Текст книги "В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III"

Автор книги: Светлана Бестужева-Лада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

В историю Венский конгресс вошел под названием «танцующего», поскольку количество балов и всевозможных приемов – опять же с танцами! – значительно превосходило число, как бы сейчас сказали, «пленарных заседаний». Можно было только удивляться тому, как участники конгресса смогли принять столько важных для будущего Европы решений.

На самом же деле Венский конгресс – уникальное для своего времени явление. В результате его работы был не только проведен территориальный передел в Европе, но и выработаны те принципы, которые легли в основу мировой дипломатической практики.

Всего этого, как ни странно, большинство современников не видело и не понимало. Екатерина Павловна не была исключением из общего правила: она от души наслаждалась пышными празднествами, балами, на которых с упоением отдавалась новому для россиян танцу – вальсу, флиртовала, интриговала…

– Никогда еще мне не было так весело, как на этом сборище владетельных особ и их прихвостней, – призналась она Марии после одного из балов. – Наконец-то я живу так, как всегда хотела.

– Не знала, что ваше высочество так любит танцы, – усмехнулась Мария.

– Я тоже не знала, – согласилась Екатерина Павловна, – но этот вальс… просто чудо! Как глупо, что в России он до сих пор под запретом. Но маменьку не переубедишь…

Действительно, вдовствующая императрица Мария Федоровна изо всех сил старалась сохранить придворную жизнь в том виде, в каком она была при жизни ее незабвенного супруга. Она словно бы и не понимала, что пятнадцать лет, прошедшие со времени смерти Павла Петровича – долгий срок, что война многое изменила в обществе и в умах людей.

И доказывать ей что-либо было бессмысленно. Об этом прекрасно знал и сам император Александр, поэтому даже не пытался вводить какие-то перемены. Просто старался проводить вблизи от чрезмерно властной матери как можно меньше времени.

И в Вене он наслаждался полной свободой и всеобщим поклонением. Александр, Екатерина Павловна и находившаяся с ней в Вене Мария Павловна присутствовали на всех многочисленных праздниках, за редчайшими исключениями.

Иногда сам Александр давал «большие обеды» для владетельных особ: королей, герцогов, принцев, на которые приглашались и три фельдмаршала союзных армий. Обеды проходили в великолепном доме графа Андрея Кирилловича Разумовского, бывшего русского посла, навсегда поселившегося в Вене.

На одном из таких обедов, точнее, после его окончания Екатерина Павловна, выходя из-за стола, подала руку австрийскому фельдмаршалу князю Шварценбергу, командовавшему союзными армиями под Лейпцигом, тем самым поставив его в шествии из столовой впереди многих принцев крови.

Увидев это, Александр лишь укоризненно покачал головой, но ни сказал сестре ни слова осуждения. Он был рад тому, что к Екатерине Павловне возвратились ее былые жизнерадостность с своеволие, ему нравилось, что сестры пользовались огромным успехом у всех без исключения мужчин.

А дипломатический протокол… Да разве его создавали для этих очаровательных, полувоздушных существ, которые с такой грацией кружатся в вальсе на зеркальных паркетах пышных дворцов? У них свой протокол, правила которого известны лишь немногим избранным. И которые меняются в зависимости от настроения несколько раз в неделю, а то и за один день.

Есть, правда, дамы, которые неукоснительно соблюдают общепринятые правила всех протоколов. Например, императрица Елизавета Алексеевна, которая приехала в Вену в октябре, возвращаясь после посещения своих родных в Бадене. Вот уж кто в глазах Александра был ходячим воплощением немецкого понятия «орднунг юбер аллес» (порядок превыше всего). Хотя…

И она однажды нарушила все, что только можно нарушить. Если бы ее внебрачный сын не скончался через несколько дней после рождения, трудно сказать, как решилась бы эта проблема, ведь император официально признал ребенка своим. Признал потому, что не хотел скандала, развода, а главное – неизбежного нового брака. Жена, хоть и изменила ему, была привычна как… как старый халат. И никогда не мешала ему иметь личную жизнь.

