355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Светлана Бестужева-Лада » В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III » Текст книги (страница 13)
В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 16:31

Текст книги "В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III"


Автор книги: Светлана Бестужева-Лада



сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Тогда же Мария Алединская и начала периодически беседовать со своей госпожой о том, что нужно обеспечить престолонаследие Ольденбургского дома и не давать никому повода заподозрить великую княгиню в иных замыслах. Тщеславие в данном случае уступило у Екатерины место природному здравому смыслу, тем более что она не сомневалась: младенец был отравлен.

– Если бы злоумышленник знал то, что знаем только мы с братом, ребенок остался бы жив, – сказала она как-то Марии. – Тебе и теперь могу сказать: Елизавета забеременела не от законного мужа. Отец ребенка – один из ее придворных.

– И его величество знал об этом? – поразилась Мария.

– Александр не хотел скандала и огласки. Несмотря на то, что отношения с императрицей у них давно прохладные, чтобы не сказать больше, он рассудил, что если отправить Елизавету в монастырь и добиться развода, то придется искать новую императрицу… Ему же вполне хватает мадам Нарышкиной, да и к престолу он становится все равнодушнее.

Очень скоро после того, как ее первенец был окрещен, Екатерина переехала в Санкт-Петербург, в Зимний дворец, устав от требований и придирок вдовствующей императрицы. А спустя полтора месяца после родов вернулась в Тверь, где чувствовала себя куда комфортнее и безопаснее, чем в столице и ее окрестностях. Очень скоро жизнь вошла в свою колею, и «тверской двор» засиял прежним блеском.

Карамзин после очередного визита в Тверь сообщал писателю И. И. Дмитриеву о своих впечатлениях:

«Только в нынешнюю ночь возвратились мы из Твери, где жили две недели как в волшебном замке. Не могу изъяснить тебе, сколь великая княгиня и принц ко мне милостивы. Я узнал их несравненно более прежнего, имев случай ежедневно говорить с ними по нескольку часов во время наших исторических чтений. Великая княгиня во всяком состоянии была бы одною из любезнейших женщин в свете, а принц имеет ангельскую доброту и знания, необыкновенные в некоторых областях».

Великая же княгиня, удостоверившись в способностях Карамзина и чувствуя в нем единомышленника, вознамерилась приблизить его к Твери. Ей хотелось иметь рядом умного собеседника, с которым можно было бы общаться постоянно.

– Почему бы вам не стать гражданским губернатором Твери? – спросила она как-то Карамзина. – Вы очень облегчили бы жизнь моему дорогому супругу и украсили мою.

– Ваше императорское высочество, – растерянно ответил тот, – я благодарен вам за высокую милость, но вынужден отказаться.

– Отчего же? – искренне удивилась Екатерина.

– Боюсь, что не смогу сочетать обязанности государственного служащего с трудом историка.

– Да полно вам!

– Нет, право, я или буду худым губернатором, или худым историком.

– Вы неподражаемы! – рассмеялась Екатерина Павловна. – Что ж, оставайтесь историком, только не лишайте меня вашей дружбы.

Карамзин с подчеркнутым почтением поцеловал край платья великой княгини и тихо сказал:

– Я не могу называть себя вашим другом, ваше императорское высочество. Вы – полубогиня, а я – простой смертный.

При всех своих несомненных достоинствах, Екатерина Павловна была слишком женщиной, чтобы не ценить комплименты и даже откровенную лесть, особенно если льстили с таким тактом, как Карамзин.

А он… Он очень высоко ценил отношение к себе Екатерины Павловны, почитал ее и действительно за глаза называл «Тверской полубогиней».

Сама же Екатерина Павловна в письмах называла Карамзина своим учителем. Тем не менее она писала ему почти всегда по-французски, то ли не рискуя выражать свои мысли на языке, который все-таки не был для нее основным, то ли подчеркивая, что не хочет вторгаться в ту область, где царил русский писатель, один из основателей нового литературного языка, ясного и выразительного.

