Текст книги "Большая Сплетня"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Его дочери Дане, по-нашему – Леди Ди, всего двадцать три. Внешность европейской красавицы. Холеность патентованной белоручки. Диплом МВА, английский, полученный в Оксфорде. Наносная любезность, ни к чему не обязывающая вежливость – следствие хорошего воспитания. С такими знаниями, с таким дипломом и с таким отцом она в свои двадцать три твердо стоит на ногах – даже когда обута в туфли на острой, как жало, шпильке. Когда она идет по коридору, в глазах мужчин разгорается вожделенный блеск. Но Дана, мелькнув, как падучая звезда, скрывается в своем кабинете – он расположен как раз напротив директорской приемной.

За глаза мы зовем ее Леди Ди – впрочем, в глаза, наверное, тоже можно, она бы не обиделась. Ведь это не Рыбья Кость и не Железная Пятка... В этом прозвище – любовь, восхищение, почтение. Обожание. Королевская недосягаемость, царственная неприкосновенность. Сиятельность. Венценосность. Так зовут божество, случайно спустившееся на землю. Так зовут взошедшую на горизонте планету. Мечту несбыточную, химерическую. Так зовут ее величество Успех!

Понятно, для Леди Ди работа в нашей конторе – лишь трамплин, место, где она набирается опыта и заодно присматривает за Есенской. Потому что, если умножить два на два, разделить три на три, то можно понять: на самом деле наша контора принадлежит ее папаше, а Железная Леди – обыкновенная функционерка. Даже если она воображает о себе невесть что. Даже если она и есть на деле это самое невесть что!

Потому-то Рыбья Кость не принимает ни одного решения, не посоветовавшись с Леди Ди. Надеется на ее диплом МВА? Боится прогневить Якушева? Или советы дочки – необходимое условие контракта с ее папашей? Скорее всего, все вместе и каждое в отдельности...

При всей своей осязаемой недоступности Леди Ди выглядит вполне земной и очень милой. Гладкие светло-каштановые волосы до плеч. Приветливая улыбка. Ласковый свет зеленоватых глаз. Спортивная фигура. Сильные ноги теннисистки, маленькие ступни. Крепкий кулачок, способный намертво сжимать не только ракетку, но и глотку приглянувшейся компании, перекрывая финансовый кислород. Милый, мнимо внимательный взгляд, призванный замаскировать равнодушие к простым смертным. Царственная грация олимпийской богини, безразличной к производимому ею действию на плебс. Бессознательное изящество абсолютной женственности.

О ней мечтает каждый мужчина в нашей конторе. Разве запрещено мечтать о несбыточном, нереальном? Разве запрещено в сумраке кинозала страстно лобзать киношную диву? Разве запрещено тетешкать в собственных объятиях химеру, с подростковой стеснительностью скрывая ее от досужих посторонних взглядов?

От этого воображаемого облапывания, от визуальной доступности, от еженощного присутствия в мужских коитальных мечтах Леди Ди кажется как будто немного истертой. Потасканной. Чересчур захватанной от выдуманных ласк. Опустившейся. Обыденной – как глянцевый плакат со взмахрившимися краями на стене. Потертый на сгибах. С пятнами коробления от влаги. С мушиным клеймом в неудобном месте, прямо в углу игривого глаза.

Но для Игоря она – самое то! Он заворожен ее сказочным принцессовым блеском, он падает в ее протянутые ладони, как переспелый плод – бедный плод неудовлетворенных амбиций. Изуродованный неудачным абортом зародыш. Ублюдок, выродок из кошмарных снов. Горгулья, мечтающая о карьере ангела. Дездемона, превращенная в мавра. Мертвец, притворяющийся живым и дееспособным.

Мой навязчивый бред, моя неотвязная любовь, моя боль...