В отличие от Екатерины Павловны и ее сестры, принимавших участие во всех увеселениях, на которые был неистощим венский двор, Елизавета Алексеевна чуждалась большого света, и большую часть времени в Вене проводила в обществе своей сестры Каролины и ее мужа, короля Баварии. В Петербурге же пользовалась заслуженной репутацией затворницы.

Императрица знала, что великая княгиня искусно использовала расположение к себе брата-императора, одолевая его просьбами в пользу родственников из Ольденбургского дома или своих придворных, считала, что золовка постоянно вмешивается не в свои дела, и поэтому старалась избегать и общества Екатерины Павловны. Слишком уж разными они были – императрица и великая княгиня.

Деликатной, сдержанной, порой до холодности, Елизавете Алексеевне, молча переносившей все выпадавшие на ее долю испытания – смерть двух дочерей и новорожденного сына, забвение мужем, одиночество в императорской семье, неудачную личную жизнь – видимо, претило то, как эмоционально, порой экзальтированно, переносила Екатерина Павловна свое горе после смерти мужа.

– Она превращает в древнегреческую трагедию любые мелочи, – заметила как-то Елизавета Алексеевна. – Особе ее ранга следовало бы проявлять больше сдержанности, тем более, на людях.

Это высказывание было немедленно передано «доброжелателями» великой княгине, и отнюдь не прибавило тепла в ее отношение к «замороженной», по ее выражению, супруге брата. Екатерина Павловна не забыла, что императрица не проявляла слишком большого внимания по отношению к ней в трудные дни после ее утраты, ограничившись приличествующими моменту соболезнованиями.

Впрочем, в Вене вскоре всем стало ясно, что и император Александр не испытывает особой приязни к своей супруге-императрице. Они обедали порознь, императрица почти не бывала на празднествах, которыми развлекали лиц, занятых «дипломатическими прениями». Больше всего она любила уединение, музыку и чтение, так и оставшись, в сущности, баденской принцессой. Хотя и играла роль императрицы, соблюдая все правила придворного этикета.

Александр же очень любил проводить время в обществе. Все знали, что танцы были одним из любимых развлечений русского императора, по крайней мере в Вене. Он так ими увлекался, что о нем говорили: «Император одержим танцеманией». Надо отдать должное, Александр действительно был прекрасным кавалером и пользовался у дам неизменным успехом.

Во время одного из балов, когда Елизавета Алексеевна вошла в зал, некоторые из присутствовавших во всеуслышание стали высказываться о ее красоте. Александр, расценив, что это делается умышленно, обронил:

– Я этого не нахожу.

Императрица не могла этого не слышать. Присутствия на этом балу император потребовал от жены, чтобы опровергнуть слухи об их плохих отношениях… Буквально через несколько минут Елизавета Алексеевна удалилась с бала.

По желанию, точнее, по приказанию супруга, императрица была вынуждена иногда посещать и княгиню Екатерину Багратион – вдову знаменитого князя Петра Багратиона, скончавшегося от ран, полученных во время Бородинской битвы. Император пожелал этого потому, что сам бывал в салоне красавицы-княгини почти каждый день и засиживался там до глубокой ночи. Та была в полном восторге от внимания к ней императора, и готовилась занести его в список своих побед.

Безусловно, это глубоко уязвило императрицу, вовсе не жаловавшую скандально любвеобильную вдовушку: слухи о ее романах с аристократами чуть ли не всей Европы обновлялись с завидной периодичностью. И Елизавета Алексеевна отомстила – изящно, элегантно и типично по-женски. Она постаралась, чтобы известие о новом увлечении императора стало известно его любимой сестрице.

Результат был предсказуем. Екатерина Павловна, не желавшая уступать своей власти над братом, приревновала Александра к княгине, кстати, ее полной тезке, и недвусмысленно уведомила об этом свою «соперницу». Смелость отнюдь не была в характере княгини, дочери одной из племянниц Потемкина, а по слухам – и самого светлейшего, отношения которого с племянницами боли в свое время достаточно скандальны.

Мадам Багратион, перепугавшись не на шутку, поспешила при первом же удобном случае лично сказать великой княгине:

– Его величество бывает у меня только как друг.

