Душка открыла глаза и улыбнулась.

Ночью ей снилась бабушка. Они вместе «шалили» – так у бабушки называлось распитие кофе с вкусными чипсами.

Душка очень хорошо запомнила сон, потому что он был ХОРОШИМ. Обычно-то сны были плохие, какие-то мрачные, где Душка всю дорогу блуждала по темным переулкам, пытаясь найти выход. Душка старалась быстренько забыть их, чтобы не испортить себе настроение. Настроение Душка почитала самым важным составляющим своей жизни на этот день – с хорошим можно преодолеть любую трудность, а плохое помешает тебе перепрыгнуть через самый маленький ручей, рождая в фантазии целое море горя. Поэтому за настроением надлежало следить.

Встав с постели, она поежилась – слишком велик был контраст теплого одеяла и прохладного воздуха.

Взглянув в окно, Душка увидела, что снег уже осмелел и покрыл все пространство дворика. Деревья стояли заснеженные, покрытые инеем, как на рождественских открытках, которые раньше посылала им бабушка.

– Как красиво! – выдохнула Душка и, переполненная восторгом, бросилась в соседнюю комнату с криком: – Павлик! Взгляни же!

Влетев в его комнату, она остановилась.

Мальчик лежал на кровати, уставившись в потолок с таким безнадежным и горьким выражением глаз, что Душкино сердечко упало. Все праздничное настроение, подаренное ей чьей-то доброй рукой, разом испарилось.

– Павлик, – позвала она братишку, тихо присаживаясь на край кровати.

Казалось, он ее не слышит, погруженный в собственные мысли. Последнее время он напоминал Душке маленького старичка, – таким печальным казался его вид.

– Эй. – Она осторожно дотронулась до его руки, удивившись тому, что Павликова ладошка такая ХОЛОДНАЯ и почти безжизненная.

Он очнулся и посмотрел на нее. Душке совсем не понравился его взгляд.

– Что с тобой, малыш?

– Ничего, – пожал он плечами, равнодушно переводя глаза с Душкиного лица на стену. – Все нормально.

Его голос был тусклым.

– Там снег, – сообщила Душка. – Кажется, мы сможем играть в снежки уже совсем скоро. Может быть, уже сегодня!

Он кивнул и вежливо ответил:

– Хорошо. Будем играть в снежки…

«Ну, это уж ни в какие рамки не лезет», – подумала Душка, чувствуя, как в душе появляется и растет ком глухого раздражения этаким равнодушием.

– Тебе это не нравится? – спросила она злым голосом.

Он вздрогнул, поймав эту неизвестно откуда появившуюся злость.

Испуганно поднял на нее глаза. Его губы теперь дрожали, а по щеке медленно сползла слезинка.

Душка не на шутку перепугалась. «Какая же я дура», – подумала она, прикусив губу. Сейчас ей было так стыдно и больно, потому что малыш плакал из-за нее. Это она, Душка, перепугала его. Это она, несдержанная дуреха, осмелилась наорать на него, причинить ему боль, напугала – какая же она мерзкая! Ведь она же обещала быть ему защитой, а вместо этого…

– Что с тобой, малыш?

Ее рука потянулась к его кудрявой головке. Он съежился, с ужасом глядя на Душкину руку, как будто она напоминала ему что-то ужасное, но – что?

С удивлением Душка посмотрела на собственную руку и почти испугалась.

Нет, это какой-то дикий бред!

– Не надо… Пожалуйста, не надо! – прошептал малыш, отодвигаясь к стене. – Я больше не буду просыпаться не вовремя! Не наказывай меня!

Душка поняла, что напомнила ее рука.

Змею.

Но ведь она учила мальчика никогда не бояться змей! Почему же сейчас он так кричал? Тем более что…

– Павлик, – ласково сказала она. – Это же я, Душка. А это – всего лишь моя рука. Ты чего-то боишься?

Он все еще дрожал, смотря на нее расширившимися глазами, в которых, казалось, сейчас существовали только белки.

– Нет, – выдавил он из себя. – Бояться нехорошо. Ты говорила мне, что страх – самая большая гадость на свете. Хуже смерти, да?

– Вот видишь, ты и сам это понимаешь. Теперь ты узнал меня?

– Да.

Он улыбнулся.

«Слава богу, – подумала Душка, пытаясь заставить себя почувствовать облегчение, внушить себе, что с малышом все в порядке. Но тревога отчего-то никуда не собиралась уходить, будто незваный гость расположившись в сердце, как в любимом хозяйском кресле. – Надо что-то придумать. Может быть, стоит просто отпроситься из школы пораньше, забрать его и провести с ним немного времени? Поиграть, почитать книжки. Мы ведь такие все занятые, а мальчик одинок и страдает от этого одиночества».