– Все очень просто. Как в детской книжке с яркими картинками. – Я растолковываю суть дела. – Представь, если в конторе разнесется сумасшедшая сплетня – например, будто бы у тебя объявился дядюшка-миллионер в Америке, или что у тебя сумасшедший роман с Пугачевой, или что ты внебрачный сын бывшего президента, или твоя мать в молодости была любовницей американского шпиона... Только представь, что станет потом! Через день о тебе говорят на всех углах, во всех курилках, в столовой во время обеденного перерыва, в автобусе по дороге с работы! Тобой заинтересуются даже те, кто сроду не замечал тебя и сроду о тебе не слыхивал. И каждый добавляет к новорожденной сплетне что-то свое – так первоначальный слух обрастает невероятными подробностями, крепнет, набирает силу. Совершенно немыслимый вначале, он становится абсолютно реальным в конце своего странствия по многим, очень многим устам. Он обретает плоть и кровь, оживает, материализуется, как ночной высокотемпературный бред...

Его глаза лихорадочно блестят. В этот миг он думает о Леди Ди. Я знаю – он думает о ней, даже если он станет отнекиваться, даже если зашьет себе губы суровой ниткой, чтобы случайно не проговориться.

– А потом? Что будет потом?

– Потом?.. Важно, что будет сейчас, уже скоро... Сплетня постепенно видоизменяется. Американский дядюшка неудержимо превращается в Билла Гейтса. Роман с поп-дивой сулит скоропалительный эстрадный брак и начало собственной сольной карьеры. Блудный папаша-президент признает своего сыночка и за ручку возводит его к вершинам власти. Мать, бывшая в молодости любовницей американского шпиона, постепенно превращается в национальную героиню – и ты вместе с ней. Отныне все взоры обращены на тебя! Каждое твое слово кажется значительным и важным. В нем открывается потайной, сокровенный смысл. Даже если ты мимоходом бросишь «пойду отлить» – все задумаются: как отлить, почему отлить, зачем? Где, наконец, он сделает это? Делает ли он это, как мы, простые смертные, или у него необыкновенное анатомическое устройство? Может быть, он во время физиологического процесса поет? Рисует на стенах? Смущенно сдергивает воду, надеясь водопадным рокотом заглушить смущенное цвиканье струйки по фаянсовым стенкам?

– Смеешься? – уныло бормочет он.

Конечно, смеюсь! Сквозь слезы...

– Если ты скажешь «хочу есть», они подумают: а что именно он хочет есть? Что вообще он употребляет в пищу? То же, что и мы? Или что-то особенное? Может быть, его дядюшка, Билл Гейтс, рекомендует племяннику что-то диетическое? Может, эстрадная дива кормит его исключительно акридами и медом? Может быть, мать-шпионка вскормила его молоком волчицы? Может, отец-президент выписывал для него молочко райских птиц?.. Отныне каждый твой поступок рассматривается под лупой, вызывает повышенный интерес. Отныне каждое твое действие, даже неудачное, даже ошибочное, окрашивается в положительные, радужно-карамельные тона. Отныне ты – властитель умов и сердец, и даже самые отъявленные скептики, порицающие слухи, признают: что-то в нем есть... Он не такой, как мы!

– А если вскроется, что ничего нет – ни романа с дивой, ни папаши-президента, ни американского дядюшки, ни матери-шпионки? Ничего нет – все фикция, обман, слух, сплетня?

– Ничего страшного... В сплетне важна не столько ее истинность, сколько сам факт сплетни. Даже если ты будешь отрицать возникшие слухи – бесполезно, сплетня только усилится. Будешь оправдываться – тебе никто не поверит. Расскажешь правду – правда будет казаться настоящей ложью. Никто не властен над сплетней, в особенности ее персонажи, потому что она руководит ими по собственному усмотрению. Не удивляйся, если помимо романа с эстрадной дивой впоследствии ты окажешься еще и обладателем гарема темнокожих мальчиков. Или если кроме матери-шпионки тебе навяжут еще и братца-скупщика краденого... Но даже само финальное разочарование, на излете сплетни, в принципе неизбежное, будет неминуемо скрашено сладкой патокой всеобщей иллюзии. В конце концов, дядюшки имеют свойство умирать, романы – заканчиваться, президенты – переизбираться... Все рано или поздно прекращается: и жизнь, и слезы, и любовь. И даже сама сплетня!

– А что остается в сухом остатке? – недоверчиво ухмыляется он.