Дружба Екатерины Павловны с писателем и историком была искренней и долгой: они не раз встречались, а потом поддерживали переписку до самой смерти великой княгини. К тому же она не раз потом была посредницей между ним и императором, в чем ее всегда очень энергично поддерживала верная Мария, тоже ставшая большой поклонницей Карамзина и уже не скрывавшей этого.

А влияние на Александра увлекающаяся, страстная и энергичная, Екатерина Павловна имела действительно большое; он советовался с ней по самым различным вопросам внешней и внутренней политики и посвящал ее в такие планы и мысли, которые оставались тайной даже для ближайших его сотрудников. Все в ближайшем окружении императора знали, что она была его любимой сестрой. Екатерина Павловна прекрасно знала о своем влиянии на брата, о том, что этому внутренне очень одинокому человеку так нужен близкий человек, понимающий, сочувствующий, готовый помочь если не делом, то советом.

По мнению современников, Великая Княгиня Екатерина Павловна содействовала отставке графа и Андреевского кавалера Михаила Михайловича Сперанского и возвышению графа Федора Васильевича Ростопчина.

Сохранилась обширная переписка между Александром I и его сестрой, из которой видно, что они обсуждали самые разные вопросы – от личных до государственных. В годы вынужденной дружбы с Наполеоном, которая так тяготила Александра, Екатерина Павловна, со своим умом, пылким патриотизмом и в то же время с тонким женским чутьем, была брату особенно необходима. Она была его ближайшим другом и советчиком и пользовалась его полным доверием.

Именно у Екатерины Павловны император искал поддержки в тяжелые минуты сомнений, зная, что она разделяет его мысли. Поэтому Александр не раз навещал сестру в Твери, а когда находился в Петербурге, ездил по России или был в Европе, то поддерживал оживленную переписку.

В один из таких приездов Александр внезапно признался сестре:

– Като, меня очень беспокоит то, с позволения сказать, воспитание, которое получают мои младшие братья.

– Почему, Саша? – искренне удивилась Екатерина. – Они воспитываются при маменьке, а ее величество и мне, и моим сестрам дала прекрасное образование…

– Для женщин, – перебил ее Александр. – К тому же воспитывала вас не она лично, а другие люди, очень удачно избранные среди прочих. Учителя же моих братьев люди вполне достойные, но…

– Малообразованные?

– Нет. Слабохарактерные. А великие князья строптивы, капризны, и испытывают крайне мало интереса к наукам вообще. А я хотел бы видеть их впоследствии выпускниками какого-нибудь университета. Посмотри на своего мужа – вот образец, которому следует подражать.

– Это правда, – нежно улыбнулась Екатерина. – Мой Жорж – совершенство во всех отношениях. Но ведь еще не поздно сменить наставников и подготовить братьев к учебе в университете, пусть даже и в России.

– Я бы хотел, кроме этого, ослабить влияние на них двора вдовствующей императрицы. Точнее, пресечь его.

– Тогда нужно отдать их в пансион, – пошутила Екатерина. – Жаль, что великих князей нельзя доверить иезуитам, говорят, они дают своим питомцам блестящее образование и воспитание в полной изоляции от общества.

– Пансион… – задумчиво произнес Александр. – Я подумаю над этим. И прикажу подумать другим.

– Сперанскому, например, – с явным сарказмом предположила Екатерина.

Александр внимательно взглянул на сестру.

– Знаю, ты его недолюбливаешь. Но у него бывают очень здравые идеи…

– Мне как-то ближе идеи Карамзина.

– Мы подумаем над этим, – решительно подвел итог Александр. – Я напишу тебе о результатах. И ты подумай… вместе с господином Карамзиным.