То, что она придумала, ей понравилось.

– Давай я сегодня никуда не пойду, – предложила она. – Скажу маме, что у меня разболелся зуб и я никак уж не могу идти в школу. Или нет – лучше голова. А то с зубом она отправит меня к дантисту.

Он обрадовался даже больше, чем она ожидала. Подпрыгнул на кровати и радостно посмотрел на нее:

– Это правда?

– Конечно, – кивнула Душка. – Я и сама не хочу в эту дурацкую школу. Сейчас справлюсь с технической стороной вопроса, и мы начнем думать, чем бы нам заняться сегодня.

Потрепав его по голове, она отправилась к матери, осуществлять «техническую сторону».

* * *

– Хорошо, – неожиданно быстро согласилась мать. – Раз у тебя болит голова и ты остаешься дома, мы можем не беспокоить сегодня старичков Амировых, да? Павлушка останется с тобой.

Душка кивнула с чересчур поспешной готовностью. Анна поняла, что у девочки с головой все в порядке. Не болит у нее голова, и она просто хочет остаться. Причем остаться именно из-за Павлика. Значит, и она тревожится за него, так же как и Анна?

Надо будет выяснить это.

Она уже собралась спросить об этом, вызвав Душку на откровенный разговор, но в это время послышались шаги, и на кухне появился заспанный и небритый Кирилл.

Буркнув «доброе утро», он полез в холодильник и достал оттуда банку с пивом.

– Мы с тобой потом поговорим.

Анна выпроводила девочку с кухни и остановилась перед Кириллом, который не обращал на ее свирепый взгляд никакого внимания, продолжая поглощать пиво.

– Прелестно, – первой не выдержала Анна этой паузы. – Ты пьешь с утра, как заправский алкоголик?

Кирилл ничего не ответил, неопределенно пожав плечами.

– Если уж ты сидишь дома и не ходишь на работу, почему мы периодически отправляем Павлика к соседям? Сиди уж тогда с ребенком, – продолжала Анна.

– Им нравится сидеть с ним, – пробурчал Кирилл. – Они утверждают, что Павлик возвращает им молодость.

– А мне плевать! Малыш совсем растерялся в этом новом месте, а мы ему не спешим помочь, спихивая на руки двух неизвестных стариков!

– Почему неизвестных? Они же наши соседи… Кстати, ты всю жизнь мечтала о таких. Кто в городе плакался, что тебе надоели беспокойные молодые панки, живущие на нашей площадке? Кто кричал, что ты отдала бы полжизни за пару мирных стариков?

Анна поперхнулась обидой. Лучше бы он не напоминал ей о городе.

– Сейчас я бы полжизни отдала за то, чтобы вернуться, – пробормотала она. – По крайней мере, оставшуюся половину я бы прожила спокойно.

– Тебя сюда никто не тащил, – заметил Кирилл. – Это ты настаивала на нашем переезде…

За окном просигналила машина.

– Ну вот. Мне некогда.

Кирилл поднялся.

– А ты говоришь, я бездельничаю. За мной приехали.

Он накинул на плечи джинсовую куртку.

– Пока. – Махнув рукой, он скрылся за дверью.

«Раньше он всегда целовал меня на прощание», – подумала Анна, провожая его взглядом. И с удивлением отметила, что эта мысль была абсолютно лишена эмоциональной окраски. Ей было все равно.

Просто – констатация факта. Не более того. Раньше ей было бы больно. Теперь – никаких чувств, одно равнодушие, все больше и больше заполняющее душу. «Или то место, где она когда-то была», – усмехнулась Анна.

Она остановилась у кухонного окна, выходящего во двор, и опять же совершенно равнодушно отметила, что Кирилл сел в красный джип.

Тонированные стекла скрывали от Анниных глаз происходящее в машине, но Анна и так знала, что сейчас сделал Кирилл.

Поцеловал ту, что сидела на водительском сиденье. Ариадну.

И что самое страшное, Анну это нисколько не волновало!

Она просто вздохнула, дотронувшись до стекла.

«Если бы я была другой, я бы сказала, что Старая Пустошь просто разрушает нас, – грустно подумала она вслед отъехавшему джипу. – Она вытягивает все хорошее, все, что нам таковым казалось. Теперь…»

Она не досказала фразу, инстинктивно прячась от нее. Но мозг договорил за нее: «То, что нам таковым казалось. Здесь просто иная система ценностей».

* * *

За несколько километров от Старой Пустоши в однокомнатной квартире старого многоквартирного дома в этот же самый час проснулся Игорь.