– Дивиденды, так сказать, – то, чего ты сумел достичь в разгаре сплетни. Ковать железо надо, пока оно горячо. Но даже когда сплетня отгорит, после нее останется стойкое послевкусие. Ведь о тебе столько говорили – значит, ты чего-то стоишь. В сознании людей намертво заложено: ты – это ты! После того как огонь отбушевал, на пепелище, удобренном золой, взрастает жирная поросль. Сухая трава, сгорев, дает жизнь свежей отаве. И вот уже Железная Леди, перебирая кандидатуры на повышение, мысленно оглядывает полчища равномерно-серых претендентов... «Кто? – вопрошает она. – Кто из них достоин занять сей ответственный пост?» Терехин? Попик? Неужели же Губасова? Разведенки Таня и Тамара? Или Фирозов, шарахающийся от собственной тени? И тут перед ее мысленным взором всплывает фигура, многажды запечатленная в памяти гигантской, недавно отгремевшей сплетней. Услужливая Мнемозина незаметно подсовывает ей твою фамилию, отбрасывая мелкую отдельскую шелупонь. И вот уже твоя персона затмевает всех конкурентов, взгромоздившись на пьедестал из первосортной, хорошо отточенной, великолепно сконструированной сплетни. Большой сплетни, огромной сплетни, великолепной сплетни размером с целый мир!

– А может, все же проще подружиться с Железной Леди? – уныло спрашивает он, боясь и мечтая.

Мечтая о большой, гиперболической сплетне. И о Леди Ди, конечно, мечтая.

Пожимаю плечами, замолкаю. Тускло произношу, невыразительно, подпуская в голос явной неуверенности:

– Попробуй. Может быть, получится...

Но он не хочет пробовать, боится ошибиться. Он хочет действовать наверняка. Он хочет Леди Ди.

На следующий день он начинает свой крестовый поход – неумело, топорно, грубо.

– Привет! – улыбается, подкараулив Леди Ди в коридоре.

Но та проскальзывает мимо него, как морская пена между неплотно сведенными пальцами. На ее лице – потустороннее удивление.

Первый заход – он же последний.

В обеденный перерыв Ромшин прилежно трудится над тарелкой невкусного экструзивного супа.

– Слушай, а откуда возьмется сплетня? – спрашивает, торопливо дожевывая хлеб. – Ведь не бывает же ни с того ни с сего...

– Ты о чем? – удивляюсь я, как бы запамятовав вчерашний разговор. Как бы не заметив его утренней попытки, похожей на пытку. Потом вдруг догадываюсь: – Ты что, решился?

– А что мне остается делать?

Он – как четырехлетний малыш, который соглашается на укол в надежде на обещанное родителями мороженое.

Он действительно решился, он настроен воинственно. Лоб хмурится, глаза отливают балтийской сталью. На меня он не смотрит – как будто разговаривает сам с собой. Если вдруг начну его отговаривать – взъярится еще больше, попрет напролом, как лось через заросли. Даю задний ход, начинаю отговаривать.

– Слушай, я же говорила гипотетически!

– Ну и что?

– И вообще это какой-то левый журнал... Просто попался под руку!

– Какая разница? Метод-то верный?

– Ну... – тяну, играя неуверенностью в голосе. – Не зна-аю... Все-таки желтая пресса...

– Но исследования-то проводились?

Пожимаю плечами.

Он, закусив удила, мчится через заросли не разбирая дороги. Кусты так кусты, болото так болото. Смерть так смерть. Пан так пан, пропал так пропал...

– Когда ты мне рассказала об этих исследованиях, я сразу сообразил – это обязательно сработает... Они непременно клюнут, они станут ловиться на мою приманку как сумасшедшие! – Хохочет с натужной заразительностью. – Они поведутся как дети. Они поверят в вымысел – ведь они всегда верят в небылицы!

– А если не... – обрываю его.

– Плевать!

Да, или пан, или пропал. А что, если пан – это пропал?

– Есть чисто технические трудности, конечно... – Он расхаживает по комнате, подобравшись, как для прыжка. Точно готовясь к схватке со смертельным врагом – с безвестностью, третьесортностью, вторыми ролями. Он ноздрями чует запах грядущей крови, и этот аромат дурманит его. Пусть даже это аромат его собственной стылой крови. – Не понимаю только...