Через некоторое время Екатерина действительно получила обширное послание от брата, где, в частности, говорилось:

«Я приказал составить для меня записку с соображениями относительно подготовки великих князей в университет. Посылаю тебе мнение Сперанского (прошу тебя отнестись к нему беспристрастно) и графа Разумовского, который все-таки министр просвещения. Оба они считают необходимым отвлечь великих князей от маршировки и дворцовых привычек и изъять из рук угодников-кавалеров, заведующих их воспитанием. Должно для них учредить особое училище, русское, которое князья будут посещать, как и другие ученики. И из этих-то учеников со временем образуются помощники по важным частям службы государственной. Дело, как видишь, важное и совершенно новое…»

Екатерина прочла «соображения» Сперанского об учреждении особого воспитательного учреждения под названием «лицей». Молодые люди туда брались из разных состояний; их испытывали в нравах и первых познаниях. Они составляли одно общество, без всякого различия в столе и одежде, преподавание велось на русском языке; в их образе жизни и взаимном обращении наблюдалось совершенное равенство. Они никогда не являлись при дворе.

Тут Екатерина прервала чтение и иронически улыбнулась. Мария, находившаяся в этот момент в кабинете своей госпожи, вопросительно взглянула на нее.

–«Попович» прислал проект нового учебного заведения, – пояснила Екатерина, жестом подзывая наперсницу поближе. – Есть дельные мысли, но…

«Поповичем» великая княгиня, а вслед за нею и ее приближенные называли Сперанского, сына сельского священника и бывшего семинариста.

– Но ваше высочество, как может Сперанский рассуждать о воспитании особ царской фамилии?

– Рассуждать никому не возбраняется, – пожала плечами Екатерина. – Но я сомневаюсь, чтобы маменька согласилась на несколько лет расстаться с сыновьями. Она наверняка захочет, чтобы этот самый лицей был непосредственно при дворе. А Сперанский предлагает обучать в этом лицее представителей всех сословий.

– Несовместимо, – согласилась Мария.

– Вот и «попович» так полагает, – кивнула Екатерина и вернулась к прерванному чтению.

Сперанский считал, что возраст воспитанников должен быть таким же, как у великих князей. Изучив литературу, историю, географию, логику и красноречие, математику, физику и химию, право естественное и народное и науку нравов, постепенно переходя от одного к другому, они своими силами постигали все. Великие же князья, заразясь примером сверстников, делались со временем добродетельны, если и не даровиты. Телесные наказания исключались, как унижающие достоинство.

С разумом ясным и открытым, лишенные косных привычек их отцов, выходили из этой школы для служения государству и отечеству молодые люди, умные и прямые. Главные места в государстве заполнялись ими.

Таким образом, великие князья будут воспитываться в полном равенстве с детьми всех российских состояний, а по окончании поступят в университет. В осуществление проекта Сперанский предлагал назначить директором Малиновского, человека опытного, и рекомендовал в профессора молодого ученого геттингенца, лично ему известного, Куницына.

«Я пока еще не имею никакого собственного взгляда на это, – читала далее Екатерина собственно письмо императора, – но мысль отдать братьев в университет и так отдалить их от армии мне понравилась, хотя одновременно кажется абсурдною. Единственное, что я уже решил – это месторасположение будущего лицея. Флигель, который занимали вы с сестрами в Царском Селе, ныне пустует, осмотром его я остался доволен, хотя требуется ряд перестроек. Флигель на виду и одновременно как бы вне дворца, надзор за учениками легок… Но я прекрасно представляю себе первую реакцию императрицы матери.

Кстати, об ее императорском величестве. Като, маменька только что изволила прислать мне письмо, естественно, о себе она пишет в третьем лице, как было принято при старом прусском дворе для лиц подчиненных, хотя знает, что я не терплю этой манеры. Напоминает, что через неделю будет годовщина смерти отца. Как будто я могу забыть об этом! Като, это право невыносимо и грубо…»

Екатерина снова оторвалась от чтения и вздохнула: она прекрасно понимала настроение брата. День гибели императора Павла был теперь всегда днем торжества вдовствующей императрицы и совершенно невыносимым для Александра не только по воспоминаниям. Шла бесконечная служба в Петропавловской крепости. Мать на особом возвышении стояла рядом с могилою отца, а император и все остальные внизу. Это был род спектакля, для Александра кошмарный, как бы его публичное унижение. Бедный, бедный Саша, взваливший на себя крест воображаемой вины за смерть отца!

