Текст книги "Мехман"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
– Конечно! Никогда! – поддержала ее Зулейха. И вдруг ощутила мучительную боль в сердце. Ни в мечтах Мехмана, ни в его планах она не видела места для себя, не видела желания сделать ее жизнь более удобной, более богатой и приятной. Не в силах сдерживаться больше, Зулейха зарыдала.
– Что с тобой дочка? Почему ты плачешь?
– Я, несчастная, мама... Я так несчастна...
– По всему видно, что кто-то посеял здесь ядовитые семена, – сказала Шехла-ханум. – Кому-то моя дочь стала поперек пути.
Шехла-ханум не надо было учить. Она знала, чего хотела добиться от молодоженов, и уверенно вела свою хитрую игру.
28
Мамедхан, стоя у двери, протирал заспанные глаза, когда к нему подошел милиционер, проживающий по соседству.
– Что это случилось с твоей Балыш? – спросил он. – Я что-то не вижу ее уже несколько дней...
– К отцу ушла... – ответил Мамедхан.
Милиционер недоверчиво посмотрел на него, но ничего не сказал больше и отошел. Мамедхан тут же побежал к Муртузову домой и, уединившись с ним, стал горько жаловаться:
– Видишь, что эта шлюха Балыш натворила со мной? Она погубила меня, угробила...
– А что такое? – спросил Муртузов. – Плохое что-нибудь?
– Хуже не может быть... Я думал, что она ушла к отцу...
– Куда же она ушла, если не к отцу?
– Она повесилась!
– Что? – воскликнул, вскочив с места Муртузов, но тут же овладел собой. – Повесилась? Почему, Мамедхан?
– Из-за ревности, в пылу гнева, чтобы досадить мне. Или из-за своих грязных проделок в клубе, которыми она мучила и терзала меня...
– Она еще висит? – деловито осведомился Мурту зов, наморщив лоб. – Или ты снял ее?
– Разве я дотронусь до повесившейся? Ни за что. Пусть все увидят, что эта бесчестная натворила, какой стыд обрушила на мою голову.
– Придется начинать следствие, Мамедхан! – сочувственно заметил Муртузов.
– Конечно. Ты сам должен установить, где правда и где кривда.
Муртузов задумался и важно произнес:
– Надо оповестить врача и объяснить ему, чтобы он... – И посмотрел прямо в глаза Мамедхану. – Понимаешь? Чтобы он составил правильный акт. Понял? Следствие будет в основном зависеть от медицинского заключения. Подобно зданию, стоящему на фундаменте, следствие должно опираться на эту бумажку – акт.
– Вчера я как раз встретил доктора. Он как будто был приветлив со мной, любезен...
– Когда ты узнал о ее смерти?
– Час тому назад. Вошел в комнату и вдруг вижу: подставила под ноги бочку и...
Мамедхан скривил лицо.
Муртузов пошел с Мамедханом прямо к Мехману.
– Товарищ прокурор, на плечи этого несчастного свалилось большое горе.
– Какое горе?
– Трудно даже сказать. Язык не поворачивается.
– Что случилось? Разве он тоже замешан в расхищении промтоваров для учителей?
– Нет, товарищ прокурор. Сколько раз за эти годы его проверяли, из всех ревизий он выходил чистым, как цветок. Беда в том, что жена несчастного повесилась. Как только он узнал об этом, прибежал сообщить.
– Повесилась? – отрубил Мехман, испытующе глядя на Мамедхаиа.
– Товарищ прокурор, эта женщина немножко... – Муртузов, стараясь выгородить своего друга, наклонился к Мехману и сказал вполголоса: – Она была немного легкого поведения...
Мехман с удивлением посмотрел на Муртузова. Тот опомнился.
– Конечно, все выяснится во время следствия. Но...
Как ни старался следователь сохранить беспристрастный вид, Мехман уловил все же, что Муртузов с самого начала пытался создать невыгодное впечатление о Балыш.
– Надо пойти на место происшествия, – сказал он лаконично. – Вызовите врача и начальника милиции.
Джабиров явился немедленно.
– А где врач?
– В больнице нет телефона, – ответил Муртузов, желая выиграть время. Придется послать человека.
– Пошлите скорее. Немедленно.
Муртузов вышел во двор поискать человека в калошах. Он коротко рассказал ему обо всем.
– Влип наш Мамедхан... – огорчился Калош.
Но Муртузов заметил строго:
– Беги за врачом. Все теперь зависит от его заключения. Понятно? Надо срочно доставить врача сюда.
– Понял, понял, вызвать врача. – Человек в калошах, сгорбившись, ушел, а Муртузов вернулся в кабинет прокурора.
– За врачом пошел Калош, – сказал он.
Мамедхан обрадовался. Его синеватые небритые щеки даже порозовели. "Калош хитер, находчив", – подумал он с облегчением. И в ту же минуту почувствовал на себе взгляд Мехмана. Мамедхан схватился за голову и закачался из стороны в сторону, показывая всем видом, как жестоко он страдает, как тяжело переживает смерть Балыш.
Наконец пришел врач.
– Вы конечно, знаете, доктор, зачем вас побеепокоили? – спросил Мехман.
– Нет, совершенно ничего не знаю. Может быть, в деревне что-нибудь случилось? В колхозе? К сожалению, я чувствую себя так плохо, что поехать мне будет трудно. Но если надо, то я...
Человек в калошах, прижавшийся к косяку двери, чуть подмигнул. "Браво, доктор!" – подумал он.
– Такое дело, доктор... – снова обратился Мехман к доктору.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
– Сейчас мы пойдем в одно место...
– Я уже сказал вам, что очень нездоров... Когда я лечил Зулейху-ханум, мне было легче. Теперь не то, теперь я серьезно болем сам...
– Но это очень близко, доктор.
– Ну, тогда другой вопрос – тогда можно...
Все вышли из прокуратуры и пошли за Мамедханом. Трясущимися руками Мамедхан достал ключ, отпер дверь. Стены и пол большой комнаты были убраны дорогими коврами. Яркие радужно-пестрые краски узоров, казалось, цвели по всей комнате. Муртузов очень внимательно, глазами ценителя, словно впервые видя эту комнату, посмотрел на ковры и сглотнул слюну. "Сам шах не откажется от таких ковров", – подумал он.
– Здесь только вы один живете? Это ваша квартира? – спросил Мехман.
– Да, наша, лучше бы стены развалились раньше, чем мы сюда въехали...
– Где повесилась ваша жена?
– Тут у нас есть кладовка. Там она повесилась, погубила меня... оставила одного... – Мамедхан подошел к маленькой двери... – Меня не было дома, когда она это сделала. Ой, Балыш, Балыш, ты меня погубила...
– Что вы увидели, когда вернулись домой?
– Ничего не увидел, ей-богу.
– И даже не задумались, где жена?
– У соседей, наверно, я считал. Жду, жду, жду – не приходит. Тогда я решил, может, она ушла в деревню к отцу. Или с бригадой клуба выехала в колхозы на концерты... Эта Балыш никогда не беспокоилась о муже, не раз я ел свой ужин в одиночестве...
– А наружная дверь?
– Она была открыта.
– Как же она оставила дверь открытой?
– Соседи у нас такие люди... Очень хорошие люди, честные. И потом я подумал, поторопилась, забыла. У нее же ветер был в голове... Только песни и танцы...
– Разве она говорила вам об этом?
– О чем? – притворился непонимающим Мамедха",
– О том, что она уедет к отцу или в колхоз на концерт?
– Говорила. Да.
– И вы согласились?
Начальнику милиции не терпелось. Он встал и направился к темной кладовой.
– Загляну на минуточку, товарищ прокурор.
Мехман остановил его.
– Не торопитесь, – сказал он и снова обратился к Мамедхану: – Вы согласились, чтобы она пошла к отцу или уехала в колхоз на концерт?
– А-а, понимаю, для чего вы спрашиваете...
– Я спрашиваю, давали ли вы свое согласие?
– Я понимаю, понимаю...
Муртузов жестом остановил Мамедхана.
– Вот человек, ей-богу. Ты выслушай вопрос до конца, прежде чем отвечать. Куда ты торопишься?
– Товарищ Муртузов, займитесь своим делом, не мешайте мне... – сурово сказал Мехман.
Муртузов наклонил голову.
– Извиняюсь, – сказал он. – Подчиняюсь... вашему указанию... я только. – и видя, что прокурор не слушает его объяснений, замолчал.
Мехман снова опросил:
– Как вас зовут?
– Мамедхан. Вы же знаете. – В голосе его звучала тревога, хотя он всячески пытался ее скрыть.
– Сколько дней прошло, как вы повесили свою жену?
Мамедхан пошатнулся, точно на голову ему свалился тяжелый камень.
– Как? Как вы оказали?
– Вы что оглохли? Я спрашиваю: сколько дней прошло с тех пор, как вы ее повесили?
Мамедхан бросил взгляд на Муртузова, ища у него помощи. Он тщетно пытался взять себя в руки, сдержать свое волнение.
– Десять дней я ждал ее, думал, она уехала к отцу или на концерт в колхоз.
– Почему же за десять дней вы не спрашивали, где она, не попытались узнать...
– Думал, сама вернется. Ждал.
– Как же она могла вернуться, если вы послали ее туда, откуда никто не возвращался?
– Она погубила себя, наложила на себя руки – при чем тут я? В чем я виноват?
– В убийстве! – крикнул Мехман. – Понятно? В убийстве! Вы хотели, чтобы женщина была рабой, как когда-то... Вы задушили ее, чтобы задушить новое!..
Мамедхан съежился и побледнел.
– Вешайте тогда и меня, если я виноват.
Мехман взял себя в руки и ответил спокойно, не горячась:
– Суд установит, какую меру наказания вы понесете. Не сомневаюсь только в том, что она будет тяжела...
29
Явер готовила на кухне обед. Шехла-ханум давала ей указания. А Зулейха, давно уже забывшая про свою болезнь и тяжелые переживания, прихорашивалась в комнате перед зеркалом, любовалась собой.
Человек в калошах увидел, что она одна, и смело переступил порог. Зулейха вздрогнула, повернулась.
– Ой, это вы? А я подумала...
– Да, это я, доченька моя, – прошептал человек в калошах и умолк с горестным видом, опустив голову. Он так и стоял с опущенной головой, пока Зулейха не спросила:
– Вы хотите что-нибудь сказать мне, да? Говорите же.
– Одно словечко, всего одно словечко, дочь моя...
– Так говорите, что же вы смущаетесь? Мы ведь не смотрим на вас, как на чужого...
– А разве близкому человеку все скажешь? Иногда стесняешься его больше, чем чужого. Еще подумают: дали Калошу материю, так он еще и подкладку хочет получить. Оказали старику уважение, а он сел на голову. Вот так получается, Зулейха-ханум. Человек не всегда может раскрыть свою душу даже родному ребенку...
Зулейха нетерпеливо передернула плечами.
– Что это вы изъясняетесь по поговорке: "Стрелу выпускаешь, а лук скрываешь". Говорите открыто.
Человек в калошах, оглядываясь по сторонам и смешно приседая при каждом шаге, подошел ближе и тронул ее руку, на которой красовались золотые часы.
– К несчастью, этот мой племянник...
– Кто? – спросила Зулейха удивленно.
– Мамедхан.
– Какой Мамедхан! – не сразу вспомнила Зулейха,
– Тот, который носил вам кур во время болезни. Добрый, услужливый человек... Мухи не обидит. У него повесилась жена. Она это сделала нарочно, чтобы погубить его. Слыхала, наверно, дочь моя? Да? Ну так вот, Мамедхан ее муж... Муж этой самой Балыш. Его отец и я были ближе родных братьев, я его считаю своим племянником. Какой это щедрый, великодушный человек. Тогда я прямо сказал ему, что мне вот эта вещь очень нужна. – И человек в калошах довольно грубо сжал запястье молодой женщины. – Он не отказал. За друга он голову отдаст, не то что часы. И теперь должен погибнуть из-за сумасшедшей бабы...
Зулейха побледнела и резким движением высвободила свою руку из цепких пальцев Калоша. Она начала отстегивать браслетку.
– Верните, верните ему эти часы, – сказала она. От волнения она никак не могла оправиться с неподатливым замком.
Калош сокрушенно покачал головой.
– Как вернешь? Он, бедняга, в тюрьме.
– Все равно. Надо вернуть. Вы можете пойти к нему в тюрьму, проведать его...
Человек в калошах прижал руку к обросшему волосами подбородку.
– У меня же есть совесть. Разве я не человек? – Он потряс полами рваного архалука, потопал ногами в старых калошах. – Как же это так? Я дал тебе часы и теперь возьму их обратно? Как можно?
Зулейха готова была заплакать, так велик был ее испуг.
– Мехман убьет меня, когда узнает...
Старик прищурился.
– А разве он не знает?
– Кто, Мехман? Конечно нет.
Старик стоял теперь выпрямившись, насмешливо и нагло глядел на Зулейху, как охотник смотрит на птицу, попавшую в расставленные тенета.
– Как он может не знать? Как может муж не знать, откуда взялись у жены золотые часы?
Зулейха вся дрожала.
– Он думает, что эти часы привезла мне мама. Из Баку.
– Не смейся надо мной, дочь моя, не обманывай меня. Конечно, Мехман знает. – Он прошелся по комнате, пачкая запыленными калошами ковер. – Если он и молчит, то это не значит, что он не догадался...
– Я лучше во всем признаюсь Мехману, – ломая руки, сказала Зулейха. – Я ему объясню. Скажу, от куда я могла знать, что эти часы Мамедхана и что его жена повесится! О боже, что я наделала. Я позову маму... Надо что-нибудь продать, достать денег...
– Не надо так волноваться, милая. Ничего страшного не произошло... Зачем пугать Шехла-ханум?..
– Нет, пусть она знает, может, она что-нибудь придумает. Ой, господи! Зулейха вся дрожала. – Что я скажу Мехману! Ведь он поверил мне, поверил... Вы его не знаете. Он никогда не простит мне этого обмана. Ой, мама! Нет, нет. Зачем впутывать маму? Возьмите, ради аллаха, эту отраву. – Она чуть не падала в ноги человеку в калошах. – Возьмите! Зачем они мне? Возьмите, выбросьте их на улицу, делайте с ними, что хотите...
Человек в калошах снова схватил ее за руку, но теперь уже держал крепко и не выпускал.
– Дочь моя, чего ты так испугалась? Калош еще жив, дышит, не умрет! Зулейха затрепетала под его властным взглядом. – Я тоже имею свое "я"! Слушайся меня, никому ни слова. Не надо, понимаешь? При чем тут мама? Поднимется шум, люди услышат, весь мир узнает. Потом не вылезешь из этой беды.
– Но у меня нет секретов от мамы. Она знает, что я купила эти часы в долг. Вы принесли, мне понравились, и я их взяла. Я не знала, что дело дойдет до тюрьмы.
– Даже слово "тюрьма" тебе не надо произносить, дочь моя, – старался успокоить Зулейху Калош.-Чего ты так испугалась?
– Нет, нет, Калош, возьми, унеси их.....
Зулейха сорвала с руки часы и протянула Калошу. Он нетерпеливо взял их и положил на стол, перед зеркалом. Зулейха невольно обернулась и увидела в зеркале свое лицо – такое бледное, что по сравнению с его цветом блеск золота казался огненным.
– Другие присваивают целые караваны верблюдов с погонщиками, и ничего. А эта маленькая вещь превратилась почему-то в огонь и жжет тебя, как раскаленный уголь, – бормотал человек в калошах. – Десять лет пусть валяются. Я их не возьму...
– Тогда я их отдам Мехману. Упаду перед ним на колени, все открою, стану умолять о прошении.
– Ай-ай-ай, такая красавица и будет умолять на коленях. Что ты преступница? – Калош прямо-таки готов был заплакать от обиды на Зулейху. – И разве ты не знаешь упрямства Мехмана, его суровости? Поставишь его в такое положение, что он вынужден будет что-либо сотворить... Ты его опозоришь, начальство узнает. Оба будете раскаиваться, да поздно... Все пропадет!.. Не надо портить отношений, между вами и людьми должна быть грань – занавес приличия, пусть никто туда не заглядывает. Если ты сама не откроешься, Мехман, даже узнав обо всем, не подаст вида. Он же не глупый человек... Нет, дитя мое, поменьше болтай...
– Но для чего мне прятаться за занавесом, ами-джан? Разве я что плохое сделала? Я же хотела заплатить. – Слезы потекли по щекам Зулейхи. – Ой, как же мне избавиться от этого запутанного дела? Где же выход?
– Выход в том, что надо все скрыть. Проглотить и молчать, вессалам.
– Как проглотить это? Как скрыть? – машинально повторила слова старика Зулейха.
– Видно, твой Мехман еще не попробовал вкуса горького и соленого... Очень уж он гордый...
– Мехман честный, чистый человек, – воскликнула она порывисто.
– А-а, просто вызубрил несколько слов из книги Закона и думает, что весь мир такой, как о нем пишут. Книга одно, жизнь другое. Ни один сочинитель книг не жил так, как учил других. Молла, например, как поступал? В святой мечети он говорил одно, а дома жил совсем по-другому. Ты ребенок еще, дочь моя, и муж твой – тоже еще дитя... – Человек в калошах крепко сжал кулак, словно держал что-то в ладони. – Жизнь еще научит вас ценить занавес. Научит скрываться от людских глаз. Ты думаешь, твоя подруга Зарринтач показывает всем клад, которым владеет? Надо быть умнее, надо иметь кое-что про запас... Подобно тому, как за каждым утром следует ночь, так счастливый день приближает черный день несчастья... Пускай Мехман знает то, что знает, этого вполне достаточно.
– Но ведь он ни о чем не подозревает...
– Ни слова ему... – Человек в калошах даже рот прикрыл рукой. – У меня только одна-единственная просьба: пусть Мехман поступит справедливо и не разрушит очаг Мамедхана... Отец его был достойным мужчиной. А сам Мамедхан? Пусть он оказался немного легкомысленным, ветреным, не поладил с первой женой. Что из того? Разве это преступление? Во второй раз он женился на глупенькой крестьянке. А городскому человеку, сами знаете, трудно ужиться с крестьянкой. Не соблюдала приличий, дерзко вела себя, болталась ежедневно за кулисами в клубе, как будто у нее нет ни мужа, ни дома. То с одним шепчется, то с другим... и в конце концов наложила на себя руки...
– Ну, а при чем тут я? – недоуменно спросила Зулейха. – Чем я могу помочь Мамедхану?
– Я хочу только правосудия, только справедливости.
– Как я могу вмешиваться в дела Мехмана, если бы даже захотела? Что я в этом понимаю.
– А почему ты не понимаешь, ханум? Ты же целые вечера напролет читаешь книги.
– Я ведь не законы читаю. У меня все романы...
– Какая же книга не говорит о справедливости, о правосудии?
– О, значит, вы тоже читали книги?
– Когда-то, знал немножко грамоту.
– А теперь не читаете? Почему?
Человек в калошах снова согнулся, скривил лицо.
– Теперь я совсем неграмотный. Все позабыл. Разве что-нибудь осталось от того, каким я прежде был? Да будь я грамотным, не подметал бы этот двор. Скажи лучше, дочь моя, когда-нибудь ты протягивала руку падающему? Или в теперешних книгах нет такого закона?
– Почему нет? В романах много говорится о великодушии. – Зулейха отвлеклась и понемногу начала приходить в себя. Слезы на ее щеках высохли.
– Почему же тебе не заступиться за правду, за справедливость?
– За правду бы я заступилась, но вмешиваться в такой скандал? Извините, Калош, но этого я не могу...
– Без шума никого не защитишь. Но разве я прошу тебя поднимать шум? Человек в калошах укоризненно покачал головой и настойчиво стал поучать: Наоборот, надо тихо, ласково, действуя заодно с Шехла-ханум, когда придет Мехман, внушать ему, что он не видит, где правда. Справедливость – вот чего я жажду. Ты не смотри на мои лохмотья, – когда-то я знал лучшие дни. Я вижу, что и твоя мать, и ты тоже носите благородную фамилию. Я знал твою родню. Может быть, мы даже не раз делили с отцом твоим хлеб и соль. Твой муж – еще дитя, он многого не понимает. Даже у верблюда на спине бывает горб, а ему мир представляется гладким и ровным. Увы, это не так. Еще многому ему надо научиться – нашему Мехману. Чего стоил один вид этой бедняжки, его матери. Когда она выходила на улицу люди смеялись. Чему эта несчастная могла научить своего сына? Надо начинать с ним с азбуки житейской. Шехла-ханум сама должна учить его, как надо жить на свете. Ты хорошо сделала, дочь моя, что избавилась от этой мужички. Разве она могла быть вашей наставницей?.. Наставницей прокурора!
Дерзкие речи человека в калошах, которого она привыкла считать чудаковатым, выжившим из ума стариком, ошеломили Зулейху. Она стояла растерянная.
– Вы– настоящий фокусник, – наконец пролепетала оиа, – прячетесь за ширмой и творите чудеса...
– О, я еще сотворю чудо с твоим Мехманом... Золотом засыплет он тебя, кольцами унижет твои пальцы. Рано или поздно это сбудется. Нужно терпеливо ждать.
Вытирая руки о фартук, Явер Муртузова вышла из кухни на балкон.
– Это ты, Калош?
– Я.
Человек в калошах не находил нужным быть красноречивым и угодливым с Явер. После беседы с Зулейхой он чувствовал себе более уверенно. Он сказал жене Муртузова, чтобы она немедленно отправлялась в дом прокурора и настраивала женщин – Зулейху и Шехла-ханум в пользу Мамедхана.
– Смолой прилипни к ним и не отставай, – настойчиво внушал он, смолой... Они будут отказываться, барахтаться, вертеться, как мыши, попавшие хвостом в капкан...
– Как это хвостом в капкан? А разве за ними что-нибудь есть? переспросила Явер, загоревшись любопытством.
Но человек в калошах не собирался посвящать ее в свои замыслы и ответил туманно:
– То есть, я хочу сказать, что их руки лежат под нашим камнем, захотим – раздавим, в крошево превратим. Но это тебя не касается, говори лишь то, что я велел...
– Ладно, ладно, – согласилась Явер. И поспешила в дом Мехмана.
Как всегда, она принялась помогать по хозяйству Шехла-ханум, – та не любила пачкать свои белые руки.
Явер старалась скорее закончить всю работу и приступить к разговору. Она пылала от нетерпения... Явер боялась забыть и перепутать все, что ей наказывал Калош.
– И правда, Шехла-ханум, – сказала она, печально вздохнув, – этот несчастный Мамедхан, если рассудить, ни в чем не виноват...
Человек в калошах уже был тут как тут. Он давно поджидал за дверью и сразу на цыпочках вошел, чтобы в нужную минуту помочь Явер. Та, приводя свои доказательства, не отрывала глаз от старика, ища поддержки.
– Ведь он наш земляк, мы знаем его очень хорошо, этого Мамедхана...
Калош закивал, подтверждая, и подал украдкой знак Явер продолжать в том же духе.
– Да, эта Балыш была непорядочной женщиной. – Глаза Явер так и бегали: то она смотрела на Зулейху с матерью, то поглядывала на Калоша.
– Верно, верно, это так, – подтверждал Калош, мимикой выражая отвращение к Балыш..
– Да, она бесстыдно танцевала в клубе, пела разные песни... завлекала...
– Тьфу! – сплюнул Калош.
– А теперь враги Мамедхана говорят обратное. Распускают слухи, будто Балыш знала о каких-то грязных проделках мужа... – Явер запнулась. Так ли она говорит? Поймав одобрительный взгляд Калоша, она успокоилась и заговорила быстрее: – Да, да. Враги Мамедхана, которым он отказывался выдавать продукты со склада, чернят его на всех перекрестках и кричат, будто он боялся, что Балыш раскроет какие-то нехорошие махинации...
– Вот как, – понимающе произнесла Шехла-ханум
– Да, я тоже слышала, – вмешалась Зулейха. – Как будто Мамедхан потому и задушил Балыш...
Задушил, а потом повесил.
Явер даже руками замахала от негодования.
– Да разве это мыслимо? Разве муж задушит свою жену? Если даже весь земной шар разрушится, Муртузов не схватит меня за горло. А Мамедхан? Он, бедняжка, без памяти любил эту презренную Балыш...
Человек в калошах даже сморщил нос от удовольствия. Ну и мастерица чесать язычком эта Явер Муртузова. Так и сыплет, так и сыплет... Маленькие, глубоко посаженные глазки человека в калошах поблескивали подобно светлячкам во мгле.
А Явер так и разливалась соловьем.
– И есть же такие негодяи! Им бы только сплетни распространять, пачкать человека... Вы сами скажите, ради бога, можно ли заткнуть рты болтунам и сплетникам ватой? Тогда надо приостановить работу на всех текстильных фабриках и выпускать только ватные затычки... – Язык у нее был, как у змеи, у этой Балыш. – Я слыхала, что он ревновал ее, следом ходил за ней и поймал, когда она занималась плохими делами с другим мужчиной. И что же? Она вместо того, чтобы устыдиться, ослепнуть, онеметь, стала угрожать Мамедхану. И теперь пошел слух, будто это он занимался в кооперативе аферами. Ну, кто этому поверит? Он скорее руки отрубит себе, чем возьмет чужое. Да разве он это может сделать, скажите ради бога? Он отпускает товар, получает деньги. Какие тут могут быть проделки, а? Есть же квитанции. Надо же доказать все это, а потом обвинять. Ведь он и так убит горем. Разве можно распространять такие сказки? Если я, например, повешусь, то при чем здесь Муртуз? Почему он должен быть повинен в этом? – Полные руки Явер так в летали в воздухе, в глазах пестрело от широких рукавов ее кофты. Она пожала плечами. – Говорят! Так уж заведено: о человеке много чего говорят. Говорят даже о людях, приехавших недавно, чистых и ясных, как солнце, как луна...
Тут уж человек в калошах испугался, боясь, что Явер перейдет все границы. Он метнул на нее сердитый взгляд. Высокая грудь Явер всколыхнулась и опустилась. При всем желании она не могла остановиться, прервать извергающийся поток слов.
Но человек в калошах не слишком церемонился. Он больно наступил толстухе на ногу. Явер так и отпрянула.
– Ой-ой! – воскликнула она. – Ты отдавил мне ногу...
– Послушай, но ты...
– Да что ты наступаешь мне на ногу? – рассердилась Явер, скорчившись от боли. – Я не желаю молчать. Ты что, тоже на государственной службе? Тоже ответственный работник? Что ты важничаешь? Враги хотят угробить Мамедхана, а ты стоишь и смотришь себе спокойно, как будто не знаешь, что он за человек. – Явер уже спохватилась и теперь пыталась изменить направление разговора. Взгляды Калоша пронзили ее, как молния.
– Разве можно сначала облить дерево кровью и потом вопить, что оно мокрое? Чтобы все мои боли переселились в сердце Балыш. Муртузов говорит, что акт врача совершенно не пачкает Мамедхана. Шехла-ханум, вы для нас, как родная... – Явер умоляющим взором уставилась на Шехла-ханум, которая молча, с надменным видом слушала ее. – Мы живем как одна семья. Мехман мне, как брат родной... Ради аллаха скажите, почему он так упорно твердит, что молоко черное, а не белое? Бедный Мамедхан душой болел за вашу семью, за этот дом, был рад всегда помочь вам в чем-нибудь. Ради уважения к Зулейхе этот несчастный отдал бы все... Он нужный, полезный парень.
Человек в калошах снова рассердился. Опять эта Явер понесла, как табун лошадей, и не дает Шехла-ханум слова вымолвить в ответ.
– Перестань, женщина. Умолкни. Как будто ты травы объелась, не можешь придержать свой язык...
– Остановишься тут, когда вся душа горит от возмущения.! Тут не только травы наешься, камни станешь грызть.
Но человеку в калошах не терпелось услышать, что ответит Шехла-ханум. Ради этого в конце концов и разыгрывалась вся комедия. Он лицемерно усмехнулся.
– Ради аллаха, не надоедай Шехла-ханум. Ты сыплешь без конца слова, как сухие зерна. Дай и другому бросить одну-другую горсть...
Но Шехла-ханум тоже была хитра. О, она была опытнее простоватой болтливой Явер. Ее не так легко провести.
– На самом деле, Явер, обед сбежит или керосинки начнут коптить. Загляни лучше в кухню... – сказала она.
Явер поспешно удалилась. В присутствии этих двоих – Калоша с его бормотаньем и суровым взглядом и этой важной городской дамы Шехла-ханум она становилась совсем беспомощной. Как будто она не расслышала, какие слова старик бросил ей вслед: "Голова, как пустая тыква, – "а" и "б" не может заучить".
Как только Явер вышла, Калош сказал негромко:
– Два таких мудреца, как эта жена Муртуза, и мир погибнет... Как говорится, для чего нам враги, когда есть глупые друзья? – И уже совсем тихо стал просить Шехла-ханум вмешаться в дело Мамедхана. Что-то в голосе его было такое, что заставляло Шехла-ханум разговаривать с ним, как с равным.
Она успокоила старика и обещала поговорить с Мехманом, как только тот придет домой. Калош покорно склонил голову перед Шехла-ханум.
– Мы тоже, ханум, люди с соображением. Не останемся в долгу, – сказал он, уходя.
Шехла-ханум задумалась: "Где я встречала его? Откуда я его знаю?" Но вспомнить никак не могла. Она вошла в кухню и велела Явер мыть посуду. Обескураженная тем, что не сумела как следует выполнить поручение Калоша, Явер так и кинулась к Шехла-ханум. – Поверьте мне, я не понимаю, что с Мехманом, почему он так разгневался. У этого несчастного Мамедхана столько ковров, столько чудных вещей, только стой и любуйся... Из тюрьмы, бедняга, передал: не жалейте ничего из моих вещей, только вырвите меня отсюда. Говорят, несчастный очень тоскует, очень переживает, прямо стены грызет. Ой, Шехла-ханум, такого кладовщика мир еще не видел, ей-богу. Эти жены ответработников, как только бывало разнюхают, что из Баку получен товар, прибегут к нему. Одна говорит – дай из этого куска, другая просит – отрежь от того. Ну, сами понимаете, – зачем я буду морочить вам голову загадками? Каждая хочет одеться. Делили, спорили, все готовы были захватить себе. Но Мамедхан имел совесть, он не забывал простых людей, таких, как мы. Если бы не Мамедхан, я вас уверяю, никому из нас ничего никогда не досталось бы. Честью клянусь, Шехла-ханум, он чуткий был, этот Мамедхан, любил веселиться, кушать, пить, ничего не жалел для друзей. Сжальтесь над ним. И вы, и Зулейха вместе поговорите с Мехманом, подействуйте на него, избавьте несчастного от этой беды. Между нами, Муртузов говорит, в деле нет ни одного доказательства. Ради бога, скажите: разве можно посадить в тюрьму достойного человека только из-за того, что клубная вертихвостка наложила на себя руки?
Шехла-ханум слушала ее рассеянно. Мысли ее были заняты другим.
– Ты этого старика. Ну этого, в калошах, хорошо знаешь? – вдруг спросила она.
– Да вот уже десять лет, как он приехал в наше захолустье из большого города. Вначале следил за порядком на базаре, подметал площадь. И уже шесть-семь лет, как работает дворником в прокуратуре.
– А-а... Ну, ладно. Быстрее мой посуду. Сейчас придет Мехман...
– Муртузов мой тоже, наверно, зайдет. Я предупредила его: Муртуз, я пойду к ним, то есть к вам. Помогу. Он сказал: иди, что тут такого, это не чужой дом. Помогай...
– Ну вот. Быстренько вымой посуду...
Явер гремела ложками и вилками, продолжая тараторить без умолку:
– Все двенадцать месяцев в году я готова мыть у вас посуду, чистить ложки, что хотите, лишь бы вы чем-нибудь помогли бедному Мамедхану. За такого парня жизнь не жалко отдать. Если Мехман передаст дело Муртузову, все будет в порядке. Все-таки Мехман у нас новый человек, ему трудно разобраться. Каждый свидетель говорит разные нелепости, путают так, что ужас. Один сочиняет, выдумывает, другой из кожи вон лезет, чтобы получше соврать. Бедняга сказал, – это я о Мамедхане говорю, – он сказал: тот, кто вырвет меня отсюда, получит все мое достояние, всю обстановку,
А у него квартира разукрашена, как невеста. У него есть два ковра во всю стену, смотришь, переливаются, сияют, как небесные звезды. Так сверкают, как будто кусок неба оторвался и упал на землю. А тонкие какие? Развернешь целую стену закроет, свернешь – как будто платочек. Ах, бедняга. Двери склада теперь закрыты. Народ прямо-таки осиротел. Да еще сургучом опечатали дверь, ревизия, говорят, будет – следствие. Товары все, всякий ситец-митец, пылятся и гниют, а люди ждут. Ради аллаха, помогите! Пускай Мехман хотя бы на поруки отпустит несчастного.
Явер Муртузовой хотелось не просто найти опору в Шехла-ханум, она старалась во что бы то ни стало завоевать ее сочувствие, заставить ее от души пожалеть Мамедхана.
– Вы не чужие мне, не буду от вас скрывать. Я на днях тайком послала ему обед. И что же! Говорят, он даже не дотронулся. Слушайте, я его любила больше всей своей родни. Вы не чужие мне, от глубины сердца говорю, чтобы вы знали, что за человек Мамедхан... Дай бог, чтобы он вышел на волю. Пусть он после этого хоть месяц поработает на складе, и вы увидите, как благородные люди ценят добро... Все они – завмаги и другие снабженцы ничего из себя не представляют, – они как гнилые пустые орешки. Такой человечности и благородства, как у этого Мамедхана, я еще не встречала.