Всю ночь его мучили кошмары – снилось черт знает что, и это непонятное и смутное напрямую было связано с Ритой.

Еще неделю назад все казалось ему простым и ясным – сейчас Игорь сядет в автобус, доедет до места, именуемого Старой Пустошью, и потом, найдя там Риту, убедит ее вернуться.

Каждый день, который он посвящал обдумыванию правильности своего грядущего поступка, сам этот поступок отодвигал все дальше и дальше.

К концу подобных размышлений Игорь приходил к выводу, что ничего уже в его жизни исправить нельзя, поэтому не стоит на заведомый провал тратить свои силы. Уж лучше все-таки попробовать найти выход в городе.

Каждый вечер заканчивался одним и тем же – Игорь выходил на улицу купить сигарет, встречал старых знакомых, и они пили снова. Потом, уже утром, Игорь находил у себя в кровати обнаженную девицу, пахнущую дешевыми духами, а под столом батарею бутылок. Жизнь, естественно, тут же приобретала зловеще-безнадежный синеватый оттенок, и Игорь хватался за голову. Он возносил Богу покаянную молитву, но приходил вечер, и все начиналось сначала.

Как будто сама жизнь заставляла его согласиться на решительный шаг в сторону Пустоши.

Сегодняшнее утро, к счастью, оказалось свободным от ненужных Игорю находок, и он спокойно налил себе кофе, глядя в окно, где снег уже собирался занять свое главное в зиме место и небо было серым, унылым, безжалостно нависшим над Игоревой головой в явном стремлении немедленно обрушиться на него.

Тоскливо мерцал в углу огонек непонятно как сохранившейся от прежней жизни лампады. Лик Божий сегодня показался Игорю особенно печальным.

– Так Ты считаешь, что мне необходимо тащиться в эту самую Глушь?

Бог, как всегда, промолчал, явно ожидая, что Игорь сам поймет, чего Он хочет от него.

Игорь подумал и решил, что, если уж в этой жизни так туго с яркими впечатлениями, надо все-таки съездить.

– Если она меня выгонит, я хотя бы развеюсь.

Он сказал это в пустоту, непонятно кому – скорее всего, самому себе.

– Знаешь ли, как мы решим? – задумчиво обратился он к Богу. – Если я сейчас найду денег на билет, я поеду в эту Твою Срань. А если нет – уж не обессудь. Ничего не выйдет. Такова, значит, наша с Тобой судьба…

В почти пустой пачке чудом осталась одна сигарета.

– Вот и первая удача, – обрадовался Игорь, вытряхивая несчастную отшельницу из пачки, – может, не последняя?

Он закурил. Поднялся.

Если в этом доме были бы деньги, то они могли сохраниться только в одном месте.

Он подошел к платяному шкафу.

Распахнул дверцу. Висящая там теплая куртка напомнила о Рите.

– Твоя куртка похожа на альпинистскую…

– А она такая и есть. Я ж многогранная личность, как тебе должно быть известно…»

Он усмехнулся воспоминаниям. Какие-то вы стали ненормально розовые, подумал он. Не знаешь, чего хочется больше – блевать или плакать от умиления.

Кстати, куртка, судя по смене климатических условий, нам понадобится, решил он.

Он достал ее из шкафа.

В кармане что-то было. Сунув туда руку, он опешил.

Нет, он рассчитывал найти там десятку-другую.

Но сейчас в его руке лежала «пятихатка». Откуда она там взялась?

Он ошарашенно посмотрел на икону.

– Иногда я совершенно не могу Тебя понять, – пробормотал он.

И вздрогнул.

Ему показалось, что губы Господа тронула едва заметная улыбка.

– Да, наверное, и не стоит пытаться, – пробормотал он, всматриваясь в лик. – Только голову сломаешь. Лучше уж действовать не задумываясь… Подчиняясь Твоей воле. Как ангелы-хранители идут постоянно за нами, так и мы должны идти кому-то на помощь. Но – Ты уверен, что я смогу ей помочь, Рите? И что ей действительно нужна моя помощь?

Он, конечно, не дождался ответа. Махнул рукой и, едва усмехнувшись, проворчал:

– Ну ладно, ладно… Я уже иду. Надо так надо… Не Рите, так еще кому-нибудь пригожусь!

* * *

Полумрак комнаты расслаблял Кирилла не хуже Ариадны, которая сейчас лежала рядом, обнаженная, блаженно вытянувшись на атласных простынях.

Он провел пальцем по ее идеальной спине.

Она мурлыкнула, как кошка, и перевернулась. Теперь смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых, придавая им странное и немного пугающее выражение, отражалось пламя свечей.