Приложенную записку графа Разумовского, министра просвещения, Екатерина пробежала за несколько минут: ничего интересного этот сын бывшего свинопаса, благодаря причудам фортуны ставший вельможей, предложить не мог. Кроме того, он находился под сильным влиянием графа де Местра, который полагал, что знания для России не нужны вообще. Для России, как страны воинственной, вообще науки не только бесполезны, но и вредны. Они лишают мужества.

Лучшие воспитатели – священники, разумеется не русские, полуграмотные. Новые воспитательные учреждения должны быть устроены по образцу иезуитских: у юношества не должно быть никаких сношений с внешним миром. Они должны жить как бы на острове. Главное предназначение лицея – подготовка юношей из среды знатнейших фамилий для занятий важнейших мест государственных.

– Удивительно, с каким презрением иностранцы относятся к стране, давшей им приют в тяжелые времена, – сказала Екатерина, обращаясь к Марии. – Взгляни на этот бред: будущих русских государственных деятелей должны воспитывать католические священники! И это мнение разделяет министр просвещения!

– Вы имеете в виду Разумовского? – осведомилась Мария. – Насколько мне известно, он интересуется российским просвещением ничуть не больше, чем богословием или фортификацией. Напыщенный старый индюк, который ненавидит даже собственных детей…

– Мари, Мари! – засмеялась Екатерина. – Вы, право, безжалостны. Разумовский – муж отменного разума, хотя, конечно, изрядный эгоист. Во всяком случае, я бы предпочла, чтобы брат был ближе с ним, нежели с этим ужасным Аракчеевым или несносным Сперанским…

– С Аракчеевым? Думаю, государь с ним не столько близок, сколько ценит его, как преданного пса и старого слугу отца…

– Вы правы. Тем не менее, именно с ним император обсуждал мундиры для еще несуществующего лицея. Хотя Саша обожает все эти штучки: фасон, цвет, галуны…

– А сам ходит в черном сюртуке, – тихо заметила Мария. – И не признает золота и прочей мишуры в отделке собственных покоев. Так что за форму они выбрали?

– Однобортный кафтан, темно-синий, с красным стоячим воротником и такими же обшлагами. На воротнике по две петлицы: у младших – шитые серебром, у старших – золотом. Если не ошибаюсь, это форма какого-то давно отмененного полка…

– Литовский татарский полк, душа моя, – раздался голос принца Ольденбургского, незаметно появившегося в покоях жены. – С моей точки зрения, довольно удачный выбор. Так что пишет государь о лицее? Простите, ангел мой, я слышал часть вашей беседы с мадемуазель Мари.

– О, Жорж, как ты кстати! – обрадовалась Екатерина. – Я как раз собиралась прочесть окончательное решение императора. Образование великих князей он намерен ограничить лицеем, который был бы сравнен в правах с университетами. Товарищи избираются из отроков дворянского происхождения. Числом не менее двадцати и не более пятидесяти. Каждому воспитаннику отводится отдельная комната, под особым номером.

– Весьма разумно, – кивнул принц. – Это окончательное решение?

– Что касается императора, то, по-видимому, да. Но вот что скажет матушка…

– Думаю, мы скоро узнаем об этом. Вы не забыли, душа моя, что мы хотели осмотреть строительство нового здания в центре города?

– Разумеется, нет, Жорж. Я даже одета для выхода.

Принц подал руку супруге и они вышли из комнаты, оставив Марию, которая теперь могла спокойно и вдумчиво ознакомиться с посланием императора…

Принц не в первый раз лично инспектировал строительство в столице своей губернии. Благодаря его попечению, а также неподдельному интересу и энтузиазму его супруги, архитектурный облик Твери постепенно становился образцом высокого строительного искусства.