Вряд ли это успокоило Екатерину Павловну: в друзей женского рода у мужчин, тем более, у своего брата, она не верила. К тому же не могла забыть, что именно эта женщина, пусть и не по своей воле и не по любви, стала в свое время супругой князя Багратиона – несостоявшейся первой любви юной цесаревны Екатерины.

Понимая это, княгиня Багратион осторожно предупредила императора о том, что его сестра ревнует, и что это может стать очень опасным. На что Александр с плохо скрываемой скукой ответил:

– Это не мое дело, я в эти дела не вмешиваюсь.

Судя по всему, отношения с женщинами со всеми их псевдозначительными проблемами уже стали утомлять этого человека, вкусившего настоящей славы, поклонения народов Европы и уверовавшего в себя как в великого человека. Любимая сестра тоже не являлась исключением, и Александр всерьез задумался над тем, чтобы устроить ее брак с принцем Вюртембергским. Вдовство Екатерины Павловны уже тяготило его явно больше, чем саму великую княгиню.

Но пока императору было не до решения чьих бы то ни было матримониальных проблем: конгресс явно затягивался, причем затягивался непомерно. Жители Вены, уставшие от долгого пребывания монархов, от непомерных расходов, от подорожания жизни из-за огромного числа нахлынувших в город гостей, стали выражать недовольство. Враги русского императора из числа его союзников, никак не желавшие смириться с тем, что лавры победителя Наполеона принадлежат ему, стали очень искусно направлять раздражение венцев. Они упрекали Александра в неуступчивости в решении некоторых вопросов европейского устройства.

Хотя придворная дама русской императрицы графиня Эдлинг и писала, что «танцам не было конца; все более или менее увлекались ими и забывали цель, ради которой съехались», на деле все было не совсем так. Эти бесконечные балы, маскарады были только формой для отвлечения противников от истинных намерений каждого из них.

Александр не хотел уступать Меттерниху, не желая усиления Австрии, а старался сколько можно усилить Пруссию, чтобы сделать из нее достойного союзника. Побежденная Франция на Венском конгрессе существенной роли не играла, но при этом весьма успешно участвовала, в лице виртуозного политика Талейрана, в создании тайного тройственного союза против России.

Все без исключения историки дипломатии вынуждены отдавать должное Талейран-Перигору, князю Беневентскому, французскому министру иностранных дел. Как человек он отличался, мягко говоря, чрезвычайной гибкостью своих принципов. Так ведь и время было, как говорится, героическое, но суровое, и на фоне таких своих современников, как Робеспьер и Наполеон, Талейран с его мздоимством выглядит просто невинным шалуном.

Но в истории дипломатии он остался не только и не столько как взяточник, казнокрад, предатель и двойной агент, а как человек, заложивший основы первой в мировой истории работоспособной системы международных отношений.

Именно благодаря настойчивости и дипломатическому искусству Талейрана (а также, нужно сказать, наличию хорошо информированных тайных агентов) ему удалось добиться участия как Франции, так и малых держав в работе подготовительного комитета конгресса, а также того, чтобы будущие постановления конгресса соответствовали бы принципам международного права.

На этом же легендарном «танцующем конгрессе», и было учреждено королевство Нидерланды. Это королевство искусственно, вопреки языку, религии и хозяйственному укладу объединило бельгийцев и голландцев. Можно было предвидеть, что ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Но тогда еще предвидение не стало наукой на службе политиков. Тогда, в эпоху военной славы российского императора и торжества мира, кто мог об этом думать? Все праздновали победу над «корсиканским выскочкой-самозванцем» и упорно искали покровительства и благосклонных взоров России.

Хотя Талейран, министр иностранных дел Франции, умнейший человек эпохи Наполеона, ясно написал в своих мемуарах:

«Создание нового Нидерландского королевства, решенное еще до заключения мира в Париже, весной 1814 года, было, несомненно, враждебным против Франции мероприятием, оно было задумано с целью создания вблизи нее неприязненного к ней государства, потребность которого в защите делала его естественным союзником Англии и Пруссии, извечных противников Франции».

Близость к столь мощным союзником, однако, не спасла Нидерландское королевство от распада, во время волны революционных потрясений 1830 года. Но до него было еще очень далеко – с точки зрения современников, конечно, а не истории.

