Текст книги "Мехман"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Он у себя в кабинете. Позвоните к нему.

– Слушай, дорогой. Это из райисполкома говорят. Неужели ты не можешь встать и позвать его?

– Позвоните к нему в кабинет. Он там.

Тот же голос сердито сказал:

– Скажи ему, чтобы позвонил лучше ко мне, в кабинет Кямилову.

– Товарищ Кямилов. Я собираюсь сегодня зайти к вам, – начал было Мехман, но ответа не последовало.

На другом конце провода положили трубку.

Мехман не придал этому значения и в конце дня пошел в райисполком. Он хотел уже войти в дверь кабинета председателя, как ему преградил путь Саррафзаде – секретарь.

Прекрасно зная нового прокурора в лицо – райцентр был не настолько велик, чтобы можно было не заметить нового человека, – он все же спросил:

– Вы кто будете?

– Я новый прокурор. Хочу видеть председателя. Я немного ознакомился с делами, и теперь...

– Товарищ председатель очень занят, – сказал Саррафзаде, сморщив женоподобное лицо с дряблыми щеками. – Будьте добры, присядьте. – Он показал Мехману на стул с перекошенными ножками, стоявший у окна.

Мехман сел, стул зашатался под ним. Он встал и начал прохаживаться по приемной. Из кабинета слышались шум и крики. Мехмая узнал хриплый сердитый голос Кямилова. Саррафзаде вошел в кабинет и тотчас же вернулся.

– Товарищ Кямилов велел сказать, что он вас сам вызовет, когда надо будет...

Мехман, ни слова не говоря, ушел. Дома он старался скрыть плохое настроение от матери и жены. Но чуткая Хатун сразу заметила, что сын не в духе.

– Что случилось, сыночек?

– Ничего, мама. Просто устал... Дайте что-нибудь покушать.

– А что она тебе подаст? – начала недовольно Зуяейха. – Ничего в этом проклятом месте не найдешь. Бедная мама ходила-ходила по базару и вернулась с пустыми руками. Хорошо, что этот твой курьер в калошах достал немного кислого молока.

– Ну и что же, что может быть полезнее мацони?

– Мацони и хлеб! Прекрасный обед для прокурора. Остается поздравить тебя с твоим назначением, Мехман! – Зулейха покачала головой. – Я напишу маме, что мы тут нуждаемся, пусть она пошлет нам из города продукты.

– Ничего с нами не случится, если немножко меньше поедим, – начала успокаивать ее Хатун. – Это тоже благодать, то, что мы имеем, дочь моя, надо ценить все. Мы здесь еще новые люди и с базаром еще не знакомы, к здешним порядкам не привыкли. Придет время, все уладится, все будет хорошо. Зато вся семья вместе...

– А как будем жить? Чем питаться? Пускай таким добром, как мацони с хлебом на обед, аллах наградит моих врагов. Подумаешь, благо! – Зулейха бросилась на кровать. Взвизгнули пружины матраца. – И это называется прокурор!

Ни Мехман, ни мать ей не ответили.

14

Муртузов проявил большое усердие и даже, кажется, волновался. Дожидаясь прихода прокурора, он просматривал и приводил в порядок дела. Солнечный свет освещал его желтую лысую голову, склоненную над бумагами.

– Сейчас прокурор явится, придется давать объяснения. Нет, надо его отвлечь... – бормотал он, подыскивая для разговора тему поинтереснее. – Надо завоевать доверие! Иначе можно здорово проиграть...

При виде Мехмана, появившегося в дверях, он проворно вскочил с места и приветствовал его, шумно изъявляя свою радость. Они стали вместе просматривать папки. Найдя удобный момент, Муртузов сказал, слегка вздохнув:

– Э, что и говорить. Случается, товарищ прокурор, что мы подчиняем закон кампаниям...

– Например?

– Например? Допустим, срывается план весеннего сева. Исполком выносит решение: прокурору привлечь к ответственности за халатность несколько человек и обеспечить тем самым успешное проведение весеннего сева!

Мехман не понял:

– А как же? Вполне правильно. Людей, халатно относящихся к такой важной кампании, как сев, надо привлекать к ответственности.

– Я сам тоже так думаю и хорошо понимаю все это. Но не на каждого виновного удается оформить дело. А тем более не всегда можно виновного обнаружить. Но хочешь не хочешь, ты должен найти одного-двух халатных работников, иначе окажешься сам виновным. Вот мало-помалу и начинается ужасная путаница в делах, все подгоняешь к кампании...

