Текст книги "Служители зла"

Автор книги: Светлана Полякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Что? – возмутилась Анна. – Выкинуть это? Лучше бы отдала их в музей или продала на аукционе! Ты же не хочешь убедить меня в том, что они ничего не стоят?

– Стоят, – мрачно усмехнулся Кирилл. – О, ты даже представить себе не можешь, сколько они стоят! Но мама никому их не продаст. Скорее уничтожит.

– Почему это?

– Потому что, по ее словам, продав эти статуэтки, она рискует продать душу!

Он поставил эбонитовую фигурку назад, тщательно перевернув ее лицом к стене.

– Зачем? – Анна возмутилась. – Это ведь совершенно неподражаемая вещица! Почему вы ставите их лицом к стене?

– Мама говорит, так ей спокойнее жить в их обществе.

– И ты веришь во всю эту мистическую чушь?

Он еле заметно передернул плечом. Потом тихо сказал:

– Не знаю. Я не могу верить или не верить в то, о чем не имею никакого представления. Но если маме так больше нравится, это ее право. Может быть, так ей легче переносить тяготы жизни и сопротивляться им.

Сказав так, он перевернул к стене и женщину, и толстяка. Анна готова была поклясться, что фигурки в тот момент тихо простонали.

Она зажмурилась. Последнее время, мадам, вы стали чересчур чувствительны. Вам надо заняться нервишками: немного пошаливают.

Она знала, что все встанет на свои места, как только они переедут в Старую Пустошь. И снова дотронулась до конверта – вестника новой жизни. Спокойной и размеренной, где не будет места этим глупостям.

Спокойной и размеренной, как мерное тиканье часов на стене.

* * *

Только оказавшись в комнате, она поняла: что-то тут было не так. Взглянув на икону, она сразу заметила обеспокоенные глаза – о, как часто они менялись!

«Кто тут был? Опять он?»

По взгляду она поняла – да. Он.

«Вот дерьмо! – сплюнула в сердцах старуха.

– Теперь любимая его игра – запугивание маленьких детей! Что-то ты мелочиться стал, силенок маловато?»

Дети сейчас успокоились и явно забыли о происшествии. Павлик сразу же завладел ее коленями – она с трудом сдержалась от вскрика боли, когда он плюхнулся на них, но лишь рассмеялась, прижав его к себе. Он что-то рассказывал ей, делясь планами на будущее, но бабушка куда больше была озадачена странным молчанием Душки, которая вдруг опять погрузилась в себя, задумчиво поглядывая в сторону окна.

«Пора с ней поговорить», – решила старуха.

– Павлик, – попросила она. – Давай-ка ты спустишься к маме и папе и попросишь их организовать нам сюда чайку с пирожными.

Он тут же вскочил, просияв, – ему доверили взрослое поручение!

– Сейчас, – выпалил мальчик, вылетая за дверь.

Некоторое время она не решалась на разговор. Но Душка странно взглянула на нее и спросила:

– Ну? Ты ведь собиралась поговорить со мной?

Едва заметная улыбка коснулась ее губ. Она прекрасно видела бабушкину растерянность.

«Да, я уже умею ПРОНИКАТЬ».

Она не произнесла это вслух. Но направила мысль именно так, как учила ее бабушка – немного собравшись, сосредоточенно и одновременно рассеянно. В самый центр сознания.

Бабушка теперь успокоилась и смотрела на нее уже так же – рассеянно и одновременно серьезно, немного в глубь Душки.

– Значит, ты должна испытывать ответственность. Если Господь наделил тебя каким-то даром, уж поверь мне, Он сделал это не зря. Значит, ты в чем-то слабее остальных. У Господа ничего не бывает просто так, тебе следует это запомнить. Как и у его вечного апологета. Впрочем, говорить о нем мы пока не станем – когда ему захочется явиться, он прежде всего постарается парализовать твою волю и вселить в тебя страх. Запомни, девочка, он питается твоим страхом.

– Почему ты все это мне говоришь? Мы подвергаемся опасности?

Она пожала плечами, встретив напряженный взгляд Душкиных распахнутых глаз.