– Что?

– Как начнется сплетня, откуда она появится?

– Наверное, ее нужно запустить. – В моем голосе умелая неуверенность, которая не может уменьшить его отчаянную решимость, наоборот, она лишь подстегивает его. – А как – не знаю. Ума не приложу!

– А я придумал! – Его глаза загораются невыносимым энтузиазмом. – Я расскажу Попику. Или Терехину. Те передадут Фирозову, а уж он-то донесет сплетню наверх, до Железной Леди.

– А если Попик не поверит?

– Что? – Он с негодованием смотрит на меня. – Попик поверит мне, даже если я скажу, что он мой родной отец, оставивший меня во младенчестве.

– А Терехин? А Фирозов? И Железная Леди не поверит... Никто не поверит!

– Почему?

– Потому что Большую Сплетню нужно кормить, – нравоучительно замечаю я. – Она живая, пока питается неопровержимыми доказательствами – ей нужно хоть изредка бросать горсточку крупки, питательный комбикорм. Потом уже, когда сплетня разрастется, войдет в тело, нальется соком, она сама начнет продуцировать доказательства. А поначалу – нет, и не надейся! Ее нужно подпитывать фактами. Фактами, фактами и только фактами. Пусть, к примеру, дядюшка-миллионер осыплет тебя дождем из долларов, после чего ты выкинешь какую-нибудь невообразимую финансовую глупость: например, на глазах у Губасовой подаришь нищему сто долларов. При виде такого мотовства Люся захлебнется от жадности и немедленно разнесет весть о случившемся по всем странам и континентам.

– Что, нищему сто долларов?! – слабо протестует он. – За вычетом денег за квартиру это четверть моей зарплаты! Я еще не сошел с ума!

– Тогда ты должен купить какую-нибудь совершеннейшую ерунду... Например, статую для бассейна – бассейна, которого у тебя нет и никогда не будет.

– Почему это не будет! – протестует он.

Не обращаю внимания на его возражение. Вдохновенно вещаю:

– Или, например, слетать в Африку на выходные (но только необходимое условие – со свидетелем!) и привезти оттуда чучело тигра. Или живую макаку, которая, будучи принесенной в контору, сделает лужу на столе и расцарапает Фирозову лысину.

Он обдумывает мои слова. Однако дядюшки-миллионера нет, и денег на макаку тоже, к сожалению, нет...

– А если у тебя закрутится роман с поп-звездой, – продолжаю авторитетно, – тут без желтой прессы не обойтись... Кстати, технически это не так уж сложно. Через заслон охраны пробиться к звездному телу эстрадной дивы, попасть под вспышки фоторепортеров! А потом... Как бы случайно оставить газету на столе разворотом кверху, смутиться на заданный прямо вопрос, неумело перевести разговор на другую тему – и сплетня готова!

Он молчит. Прикидывает шансы.

– С президентом будет еще сложнее! – предупреждаю я. – И фотографию раздобыть трудновато, и доказательств минимум миниморум. Так что рекомендую поп-звезду!

– Обойдусь без твоих рекомендаций!

Ради бога! А кто напрашивается?

Игорь молчит, сосредоточенно меряя шагами комнату. Взвешивает истинность сказанных слов на внутренних, интуитивных весах. Однако в его голове звучит докучливый, неотвязный рефрен «или пан, или пропал».

Если «пропал» – он об этом не думает. Ему духовно близок «пан».

Наконец он роняет:

– Все-таки стоит запустить пробный шар, посмотреть, что из этого выйдет. Брошу пару фраз Попику, а когда слух разнесется по конторе...

Напрасно пытаюсь втолковать:

– Сплетне нужны доказательства! Они – как камни в пьедестал, без них Большая Сплетня рухнет. После чего станет только хуже. Про тебя скажут – враль, хвастун, барон Мюнхаузен. Сказочник, Оле-Лукойе. Не поверят!

– Я попробую, – упрямится он.

А сам думает о Леди Ди. Девица неотвязно стоит у него перед глазами – мираж, порождение наркотических снов, персонаж болезненно сладкого бреда. Ночной суккуб, ведьма в ангельском облике – могущественная и сладострастная.

