Текст книги "В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III"

Автор книги: Светлана Бестужева-Лада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

– Прикажете написать императору и вашей матушке? – осведомилась одна из фрейлин.

– Просто пошлите курьера. И не беспокойте меня. Я хочу спать…

Через полчаса великая княгиня, вымытая и переодетая была перенесена в спальню, где действительно мгновенно заснула, успев подумать только о том, что Мария, как всегда, оказалась права. Девочка родится в следующий раз…

Она еще не знала, что ее второй сын родился в тот день, который станет незабываемым в истории России. В день Бородинского сражения. И что по странной прихоти судьбы именно в этот день фактически уйдет из жизни ее первая мимолетная любовь – генерал Петр Иванович Багратион.

В августе 1811 г. Петр Иванович был назначен командующим Подольской армией, расположенной от Белостока до австрийской границы и переименованной в марте 1812 г. во 2-ю Западную армию. Предвидя столкновение России с Наполеоном, он представил Александру свой план будущей войны, построенный на идее наступления.

Но император отдал предпочтение плану военного министра Барклая-де-Толли, и Отечественная война началась отступлением 1-й и 2-й Западных армий и их движением на соединение. Наполеон направил главный удар своих войск на 2-ю Западную армию Багратиона с целью отрезать ее от 1-й Западной армии Барклая-де-Толли и уничтожить. Багратиону пришлось двигаться с большим трудом, прокладывая себе путь боями у Мира, Романовки, Салтановки. Оторвавшись от войск французского маршала Даву, он переправился через Днепр и 22 июля наконец соединился с 1-й армией под Смоленском.

Воспитанному в суворовском наступательном духе Багратиону в период отступления было морально очень тяжело. «Стыдно носить мундир, – писал он начальнику штаба. – …Я не понимаю ваших мудрых маневров. Мой маневр – искать и бить!» Он возмущался Барклаем: «Я никак вместе с военным министром не могу. …И вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого». Под Смоленском Багратион предлагал дать Наполеону генеральное сражение, но отступление продолжилось.

26 августа 1-я и 2-я армии под руководством Кутузова, ставшего главнокомандующим, вступили в битву с французами под Бородино. Этот день оказался роковым в славной жизни Багратиона. Его войска располагались на левом фланге, у деревни Семеновской с построенными впереди нее тремя земляными укреплениями – «Багратионовыми флешами».

Левый фланг оказался жарким. Шесть часов шел ожесточенный, яростный бой, проходивший с переменным успехом. Французы дважды овладевали Багратионовыми флешами, и дважды были выбиты оттуда. Во время очередной атаки противника князь Петр поднял свои войска в контратаку, и в этот момент, около полудня, он был тяжело ранен: осколок гранаты раздробил ему берцовую кость.

Полководец, снятый с коня, еще продолжал руководить своими войсками, но потерял сознание и был вынесен с поля сражения. В мгновенье пронесся слух о его смерти, и в войсках началась паника. Но почти мгновенно русскими воинами, потерявшими своего любимого командира, овладела ярость. Сражение разгорелось с новой силой.

По свидетельству очевидцев, благородный князь Петр, когда его несли в тыл, просил передать Барклаю-де-Толли «спасибо» и «виноват»: «спасибо» – за стойкость соседней 1-й армии в сражении, «виноват» – за все, что раньше Багратион говорил о военном министре.

Полководец был перевезен в имение его друга, князя Б.Голицына, село Симы Владимирской губернии. От него долго скрывали печальную весть о сдаче Москвы. Когда один из гостей проговорился об этом, состояние Багратиона резко ухудшилось. После мучительной, но безуспешной борьбы с гангреной Петр Иванович 12 сентября умер. Смерть Багратиона оплакивала вся Россия.

Екатерина Павловна не была исключением. Она оплакивала и полководца, и потерю столицы, и безвозвратно ушедшие времена своей юности, когда она танцевала на пышном придворном балу с молодым героем Багратионом. И не уставала поражаться тому, что ее маленький Петр родился именно тогда, когда генерал был смертельно ранен. Воистину, неисповедимы пути Господни.

Тысяча восемьсот двенадцатый год готовил для Екатерины Павловны еще одно испытание. Не успела она пережить волнения, связанные с вторжением неприятеля, занятием Москвы, уничтожением города во время катастрофического пожара, как ее ждал еще один удар. И предотвратить его не сумела даже ждавшая этого Мария.