– Милая, если бы я все знала… Стала бы я в тебе, одиннадцатилетней девчонке, будить эту стихию? Есть у меня какое-то непонятное, необъяснимое недоверие к будущему, но это совсем не предчувствие. Просто недоверие. Мне не нравится этот городок, которого нет на карте. Я привыкла не верить чересчур сладким обещаниям – так уж сложилась моя жизнь, что в ответ на обещание светлого будущего в моей крови появляется много адреналина и я чувствую озноб. Может быть, эта ваша Пустошь просто поселок, недавно построенный… Может быть, там действительно просто добрые люди, старающиеся облегчить жизнь своим несчастным братьям и сестрам. Но тогда отчего вдруг рождается фантазия назвать новый городок таким именем? Почему рядом с Пустошью надо поставить прилагательное «старая»?

– Просто так называлось это место раньше.

Душка сама не верила в это объяснение. Оно слишком уж было логичным, а иногда она сталкивалась с тем, что за кажущейся логикой кроется полная алогичность.

– Предположим, так и есть… Но я все-таки хочу попросить тебя об одном. Постоянно говори со мной. Ты знаешь, как это делать. Просто не бойся быть неуслышанной. Особенно тогда, когда почувствуешь нечто странное и страшное…

– Как то, что мы испытали в этой комнате?

– Я не знаю, что с вами случилось здесь.

– Какой-то непонятный страх. Мне показалось, что в комнате, кроме нас, кто-то есть и он совсем не такой добрый, каким хочет казаться.

Бабушка вздрогнула и дотронулась до Душкиной руки:

– Подожди. Он… Это существо здесь было?

Душка кивнула.

Старая женщина откинулась на спинку кресла и морщинистыми пальцами, похожими на лапки ящерицы, достала из пачки «Беломор». Затянувшись, посмотрела в угол, туда, где мерцала, освещая икону, лампада.

– Так… – протянула она. – Выходит, он так обнаглел, что забрался в мою квартиру.

– Так что мне делать?

– Самый лучший рецепт – не обращай внимания, как на комаров. Ты знаешь, что они есть. Они кусаются. Но ты только отмахиваешься, смирившись с их существованием. Если уж им все-таки удалось посеять в твоей душе страх, молись. Впрочем, сейчас я дам тебе одну вещь. Она поможет тебе перебороть страх.

Она поднялась с кресла, немного скривившись от боли, и прошла в глубь комнаты, к книжному шкафу.

Порывшись в ящиках, достала оттуда маленький предмет и, мягко приложившись к нему губами, протянула его Душке.

Медальон был старинный, и Душка увидела изображение юноши, почти мальчика, с двумя крыльями за спиной и серебряным копьем, зажатым в руке. Взгляд его показался Душке немного озабоченным, как будто мальчик стоял на страже и охранял ее, Душку, от черного и злого.

И еще – он был похож на ее погибшего брата! Так похож, что Душка почти поверила в то, что это он и есть, только он другой, такой, каким, может быть, Мишка стал сейчас, перешагнув через порог жизни и смерти.

– Надень его, – сказала бабушка. – Думаю, он сможет сохранить тебя и прийти на помощь.

– Кто это?

– Его историю я расскажу тебе потом. Как-нибудь. Но зовут его Михаил. Видишь, его зовут как нашего Мишу! Можешь просить его о помощи так же смело, как самого Господа.

«Ми-ха-ил»… Теплая волна нежности коснулась Душкиного сердца.

Душка прижала медальончик к губам.

За дверью послышались быстрые шаги, потом в дверь постучали.

– Даша? Вы просили чаю, но мы решили, что вам лучше спуститься!

Дверь открылась, на пороге возникла Анна.

– Сейчас, – сказала бабушка. – Мы сейчас спустимся.

И, услышав ее голос после долгого разговора ВНУТРИ, Душка удивилась – ее внешний голос резко отличался от внутреннего. Он был старческим, хрипловатым, в то время как внутренний звучал примерно так же, как у очень юного существа, со множеством обертонов, рассыпающихся, как колокольчики.

Анна немного подождала их, и они стали спускаться по лестнице.

Уже на последней ступеньке Душка обернулась и увидела, вернее, почувствовала приступ острой, почти невыносимой боли. Она попыталась освободить бабушку от этого, но услышала внутри себя ее строгий голос: «А вот этого, детка, делать не надо. Каждый должен перенести свою личную порцию боли. Постарайся понять это и принять».

Душка едва заметно кивнула. Нет, она не могла еще понять очень многих вещей, но уже знала – бабушке доверять можно и нужно.

И хотя ей ужасно хотелось помочь, она быстро спустилась с последней ступеньки и зажмурилась от яркого электрического света гостиной.

Сначала свет ослепил ее – резкий переход от полумрака к яркости заставил зажмуриться.