Частные дома, градостроительные ансамбли областного центра и уездных городов, загородные усадебные комплексы, церкви и монастыри здесь строили Растрелли, Казаков, Кваренги, Росси, Бове… Кстати, блистательная карьера Растрелли начиналась именно в Твери, и лишь позже он создал свои великолепные архитектурные ансамбли в Санкт-Петербурге.

В это же время заканчивалась застройка набережной – уникальная в архитектурном смысле. Принц и его супруга завершили то, что было начато Екатериной Великой, при которой придворный деятель Иван Бецкой составил «Мнение», где излагал свои соображения по поводу застройки города Твери:

«Регулярство, предлагаемое при строении города, требует, чтобы улицы были широки и прямы, площади большие, публичные здания на способных местах и прочее. Все дома, в одной улице стоящие, строить надлежит во всю улицу с обеих сторон, до самого пересечения другой улицы, одною сплошною фасадою».

Действительно, дома, стоящие на набережной, невзирая на свое разнообразие, имели как бы общий, один сплошной фасад. Создавался уникальный памятник градостроительства, подобный которому проблематично было отыскать в России. Город радовал глаз «тверской полубогини» и, естественно, тешил ее тщеславие, которое с годами не становилось меньше…

Неделей позже Екатерина Павловна получила новое письмо от императора, прочитала его быстро и на сей раз молча, после чего накинула мантилью и вышла в сад, отмахнувшись от предложения Марии сопровождать ее. Ничего нового в этом не было: великая княгиня порой любила погулять в полном одиночестве, особенно если ей нужно было что-то обдумать.

Она и представить себе не могла, что Мария письмо прочтет. Причем почему-то вслух, хотя и очень тихим голосом. А потом фрейлина села у окна к неоконченному вышиванию, но продолжала говорить сама с собою, благо никто не мог ее услышать.

«Император был в Павловске, где сейчас живут императрица-мать, великие князья Николай и Михаил и великая княжна Анна. Двор вдовствующей императрицы по-прежнему представляет собой толпу старых немок, верховодят которыми графиня Ливен и графиня Бенкендорф. Обе эти дамы практически не отходят от вдовствующей императрицы, точно телохранительницы.

Раздражение императора тут же вызвал сам облик его матушки, которая упрямо придерживается моды, принятой при дворе ее покойного супруга: туфли на высоких, толстых каблуках, которые увеличивают и без того немалый рост ее величества, на голове ток со страусовым пером, на голой шее ожерелье, а у левого плеча черный бант с белым мальтийским крестиком. Платье не по возрасту короткое, туго зашнурованное, с высокой талией и короткими рукавчиками, руки – в лайковых перчатках выше локтя.

Более часу прошло в обычных прогулках по парку, где все напоминало императору отца, и незначащих разговорах. Братья сначала находились неподалеку, затем опередили мать и брата и стали о чем-то громко беседовать. Это вызвало еще большее недовольство императора, который, как известно, глуховат и не терпит, когда чего-то не слышит.

На воспитателей – дряхлого, с морщинистым лицом немца Ламсдорфа и русского кавалера Глинку – великие князья не обращали никакого внимания. Николай несколько раз прерывал брата в разговоре, говорил резко, забывшись, вдруг громко и грубо захохотал. Михаил был, видимо, обижен и говорил плаксиво и собираясь заплакать. Императрица и ее свита беседовали с императором, стараясь его занять, а он прислушивался.

Графиня Ливен подбежала к великим князьям. Император слышал, как она быстро сказала что-то братьям по-немецки, видимо забыв, что этикет требовал французского языка, а они отрывисто и капризно ей ответили. Из чего Александр сделал единственный возможный вывод: братья невоспитанны и грубы.