– Ты обещала мне, что на этой неделе я выйду на работу, – сказал Кирилл.

Она усмехнулась, причем Кирилл был готов поклясться, что при этом она подумала: «Ты уже на работе. Я ведь плачу тебе, не так ли?»

Мысль эта обидела его несказанно. Он почти поднялся, но Ариадна мягко опустила его назад.

– Не стоит подслушивать чужие мысли, – усмехнулась она опять.

– Не стоит думать подобные глупости, – проворчал Кирилл.

– Я перестала тебя устраивать?

– Нет. Наоборот. Если бы не…

Он не договорил. Вспоминать в такие минуты о Душке – какая низость!

Краска прилила к щекам.

– Если бы не твоя дочь, – закончила за него Ариадна. – Прелестная девочка с рыжими кудряшками. А сынишку ты не любишь?

«Люблю», – хотелось сказать ему, но он с удивлением и ужасом почувствовал, что теперь, после Ариадниных слов, он почти перестал любить Павлика. Как будто она внушила ему это.

Он поднял на нее глаза.

Она насмешливо улыбалась, глаза ее были холодными.

– Ладно, мне скучно без музыки.

Она легко поднялась и включила магнитофон.

Кирилл был готов поклясться, что знает эту музыку. Но раньше это пела женщина. Что-то про «сладкие грезы».

А теперь…

Приглушенный и хриплый голос пародировал эту песню, превращая немного печальную, но красивую мелодию в зловещую. Как будто злой волей своей певец решил превратить свет в тень.

Он недоуменно взглянул на Ариадну – неужели ЭТО может ей нравиться?

Она блаженствовала. Ее прекрасное тело двигалось в кошачьей пластике танца, отвечая музыке с такой страстью, с какой она только что отдавалась ему.

Присмотревшись, Кирилл понял, что он ошибся.

Нет, не кошачьей была ее пластика. Кошки двигаются грациозно, но им не хватает того странного, загадочного и молчаливого в движениях, что присуще совсем другой пластике.

Змеиной.

Кирилл почувствовал рядом с самым сердцем холодное и липкое прикосновение страха. Сейчас ему хотелось снова оказаться в уюте своей квартиры. В НОРМАЛЬНОМ уюте.

Но ее руки уже легли ему на плечи. Ее глаза таинственно мерцали прямо перед его лицом. И довод плоти, что был сильнее других доводов, поверг в прах все мысли, подчиняя себе всего Кирилла.

* * *

Павлик носился по квартире, совершенно забыв о прежних дурных настроениях.

– Я – Бэтмен! – кричал он, немного запыхавшись от игр.

Душка, изображающая, естественно, Женщину-кошку, носилась вместе с ним, словно забыв, что она уже большая девочка.

Сейчас все тревоги и опасения, казалось, растаяли в воздухе.

Пролетая мимо кровати, юный «Бэтмен» нечаянно зацепился ногой за покрывало и упал, таща за собой на пол ворох постели.

Душка упала рядом, и они теперь барахтались в этой куче, смеясь и визжа от восторга.

– А-вария! – кричал, задыхаясь от смеха, Павлик. – У нас случилась авария!

– Надо выбираться, – сказала Душка. – Негоже нам с тобой тут застрять, когда столько народу нуждается в нашей бесценной помощи… Преступные элементы разгуливают по городам, множатся повсюду, как грибы после дождя, а мы валяемся среди этих простынок!

Павлик попытался встать, но снова свалился с таким серьезным выражением лица, что Душка не сдержалась от нового приступа хохота.

В это время в дверь позвонили.

– Кто бы это мог быть? – спросила Душка и пошла открывать.

Павлик стоял за ее спиной, когда она отодвинула задвижку и распахнула дверь.

На пороге стояли те самые «божьи одуванчики», которые регулярно забирали к себе Павлика после школы.

Они улыбались и покачивали седыми головками, что делало их еще более похожими на одуванчики, вот-вот готовые облететь от порыва ветра. Душка не сдержалась и фыркнула.

– Здравствуй, детка, – проговорила старушка. – А где наш маленький дружок?

– А я заболела, – радостно сообщила Душка, нимало не стараясь выглядеть больной. – И Павлика оставили со мной.

– Какая жалость! – Старуха прицокнула языком. – Мы так без него скучаем, так скучаем… И когда же ты собираешься выздороветь?

В глазах старухи не было никакого выражения. Душка вдруг почувствовала непреодолимое желание показать ей язык. Или сообщить, что она НИКОГДА не выздоровеет. Но она знала, что ее детское хамство никаких эмоций не вызовет. Они будут все так же покачивать головами, как китайские болванчики, и смотреть на нее бессмысленно-приветливыми глазами.