Потом, когда она привыкла, Душка почувствовала странное, теплое умиротворение.

Стол, украшенный великолепным тортом. Маленькие чашечки из мейсенского фарфора предсказывали, что сегодня детям будет дозволено выпить кофе. Три узкогорлых фужера были приготовлены для шампанского.

Душка опять закрыла глаза, втягивая аромат этого спокойствия, пахнущий уютом, ванилью и теплом.

«Кто знает, когда это снова случится?»

Мысль придала происходящему привкус легкой горечи.

Последний вечер. Они, возможно, проводят свой последний вечер с бабушкой. Теперь, после того как девочка столкнулась с несправедливостью случайности, она нередко ловила себя на том, что каждое маленькое счастьице, выданное ей Богом, может оказаться последним в его Санта-Клаусовом мешочке. Запросто может оказаться только последним подарком. Она сжала руку бабушки, остановившейся за ее спиной. Та тяжело дышала, пытаясь преодолеть боль и усталость.

«Не думай об этом», – приказала себе Душка, прогоняя навязчивую мысль о том, что за бабушкиными плечами уже хорошо просматривается холодная улыбка Вечности.

Думай о золотистой жидкости с пузырьками, которую совсем скоро разольют по изящным бокалам. Думай о тихой беседе и смехе, думай о грядущем Рождестве, о колокольчиках, о новой толстой книге, которую тебе подарят. О ванильных пирожных, о статуэтках, расставленных бабушкой так, будто она поставила все их в угол за плохое поведение. О маленьких, но таких светлых маячках радости.

Но только не надо вспоминать то, что ты все равно пока еще не можешь ни принять, ни осознать.

«…рассудок изнемогает, засыпает, сон разума рождает чудовищ, а чудовища пытаются усыпить остатки разума, ибо так они получат полную власть над тобой…»

И – если ты еще не готова сопротивляться им, лучше не думать…

 
…Вот за демонами следом,
тем путем, что им лишь ведом,
где, воссев на черный трон,
Идол Ночь вершит закон…
 

Не думай о том, к чему ты просто не готова!

Вечер за тихими разговорами пролетел незаметно. «Как все приятное, – подумал с некоторой долей горечи Кирилл. – Как сама жизнь…»

Даже Анна все время была притихшей, спокойной, предпочитая на сей раз обходиться без привычного сарказма.

Она просто сидела, слушала, иногда подавая вежливые реплики, но теперь все было позади. Они вышли из дома, глотая первый морозный воздух. Начинался ноябрь, и в воздухе уже понемногу пахло зимой. Еще не выпал снег, но первые снежинки уже неорганизованно кружились над землей, как бы решая, не пора ли им покрыть ее белым полотном.

– Вы уже осмотрели новый дом?

Голос матери прозвучал издалека. Кирилл был слишком занят странным зрелищем снега, пытающегося закрыть еще не увядшие цветы.

В этой картине было нечто мрачное, отталкивающее и одновременное притягивающее.

– Нет. Но они прислали нам его фотографию. Действительно симпатичный дом.

Он не добавил «слишком», боясь, что его опасения передадутся всем, а это может вызвать Аннино раздражение. Хотя дом ему не понравился. Именно этой чрезмерной пасторальностью.

– Мне он понравился, – добавил он вместо этого, наблюдая за неуклюжими попытками Павлика собрать из упавшего снега комочек, – снег таял в его руках, еще не приготовившись к детским играм. Он пока был только гостем и раздумывал, стоит ли ему оставаться в этом месте.

«Совсем как мы», – подумал Кирилл.

– Если не хочешь ехать, то почему?

– Из-за Ани, – ответил Кирилл. Он уже устал повторять это.

– А мне все-таки кажется, что ты и сам не прочь удрать отсюда…

– Мама, ты прекрасно знаешь, что это не так!

Где-то в отдалении залаяла собака. В ее подвываниях Кириллу померещилась зловещая нотка. Впрочем…

«Это потому, что, когда лает собака, я вспоминаю об Аранте. И мне кажется, что она предупреждает меня».

– И потом, я непременно найду там работу! В конце концов, я же могу работать где угодно!

– Да, – кивнула она. – Можешь. Например, дворником. Но ведь ты – прежде всего талантливый режиссер!

– Могу побыть и талантливым дворником, – буркнул он. – Так что давай не будем. Раз уж я не смог уберечь своего сына, я постараюсь уберечь жену и остальных детей.