Принц Ольденбургский, верный своему долгу, часто посещал созданные в его губерниях госпитали, чтобы убедиться, все ли делается для пользы раненых. Остановить его не могли ни морозы, которые в том году грянули в начале ноября, и были крайне суровы, ни уговоры супруги поберечь себя и хоть немного отдохнуть. Но в самом начале декабря Екатерине Павловне все-таки удалось вырвать у мужа обещание посвятить оставшееся до Рождества время семье и сыновьям.

– Вы совсем не щадите себя, друг мой, – твердила она ему. – А в госпиталях лежат не только раненые, там есть и тифозные больные, и чахоточные. Неровен час…

– Я осторожен, душа моя, – улыбнулся в один из разговоров принц. – А потом ваша несравненная Мария постоянно потчует меня какими-то чудодейственными отварами, которые прибавляют силы и защищают от болезней.

– Мария, конечно, понимает толк во всяких снадобьях, – согласилась великая княгиня. – Но наши российские морозы вряд ли можно ослабить с их помощью. Да и я вас почти не вижу.

– Хорошо, – сдался принц. – Еще одна поездка, которую я твердо обещал графу Ростопчину, и даю вам слово, что до Рождества буду неотлучно с вами и детьми. Вы правы: последнее время мы мало видимся, и я начинаю тосковать о вас.

– Зачем же тосковать? – улыбнулась в ответ Екатерина Павловна. – Мы вернемся в Тверь, в наш прекрасный дворец, возобновим вечера, а дни будем проводить, как раньше: вы в своем кабинете, а я – рядом с вами. Война заканчивается…

На следующий день принц уехал. А через два дня великая княгиня получила известие о том, что ее супруг занемог после посещения госпиталя, и врачи подозревают тифозную горячку. Час спустя Екатерина Павловна уже садилась в дорожную карету вместе с Марией.

– Не помогли ваши отвары, – сухо сказала она фрейлине после нескольких часов молчания. – Теперь вся надежда на милосердие Божие.

Мария молчала.

– Тифозная горячка – это ведь очень опасно? – уже несколько другим тоном спросила Екатерина Павловна.

– Вы сами сказали, ваше высочество, Бог милостив. Будем надеяться на лучшее. И от этой болезни люди поправляются.

Добравшись до Москвы, Екатерина Павловна тут же отправилась в дом Ростопчина, где находился принц. Граф встретил ее с крайне встревоженным лицом, которому не сумел придать должное спокойное выражение.

– Что принц? – отрывисто спросила Екатерина, сбрасывая шубу на руки прислуги.

– Крайне слаб, ваше высочество. Но в сознании, и горячка отступила.

– Слава Богу! – перекрестилась великая княгиня. – Значит, кризис миновал?

– Его не было, – ответил Растопчин. – Принц просто очень слаб и даже не может принимать пищу.

– Ему пускали кровь? – осведомилась Мария, неотступно следовавшая за Екатериной Павловной.

– Час назад…

– Покажите мне.

– Что именно? – оторопел Растопчин.

– Кровь его светлости. Надеюсь, вы не успели…

Мария оборвала фразу, увидев ответ на лице графа Растопчина.

Екатерина Павловна бросилась к изголовью супруга, который лежал с закрытыми глазами и, казалось, не слышал ни шагов, ни голосов. А Мария подошла к врачу, который в углу комнаты перебирал какие-то склянки.

– С чего началась болезнь? – спросила она.

– Его светлость изволили ужинать с господином графом, и вдруг потеряли сознание прямо за столом. Когда очнулся, отторг всю пищу и после этого впал в состояние лихорадки.

– С чего вы взяли, что это – тифозная горячка?

– Ею больны несколько солдат в госпитале, который изволили посетить их светлость.

Мария только махнула рукой.

– Мне нужно несколько капель крови его светлости. Граф сказал, что час назад делали кровопускание…

– Да, но я приказал выплеснуть…

– Надеюсь, сосуд еще не вымыли?

Через несколько минут слуга принес серебряный тазик, на дне и стенках которого были остатки пущенной крови. Мария схватила тазик и почти выбежала в соседнюю комнату, заперев за собой дверь. Вышла она через четверть часа и без всякого выражения сказала графу Растопчину:

– Позаботьтесь о священнике, ваша светлость. Только так, чтобы великая княгиня пока ни о чем не догадалась.

– Принц пришел в себя. Врач сказал, что кризис миновал.