– Вот увидишь, все получится! – Задорно смеется, хищно прищуривая глаза.

«Леди Ди, – стучит у него в голове. – Леди Ди».

ОН

Первоначально задача представлялась простой, как колумбово яйцо. Вызвать Попика для интимного разговора в курилку. Изобразив искреннее сочувствие, выслушать реквием по безвременно сдохшей аквариумной рыбке, подпустить загадочной томности на лицо, многозначительно отмолчаться на любопытные расспросы, потом как бы нехотя выдать главное... Главное – это я и Леди Ди. «Только никому!» – попросить. «Заметано», – кивнет он с непритворным удивлением. Очень уж диковинно это звучит – я и Леди Ди. Красавица и чудовище. Эсмеральда и Квазимодо. Европа и Зевс в образе быка. Принц и нищий. Свинарка и пастух.

А потом... Потом Попик, бледнея опрокинутым лицом, обмолвится Терехину: «Представляешь...», смущенно почесывая расползшуюся по темени раннюю лысину. «Ну-ну», – ухмыльнется тот в предвкушении скабрезных подробностей. «Ну и ну!»

Выслушав их, побежит со свербящим языком, ужаленным осой сногсшибательного слуха, строить очередное звено той волшебной цепи, которое и называется Большой Сплетней. А потом все завертится...

И вот уже я, шагая по коридору, ловлю на себе заинтересованные взоры рядовых сотрудников. Мужчины в курилке наперебой предлагают мне сигареты, женщины интересуются моим мнением относительно моды в текущем сезоне... Все они хотят одного – под благовидным предлогом поболтать со мной, чтобы во время разговора разглядывать меня, удивляясь: «И что она в нем нашла?» – «Нет, а он правда ничего». – «Прелесть!» – «А точно ли говорят, что они...» – «Девочки, а я слышала про них такое!..» – «Господи, а ведь он клеился ко мне в прошлом году на вечеринке... Какая же я была дура!»

Рыбья Кость чуть ли не первой здоровается со мной, заменив превосходственно-невидящий взор на внимательный, призванный скрыть удивление и растерянность. «Какой прелестный галстук! – произносит, натужно осклабясь. – Армани?»

Усмехаюсь с уверенным видом. Молчу надменно.

Мне больше не нужно расшаркиваться перед ней, лебезить, угодничать, налаживать контакт. Ведь теперь от нее лично мало что зависит в моей карьере – теперь в ней появилась новая движущая сила, Большая Сплетня. И если я захочу, то сам возьму от жизни все, что нужно, – просто, как яблоко с протянутой ладони судьбы. Все, что мне нужно, все, что захочу, все, что мне можно захотеть...

– Только никому! – прошу Попика.

Тот, невнимательно кивнув, продолжает прерванный рассказ:

– И вот, представь, я подхожу... А она плавает брюхом кверху – такое белое, жемчужное, с перламутровым отливом брюшко... И плавники еле шевелятся... Чешуя тусклая, жабры серые... Ужас! Ну, думаю, опять лежалого мотыля на Птичке подсунули...

– Только никому не говори! – прошу с нажимом в голосе, предательски дрожащем, отрицающем буквальный смысл просьбы («Пожалуйста, расскажи всем – и побыстрее!» – так звучит ее истинный смысл).

Попик опять небрежно кивает.

– А та сволочь плавает в банке с набитым брюхом – и хоть бы хны!.. Даже как бы усмехается мне своей рыбьей мордой. А зеркальце к стеклу приставишь – грозно раздувает плавники и жабры! Умора...

Попик вздыхает, мусоля в желтоватых пальцах сигарету, резко пахнущую дешевым табаком, грязной квартирой, бедностью, которая не порок, и пороком, который мог бы быть единственной отрадой в неизживаемой бедности, но на который Попик так никогда и не сумеет отважиться.

После разговора разбегаемся в разные стороны.

Барражирую в пространстве отдела, посылая невидимые радиоимпульсы в тревожно притихший вакуум. Жду результатов. «Знают ли?» – спрашиваю самого себя. Но равнодушные, вялые от послеобеденной расслабухи лица плавают, как снулые рыбы в безвоздушном аквариуме комнаты. Лениво шевеля плавниками, перебирают бумаги на столе, тяжело раздувают жабры, изредка хлюпают хвостом. Молчат.