– Вы могли бы жить у меня, – неожиданно робко произнесла она.

– Может быть, мы еще вернемся к этому разговору, – проговорил Кирилл. Ему сейчас не хотелось огорчать мать, отнимая у нее последнюю надежду.

– Я бы очень хотела в это верить, – печально призналась она.

Они сели в машину. Снег, окружая фонарь, делал его немного праздничным и загадочным.

– Пока, бабушка! – проговорил Павлик.

– До свидания, – задумчиво сказала Душка.

Она стояла сейчас напротив них, уезжающих в неизвестность, и пыталась сказать Душке что-то важное. Но никак не могла сформулировать мысль – одни ощущения! Смутные, вязкие, опасливые… Одни предчувствия. « Только искры одни переполнили бездну неба… Пламенеющий ад – нет для грешных другой дороги. Как это вымолвить страшно!»

На какой-то миг она поймала взгляд девочки и поняла. Душка поймала ее ощущения. Она точно так же не может найти слова, но это не важно.

Они поняли друг друга. Девочка была из их породы. «Значит, она сможет стоять противу всех. Она сможет сопротивляться, и со временем она научится молиться…» От этого открытия старой женщине стало немного легче. Она улыбнулась, взмахнула рукой, и девочка ответила ей точно такой же улыбкой и точно таким же взмахом руки.

Как два крыла…

* * *

Мягко подкатив к высокому зданию, машина остановилась. Человек в сером пальто вышел, хлопнув дверцей. Никто не мог бы определить его точного возраста – с одной стороны, он напоминал сухую жердь, с другой – его выправка говорила о долгой принадлежности к военным и делала его похожим на молодой побег дуба.

Кожа лица была гладкой, как у юноши, и только две складки у рта говорили о том, что он пережил достаточно и знал то, что, возможно, было глубоко скрыто от других.

Ненадолго задержавшись у крыльца, чтобы найти ключи, он открыл дверь и вошел внутрь.

В глубине комнаты сверкал огонь камина. Его ждали.

– Здравствуй…

Он вздрогнул. Этот голос он давно уже не вспоминал, пытаясь уйти от него, как нередко мы пытаемся убежать от дурных воспоминаний или предчувствия беды.

Устало опустились руки. Сверкнул в воздухе перстень, на котором изображение змеи от движения руки, казалось, задвигалось само.

Сидящий в кресле человек поднялся.

Он встретил спокойный и насмешливый взгляд серых глаз, пытаясь спрятать страх.

– Здравствуй, – ответил он. – Прости, но я с холода. Ты не откажешься от кофе?

Он пытался придать встрече будничности, но душа его уже где-то в глубине стала метаться подобием птицы, тогда как поверхность оставалась спокойной.

– Нет.

Голос был глухим и бесстрастным. Ответ был таким же.

– Так хочешь или нет?

Где-то далеко раздавались голоса завсегдатаев бара. Они не обманывали его, оставаясь только частью всеобщего покоя, все больше и больше напоминавшего ему смерть.

Кстати, о смерти.

Он взглянул в глаза своего гостя:

– Что-то произошло?

– Нет.

Такое же непонятное «нет»…

– Так я не понял…

Он не смог договорить.

Рука с перстнем взметнулась. На одно мгновение ему показалось, что сзади его шею охватило кольцо плотного змеиного тела. По коже пробежала едва уловимая дрожь.

Он попытался вырваться, но кольцо все сжималось, заставляя его тело все больше вздрагивать, рот открывался все шире, а глаза были готовы выскочить из орбит.

Темнота наступила сразу за болью. Обмякшее тело осело на пол.

Гость подошел к нему и перевернул носком черного ботинка. Теперь безжизненные глаза смотрели в потолок, пытаясь сохранить память о нем как о последнем, что довелось увидеть в этой жизни.

«Ты сделал это потому, что боялся меня?» – спрашивали эти глаза.

Человек помолчал, задумчиво рассматривая свою жертву, и холодно ответил этим глазам:

– Нет.

С этими словами он спокойно вышел из дома в ночь, где первые снежинки кружились над землей, делая вид, что ничего не заметили.

Анна поцеловала Павлика, уже засыпающего – такого теплого и мягкого. Он прижимал к груди своего плюшевого медвежонка, и, когда она подоткнула одеяло и медвежонок немного отодвинулся, покорный ее движениям, малыш вздрогнул, приоткрыл глаза и прижал его к себе теснее.

Анна улыбнулась.