– Разве я спорю? – пожала плечами Мария. – Кризис, конечно, миновал. Только все же позаботьтесь о священнике. Не забудьте, лютеранине…

Принц Георг Ольденбургский скончался на руках своей супруги в ночь с 14 на 15 декабря, лишь на несколько часов придя в сознание. Окаменевшая от горя Екатерина Павловна, казалось, готова была тут же последовать за ним, но Мария взяла все в свои руки и потребовала, чтобы вдове отвели отдаленные комнаты и по меньшей мере сутки не беспокоили. Эти сутки она неотлучно провела рядом с ней, не раздеваясь и ни на минуту не сомкнув глаз, словно сторожила свою госпожу от чего-то или кого-то.

Мария не впускала в комнату Екатерины никого, даже самого графа, не говоря уже о слугах. Единственное исключение было сделано ею для монахини какого-то православного монастыря, которую она приказала впустить.

Через сутки великая княгиня вышла из своих покоев твердой походкой и с сухими глазами, которые, правда, смотрели куда-то в почти запредельную даль, без всякого выражения. Но приказания ее были кратки и деловиты. Она не забыла даже навестить своих детей, но и при них не проронила ни слезинки, сохраняя какое-то потустороннее спокойствие.

Мария по-прежнему не отходила от нее ни на шаг. Монахиня больше не появлялась, но ежедневно в строго определенный час к мадемуазель Алединской приходил мужчина неприметной наружности, в мещанской, скромной одежде и о чем-то с ней беседовал. Граф Растопчин, терзаемый любопытством, попытался узнать хоть что-нибудь о странном посетителе и даже приказал установить за ним слежку.

Тщетно. Выходя из графского дома, незнакомец словно растворялся в полупустой, еще не пришедшей в себя после страшного пожара, Москве. В конце концов граф смирился с положением дел и отправил в Санкт-Петербург депешу с нарочным. Сам факт посылки курьера был строго секретным, так что граф Растопчин онемел от изумления, когда Мария, скользя мимо него вслед за великой княгиней, обронила, не разжимая губ:

– Вдовствующая императрица, несомненно, оценит ваше рвение по достоинству.

– Чертовка! – прошипел ей вслед граф. – Когда ты наконец уберешься отсюда?

Он даже попытался предостеречь Екатерину Павловну, всегда к нему благоволившую, о том, что ее любимая фрейлина ведет себя, мягко говоря, странно. Но в ответ услышал тоже очень странную фразу:

– Без нее меня, наверное, и на свете-то уже бы не было.

– Но ваше высочество… – попытался исправить дело граф.

Великая княгиня устало махнула рукой:

– Потерпите. Через несколько дней мы уедем. Все.

Через две недели после кончины останки принца Ольденбургского с великими почестями были перевезены в Санкт-Петербург и захоронены в Александро-Невской лавре. Никто из императорской семьи на похоронах не присутствовал: Александр оставался с армией в освобождаемой им Европе, Константин находился в очередном загуле в собственном дворце, вдовствующая императрица сослалась на серьезное недомогание, которое удерживало возле нее и младшую дочь – великую княжну Анну.

– Ты была права, Мария, – сказала великая княгиня после гнетущей церемонии похорон. – Подтверждение я получила.

«Я потеряла с ним все, – писала Екатерина Павловна брату. – Ничто и никогда не облегчит мне тяжести этой утраты. Жаль, что у нас не принят „белый траур“ – пожизненное проявление скорби французских королев. Я не королева, но скорбь моя превышает человеческие пределы…»

Верный Карамзин попытался добиться аудиенции у своей «тверской богини», но и ему отказали. Искренне огорченный, Николай Михайлович написал старому другу И. И. Дмитриеву18 февраля 1813 г.:

«Более нежели благодарность привязывают меня к великой княгине; люблю ее всею душою, но ей не до меня. Слышно, что она не хочет никого видеть и живет только горестию, изнуряя свое здоровье…»

Удар был тем более силен, что несколько лет Екатерина Павловна прожила в безоблачно-счастливом браке, любила своего мужа, человека доброго и благородного, и была им искренне любима. Она прекрасно понимала, что больше никогда в жизни не полюбит и не испытает счастья. Но больнее всего жалила мысль о том, что если бы не ее неумеренные амбиции и жажда короны, принц остался бы жив. Она, она убила его, она и этот трижды проклятый, так и не обнародованный манифест ее брата о престолонаследии.