– Но это же грубое искажение закона! Это нельзя делать, – возмутился Мехман. – Так нарушаются права честных граждан.

Муртузов вытащил из кипы тоненькую папку.

– Вот как раз такое "кампанейское" дело, – разъяснил он. Видите, оно возбуждено на основании резолюции Кямилова.

– Как же может прокуратура возбуждать дела, если нет состава преступления? Да пусть райисполком хоть три решения вынесет, я не подчинился бы...

– Верно, – стал громко восхищаться Муртузов. – С первых же секунд встречи с вами я понял, что вы за человек. Ей-богу, немного неудобно говорить вам в глаза, но все это я увидел тогда же во сне, все, как на ладони. Я, знаете, не подхалим, не люблю льстить. Очень не люблю. Но я вам скажу, весь район уже понимает, все уже знают, что приехал настоящий блюститель закона, хозяин, высший надзор над всеми.

– Ладно, – прервал Мехман излияния Муртузова и показал ему какой-то лист дела. – Что это за свидетель? Откуда он взялся?

Муртузов вытянул шею и внимательно, скосив глаз, посмотрел:

– Скажу вам правду, ей-богу, мы это просто организовали. – Он глухо засмеялся, жилы на его сверкающей лысине зарделись и вздулись.

– Как то есть "организовали"? Как это понять, товарищ следователь?

Муртузов нагнулся над столом и так и застыл с поникшей головой.

– Надо ж было выполнить решение исполкома. Но вы не беспокойтесь, все это чисто сделано, все в рамках закона.

– Все равно решение-то ведь неправильное? Как же мы можем трепать нервы честным людям на основе вот таких поддельных документов!

– Но это же в интересах дела.

Прокурор внимательно прочел показания свидетелей – и вдруг его охватил гнев:

– Надо же понимать, Муртузов, что социалистическая революция совершена ради великих прав трудящихся людей. И лишить граждан этих прав при помощи таких подделок – это значит втаптывать в грязь блага, данные народу революцией.

Муртузов тут же достал записную книжку и стал записывать:

– Как вы сказали: "Социалистическая революция совершена ради великих прав трудящихся людей". – Он шумно вздохнул. – Хорошо сказано, очень хорошо. Но попробуйте-ка объяснить все это нашему Кямилову. Чуть что, он начинает кричать, так стучит по столу кулаком, что стекла трескаются. "Я тут власть или ты? Где, по-твоему, власть – на местах или на небе?" Не отстанет, пока не согласишься с ним, что простокваша не белая, а черная. Прямо в безвыходное положение ставит. Волей-неволей соглашаешься: да, так, точно так. Попробуй ему только противоречить...

– А почему нельзя? Что это за самодурство?

Муртузов не ответил на вопрос, снова взялся за карандаш.

– Как это вы сказали про закон?

– Я говорю, что закон надо крепко соблюдать.

– "Крепко соблюдай закон"! – Следователь торопливо записал и закрыл книжку. – Если бы кто-нибудь вдолбил все это Кямилову! Эх, жаль, товарищ прокурор, жаль, ей-богу, жаль, что некому на этом свете проучить его... Я во всех кружках самый активный член, нигде не отстаю. Не пропускаю мимо ушей ни одного указания, записываю каждое мудрое изречение... На занятия кружка прихожу раньше всех, ухожу позже всех, и потому все знают, что настоящий актив – это я. А между прочим, этого Кямилова я ни разу не встретил на занятиях. Не будем уж говорить о кружке, даже книгу этот человек не раскроет, не прочтет подряд и пяти строк... Мир не видел такого болтуна, товарищ прокурор. Сам я, ей-богу, не люблю болтовни. Всего пару слов я только и признаю: "да" или "нет". Говорю конкретно. К чему эти долгие разговоры, лишние слова? А Кямилов вызывает, к примеру, и заводит, говорит, говорит, тянет... Ему кажется, что из его рта сыплются драгоценные камни, а мы, простые смертные, этого не понимаем и не подбираем с земли высокие дары его речи, его премудрости... потому он повторяет и повторяет...

Мехману начинало казаться, что в комнату влетел овод и жужжит и жужжит без конца. Болтовня Муртузова начинала ему надоедать. Он раздраженно махнул рукой:

– А зачем вы слушаете пустые разговоры, товарищ Муртузов?

– Попробуй не выслушать хоть одно слово из длинной речи Кямилова. Он сразу объявит тебя кровным врагом. Это Кямилов думает, что весь мир создан его руками. Как поется: "Халиф я – владыка этих мест, и лишь в Багдаде такой еще есть". Он думает, без него само солнце погаснет, мир погрузится во мрак...