Позже император спросил Ламсдорфа, как учатся братья. Воспитатель ответил, что успехи заметны, последнее сочинение было задано на тему о превосходстве мирного состояния над войною. Император одобрительно кивнул и спросил у великого князя Николая, что он написал о важном вопросе. Вместо него, помолчав, вдруг ответил Ламсдорф:

– Ничего.

Император молча посмотрел па него и па брата и вдруг отвернулся, словно никогда не задавал вопроса. Действительно, великий князь Николай не написал ни строки, выказав этим свою отроческую строптивость. Недовольство императора было слишком явное. Императрица, густо покраснев, тотчас выслала всех. Они остались одни.

Император спросил мать, не находит ли она нужными какие-либо изменения в воспитании и образовании ее сыновей. Он рассказал ей об открывающ ееся в Царском Селе особен ное заведе ние под названием лицей, состоящее под его личным покровительством. Все это потому, прибавил он, что случайностей предугадать невозможно, и неизвестно, кому придется впоследствии занять трон.

Последнюю фразу он прибавил намеренно, хотя вопрос о наследнике в разговорах со вдовствующей императрицей он всегда обходил. Брат Константин, который был моложе его всего на два года, был человек невоздержанный, мать его ненавидела и мечтала, чтобы наследником престола был объявлен Николай, ее любимец.

Император слышал также, что мать втайне надеется пережить его и стать регентшей при младшем сыне. Намек о том, что Александр, возможно, назначит наследником Николая, мог ее убедить. На деле он не собирался этого делать, во всяком случае в близком будущем. Наоборот, он написал своей сестре в этом же письме совсем о других планах престолонаследия.

Как и следовало ожидать, вдовствующая императрица ответила, что не видит необходимости менять что-то в воспитании великих князей, и тут же перевела разговор на свои планы относительно замужества младшей дочери, великой княгини Анны.

Тем не менее, император решил, что Лицей, который был основан для пребывания и обучения в нем великих князей, должен будет открыться, хотя великие князья останутся по-прежнему при императрице.

Это еще больше укрепило его в мысли о том, что наследником престола он специальным манифестом назначит принца Ольденбургского, с которым, правда, должен предварительно обсудить вопрос о перемене вероисповедания. Император просит великую княгиню деликатно подготовить почву для этого разговора, но пока не говорить супругу ничего конкретного.

Таково содержание письма, полученного Екатериной Павловной. Думаю, что решение все-таки открыть лицей вызвано тем горячим участием, которое приняла в этом проекте великая княгиня, так что наши с ней разговоры оказались не напрасны».

Вернувшаяся в свои покои Екатерина Павловна застала фрейлину за вышиванием, точно в том же положении, в каком оставила.

В январе 1811 года было обнародовано постановление об учреждении лицея. Об этом великая княгиня не замедлила уведомить своего «учителя» – Карамзина. Постоянное общение с ним привело к тому, что Екатерина Павловна попросила историка письменно высказать свои мысли о состоянии России и о тех мерах, которые предпринимало тогда русское правительство по реформировании государственного устройства.

Кроме того, Екатерину Павловну, чей двор слыл центром русского патриотического духа, очень беспокоило влияние на брата-императора энергичного реформатора М. М. Сперанского, и ей хотелось противопоставить ему не менее сильное влияние, помимо своего собственного.

– Мой брат должен знать ваши соображения о состоянии России, – сказала она Карамзину, прощаясь. – Жду вас с новым произведением в ваш следующий приезд и надеюсь, что он не заставит ждать себя долго.

Так появилась известная «Записка о старой и новой России в ее политическом и гражданском отношении», которую Карамзин повез ее в Тверь в феврале 1811 года, и которая произвела глубочайшее впечатление на Екатерину Павловну и ее супруга. Историку же она сказала:

– Знаете ли, Николай Михайлович, что я вам скажу, – «Записка» ваша очень сильна.