Эти мысли утяжеляли горечь потери. Славившаяся прежде своей выдержкой и хладнокровием, Екатерина Павловна стала крайне нервной, ее мучили судороги, расшатывавшие ее здоровье, изводили чудовищные мигрени. От прежней энергии ничего осталось – великая княгиня погрузилась в свое горе.

Екатерину Павловну хотели отвезти к матери в Гатчину, но встретили внезапный яростный отпор. Вернуться в Тверь, где некогда была так счастлива, великая княгиня тоже не желала. Она вообще ничего не хотела, даже детей посещала раз в неделю, словно выполняя тяжкую повинность.

Чтобы поправить здоровье и рассеять горе, врачи порекомендовали Екатерине Павловне уехать на воды в Европу. До войны это было модно среди знати, теперь, по мере освобождения Европы от кошмара наполеоновского нашествия, мода возвращалась.

По мере того как русская армия освобождала завоеванные Наполеоном страны, их правители, вовлеченные в союз с Францией, разрывали свои союзнические отношения и присоединялись к армии русского императора. А сами освобожденные государства возвращались к прежнему образу жизни.

Овдовевшая великая княгине не хотела никуда ехать, одна мысль о том, что придется встречаться с огромным количеством новых людей, произносить дежурные любезности и вообще возвращаться к прежнему светскому образу жизни, приводила ее в состояние полной меланхолии. Именно в это время она получила очередное послание от брата-императора:

«Милая моя Като, больше всего меня заботит состояние твоего здоровья. Вряд ли климат Санкт-Петербурга оказывает на него благоприятное воздействие, а переехать на лето в Царское Село… Не знаю, нужно ли тебе оставаться в такой близости к другим загородным резиденциям.

Я, как ты могла заметить, не стремлюсь вернуться в Россию, и объективные причины мне в этом благоприятствуют. Когда война закончится, я хотел бы продолжить свое путешествие по Европе уже не в качестве воина, а как обычный человек. Возможно, ты захотела бы составить мне в этом компанию.

Ты можешь взять с собой старшего сына, а младшего, я полагаю, с удовольствием примет на время твоего путешествия наша сестра Мария, Герцогиня Веймарская. Таким образом, исчезнет всякая опасность для тебя и близких тебе людей. А время все лечит, поверь мне, и прости за банальность.

Всегда любящий тебя – Александр»

Екатерина Павловна молча протянула письмо вошедшей в комнату Марии. Та пробежала глазами послание императора и тихо сказала:

– Мне кажется, его величество предлагает вам самый мудрый выход. Вы слишком молоды, чтобы запереться в четырех стенах и погружаться в минувшие горести…

– Минувшие? Для меня смерть Жоржа никогда не станет только горьким воспоминанием! Эта рана никогда не затянется…

– Она всегда будет ныть, ваше высочество, но острая боль пройдет, если вы не будете бередить ее снова и снова.

– Вы не понимаете, Мари! Я – проклята. Я приношу несчастье всем мужчинам, которым Судьбой была уготована встреча со мной. Князя Долгорукого убили, князь Багратион скончался от раны, мой покойный супруг…

– Ваше высочество, помимо князя Багратиона, Россия потеряла тысячи лучших своих сынов, не имевших чести даже быть знакомыми с вами. Князь Долгорукий тоже погиб на войне. И о каком проклятии вы говорите, когда у вас есть два чудесных сына?

– Вы не хуже меня знаете, что Жоржа убили.

– И вы знаете, что не за честь быть вашим супругом, а совсем по иным причинам. Если бы он стал королем Швеции, ваше счастье осталось бы неизменным. И теперь вашим сыновьям ничего не грозит, особенно если его императорское величество откажется от своей идеи сделать вас престолонаследницей.

– Я и сама этого не желаю!

– Да, но это только ваши слова. Их нужно подкрепить действием. Поезжайте на воды, ваше высочество, а когда война закончится, вы лично встретитесь с братом и попросите его оставить опасную идею. Тогда даже я буду спокойна за вашу жизнь и ваше благополучие.

– Моя жизнь! Она разбита, я больше никогда не буду счастлива…

– И, главное, никогда не будете императрицей, – тихо, но безжалостно сказала Мария. – Эта корона убивает быстрее, чем змеиный яд. Не зря ваш августейший брат так тяготится ею.