Они ничего не знают!

Попик самозабвенно уткнулся в экран. Неужели с таким нездоровым интересом можно изучать биржевые сводки?

Подкрадываюсь на кошачьих лапах, готовя на губах дружественную ухмылку.

Так и есть! Скачал из Интернета статью о болезнях харациновидных рыб. «В первичном периоде хилодонеллеза рыбы часто лежат на грунте, плавники их сжаты, на чешуе – матовый налет, вследствие чего на ранних стадиях заболевание трудно отличить от костиоза и триходилоза...»

Попик вздрагивает, затравленно оглянувшись на меня, но, разглядев сочувственный оскал, с облегчением выталкивает из груди застоявшийся бескислородный воздух.

– Только никому! – напоминаю я, являя собой вид высшей озабоченности.

Губасова заинтересованно оборачивается, расслышав последнюю фразу. Оценивающе оглядывает наши заговорщицки склоненные головы. Но, не обнаружив ничего интересного, зевает во весь рот, демонстрируя желтоватые стершиеся коронки на коренных зубах. Спрашивает меня:

– Квартальный отчет по Выксунскому заводу у тебя? Мне нужно!

В ее глазах – равнодушие пустыни, ржавые барханы цвета вечности и томное ожидание конца рабочего дня. В них нет ни любопытства, ни интереса – долгожданных предвестников Большой Сплетни. Пока еще нет!

День жду результатов, два дня... Пусто!

Терехин, как обычно, травит в курилке скабрезные анекдоты. Губасова пялится на меня с рыбьим равнодушием объевшегося эритрозонуса. Фирозов с обледенелой мордой пробирается по стенке в свой кабинет. Рыбья Кость смотрит сквозь меня, как будто я сделан из первосортного стекла, знаменитого своей абсолютной прозрачностью. Леди Ди вообще не видно. Она в командировке? А может, выскочила замуж и теперь наслаждается свадебным путешествием?

Никто ничего не знает! Большая Сплетня буксует, как завязший в черноземной хляби грузовик на лысой резине.

Решаю проверить Попика. Надеюсь понять по бегающему взгляду – или по чему-нибудь еще! – что мои старания не напрасны.

– Слушай, это не ты рассказал про... – интересуюсь с мнимым негодованием.

Умный человек расценил бы мой праведный гнев как неправедный интерес. Но Попик сроду не отличался догадливостью.

– О чем? – удивляется он, а потом затравленно машет руками, как взбесившаяся мельница. – Что ты! Даже ни полсловечка! Никому! Ты же меня знаешь, я – могила.

«Дурак ты!» – с отчаянной злобой думаю я, но по лицу проползает натужная, безобразная в своей искусственности гримаса.

Сплетня буксует.

ОНА

– Естественно! – ухмыляюсь. – Я тебя предупреждала. Помнишь – горсточка крупки? Брось им пару зернышек! Большой Сплетне нужно что-то клевать. Ей нужен полноценный корм, пища для пересудов, питательная почва для пышнолистого злословия, богатый перегной злоречия.

– Нет, – упрямится Игорь. – Просто Попик – болван. Надо попробовать через женщин... Их это заинтересует... Может, ты мне поможешь? Замолвишь пару слов?

– Я? – удивляюсь намеренно ярко, с чрезмерным выкатыванием глазных яблок, вздергиванием бровей и обиженным вздутием губ.

Но на самом деле я знала, что он попросит меня об этом. Я все знала заранее...

– Ты что-нибудь слышала о ней, о Леди Ди? – чугунным голосом интересуется он.

Маска мнимого равнодушия. Преувеличенная легкость вопроса. Равнодушие неумело замаскированного интереса.

Пожимаю плечами.

– Только то, что и все: МГИМО, международная экономика, диплом МВА, стажировка в Англии, папа – миллионер с жуткими связями. 90-60-90 на первый взгляд, но на второй – вторые «девяносто» оказываются 92 или даже 94. При этом: модельная внешность, визиты к лучшему косметологу, небрежность в одежде, достигаемая посещением фешенебельных салонов, элегантность даже и не местного разлива. Доброжелательность настоящей леди. Неприступность ее же. Теннис по пятницам, командировки за рубеж по делам фирмы. Кажется, все...