В 1815 году отец принца Оранского провозгласил себя королем Нидерландов Вильгельмом Первым. Его сын, разумеется, тотчас стал же наследным принцем. Началось обустройство нового государства. Под пристальной опекой союзников и, конечно, России. И под внимательным взглядом великой княгини Екатерины Павловны, которая теперь была абсолютно уверена: ее младшая сестра должна быть нидерландской королевой. И не щадила усилий, чтобы эта почти сказка стала былью как можно скорее.

Так что великая княгиня Екатерина Павловна, хотя и назвала себя в письме к Деволану всего лишь «зевакой», на самом деле таковой не была. Она весьма активно участвовала во всех интригах конгресса, конечно, за пределами дипломатических прений.

Пребывание в Вене она использовала и для того, чтобы поклониться праху своей старшей сестры Александры Павловны, хотя помнила ее весьма смутно. Еще в октябре вместе с Александром и Марией Павловной они ездили в Офен, где когда-то жила палатина венгерская.

Император с сестрами направился в деревушку Ирем, где в маленьком храме покоилось тело Александры Павловны. На обратном пути в Вену Александр и его сестры остановились в Пресбурге, во дворце эрцгерцога Иосифа, мужа Александры Павловны, и провели там несколько часов. Затем снова пришлось возвращаться в Вену с ее наэлектризованной уже донельзя атмосферой.

Если некоронованным королем дипломатии на конгрессе считался Тайлеран, который к марту 1815 года сумел совершенно расстроить антифранцузскую коалицию, то настоящим злым гением и центром интриг был князь Меттерних, который, в традициях австрийской дипломатии, считал Россию своим вечным врагом. Разногласия приняли такую остроту, что между Александром и Меттернихом произошло настолько бурное объяснение, что русский император отказался от прямых контактов с австрийским министром и перестал посещать его балы и приемы.

Подозревая – и не без оснований – австрийского интригана во всех смертных грехах, Александр понятия не имел о том, что 3 января 1815 года Талейраном, Меттернихом и Кэсльри был подписан «Секретный трактат об оборонительном союзе, заключенном в Вене между Австрией, Великобританией и Францией, против России и Пруссии». В соответствии с этим договором, в случае нападения на любую из держав-подписантов все они обязываются выставить на поле боя 120 тыс. пехоты и 30 тыс. кавалерии, с соответствующим количеством артиллерии.

Но первого марта произошло событие, разом изменившее все. Сбежавший с острова Эльба Наполеон высадился в бухте Жуан. Парижские газеты поспешили сообщить всем о новом явлении «корсиканского чудовища». Они же три недели спустя сообщили, что «Его Императорское Величество под восторженные крики верноподданных изволил прибыть в Париж». Начались наполеоновские «сто дней», а почти все успехи Талейрана были сведены на нет.

Курьезный факт в истории дипломатии: Людовик XVIII так торопился удрать от приближающегося к Парижу Бонапарта, что оставил на своем рабочем столе в Тюильри текст «Секретного трактата об оборонительном союзе»! И первое, что сделал Наполеон – отослал этот самый злополучный текст императору Александру! Можно себе представить, с каким безграничным «доверием» относился после этого к Талейрану Александр

После Ватерлоо слава победителя Наполеона перешла к английскому герцогу Веллингтону. Опасность, которую все европейские монархи ощутили в марте 1815 года, когда началось вторичное правление Наполеона, на время объединила их и ускорила решения Венского конгресса: его акт был наконец подписан в июне.

Согласно этому акту, Герцогство Варшавское отходило к России, за исключением Торуни и Познани, которые достались Пруссии. Ей же отошла почти треть Саксонского королевства, Данциг и шведс кую Померан ию, Вестфал ию и левый берег Рейна. Краков становился вольным городом. Восточная Галиция переходила к Австрии.

Территориальные приращения получила Бавария, но Франкфуртскому герцогу его герцогство не возвращается; Франкфурт становится вольным городом. Нидерландское королевство присоединяет к себе Бельгию и Люксембург. Сардинское королевство уступает Савойи Швейцарии и Франции, но получает взамен Геную. Австрия получает Венецию и Ломбардию.