– Ему что-то грозит, Мария? Скажите, если знаете, заклинаю!

– Пока вы живы – ничего. Дальше мне трудно что-либо вам сказать, но я отчетливо вижу эту связь: ваша жизнь и благополучие императора.

– Тогда я поеду, – сказала Екатерина Павловна, приподнявшись с подушек дивана, на котором последнее время лежала с утра до вечера. – Я сделаю так, как просит мой брат, и как советуешь мне ты. Тем более что ты, конечно, поедешь со мной, Мари, не так ли?

– Будьте покойны, ваше высочество. Я ведь обещала вам, что не оставлю вас до самой смерти.

– Тогда… погадай мне, Мари. Прямо сейчас. Я хочу знать, что принесет мне это путешествие.

– Сейчас принесу карты, ваше высочество, – слегка улыбнулась Мария. – Но сначала выпейте ваше лекарство. Я уже час тому назад оставила его подле вас. Нет-нет, сначала лекарство, потом – гадание. Или ни того, ни другого.

– Вы по-прежнему ведете себя со мной, как гувернантка, мадемуазель Алединская, – с тенью прежней улыбки сказала Екатерина Павловна.

– А вы, ваше высочество, ведете себя, как маленькая своенравная Като, которая соглашалась пить теплое молоко от кашля только если ей за это расскажут красивую сказку.

– По-твоему, я впадаю в детство? – притворно нахмурилась великая княгиня, но стакан с лекарством все-таки взяла в руки и осушила в несколько глотков.

– По-моему, вы возвращаетесь к жизни, – отозвалась Мари. – Я иду за картами.

……………………………………………………………………………………….

Екатерина Павловна выехала из Петербурга в марте 1813 г., направляясь вместе с сыновьями Александром и Петром на богемские воды. Перед отъездом она писала в Тверь генерал-инженеру Францу Петровичу Деволану, бывшему подчиненному своего мужа и возглавившему после смерти принца Ольденбургского Ведомство путей сообщения:

«…Здоровье довольно сносно, за исключением слабости и почти ежедневных обмороков; мне рекомендуют брать ванны, но я не верю в их действие; путешествие более поможет, чем лечение».

Переписка Екатерины Павловны с Деволаном, выходцем из Голландии, приглашенным в Россию еще при Екатерине II для строительства каналов, была необходима великой княгине, так как генерал был человеком умным, образованным, приятным в общении. Кроме того, с ним она могла вести в письмах разговор об умершем муже, о «милой Твери», где она была так счастлива.

Ее письма позволяли проследить маршрут поездки. Но главное, от письма к письму становилось ясно, что и в состоянии нездоровья, душевной подавленности Екатерина Павловна оставалась человеком любознательным, не упускавшим случая узнать, увидеть что-то новое для себя и поделиться этим с тем, кому это тоже было интересно.

И в этом нормальном интересе к жизни, пусть пока на уровне дорожных впечатлений, был залог того, что Екатерина Павловна в ходе путешествия действительно выздоровеет скорее, чем живя на одном месте в курортном городке. Она понимала это и сама: вот почему и провела в Европе около трех лет, постоянно переезжая из города в город, из страны в страну, не задерживаясь на одном месте долее нескольких недель.

А тогда, весной 1813 г., она сообщала Деволану свои первые впечатления – в основном она писала генералу, специалисту по водным коммуникациям, о состоянии дорог (правда, пока сухопутных, поскольку ехала через Псков, Могилев, Киев). Дороги центральных губерний, Псковской и Петербургской, порадовали великую княгиню, но она пришла в ужас от состояния дорог и Белоруссии. Как тут не вспомнить «дорожные жалобы» Пушкина, который всего через семь лет проследует в южную ссылку и Молдавию почти этим же маршрутом.

В конце апреля Екатерина Павловна приехала в Прагу и писала оттуда в Тверь:

«Несмотря на все мои просьбы о сохранении инкогнито, император велел отдавать мне те же почести, как и себе. И я была принята пышно – при криках как солдат, так и жителей: „Виват, виват, Александр!“ Это ясно показывает воодушевление умов: никто даже не скрывает того, и нашего императора громко называют Спасителем Европы».