Мехман засмеялся:

– Повидимому, этот Кямилов очень оригинальный, забавный тип.

Муртузов даже растерялся. На лице его изобразилось недоумение. Назвать Кямилова "забавным типом"! "Ну, не очень-то тебе будет весело, душа моя, когда будешь уезжать опозоренный из нашего района, – подумал он. – Кямилов, как пить дать, тебя проглотит..."

– Да, он очень странный, Кямилов, – все же подхватил Муртузов. – Он ничуть не отстает от этих "взбесившихся вельмож", которых показывают на нашей клубной сцене, – тип вельможи с пеной у рта!

Мехман улыбнулся, перелистывая страницы дела, и что-то отметил карандашом. Муртузов громко захохотал и хлопнул себя по бокам. Улыбка Мехмана как бы ободрила его, и он с еще большей энергией стал обливать грязью своего "покровителя".

– Таков наш Кямилов. В один прекрасный день сам Кямилов сядет в зрительном зале клуба, его образ будет двигаться по сцене, и он сам, вы представляете, он сам будет рукоплескать себе, не подозревая об этом, и хохотать. Да, товарищ прокурор, наш Кямилов такой человек, такой тип. Самодурству его нет границ. Законно-беззаконно, ему все равно – выполняй. Невозможно, товарищ прокурор, больше терпеть эти выходки, совесть мучает. Так и хочется встать, крикнуть: "Кямилов, послушай, ведь твои грубые выходки никак не соответствуют закону!.." Но невозможно, никак невозможно это сказать... Разве он признает самокритику? Он готов разрушить весь мир, он будет кричать: "Какой закон? Какое имеет отношение закон ко мне? Что, я не знаю закона?"

– Значит. Муртузов, – перебил его Мехман, – вы говорите, это дело возбуждено на основании резолюции Кямилова?

Следователь выпрямился и без особого удовольствия признал:

– Так точно. По его резолюции...

– Другие основания какие-нибудь имеются?

Муртузов покачал головой.

– Никаких. Никаких других оснований.

Мехман задумался, а Муртузов продолжал говорить, но с гораздо меньшим пылом. Он уже испугался, что, желая настроить Мехмана против Кямилова, слишком далеко зашел.

– Да, Кямилов такой человек. Когда он сидит за столом с важным видом, то со стороны кажется, что в голове этого человека вмещается весь мир, вся мудрость света.

– В таком случае надо на него смотреть тогда, когда он отходит от стола.

– Это мудро сказано, – заметил Муртузов, покачивая головой.

– Да, государственным постом нельзя прикрывать беззаконие и самодурство отдельных людей.

– Очень верно сказано, золотые слова, товарищ прокурор. Но... Муртузов развел руками. – Ей-богу, перед Кямиловым я всего-навсего жалкий цыпленок с подбитыми крыльями. У него большая власть. Он как огромный слон, а я, я крохотный воробей, ей-богу.

– Пускай он слон... все равно. Надо протестовать против его самодурства.

– У меня, открыто скажу, товарищ прокурор, двое детей, которых я кормлю только со своего оклада. Мехман похлопал ладонью по папке.

– А этот человек, невинно привлеченный к ответственности, детей не имеет?

– Имеет.

Мехман захлопнул папку и встал.

– Я сам заново проведу следствие. Надо освободить этого колхозного бригадира Саламатова. Видимо, дело это вообще придется прекратить производством.

– А Кямилов?

Мехман сердито посмотрел на следователя:

– Все подчиняются закону, все равны перед законом – и Кямилов и Саламатов. – И он написал на деле свою резолюцию.

Следователь даже заморгал глазами от страха.

– И помните, – добавил прокурор. – Я предупреждаю вас с самого начала...

Муртузов даже не дал ему закончить фразу:

– Я подчиняюсь вашему приказу, товарищ прокурор. Моя совесть тоже голосует за справедливость...

Он собрал груду папок и удалился, пятясь к двери спиной. Когда он был уже на пороге, раздался телефонный звонок. Мехман поднял трубку. "Здравствуйте, товарищ Вахидов, – сказал он. – К вам? Хорошо..."

Муртузов приоткрыл рот от удивления. Это звонил секретарь райкома. Муртузов осторожно прикрыл за собой дверь, спрятал дела и поспешно направился в райисполком.