Территориальные постановления Венского конгресса создавали целый ряд очагов напряженности в различных регионах Европы – от Северного моря до Средиземноморья – и очень скоро Европе пришлось почувствовать на себе, что искусственное подавление воли народов чревато самыми серьезными последствиями.

В это время великая княгиня Екатерина Павловна уже находилась у сестры Марии Павловны в Веймаре, где после долгой разлуки увиделась со своими сыновьями, жившим у тетки, пока мать колесила по Европе. Великая княгиня была сыта политическими интригами и страстями по горло, да и бесконечные путешествия ее уже изрядно утомили.

– Для меня главное – это создание королевства Нидерланды, – сказала она своей сестре во время прогулки по парку в Веймаре. – Теперь можно всерьез заняться устройством брака Аннет.

– Главное – это то, что наконец-то наступил мир в Европе, – возразила ей Мария Павловна. – А за кого выйдет замуж Аннет, в конечном итоге, не так уж и важно. Лишь бы ее будущий муж был порядочным и любящим человеком. Остальное приложится.

Екатерина Павловна подавила невольную усмешку. Ее старшая сестра вот уже пятнадцать лет была замужем за безусловно порядочным человеком – наследным принцем Карлом-Фридрихом Саксен-Веймарским. Но порядочность, пожалуй, была его единственным достоинством: супруг Марии Павловны, с точки зрения большинства его современников, был полным ничтожеством. Тем не менее, супруги жили в полном согласии, во всяком случае – внешнем.

И окружение Марии Павловны соответствовало исключительно ее духовным запросам: наследному принцу все тонкости литературы, поэзии, музыки и философии были чужды и даже недоступны. При Веймарском дворе блистали Гете и Шиллер, позднее давал концерты знаменитый уже Ференц Лист. В Веймаре был даже настоящий театр. Екатерина Павловна многое почерпнула из своих визитов ко двору сестры.

Но в данный момент она думала о том, каково это – иметь своим мужем абсолютное интеллектуальное ничтожество, с которым не о чем и просто невозможно говорить, и который даже не задумывается о том, что со временем станет великим герцогом Веймарским и полноправным государем пусть и маленькой, но своей родной страны. За него, похоже, думала супруга.

«Смогла ли бы я так? – думала Екатерина Павловна, тщетно пытаясь уснуть. – Жить с человеком, с которым не о чем говорить? Не думаю. Хотя… Я ведь мечтала выйти за австрийского императора, а он, кажется, еще менее интересен, чем мой зять. Если такое, конечно, возможно».

Внезапно висок пронзила резкая боль. Такая резкая и внезапная, что великая княгиня не удержалась и вскрикнула. Последнее время голова у нее болела довольно часто, но приступа такой силы еще ни разу не было.

Она хотела позвонить в колокольчик, но ослабевшая вдруг рука не смогла его удержать и колокольчик упал на пол, устланный пушистым ковром. О том, чтобы встать самой, и речи быть не могло: казалось, что раскаленная игла медленно поворачивается в голове, расплавляя мозг и лишая великую княгиню речи и зрения одновременно.

– Мария, – хотела она позвать, но губы лишь беззвучно пошевелились.

И уже с меркнущим сознанием Екатерина Павловна почувствовала, как ее осторожно приподнимают вместе с подушкой, к губам подносят стакан с восхитительно прохладной водой. Из последних сил она сделала глоток и почувствовала, что в воде была одна из тех крохотных пилюль, которыми Мария уже не раз спасала ее от приступов головной боли…

Когда великая княгиня открыла глаза, уже брезжил рассвет. Голова была тяжелой, но не болела. Екатерина Павловна пошевелила одной рукой, потом другой. Все нормально: она четко видела окружающие предметы, могла двигаться. И тут же на ее лоб легла прохладная рука. Мария! Значит, приступ был, ей не померещилось, и ее верный ангел-хранитель оказался на месте.

– Как вы себя чувствуете, ваше высочество? – услышала она знакомый голос.