Описывала Екатерина Павловна и съехавшихся тогда в Прагу высокородных гостей – герцогов, ландграфов, курфюрстов, начавших, по ослаблении Наполеона, «припадать» к руке другого победителя – русского царя. Судя по письмам, вся эта «толкотня друзей и врагов» вызывала у Екатерины Павловны соответственное отношение. Правда, она деликатно говорит о них: «странные эти люди…»

А эти «странные люди» никак не могли понять, почему молодая вдова-герцогиня, сестра человека, ставшего кумиром Европы, откровенно дает понять, что ей претят неумеренная лесть и раболепие, и что она тяготиться своим высоким положением. Положение, за которое многие великосветские дамы отдали бы полжизни, ни на секунду не задумываясь.

Здесь, в Богемии, великая княгиня встретилась в мае с Марией Павловной, приехавшей, чтобы увидеться с сестрой. Они вместе из Теплице проехали в Карлсбад, где Екатерине Павловне предстояло в течение лета проходить лечение минеральными водами. Приезд герцогини Веймарской успокоил местную аристократию: она вела себя соответственно своему сану и ничего не имела против низкопоклонства. Настоящая гранд-дама, какой и положено быть столь высокородной особе.

Сестры никогда не были особенно близки, но теперь обе оказались вдали от России, вне влияния достаточно деспотичной матери, и были уже достаточно взрослыми для того, чтобы самостоятельно определять свои жизненные приоритеты и пристрастия. И оказалось, что у Марии и Екатерины куда больше общего, чем было полтора десятка лет тому назад, когда они жили в соседних комнатах и учились в одном классе, у одних и тех же учителей.

Наверное, именно поэтому предполагавшаяся короткая встреча сестер превратилась в несколько недель. После этого Мария Павловна забрала с собой обоих племянников – маленьких принцев Ольденбургских, и вернулась в Веймар. Теперь Екатерина Павловна могла думать только о себе и заботиться о скорейшем восстановлении собственного здоровья.

В августе 1813 г. Австрия, до того участвовавшая в походе французской армии на Россию, подписала с ней мирный договор и повернула свои штыки против Наполеона. Не помогло и то, что его супругой была австрийская эрцгерцогиня. Только теперь Екатерина Павловна поняла, сколь опасен на самом деле был брачный союз с Бонапартом, и горячо возблагодарила Бога за то, что он в свое время избавил ее от этой участи: быть супругой побежденного и дочерью победителя.

Теперь Екатерина Павловна могла поехать в Вену, где была принята с большим вниманием. Она подружилась там с австрийской императрицей третьей женой Франца, которую он когда-то предпочел русской великой княжне), приветливой, хрупкой женщиной. Проницательной Екатерине понадобилось немного времени, чтобы понять: супружеское счастье австрийской императрице суждено не было. И снова порадовалась про себя, что чаша сия ее миновала.

Вернувшись в октябре в Прагу, Екатерина Павловна узнала весть о знаменитой «битве народов» под Лейпцигом 16–19 октября и сразу же поспешила в Веймар к сестре. Поражение Франции становилось неизбежным, а звезда Александра блистала все ярче. Сестры царя вместе поехали во Франкфурт, а оттуда в северный швейцарский городок Шафхаузен для встречи с братом. По пути в Швейцарию великая княгиня впервые проехала через земли Вюртемберга, родины своей матери, не зная и не предполагая того, чем станет это государство в ее будущем.

Она прожила в Шафхаузене около двух недель декабря 1813 года. Здесь ей представили Иоганна Мюллера – писателя, профессора, начальника всех школ в Шафхаузене. Иоганн Мюллер был очень недурен собой, а кроме того, талантлив, и глубоко религиозен. Не понравиться Екатерине Павловне он просто не мог: таких людей она всегда отличала и привечала.

Его же впечатления от встреч с русской великой княгиней известны из дневниковых записей. Мюллер отметил в них, что Екатерина Павловна внимательно слушала его рассказы, обо всем, что касалось тогдашней ситуации в Швейцарии, образования народа (в будущем ей это пригодится). Екатерина Павловна говорила с писателем и педагогом не только о воспитании, особенно об обучении девушек, но и о политике, науке.

«Я чувствую, как при ней возвышается круг моих мыслей… В ней нет нисколько женской пустоты, религиозной сентиментальности; она обладает мужским умом, особой силой мышления; в грустном взоре светятся чистые мысли, высшие интересы».