Сегодня она окончательно поняла, что все и в самом деле у них будет хорошо.

В ее кармане хранилось новое письмо. То, которое она только что достала из ящика. Сейчас она уложит детей и прочтет его. Больше всего сейчас она боялась отказа. И втайне надеялась на него – такая резкая перемена в жизни сейчас немного пугала ее.

Душка еще не спала. Быстро спрятав книгу под подушку, она выключила ночник.

– Я все видела, – строго произнесла Анна. И, потянувшись, достала из-под подушки очередной опус Стивена Кинга. На сей раз перед ней был «Куджо». – Даша! Мне все-таки кажется, что тебе еще рано это читать!

– Мама! Я уже…

– Взрослая, знаю. Но мне бы хотелось, чтобы ты побольше читала светлых книжек. А то твое мировосприятие и так чересчур мрачно…

– Мам, ну можно?

Анна вздохнула. Она совершенно не умела говорить «нет». Да и сегодня ей не хотелось портить ощущение праздника. Улыбнувшись, вернула дочери книгу.

– Только потом не жалуйся, что ночью тебе снились кошмары.

– Хорошо. – Душка схватила книгу и снова включила ночник. Анна чмокнула ее в щеку.

Мир вокруг был наполнен покоем и дыханием тихого счастья. Анна так хотела оставить в себе эти ощущения, что вышла на балкон и вдохнула в себя эту пьянящую, спокойную, сладкую тишину ночи. Где-то там, далеко-далеко, этот сказочный поселок, ее прибежище и утешение… Ей захотелось оказаться там сейчас же, немедленно, потому что там – она в это верила! – такая вот волшебная ночная свобода будет всегда. «Ну хорошо, пусть не сейчас, – согласилась она. – Пусть спустя какое-то время, но – это будет!» И она забыла про все наваждения и видения, полностью отдавшись радости ожидания и мечтам о доме, в котором она забудет про все несчастья и снова научится улыбаться, о небольшом поселке со странным названием… И этой радости ее не могла сейчас помешать даже близость проклятой детской площадки.

Той, на которой в тот роковой вечер оказались Мишка и Аранта.

Воспоминание подействовало на Анну как удар. Она почувствовала, как боль возвращается, кидаясь к ней, заставляя закрыть глаза.

Она достала конверт. Письмо получила сегодня, но боялась распечатать конверт – а вдруг ей снова напишут, что надо ждать, ждать, ждать… У нее больше нет сил ждать. Ей так хочется, чтобы человек, из-за которого ее мечты никак не могут сбыться, исчез, испарился… Да, она уже начинала его ненавидеть – зачем он занял ее дом и не желает его освобождать, если ему пришло в голову уехать из этого чудесного поселка? Почему он не уезжает?

Вот и сейчас она только дотронулась до конверта, достала его – но еще не распечатала.

Чтобы успокоиться. Только чтобы успокоиться… Как наркоман. «Боже, я уже напоминаю самой себе безумную, – грустно улыбнулась она. – И мысли какие-то безумные. Надо открыть конверт и прочесть письмо».

Преодолеть свой детский страх перед неизбежным.

Распечатав конверт немного резким движением, она достала совсем маленький листочек бумаги и, развернув его, прочла:

«Ваш дом наконец-то освободился. Мы рады будем принять Вас в нашей Старой Пустоши в субботу. Машина будет ждать на автобусной станции».

«Все, – радостно и вместе с тем немного обреченно подумала Анна. – Вот все и решилось – само собой. Значит, это судьба…»

Она огляделась. Ей стало очень грустно – как всегда, когда ты должен попрощаться с тем миром, в котором прожил достаточно долго. Сейчас Анне показалось, что это прощание чем-то напоминает смерть.

Она не могла бы дать определение своему странному состоянию, когда слезы смешиваются со смехом, а радость предчувствия новой жизни тесно сопряжена со страхом. И почему-то самой больной была мысль, что уже никогда не увидит она этой детской площадки. Никогда… Как будто и ее несчастный сын, и верная Аранта навеки останутся там, в темноте, а ее тут не будет. Боль кольнула в сердце так сильно, что Анне пришлось взять себя в руки, чтобы не закричать.

– Все равно уже ничего не изменишь, – сказала она укоризненно молчащим стенам дома, где они прожили так долго. – Шаг уже сделан, и я не собираюсь отступать. Вы же знаете – это не в моих правилах!