– Нормально, – ответила Екатерина Павловна. – Но только что у меня был такой приступ головной боли, что я думала – умру. Как ты догадалась прийти?

– Услышала, как звякнул колокольчик, – спокойно ответила Мария. – Вы же знаете, я сплю мало и чутко, да и дверь в мою комнату всегда чуть приоткрыта. Сейчас я приготовлю кофе, ваше высочество, а потом нужно будет снова принять лекарство. И на вашем месте сегодняшний день я бы провела в постели.

– Исключено! – отрезала Екатерина Павловна, к которой постепенно возвращались силы и ясность ума. – Сегодня я обещала мальчикам прогулку в коляске. Я не могу ее отменить.

По лицу Марии скользнула легкая тень, но тут же исчезла.

– Ну, до прогулки у вас еще есть время. Тогда разрешите мне сделать вам массаж. Это помогает, вы знаете.

Да, это помогало почти всегда. Во время приступов мигрени, которым была подвержена великая княгиня, Мария порой часами водила щеткой для волос по вискам и голове своей госпожи. Но даже самая сильная мигрень не шла ни в какое сравнение с той болью, которую ночью испытала Екатерина Павловна.

Она хотела рассказать об этом Марии, но та словно прочла ее мысли.

– Был очень сильный приступ, да? – осведомилась она, беря с подзеркальника серебряную щетку. – Вы даже говорить не могли и почти ничего не видели?

– Откуда ты знаешь? – поразилась великая княгиня.

– Врач, который помогал мне готовить пилюли для вашего высочества, предупреждал, что подобные приступы возможны. Главное – вовремя выпить лекарство.

– Иначе я умру? – осведомилась Екатерина Павловна.

– О нет! Просто вы страдали бы гораздо дольше, а это плохо для ваших нервов. От мигрени еще никто не умирал, ваше высочество.

– Может быть, я буду первая? – уже с усмешкой предположила Екатерина Павловна.

– На все воля божия, – серьезно ответила Мария. – Но вы умрете королевой, я вам это уже говорила. Пока же вы – великая княгиня российская и вдовствующая герцогиня Ольденбургская. Примите лекарство, ваше высочество и выбросите из головы дурные мысли. Просто сегодня на ночь я приготовлю вам травяной отвар, и вы проспите до утра, как младенец. Думаю, вы переутомились на этом самом конгрессе.

– Возможно, – ответила Екатерина Павловна, которой с каждой минутой делалось лучше. – Очень может быть. После прогулки я хотела бы повидаться с лейб-медиком моей сестры.

– Я передам, ваше высочество, – отозвалась Мария.

Лейб-медик великой герцогини Веймарской и личный врач самой Екатерины Павловны, Федор Федорович Бах, были единодушны: переутомление и жаркая погода. Великой княгине было бы весьма полезно поехать на лечение в Висбаден. Тамошние целебные воды, бесспорно, вернут ей силы и восстановят здоровье.

В июле 1815 года Екатерина Павловна прибыла в Висбаден с весьма скромной свитой и без всякой помпы. Два месяца уединенной жизни, долгие прогулки по паркам в сопровождении Марии и, разумеется, целебные воды пошли ей на пользу сверх всяких ожиданий. Давно уже великая княгиня не ощущала себя такой энергичной и одновременно умиротворенной. Судя по всему, здоровье ее окончательно восстановилось.

И здесь ее ожидал хотя и ожидаемый, но все-таки сюрприз. В один прекрасный день великой княгине доложили о том, что принц Вильгельм Вюртембергский просит принять его.

В отличие от того, памятного ей визита английского принца-регента, Екатерина Павловна была готова в считанные минуты. Пусть прическа была повседневной, а платье – достаточно скромным. Блеск глаз, свежий цвет лица, летящая походка – вот что превратило великую княгиню в настоящую красавицу.

– Вы все хорошеете, кузина, – произнес принц, склоняясь к ее руке.

– Не лукавьте, кузен, – отозвалась Екатерина Павловна. – В мои годы женщины уже не могут хорошеть.

– Значит, над вами годы не властны. Хотя… вы еще так молоды! И полны жизни.

– Какой счастливый случай привел вас сюда, кузен? Дела? Или, сохрани Бог, здоровье?