– А у нее есть кто-нибудь? – Напряженный, ждущий взгляд. – Ну, ты меня понимаешь...

Усмехаюсь, пряча боль.

– Знаешь, может, со стороны мы и кажемся лучшими подругами, но за два года работы она лишь однажды бросила мне: «Ну и погодка!» Не знаю.

Сутулится. Молчит.

– А ты могла бы узнать?

– Каким образом? Спросить на совещании у Железной Леди? Но я не посещаю столь высокие собрания, не мой уровень.

– Ну, не знаю... Сдается мне, вам, женщинам, это проще простого. Попроси, что ли, у нее помаду взаймы, когда окажетесь вместе в дамской комнате. Похвали фасон платья. Спроси адрес ее портного. Пожалуйся на отсутствие месячных. Поинтересуйся, бывает ли с ней такое. Вам, женщинам, сойтись легко – не то что нам, мужчинам. Между делом и разузнаешь обо всем...

Бледнею от его напора.

И зачем я собственными руками заварила эту кашу?

Но все же с огромной неохотой, демонстрируемой всеми порами своего тела, всеми фибрами своей души, соглашаюсь:

– Ладно...

Ромшин удовлетворенно кивает, расслабленно обмякает на подушке. Напряженная морщинка на лбу умиротворенно мельчает, жесткие носогубные складки постепенно разглаживаются. Губы морщит потусторонняя, не предназначенная мне улыбка.

Он думает о ней. Он думает о Леди Ди.

Зачем только я затеяла это, зачем?!

Выразительный старческий кашель за стеной – мрачный аккорд, прерывающий бег моих затравленных мыслей. Бабушка заходится в болезненном приступе. Маскирую ее присутствие торопливым вопросом:

– Придешь в субботу? Я сделаю клюквенный пирог, как ты любишь. А потом можно будет пойти в парк или просто посидеть дома...

– В субботу? – Его бродящие не то в эмпиреях, не то на антресолях мысли неохотно возвращается в земные пределы. – Кажется, в субботу я занят, – произносит он. От его голоса тянет лживой неуверенностью. – Обещал забежать к матери. Извини...

А сам в это время думает о ней. О Леди Ди.

Зачем же я...

ОН

Перед началом рабочего дня совершенно случайно сталкиваюсь возле лифта с хозяйкой своих полночных грез, с принцессой лунных прерий. Улыбаюсь радостно, как будто мы задушевные друзья, которые по недоразумению расстались в разгаре сердечной дружбы и теперь встретились, уже отчаявшись свидеться.

– Доброе утро!

Приветствие должно напомнить ей о моем существовании – если она о нем забыла. А она о нем забыла, судя по недоумевающему выражению выпуклых глаз и вынужденной ответной улыбке с отчаянным привкусом недоумения.

Неужели она забыла – все забыла? Как она могла!

Полтора года назад мы уже встречались на расширенном совещании по инвестициям в недвижимость. Рыбья Кость тогда лично представила меня всем: «Наш новый перспективный сотрудник Игорь Ромшин. Прошу любить и жаловать!» И Леди Ди улыбнулась мне – но не так, как сейчас, а заинтересованно и вполне доброжелательно. А потом мы вместе готовили прогноз... Точнее, она попросила меня собрать кой-какой материал... Потом благодарила за удачную подборку... Мы пили кофе и обсуждали перспективы летнего отдыха. Она самозабвенно щебетала про Кению, а я многозначительно молчал, скользя вожделеющим взглядом по ее фигуре...

Когда в приступе неофитской самонадеянности я только-только собрался назначить ей свидание, в комнату влетел Чигасов, бестактно оборвав наш тет-а-тет. Зашумел, загорланил, загомонил, переключил на себя ее внимание. Взял под руку, уволок в угол, где стал шептать, спрашивать, консультироваться... Я был безнадежно забыт, смят и выброшен, как ненужная бумажка. Они отправились на очередную деловую встречу, а мне пришлось несолоно хлебавши возвращаться в отдел.