Интересно, что такое же мнение вынесли от встреч с Екатериной Павловной в Дрездене и некоторые немецкие ученые. Свидетель этих встреч записал:

«Она принимала очень много важных лиц, и среди них „ученых париков“, и удивляла немцев своими вопросами, так что они становились в тупик и выходили от нее с восторгом и удивлением перед ее глубокой ученостью…»

Встречи с Иоганном Мюллером происходили неоднократно Она оценила достоинства этого человека, а он, в свою очередь был покорен ею. И после каждой встречи записывал свои впечатления. Вот одно из них:

«Она была всегда очень просто одета, в черном шелковом платье. Ее прекрасные темно-каштановые локоны украшали прекрасное, белое с румянцем лицо и круглый лоб, на котором не было никакого следа болезненности, хотя она сильно страдала нервами. Причиной ее страданий в значительной мере была ее чрезвычайно строгая жизнь, обыкновение спать лишь небольшое число часов в сутки, постоянное чтение и письменные занятия с раннего утра до поздней ночи и, наконец, суровость в отношении самой себя».

Мюллер даже нарисовал в своем дневнике портрет Екатерины Павловны. При всей своей простоте и скромности поведения и облика, этот человек обладал глубоким умом и высокими достоинствами, поэтому он как никто другой мог оценить многосторонние знания великой княгини, силу ее мышления, усердие в серьезных занятиях.

На прощальной аудиенции Екатерина Павловна сказала Иоганну Мюллеру:

– Я ищу людей с умом и душой, и такого-то именно нашла в вас.

После этой аудиенции Мария спросила Екатерину Павловну:

– Почему бы вам не пригласить господина Мюллера стать наставником ваших сыновей?

– К сожалению, они еще слишком малы, – ничуть не удивившись вопросу, ответила Екатерина Павловна. – Иначе я непременно постаралась бы заполучить господина Мюллера. И вообще, Мари, мне хотелось бы остаться жить в Швейцарии, в каком-нибудь маленьком городке.

– Вы шутите, ваше высочество? – осведомилась Мария.

– Ничуть. Маленький, чистенький домик, горничная и кухарка, может быть, садовник. Книги, клавесин, камин вечерами…

– А у камина – беседующий с вами господин Мюллер, – в тон ей продолжила Мария.

Екатерина Павловна метнула в ее сторону быстрый и отнюдь не доброжелательный взгляд.

– Вы забываете, мадемуазель, что я недавно овдовела.

– Беседы у камина никогда еще не оскорбляли ничьей памяти, – совершенно спокойно отпарировала Мария. – Вы овдовели, но ваш ум по-прежнему жаждет новой пищи, а душа – новых впечатлений. И да простит меня ваше высочество, но идиллия в маленькой Швейцарии прискучила бы вам через месяц. Кто бы ни сидел с вами у камина…

– Ты права, – после долгой паузы отозвалась Екатерина Павловна. – К сожалению, Мари, ты права. Но куда мне деваться от тягостных воспоминаний о минувшем счастье?

В Шафхаузене Екатерина Павловна отметила первую годовщину смерти своего мужа. Весь день она провела в полной тишине, сосредоточившись на грустных мыслях, воспоминаниях. И по прошествии года ее душа не была спокойна, нервные перепады настроения еще не оставили ее. Чтобы отвлечься от гнетущих ее дум, она сознательно изматывала себя: спала на маленьком узеньком диванчике, много работала, читала, писала – иногда за полночь, а вставала в пять часов утра.

– Куда угодно, ваше высочество, – серьезно ответила Мария. – Перед вами – весь мир, и вы можете себе позволить узнавать его день за днем.

– Я бы хотела побывать в Англии, – задумчиво сказала великая княгиня.

– Тогда перестаньте сознательно мучить себя. Сегодня я дам вам новое лекарство, а вы дадите мне слово, что ляжете спать в спальне, на нормальной кровати. И могу вас заверить, завтрашний день покажется вам куда менее мрачным, чем все минувшие дни.

– А потом я снова не буду спать ночами напролет? – скептически осведомилась Екатерина Павловна.

– Даю вам слово, что ваш сон восстановится. А потом появится и интерес к жизни.

– Что ж, – вздохнула Екатерина Павловна, – попробуем. Возможно, ты снова права.

– Вы еще увидите, ваше высочество, сколько неведомого вам и прекрасного ожидает вас в предстоящем путешествии. А в Англии… Кто знает, может быть, вам приглянется английская корона? Правда, она очень тяжелая и… безвкусная.

Мария услышала негромкий смех великой княгини, которая засмеялась впервые после того, как скончался ее любимый супруг.