– Ни то, ни другое. Я приехал… Я взял на себя смелость…

Великая княгиня молча ждала, пока ее кузен справиться с приступом внезапной застенчивости. Хотя она с первой же минуты догадалась о цели его визита.

– Я приехал просить вас оказать мне честь и стать моей супругой, – не обманул ее ожиданий принц Вильгельм. – Вы знаете мои чувства к вам…

– Я разделяю их, кузен, – с хорошо отмеренной долей застенчивости отозвалась Екатерина Павловна. – Но…

– Вы отказываете мне? – порывисто спросил принц.

– Я не отказываю вам, но и не могу принять ваше предложение. Дорогой кузен, вам следует просить моей руки у императрицы-матери Марии Федоровны. Если она даст свое согласие…

– Помилуйте, кузина, но вы – самостоятельная женщина, вдова…

– Я прежде всего – великая княгиня российская, – немного высокомерно ответила Екатерина Павловна. – И не могу свободно распоряжаться своей судьбой, как бы мне этого ни хотелось. Если матушка и, конечно, мой августейший брат сочтут, что наш с вами брак пойдет во благо России, тогда я с радостью стану вашей супругой. И еще…

– Что же еще? – уже с улыбкой спросил принц.

– Ваш брак с принцессой Баварской, дорогой кузен. Я понимаю, что это формальное препятствие, но…

– Но его больше не существует. Мой брак с Каролиной Баварской две недели тому назад расторгнут по обоюдному согласию. Неужели вы думаете, что я осмелился бы просить вашей руки, не освободившись от прежних брачных уз?

Великая княгиня с нежной улыбкой покачала головой:

– Нет, я так не думаю. Бедняжка Каролина! Она наверняка не понимает, от чего отказалась.

– О, не беспокойтесь о Каролине, кузина, – с легким раздражением ответил принц. – Моя экс-супруга исключительно практичная дама, и я совершенно спокоен за ее будущее. Уверен, она устроит его наилучшим образом.

– Что ж, тогда все к лучшему. Думаю, что мы встретимся с вами уже в Петербурге, дорогой кузен. Я собираюсь туда через пару недель.

– Я могу рассчитывать на совместную прогулку сегодня или завтра?

– Завтра, – снова улыбнулась великая княгиня. – Завтра в полдень, кузен, я буду рада совершить с вами прогулку по местным чудесным окрестностям.

– Вы ничего не имеете против конной прогулки?

– Напротив, буду рада еще больше. Мне редко удается поездить верхом, а я так люблю лошадей.

– И тут наши вкусы совпадают, – заметил принц Вильгельм. – Если Богу будет угодно соединить наши судьбы, обещаю вам…

Екатерина Павловна очаровательно-грациозным жестом приложила руку к его губам.

– Не спешите давать обещания, кузен. И вообще – не спешите. Все придет тогда, когда для этого настанет время…

Великая княгиня была бы, пожалуй, гораздо менее счастлива в этот день своей негласной помолвки, если бы могла заглянуть на год вперед. Принцесса Каролина-Августа, разведясь с принцем Вюртембергским, действительно неплохо устроила свою судьбу. Она стала австрийской императрицей – четвертой по счету женой императора Франца, который в очередной раз овдовел в 1816году.

Судьба словно насмехалась над Екатериной Павловной за ее слишком большие претензии к жизни. Этой честолюбивой женщине, неудовлетворенной положением всего лишь великой княгини, пришлось разыгрывать в провинциальной Твери роль королевы, заменять возможность влиять на так и не полученного мужа-императора влиянием на брата-императора и упиваться этим влиянием.

И вот теперь ей приходилось довольствоваться тем, от чего отказалась другая женщина, не столь одаренная и блестящая, но получившая без всяких усилий тот трон, который оказался недоступным для Екатерины Павловны, несмотря на хлопоты послов, матери и ее самой.

Впрочем… Жизнь научила ее довольствоваться тем, что имеешь и благодарить за то, что получаешь. Она собиралась замуж почти по любви, и если ее второй брак также не будет осенен блеском императорской короны, что ж…

С Богом, как известно, судиться не будешь.