Тогда я не сомневался, что моя неудача временная, не подозревая еще, что отличительная черта всякой временной неудачи – ее абсолютно непостижимая, противоречащая разуму постоянность.

Больше мы не общались. Первое время Леди Ди вспоминательно кивала мне при встрече, но постепенно ее взгляд, наткнувшись на мое ждущее лицо, становился все более не узнающим, ускользающе-гладким. Она меня забыла! Вычеркнула из памяти за ненужностью. Стерла пыльной меловой тряпкой с доски, как безнадежно устаревшую дату.

В принципе поначалу меня это не слишком расстроило. Мало ли на свете хорошеньких девиц, готовых на все, думал я. Зачем мне эта зазнайка, папенькина дочка с самомнением мировой звезды? Зачем мне Леди Ди?

Оказалось – нужна. Оказалось, без нее никак! Оказалось, она – та самая крепость, которая перекрывает голодной армии доступ в плодородную долину, где родники хрустально чисты, где над домами витает запах свежего хлеба, ветви дерев гнутся под тяжестью спелых фруктов, а томные девы с волоокими глазами мечтают быть покоренными отважными варварами. Завоевав эту неприступную крепость, попадаешь в край обетованный. Там реки текут молоком и медом, львы возлежат с ланями, волки пасут белорунных агнцев, лилии не прядут и не жнут. И я хотел покорить ее во что бы то ни стало. Пусть даже ценой собственной жизни!

Поначалу Дана кажется мне легкой добычей, несмотря на всю свою демонстративную неприступность. Несмотря на секретаршу в приемной, некрасивую и услужливую. Несмотря на постоянную занятость. Несмотря на голос разума, отрезвляюще звучащий в гулком пространстве моего воспаленного воображения. Несмотря ни на что!

Мне кажется, в ней нет ничего особенного. Ведь она тоже ест, пьет, спит. Зевает, когда скучно, когда хочется спать. Глядит в окно на тоскливый полдень с привязчивым рефреном дождя. У нее, наверное, тоже ноет желудок, когда она голодна. Она улыбается, когда ей весело. Плачет, если не все ладится. Задумчиво хмурится, листая журнал с изгибистой девой на обложке. Покупает его, мимоходом просматривает в лифте, не замечая моего присутствия из-за статьи о пользе ненасыщенных растительных жиров. Заслоняется от меня заметкой о вреде искусственного загара. Обороняется страницей с заголовком «Как лучше расстаться с мужчиной». Пролистывает рекламу, критически морща нос.

Живой человек из плоти и крови. Недостижимый идеал. Эталон. Леди Ди.

Отныне я всегда неподалеку от нее, в двух шагах. Отныне я ее безгласная, нетребовательная тень. Я слежу за ее повадками, за ее привычками, поведением. Придирчивым оком ученого фиксирую все ее поступки. Исследую пристрастия. Заношу ее действия в каталоги памяти, классифицирую, раскладываю по полочкам. Как будто она – мушка дрозофила, распятая булавками в объективе невидимого микроскопа.

Она, конечно, не догадывается, что за ней наблюдают, но это совсем не значит, что никакого наблюдения нет. Оно не только есть, оно – всеохватно, тотально, всеобще!

После нескольких дней пристального надзора начинаю понимать: Леди Ди только на первый взгляд кажется легкой добычей. Как просто обмануться ее всеадресной доброжелательностью, как легко расценить приветственный кивок как знак согласия! Что же делать?

Сначала мне кажется, что для нее сгодится традиционный метод обольщения: пара комплиментов, вечер, проведенный вдвоем, внезапное признание, трепетный поцелуй – дешевые приемчики, безотказно действующие на обычных девушек. Для начала я сыплю комплиментами, заморачиваю ее легковесной шелухой сумасшедших признаний... После предварительной обработки она уже практически готова. Последний шаг, стремительная атака. Жертва доверчиво приоткрывает дверцу, чтобы проверить благонадежность внезапного визитера, – и тут я всовываю в створку свою наглую ногу, не давая двери захлопнуться! А дальше – дело техники, как говорится...