* * *

На город опустилась ночь, и снег стал сильнее. Он кружился за окном, изо всех сил пытаясь стать метелью, но пока еще это у него не совсем получалось – как у ребенка, пытающегося выглядеть взрослым…

«И все-таки, кажется, начинается зима, – подумала Душка, смежая веки, уставшие и поэтому вполне готовые ко сну. – Кажется, наступают холода…»

– Как же этого не хочется – холода и снега, – вздохнула она. – Но куда от этого денешься?

* * *

Если бы сейчас Игоря спросили, что ж его так раздражает – то, что он напился, и теперь вместе с трезвостью начинается какое-то – тьфу, зараза, – верчение мира вокруг своей оси, чуть было не сказал – стола, или наступление ночи, или во-он тот засидевшийся мормон, он бы сказать не мог.

Раздражало-то сразу все. И похмельный синдром, скручивающий желудок, и наступающая темнота, свидетельствующая о приближении зимы, и снег, что колол щеки, а уж о мормоне-то этом толстоморденьком и говорить не приходилось, как он его раздражал! Просто больше всего!

Тем более что обойти эту физиономию с радужной улыбкой у Игоря совершенно никакой возможности не было – мормон притаился прямо рядом с остановкой трамвая, на которую, собственно, и держал путь Игорь, движимый вполне законным желанием как можно скорее попасть домой. Мормон же кутался в легкую куртку, из-под которой предательски выбивался воротник белой рубашки, прихваченный черным галстуком, и робко оглядывался по сторонам, еще немного надеясь поймать в сети религии заблудившихся путников. Игорь как раз и выглядел таковым, поэтому его приближение мормон встретил радостно и сразу же изобразил на лице «чииз».

– Вы не хотите поговорить? – без обиняков обратился он к Игорю.

– О чем? – поинтересовался Игорь, забавляясь наивностью мормона.

– О Боге.

– Нет, не хочу, – отрезал Игорь.

– Как?

Мормон не ожидал такой резкости.

– Разве вы не знаете, что о Боге надо говорить? Вы верите в Него?

– А кому нужна наша с вами схоластика? – поинтересовался Игорь, рассматривая несчастного.

– Как кому? Богу…

– Вы считаете, что Он так нуждается в том, чтобы два кретина, один из которых немного нетрезв, обсуждали Его личность? – рассмеялся Игорь. – Я не так самоуверен, как вы.

Подошел трамвай.

– Простите, мне пора.

Он помахал рукой несчастному, замерзающему от русской надвигающейся зимы и русского непонимания янки и забрался в теплую утробу вагона.

Слава богу, еще были пустые сиденья. Игорь сел и закрыл глаза.

Кажется, в этом городе делать ему нечего. Он сопьется здесь – это совершенно ясно. Пустота и бессмысленность, бессмысленность и пустота…

«Если из меня не получился священник, надо вернуться, – сказал он самому себе. – Вернуться назад, в прошлое. Начать с той точки, с которой началось мое расхождение с самим собой».

Найти эту точку было нетрудно.

Вот только мужество найти было несколько посложнее. Как-то плохо у него всегда было с этим. Игорь привык признавать свои слабости сам.

Не это ли и было причиной, что когда-то от него ушла Рита?

И не это ли было причиной того, что сейчас он пытался забыть о ней и о своем ребенке с помощью… А, не будем об этом! Он так долго, как сорняк, выдергивал из сознания эти мысли. Так долго, что сейчас было бы неразумно вновь вспоминать это почти угасшее чувство боли, от давности приобретшее полусладкий вкус.

Однако мысль о Рите уже поселилась в сознании, нашла там укромный уголок и, как это ни странно, приносила теперь облегчение.

Еще через минуту он знал, что единственное спасение его и заключается в Рите. Как ее найти, он еще не знал. Но он постарается ее найти, и тогда жизнь изменится к лучшему.

Теперь, когда он прочно увязал собственное спасение с Ритой, ему стало легче. Как будто он наконец-то понял, что ему надо делать, чтобы обрести смысл существования, которое сейчас напоминало ему лишь плавное скольжение по течению достаточно мутной реки.

Он ведь и правда понял – надо просто найти ее.

Риту.

Словно именно в ней был заключен некоторый таинственный смысл его бытия.

А может, именно так все и было? И вся эта великая тайна действительно заключалась в темноволосой тоненькой девушке, превратившейся по его воле в женщину, – такой обычной и такой сверхъестественной?

Может, его ошибка заключалась в том, что он пытался найти истину, не слушая Господа Бога?