Она оставила ее у себя, намереваясь впоследствии показать брату. Но предварительно ей надо было подготовить для этого почву: содержание «Записки» могло не понравиться императору в силу некоторых принципиальных разногласий историка и Александра во взглядах на роль России. Едва познакомившись с ее содержанием, Екатерина Павловна поняла это и тем не менее посчитала необходимым довести до брата мнение патриотически настроенной части общества.

Через И. И. Дмитриева Карамзину дали понять, что император желает познакомиться с ним поближе. Екатерина Павловна опять пригласила писателя к себе, куда он приехал со своей «Историей», которую предполагал читать Александру. Император приехал в Тверь в середине марта 1811 года. В кабинете великой княгини ему снова представили Карамзина, о котором он, естественно, давно уже забыл.

В течение следующих дней они встречались за обедом во дворце, и лишь к третьей встрече Карамзин в комнатах царя в течение двух часов читал ему главный труд своей жизни. Вероятно, только после этого более близкого знакомства императора с историком Екатерина Павловна и решила отдать брату «Записку». Это было накануне его отъезда. А утром в день отъезда Александр п ростился с Карамзиным с явной холодностью. Это свидетельствовало о том, что он прочел его соображения о роли России и ее значении в истории.

Впоследствии Екатерине Павловне удалось изменить к лучшему отношение Александра к писателю. Но еще до этого императорской семье пришлось пережить крайне неприятное событие.

Свекор Екатерины Павловны, герцог Петр-Фридрих-Людвиг, правивший этим небольшим княжеством в западной части северогерманской равнины, был вынужден незадолго перед тем вступить в созданный Наполеоном Рейнский союз со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наполеон, относившийся к немецким князьям, членам этого союза, как к своим вассалам, предложил герцогу Ольденбургскому уступить Франции свои владения взамен на город Эрфурт и некоторые другие земли. Ольденбург, в стратегическом смысле удобно расположенный на побережье Северного моря, был необходим Наполеону в его планах по осуществлению континентальной блокады Англии.

Но герцог Петр-Фридрих-Людвиг с гордостью отверг эти притязания на их родовые земли. Тогда Ольденбург был взят Наполеоном силой. Герцогу пришлось искать убежища в России весной 1811 г.

О б этом событии есть упоминание в записной книжке французского посла в Петербурге. Коленкур пишет и о реакции русского кабинета: «Потихоньку идут разговоры об отъезде герцога Ольденбургского из его владений. Говорят даже, что все его владения в Голшгинии конфискованы… Это крайне оскорбляет русских…»

Еще бы не оскорбляло! Русская императорская фамилия не могла отнестись равнодушно к тому, что покушаются на достояние их родственников. Это было похоже на вызов. И это был первый шаг к войне с Францией.

Но Александр прилагал все усилия, чтобы не допустить разгореться большому пожару из-за в общем-то небольшого инцидента: мало ли тогда было обиженных Наполеоном! Тем не менее ему пришлось выдержать немало резких обвинений императрицы – матери за его якобы равнодушие к тому, что произошло в Ольденбурге. Чтобы отвлечься от всех этих огорчений и, по-видимому, объяснить свою позицию, Александр поехал в Тверь к сестре. Ему надо было отдохнуть около нее душой, почувствовать понимание, получить нравственную поддержку в столь мучительной для него ситуации.

Вскоре после этого, получив сведения о том, что ее свекор герцог Петр-Фридрих-Людвиг из Германии подъезжает к Петербургу, Екатерина Павловна поехала ему навстречу, чтобы поддержать его морально, несмотря на просьбы брата и матери не делать этого. Великая княгиня не была бы самой собой, если бы не поступила по-своему. Кроме того, ей, в отличие от брата-императора, можно было этим поступком выразить свое отношение к действиям Наполеона.

Герцог Петр Ольденбургский прибыл в Петербург в мае 1811 года. До роковой даты в истории России оставалось чуть больше года – и самые светлые умы государства это понимали. И лучше всех, пожалуй, ситуацию понимала Екатерина Павловна с ее острым умом, помноженным на женскую проницательность и интуицию.

Но что она могла сделать?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю