Текст книги "Мехман"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Уже всей душой сочувствуя тому, о чем говорила Зарринтач, Зулейха тем не менее хотела смягчить ее суждение.
– Нет, – возразила она, – моя свекровь меня не обижает. Просто она всегда жила в бедности и не знает, что такое хорошая жизнь...
– Ну что ты говоришь, дурочка, что ты ее защищаешь?.. Я же сама наблюдала, она переходит все границы. – Зарринтач Саррафзаде ясно представила себе, как оскаливает зубы Кямилов при воспоминании о семье нового прокурора, и это прибавило ей красноречия. – У меня, милочка, глаза зоркие, я как посмотрела, сразу раскусила ее... Вообще, ничто не скроется от глаз моих, ничто... Бедная сестренка моя, говорила я мысленно, какая же горькая судьба у тебя. Невестка, которая живет вместе со свекровью, не может съесть куска, не может сделать глотка, не приправленного кровью... – И, внезапно переменив тон, зашептала: – Ты добивайся своего. Постарайся, чтобы твой муж, пока есть возможность, побольше доставал для тебя таких вещей, как эти часы. Наряжайся так, чтобы слюнки у мужа текли, чтобы ты всегда была сладкой, как конфетка. – Зарринтач даже закачалась от упоения. – Только разве свекровь позволит? Они не терпят, когда невестка, нарядная, красивая, как пава, весело проводит время со своими сверстницами. Да они ни за что не дадут, чтобы человек, которого ты называешь своим мужем, любил тебя без ума. Они всегда становятся на пути... Я сама пережила это, горе мое было так велико, как будто на плечи мне навалилась вся земля, весь земной шар. Ты еще молода, сама все узнаешь. Но берись за дело, пока не поздно. Утихомирь, запугай старуху с первых же дней!..-Зарринтач внимательно смотрела на молодую подружку, желая узнать, как подействовали ее слова. – А эти часики, это совсем не плохо для начала, это как первый камень в фундаменте, деточка. Дай бог, чтобы больше у тебя было таких драгоценностей. Купи еще. Одни будешь носить, другие полежат, – механизм дольше продержится. Мои, например, никогда еще не бывали у часовщика. Совсем новенькие. Как будто сегодня из магазина.
Зулейха снова завернула часы и положила в сумочку.
– Надела бы. Зачем прячешь? – возмутилась Зарринтач. – Укрась руку свою...
– Дома надену... Вот увидишь, надену. Все равно надену.
– Ух и боишься же ты свекрови!.. Я понимаю, все понимаю. – Зарринтач захохотала. – А по мне, если всего пять дней суждено жить на свете, все равно надо жить вовсю, ничего не жалеть и не бояться...
Зарринтач потянулась, мизинцем распушила свои длинные черные ресницы, оправила волосы, одернула яркое, цветастое платье, погладила пышные бока. В этот миг вошел ее брат – секретарь райисполкома Кемал. Зарринтач познакомила его с Зулейхой.
– Мой брат Кемал. Секретарь товарища Кямилова, нашего исполкома, самого нашего большого начальника...
Кемал Саррафзаде, щуря свои маслянистые глазки, подошел к Зулейхе и протянул ей руку.
– Моя сестренка, – сказала Зарринтач, обнимая подругу за плечи. Зулейха-ханум, жена нашего прокурора. Посмотри, Кемал, разве она не в тысячу раз красивее Зулейхи из "Юсифа и Зулейхи"?
Кемал одобрительно посмотрел на Зулейху, и его женственно красивое, румяное лицо стало еще румянее. Он улыбнулся, показывая свои ослепительные, как у шустрой сестры, зубы.
– В тысячу? В десять тысяч раз... Мы счастливы видеть вас у себя, Зулейха-ханум... У нас бывают люди, достойные уважения. Сам товарищ Кямилов заходит к нам, как в свой дом...
Зарринтач сердито посмотрела на брата, который слишком быстро растаял перед хорошенькой женщиной.
– Товарищ Кямилов приходит иногда выпить стаканчик чаю. У нас всегда горячий ароматный чай, – сказала она, выпятив грудь, обтянутую платьем. – Ну что-же? На то и создан человек, чтобы заходить к другому человеку. Что в этом плохого? Но в нашем маленьком городишке столько недоброжелателей, завистников – ужас!..
Откровенные комплименты Кемала и особенно его фраза о том, что Кямилов бывает в этом доме, расстроили Зулейху, она изменилась в лице, перестала улыбаться и, быстро собравшись, в очень плохом настроений вернулась домой. Хатун встретила невестку упреком.
– Зачем ты ходишь к этой женщине, дочь моя?
– Ну что ж, мама? Что тут плохого? К кому мне еще ходить?
– Напрасно ходишь, – ответила Хатун дрожащим от негодования голосом. Я заметила, я точно знаю, что к ним, как только стемнеет, заходит какой-то громадный мужчина. Это же позор, милая. Разве она для тебя подруга? В чужом, незнакомом месте прежде, чем сделать шаг, надо зорко посмотреть, что под ногами – яма ли, пропасть ли, канава ли?
Зулейха совсем растерялась, попав врасплох, и не знала, что ответить. Она что-то невнятно пробормотала, но Хатун не стала слушать ее, вернулась в кухню, посолила обед и, взяв ведро, направилась за водой к роднику. То, что свекровь, отчитав ее, как маленькую, не стала слушать объяснений, разозлило Зулейху. Семена, посеянные Зарринтач, уже дали всходы. Добрая и ласковая Хатун стала в ее глазах превращаться в злодейку, в мучительницу...
– Эта надзирательница не дает мне голову поднять. Довольно! Что она, в самом деле, хочет быть моей повелительницей, эта старуха в шлепанцах? – И Зулейха, полная злобы, бросила две горсти соли в варившийся бозбаш. – Вот тебе за это... Вот...
Хатун принесла воду. Немного погодя вернулся с работы и Мехман. Он умылся и сел за стол.
– Сегодня я здорово проголодался. И спешу обратно на работу.
– Опять? – не выдержав, спросила Зулейха.
– Ничего не поделаешь, женушка, опять! – ответил Мехман.
Хатун подала полное блюдце нарезанного лука, поставила на стол две тарелки бозбаша – сыну и невестке. Сама она всегда обедала позднее. Мехман поднес ложку ко рту и удивился – Суп как огнем обжег его губы и язык.
– Что сынок?
– Соли там нет больше?
Хатун подала солонку.
Мехман бросил ложку в тарелку, расхохотался и, обняв мать, поцеловал ее в седую растрепанную голову.
– Забыла, наверное, мама, и посолила несколько раз, да?
Удивленная Хатун взяла ложку Мехмана и попробовала.
– Да... – подтвердила она расстроенно. – Может быть, сынок, может быть... Глупая стала. Старая... Ничего не поделаешь.
– Наверно, каждый раз, – продолжал смеяться Мехман, – открывая кастрюлю, ты всыпала горсть соли, да? – Он еще раз обнял расстроенную мать. – Из этого бозбаша можно добывать соль, как из озера. Ничего, дня три будешь готовить без соли, и все сравняется...
Хатун с укором, исподлобья посмотрела на Зулейху. Нехорошая, недобрая улыбка на розовых губах невестки многое сказала ей.
С этого мгновения Хатун начала искать подходящего случая, чтобы как-нибудь вернуться домой, в Баку. Одна она боялась ехать, нужен был спутник. Случайно она встретила соседа Балагардаша, приехавшего сюда в командировку. Хатун крепко ухватилась руками за его большой портфель и не выпускала, пока не договорилась с Балагардашем о часе отъезда. Когда она сказала сыну о своем намерении, Мехман стал возражать. Мать настаивала.
– Нет, сынок, поеду, посмотрю на дом, узнаю, все ли в порядке.
– А что мы оставили дома? О чем ты беспокоишься?
– Ничего мы не оставили, сынок, ты прав. Но там аромат твоего детства, твое дыхание... А здесь...
Хатун не договорила. Сперва она обняла и поцеловала невестку, потом припала к сыну. Слезы душили ее. Она взяла свой узелок, согнувшись, спустилась вниз и решительно зашагала от дома. Мехман был ошеломлен. Зулейха убежала в другую комнату. Оттуда донесся ее плач я крик:
– Не пускай ее, верни маму, Мехман.
Мехман, опомнившись, сбежал с лестницы, догнал на улица мать, протянул руку к ее узелку.
– Вернись, мама. Поедем вместе. Меня должны скоро вызвать в Баку.
– Не держи меня, люди смотрят, неудобно сынок, – сказала Хатун и с укоризной посмотрела на сына. – Пусти, Мехман, пусти меня... Я все равно не останусь.
25
Как-то вечером Зулейха, напившись горячего чаю с малиновым вареньем, вся потная вышла на галерею. Ночью она почувствовала себя плохо, к утру начался сильный озноб. Мехман, вернувшись из района, застал ее в тяжелом состоянии. Он вызвал по телефону врача и, растерянный, взволнованный, ходил без толку с места на место, чувствуя свою беспомощность. Пришел врач. "Она не умрет? Это не опасно?" – без конца спрашивал Мехман. Врач развел руками. Он измерил температуру больной, у нее было свыше 39 градусов, молча сел за стол и написал рецепты.
Человек в калошах поспешил в аптеку. – "Я подниму на ноги самого заведующего и вернусь через полчаса с готовыми лекарствами. Не беспокойтесь, я скажу ему, кто заболел..." – заявил он, убегая.
Мехман только рукой махнул. Он был подавлен и напуган.
Когда Зулейха открыла глаза и посмотрела на пузырьки с лекарствами, она застонала: "Маму хочу, к маме"
На лице ее было выражение тяжелого страдания. "Пусть моя мама приедет, вылечит меня, спасет" – Изнемогая от жара, Зулейха шептала: "Пусть Хатун больше не возвращается в этот дом. Я умру, если она вернется. Она довела меня до болезни, Мехман, обещай мне, обещай..."
Человек в калошах по дороге в аптеку успел оповестить городок о болезни Зулейхи, о том, что она бредит, проклинает свекровь и зовет родную мать. Явер Муртузова и Зарринтач поспешили к больной. Всю ночь они судачили у ее постели. Зулейха иногда раскрывала глаза, облизывала языком пересохшие губы и все звала и звала: "Мама... мама..."
Женщины многозначительно переглядывались и вздыхали, стараясь, чтобы их слышал Мехман: "Бедняжка. Еще совсем ребенок".
Наступило утро. Человека в калошах послали на базар за курицей. Он побежал прямо к Мамедхану и сказал, что на всем базаре, который он якобы четырежды обошел, нет ни одной курицы. "Я найду", – успокоил его Мамедхан, обрадовавшись возможности услужить прокурору. "Я сам принесу. Иди". И действительно, немного погодя он принес две курицы. Еще у дверей он заметил человека в калошах, кашлянул и спросил глазами: "Дома?" Человек в калошах утвердительно кивнул головой. Тогда Мамедхан потряс куриц, чтобы они погромче закудахтали, и с шумом бросил их на пол у порога. Явер Муртузова выглянула с галереи.
– Кто это здесь? – спросила она
Отозвался Мамедхан:
– Говорят, заболела ханум. Сварите ей куриный бульон... – Мамедхан просунул голову в дверь, угодливо поклонился Мехману и, заметив, что тот недоволен, тотчас ушел. На лестнице он столкнулся с Муртузовым.
– Откуда это ты, дружок?
– Принес курицу для больной...
– Очень хорошо сделал. В тот день – помнишь? – этот человек от смущения ушел из дому, – сказал Муртузов, намекнув на свое неудавшееся угощение. Зулейха-ханум так потом извинялась за него. Говорит, Мехман очень стеснительный. Ты хорошо поступил, очень хорошо. Только человечность, доброта имеют истинную ценность... Посмотри у себя там, может, еще что-нибудь найдешь, годное для больной, неси не стесняйся. Услуги твои не пропадут, понял? Храни оружие сто дней, однажды оно пригодится, ясно? В один из этих ста дней...
Муртузов посмотрел прямо в лицо Мамедхану. Мамедхан вежливо прикрыл правый глаз рукой.
– Все ясно.
– Говорят, что арык надо закрывать со стороны источника, его питающего. Наш арык такой, что каждый человек может нуждаться в нем.
– Если даже и не придется припасть устами к воде этого арыка, – все равно – наш долг уважать приезжего.
– Тебя, я вижу, не придется обучать азбуке. Ты уже кое-что усвоил...
– Как может ничего не усвоить тот, чьим учителем был брат Муртузов?
Человек в калошах, стоя наверху, заметил:
– Кто может упрекнуть нас за проявление человечности? Это же все по-человечески делается.
Муртузов хитро улыбнулся и многозначительно прибавил:
– Все надо сеять в свое время и в свое время пожинать. Нельзя косить зеленые колосья.
Муртузов потрогал правой рукой кисть левой руки и спросил:
– Ну, а тикающие как? Служат? Действуют?
Мамедхан уклонился от прямого ответа:
– Разве я часовщик? Почему ты спрашиваешь у меня? – и, избегая дальнейших разговоров на эту тему, удалился.
Муртузов вызвал Явер на галерею и кивнул ей на кур. Она быстро принялась за стряпаю, приготовила куриный бульон. Зарринтач налила дымящийся бульон в тарелку и подала больной. Но та отстранила рукой тарелку в простонала, не раскрывая глаз: "Вызовите маму... маму..."
Немного погодя пришел Кемал Саррафзаде с врачом. Он спросил у сестры о состоянии больной. Зарринтач печально махнула рукой. Врач опять внимательно осмотрел больную и сказал, что, пожалуй, надо бы выполнить ее желание – Это может успокоить ее нервы. Состояние больной тяжелое, лечение скорее даст желанный результат, если больная будет спокойна...
– Надо все сделать для ее спасения, – заметила Зарринтач. – Она столько перенесла.
– Дитя истосковалось по родной матери, по ласке, – поддакнула Явер Муртузова.
И она, и все собравшиеся – Зарринтач, ее брат Кемал, Муртузов, человек в калошах – стали уговариватъ опешившего Мехмана сейчас же отправить телеграмму матери Зулейхи.
Когда врач увидел, как все ухватились за его совет, он сказал еще более весомо и строго:
– Да, да, лучше сделать заранее, чтоб потом не раскаиваться. Последствия могут быть очень серьезны. Раньше всего нужно, вернуть больной покой, ослабить нервное напряжение... Если ей так уж хочется увидеть мать, пусть мать приедет...
И снова все в один голос поддержали его. Муртузов выступил вперед.
– Товарищ прокурор, – сказал он, стоя в позе человека, готового выполнить любой приказ – ринуться в огонь и в воду. – Я сам лично поеду ее встретить.
Явер Муртузова так расчувствовалась, что кинулась целовать больную.
– О, лучше бы я, старшая сестра твоя, заболела вместо тебя, – сказала она. – Одно ваше слово, Мехман, и мы пешком пойдем за мамой...
– Смотрите, аллаха ради, она как серна красива, – воскликнула Зарринтач, приглаживая черные растрепанные волосы Зулейхи. И добавила: У-у, какой-то злой человек сглазил ее. У-у, чтобы огненная стрела пронзила его глаза, чтоб язык его высох во рту!
Мехман все еще колебался, состояние больной не казалось ему таким серьезным, как об этом вопили все вокруг, а ему меньше всего хотелось приезда Шехла-ханум.
Но Зарринтач не отставала от Мехмана, просила. Явер всхлипывала. Муртузов принес карандаш и бумагу. Скрепя сердце он, наконец, решился и написал телеграмму. Человек в калошах схватил бумажку и побежал на почту.
Муртузов крикнул ему вдогонку:
– Эй, найди ты начальника, скажи: Муртуз говорил, что это "молния".
Все сразу же смекнули, что приезд Шехла-ханум, горячее желание Зулейхи видеть ее в своем доме означает окончательное исчезновение старухи Хатун, так ревниво оберегавшей Мехмана. И хотя они вслух об этом не говорили, но все прекрасно поняли друг друга. Кроме простодушной Явер Муртузовой, искренно жалевшей больную, все думали только о своих собственных интересах. Во взгляде каждого можно было прочесть, что было у него на уме. Да, все надеялись на одно: меч прокурора, – так горячо взявшегося за дело, скоро притупится. Откровеннее всего радовался человек в калошах. Выбегая с телеграммой, он обвел всех ехидным взглядом своих маленьких глаз и проговорил: "Да-а!" С тем же веселым выражением лица вошел он в кабинет начальника почты.
– "Молния", родненький.
– Куда это, Калош? – спросил тог.
– Не видишь, что ли? Теще прокурора...
– Говорят, его мать уехала отсюда, обидевшись на что-то. Чем-то она недовольна...
– Такой женщине, как она, никто не угодит.
– Почему это, Калош? – продолжал расспрашивать начальник почты.
– Невестка ей не понравилась...
– Наверно, прокурор сам ее отправил, правда? Не по своей же воле она уехала от сына...
– В общем, не стоит пролезать между мясом и ногтем. Какое нам дело? Ты пошли "молнию", начальник... Пусть выезжает...
Начальник почты просмотрел телеграмму, внимательно прочел слово "Шехла" и повторил:
– Шехла Мамаевой... Интересно, что это за женщина, что она из себя представляет?
– Судя по имени и нарядам дочери, можно догадаться, что она не из бедных, – предположил человек в калошах, собирая свой рот не то в улыбку, не то в гримасу.
Он долго стоял, наблюдая, как передают телеграмму, и только после этого успокоился. "Дочь по веткам легко подымается на верхушку дерева, по стволу которого с таким трудом карабкалась ее мать", – вспомнил он пословицу. "Если это та самая Шехла-ханум, которую я знал когда-то, то аппетит у нее не малый. За кусочек золота она продаст душу". Течение событий очень радовало Калоша. Он наслаждался, думая о золотых часах, которые притащил в дом прокурора. "Этот чернокудрый парень не подозревает, что я держу его на своей ладони. Но он почувствует это, если я сожму кулак..." Тихонько насвистывая, он приковылял обратно и сообщил:
– "Молния" пошла. Может, мать и успеет приехать...
– Очень хорошо. Молодец, Калош, – отозвалась Зарринтач. Она вела уже себя в этом доме, как свой человек, как член семьи. Она даже чуть-чуть подмигнула. – Этот Калош стоит сотни пар сапог. Он такой исполнительный...
– Да, да, – подхватил Муртузов, потирая по своему обыкновению руки. Очень хорошо, очень.
Мехман не отрывал глаз от пылающего лица Зулейхи. Он не знал, чем ей помочь, и сейчас почувствовал, как она ему дорога. Среди всех этих шумных людей, так бесцеремонно ворвавшихся в его семейную жизнь, он чувствовал себе сбитым с толку, одиноким. Что им надо от него? Когда они успели так полюбить его Зулейху? С подозрением посмотрел он на всех, и в душу его закралось сомнение...
26
Была уже полночь. Шехла-ханум сладко спала, разметав руки на мягкой постели. Раздался долгий звонок. Она шевельнулась, зевнула, прислушалась. Звонок не стихал. Шехла встала, накинула свой роскошный халат и осторожно пошла к двери.
– Кто там?
– Телеграмма– "Молния". Откроите!
– Откуда? – испуганно спросила Шехла, и ее желтая, как шафран, кожа на помятом лице побледнела под синим светом, пробивавшимся через застекленную наверху дверь.
– Откройте, телеграмма Мамаевой.
Озноб охватил тело женщины, она плотнее укуталась в халат и открыла дверь. Прочитав телеграмму о болезни дочери, она не могла больше уснуть от беспокойства. Рано утром она подняла на ноги работницу и велела приготовить все, что надо, в дорогу. Сестра ее – секретарь института достала ей билет на первый поезд. В тот же день Шехла-ханум выехала в район.
На вокзале ее встретил Муртузов.
– Если не ошибаюсь, вы – теща Мехмана? – спросил он осторожно.
– Да, да. Я. А что?
Муртузов назвал себя и взял чемодан. Шехла-ханум неохотно выпустила из рук чемодан. Но Муртузов льстиво улыбнулся.
– Не беспокойтесь... Я донесу...
– Как состояние моей дочери? Вы не знаете? – стала расспрашивать Шехла-ханум по пути.
– Ей лучше... Немного тосковала. Мы попросили прокурора подать вам телеграмму.
– Почему же "молния"? Притом ночью, так поздно. У меня чуть-чуть не было разрыва сердца... Ночью получить "молнию"!
– А это для того, чтобы ускорить ваш приезд. Я лично поручил нашему курьеру отправить "молнию". ВBдите ли, я заместитель Мехмана. Мы вообще живем, как одна семья. Я и моя жена Явер с утра до ночи не отходили от постели Зулейхи-ханум. И вообще, откровенно говоря, она соскучилась по вас. И мы хотели повидать вас, познакомиться...
Но Шехла-ханум твердила свое:
– Эти волнения отражаются на сердце. Вдруг поздней ночью услышать за дверью голос почтальона...
– Зулейха-ханум рыдала. Она кричала "мама". Так хотелось порадовать ее, бедняжку...
– Она у меня выросла очень избалованной, очень.
– Кому же побаловать ребенка, если не родной матери.
– Да, если тебя не ценят, то и на капризы твои не обратят внимания. Шехла-ханум громко вздохнула.
– Это верно, – подтвердил Муртузов, поняв Шехла-ханум с полуслова. Какое уж тут баловство? Свекровь у нее любит ворчать...
– Что можно ждать от такой простой женщины? Шаркает, небось, своими чувяками, и все...
– Уже больше месяца как она уехала в Баку...
– Вот об этом-то я хотела сказать! Мы, наивные, послали ее с детьми в район, чтобы она следила за их здоровьем. А она? Вместо того, чтобы подправить бровь, выколола, как говорится, глаз.
– Конечно, старуха немного отсталая, необразованная, – попытался заметить Муртузов. Шехла-ханум бойко подхватила:
– Если бы она не была отсталой, если бы она знала да видела жизнь, которой живут интеллигентные люди, то поставила бы мою Зулейху вместо зажженной свечи на середине стола и кружилась около нее мотыльком.
– Валлах, мы все точно так и делаем, как вы говорите, днем и ночью кружимся подле Зулейхи-ханум, как мотыльки. – Муртузов заискивающе улыбнулся. – Горим, пылаем, но не отходим от нее. На каждый стон Зулейхи-ханум жена моя Явер пять раз отзывается: джан, я жизнь свою в жертву принесу тебе.
– Спасибо вам за это.
Воодушевленный этой беседой и одобрением Шехлы Муртузов без труда дотащил чемодан к машине. К вечеру они прибыли в районный центр, и Муртузов отвел приезжую на квартиру прокурора. Они поднялись по лестнице. Шехла-ханум при виде дочери, лежащей в постели, зарыдала, начала ломать руки. Зулейха прижалась к матери и тоже расплакалась. "Ничего, моя девочка, при мне тебя никто не обидит", – стала успокаивать ее мать.
Вскоре обе утерли слезы и довольно весело стали болтать. Шехла-ханум выложила все бакинские новости, все сплетни про общих знакомых.
Пришел врач, измерил температуру больной.
– Ровно тридцать семь, – с удовлетворением сообщил он. – Посмотрите, какие чудеса! Нервная система успокоилась, и температура упала
– Большое спасибо вам, доктор, – поблагодарила Шехла-ханум. – Вы спасли моего ребенка. У Зулейхи всегда были слабые нервы.
– Да, нервы, лечение всегда надо начинать с укрепления нервной системы...
– Может быть, я ее избаловала. Но я, – Шехла-ханум сделала ударение на этом слове: – я для нее ничего не жалела.
– Я догадывался. Именно поэтому, чтобы успокоить нервы больной ханум, я посоветовал вызвать ее мать. Вы должны быть всегда с нею, нельзя ее оставлять...
– Да, да, скажите маме, доктор, чтобы она меня не покидала. Я буду вам так благодарна. – Зулейха признательно улыбнулась доктору.
Тот расправил свои пышные усы.
– О, как воины стоят на страже, так мы должны оберегать нервы человека.
С этого дня в доме стало шумно и весело. Шехла-ханум болтала с дочерью. Явер Муртузова усердно ухаживала за гостьей, восхищалась ее платьями, всплескивала руками, бегала взад и вперед по лестнице, выполняя различные поручения. Зарринтач совсем забросила свой детский сад, уверяя, что ни минуты не может пробыть без Зулейхи. Зулейха после нескольких месяцев скромной жизни чувствовала себя, как в раю. Еще несколько дней провалялась она в постели и встала.
Шехла-ханум начала хозяйничать. Она попросила Явер убрать вторую комнату, которая да того была заперта. Все ей не нравилось, все было не по ней. Она дала человеку в калошах длинный список и послала его на базар за покупками. Явер ежедневно готовила разные дорогие блюда. Плов с шафраном Шехла-ханум весьма одобрила.
Муртузов каждый день справлялся о здоровье Зулейхи и иногда оставался обедать. Заходил Мамедхан спросить, не нужно ли чего-нибудь уважаемой Шехла-ханум.
Даже Кямилов обратил на нее внимание. Он удивился, заметив полную, но стройную женщину в черном крепдешиновом платье, расхаживающую с важным видом около дома. Председатель райисполкома поманил к себе Муртузова, пришедшего с очередным "докладом", и спросил:
– Слушай, лысый друг, это что за новинка? Я сегодня видел, что ты вертелся около нее. Вообще, что за веселая компания у вас там образовалась? Неужели у вас теперь с новым начальником общий счет и общая касса?
– Какой же он новый? Сколько месяцев уже работает у нас. Он уже не новый...
– А эта важная особа кто?
Муртузов наивно спросил:
– О ком это вы, товарищ Кямилов?
– Разве я по-арабски спрашиваю, что ли ты меня не понимаешь? Недогадливый какой. – О ней говорю... вон она крутится во дворе. Уф-ф, что может быть лучше полной женщины? Это же сахарная гора, а не женщина... Эх, Муртуз, Муртуз, устраиваешь там с ними пиры, а нас не приглашаешь.
Муртузов чуть не подпрыгнул от радости.
– Значит, миритесь с нами? Значит, не имеете больше на нас зла?
– Какое там зло? Ступай забери лошадь обратно. Она твоя. Твоя вместе с седлом, с подпругой, с уздечкой.
Муртузов все еще не верил.
– А "саламатовская" история? А "основание"? А непримиримая вражда между вами и прокуратурой?
– Эх ты, чудак, какая может быть вражда там, где речь идет о родственных отношениях? Мне эта женщина нравится... Да тут не только вражда угаснет, но и пламя...
– Я знаю, тут и кровь остановится, – сказал Муртузов и, близко наклонившись, спросил про Зарринтач: – Которая же из двух ханум лучше?
– Дурак, каждый фрукт имеет свой вкус.
Один лишь миг они постояли плечом к плечу и посмеялись, как люди, обладающие равными правами. Потом Муртузов, опомнившись, поднес руку к глазам.
– Только придется вам немного потерпеть, – оказал он. – Терпение, терпение. Задача сложная. Но я постараюсь найти средство против вашей неизлечимой болезни, товарищ Кямилов...
– Таким путем мы сбросим этого надменного Мехмана с коня, из седла вышибем...
– Именно для этого, товарищ Кямилов. мы и трудимся, клянусь вашей головой! Влезть руками внутрь, пошарить в его кишках, распороть, разорвать все его нутро...
– Легкие его вырвать, вытащить из груди? – ухмыльнулся Кямилов. Благодушное выражение лица его сменилось свирепым. Он сжал кулаки. – Все разговоры идут из-за этого "основания". Подожди, Мехман Мурад оглы Атамогланов узнает, что значит пугать верблюда поклажей...
27
Зулейха рассказала матери историю с золотыми часами. Та настояла, чтобы она достала спрятанные часы и надела их. Когда Мехман вернулся с работы, Зулейха спросила, показывая руку:
– Как, по-твоему, Мехман, сколько стоят эти часики?
– Эти часики? – недоуменно спросил Мехман. – Не знаю. Я ведь не часовой мастер. А откуда они у тебя?
– Подарили.
– Кто подарил?
– Я не подсудимая, Мехман, пожалуйста, не допрашивай меня...
– Нет, серьезно, Зулейха. Откуда эти часы?
– Я хочу купить их...
Мехман показал рукой на дверь.
– Зулейха, мне кажется, что эти часы должны вернуться обратно тем же путем, которым они сюда пришли.
– О, разве часы имеют ноги? – пыталась сохранить шутливый тон Зулейха.
– Верни их, – серьезно, не принимая шутки, сказал Мехман.
– Мама, мама, – воскликнула Зулейха, – ты видишь, что это за изверг!
– Что ты говоришь, доченька, – откликнулась Шехла-ханум, – кто это изверг? Это она про тебя, Мехман?
– Видишь, мама, как он обижает меня.
– За что, сынок мой, ты обижаешь ее?
– Я говорю, что она должна вернуть обратно эту вещь...
– Какую?
Мехман молча указал на руку Зулейхи, и Шехла-ханум воззрилась на часы. Зулейха рассмеялась.
– Ты что, постарела или плохо видишь? Не узнаешь собственный подарок?
– Ах да, да. – деланно рассмеялась Шехла-ханум. – Ну что же, сынок, разве ты против того, чтобы твоя жена наряжалась, носила украшения? Разве тебе это не нравится?
– Мне Зулейха и так нравится, без всяких украшений...
– Нет, так нельзя. Женщина должна носить украшения. В мое время говорили, что женщина без золота, без алмазов – просто кусок мяса.
– Я не против украшений. Но я говорю об этих, именно об этих часах. Они какого-то сомнительного происхождения.
Но Шехла-ханум нелегко было смутить.
– Чем эти часы хуже других? Золотая браслетка очень изящная. Зеленый куст тоже красив, но он вдвое красивее, когда на нем цветы. Так и женщина. Кольца, браслеты, ожерелья – это ее цветы... Они как лепестки розы, распустившейся на кусте...
– Все это внешнее, показное. – перебил Мехман излияния Шехла-ханум. – А для человека важно здоровое нутро, честное сердце. Если совесть нечиста, то любые украшения – это сверкающая змеиная кожа. Она тоже очень красива.
– К сожалению, сынок, внешность ценится больше, чем внутренние качества. Наряди падишаха в нищие лохмотья, на что он будет похож? Кто согнется перед ним, кто станет преклоняться?
– Забудьте о падишахах, Шехла-ханум. Все это давно ушло в прошлое... Мы советские люди и говорим о советских людях...
– О падишахе я сказала только для примера. Ты, конечно, прав, Мехман, но не все думают так, как ты... Кто может проникнуть другому в глубину сердца? Многие судят по наружности, по одежде...
– И все-таки мне эти часы не нравятся. Не хотел бы я их видеть на твоей руке, Зулейха! – сказал, обращаясь к жене, Мехман.
Зулейха покраснела и пыталась, судя по ее виду, резко возразить Мехману, но Шехла-ханум, зная вспыльчивый характер своей дочери, решила переменить тему разговора. То, чего не сумеет добиться дочь, сумеет добиться она сама. С ее умом, с ее опытом... Она сможет постоять за свою дочь. Но только не надо ссориться. К чему? Особенно здесь, в чужом городе, среди незнакомых людей... Она начала исподволь.
– Знаешь, Мехман, – главное в семье это доверие. Нужно верить, доверять...
– Кому? – спросил Мехман.
– Семье, жене.
– Мужчина должен оберегать честь своей семьи.
– Если он чует измену, сынок...
Мехман подсказал:
– Или обман...
– Если бы родник имел голос, он и то заявил бы, что не хочет видеть себя замутненным, сынок.
– А если черная рука взбаламутит прозрачную воду...
– Мы ведь немало видели на своем веку, – сказала задумчиво Шехла-ханум, склонив голову. – Правда, сейчас другие времена, сейчас у власти пролетарии, бедняки. Но мы и теперь, благодаря аллаху, сыты. Мы никогда не жадничали и не брали чужого... А что касается этих часов, сынок, то я сама привезла их. О чем же ты споришь?
– Но к чему же тогда вся эта комедия? – удивился Мехман.
– Мы условились с мамой испытать тебя, – сказала Зулейха. – Захочешь ли ты сделать мне подарок...
Она уже уловила намерения матери и резко изменила тон.
– Почему же ты так волновалась, Зулейха, краснела, бледнела?
– Потому... потому... что моя любовь к тебе разбивается вдребезги о стену твоего равнодушия. У меня сердце разрывается...
Мехман опустился на стул и провел рукой по лбу, как будто отгоняя дурное видение.
– Если это так... Если это только так, Зулейха!..
– А что же еще может быть? – голос жены звучал так невинно, так нежно...
– Ты не обижайся на меня, Зулейха, но я подумал, что часы...
– У меня один сын и одна дочь, – сказала Шехлаханум, выступив вперед. Я одинаково люблю вас обоих...
Но Мехмая перебил ее и продолжал, обращаясь к жене:
– Меня расстроило, что ты, как мне показалось, слишком жадно смотришь на эту золотую вещицу, что она заняла слишком много места в твоем воображения. И потом я подумал... Ну не будем больше об этом говорить. Ты ведь знаешь, Зулейха, я хочу, чтобы мы были чисты во всех наших делах и помыслах. Ты ведь знаешь мои желания, мои планы.
– Мы тоже никогда не согласимся, чтобы желания твои и надежды потерпели крушение, – почти пропела Шехла-ханум.