15

Кямилов был один. Заложив руки за затылок, он раскачивался в кресле и тихонько насвистывал.

– Ну как, следователь? – спросил он, не меняя позы. И зевнул: – Что нового?

– Пока живем, товарищ Кямилов, – ответил Муртузов, почтительно кланяясь. – Желаем вам полного благополучия.

– Видишь, как игнорируют нас наверху, посылают к нам своих людей? Огромная туша Кямилова едва помещалась в мягком большом кресле. – Выходит так, что мы здесь пыхтим и потеем, а труды наши ничего не стоят...

– Лишь бы вы сами были здоровы, – сказал Муртузов и сел. – Какая разница? Разве не все равно, кто будет прокурором, я или этот приезжий...

– Разница в том, что власть должна быть на местах, а не на небе... Кямилов высвободил руки и выпрямился. – Разница большая, очень большая, товарищ Муртуз Муртузов.

– Это верно, но ваше здоровье ценнее всего, стоит ли вам так расстраиваться? – Муртузов постарался выдавить улыбку на бледном лице.

Кямилов снова зевнул.

– Нет, я напишу об этом, – сказал он, постукивая ногой об пол, – Так тоже не годится. Мы тут из кожи вон лезем, строим колхозы, создаем фермы, укрепляем район, жизни не жалеем. А они игнорируют нас и наши решения. Кямилов взял из большого серебряного портсигара папиросу и закурил. – Ну, что там мудрит новый прокурор?

– Он пока больше философствует, чем работает. Сегодня с самого утра только тем и занимался, что критиковал ваши резолюции.

– Почему, интересно, он начинает с нападок на решения местной власти, а воров и кулацкое отродье оставляет в покое? А?

– Сам не понимаю, ей-богу. Он говорит: борьба против всякого беззакония – это есть борьба против воров и грабителей.

– А ты бы сказал: иди, ради бога, к черту, поищи себе бездельников. У них, может, есть время слушать такие глупости. Сказал или нет?

– Как не сказал, конечно, сказал.

– Не успел приехать, уже напал на наши решения! – Кямилов опустил кулак на стол. – Сейчас я его вызову, на глазах у всех опозорю. Он же молокосос! Или вот что, доведи это сам до его сведения. Так и передай ему: товарищ Кямилов говорит, что в течение двадцати четырех часов уберет его из района. Я сейчас же дам молнию в центр! – Кямилов растопырил пятерню, одним пальцем нажал кнопку звонка и долго звонил, но секретарь не появился. Вместо него прибежал курьер с опухшими сонными глазами.

– Эй, где этот пес Саррафзаде?

– Он куда-то вышел, товарищ Кямилов.

– Разыщи его сейчас же, достань с неба, из-под земли, прямо из этих твоих сонных глаз выколупай, слышишь? Вот часы, я слежу: срок три минуты! Найди этого щенка, понял? Я жду ровно три минуты – дошло это до тебя? Кямилов посмотрел на ручные часы, величиной с блюдечко для варенья. Он любил все большое, массивное, бросающееся в глаза... – Я считаю минуты, быстро. Беги!

Курьер выбежал. Кямилов зажег потухшую папиросу, затянулся и тут же бросил окурок в пепельницу. Разбушевавшийся Кямилов обрушился на следователя.

– Ты же не мужчина, а мертвец, труп! Поэтому тебя и не утвердили в центре. И очень правильно сделали, так тебе и надо. – Кямилов без всякого стеснения говорил совершенно противоположное тому, что высказывал несколько минут тому назад. – Одно только и умеешь – тихо, как червяк, копошиться и, заикаясь, спрашивать: "Гражданин, как ваше отчество?" Пишешь, спрашиваешь, пишешь, без конца зачеркиваешь, а пользы никакой.

– Товарищ Кямилов, я перед вами чист...

Кямилов ударил кулаком о стол с такой силой, что чуть не разбил стекло.

– Молчал бы! Ты если и заслужил что, так только гнилой гроб.

Муртузов испуганно замигал.

– Да, ты это заслужил, повторил Кямилов, довольный своим остроумием. Что можно возразить против этого изречения?.. Гнилой гроб...

Муртузов пытался что-то сказать в свое оправдание, но Кямилов закричал:

– Это золотое изречение. Цыпленок, только вчера вылупившийся из яйца, явился сюда и пытается замарать решение исполкома. А что такое исполком? Разве он не существует тут с первого дня революции? Разве ты не знаешь, сколько лет здесь Кямилов председателем? А ты молчишь и сюсюкаешь... Кямилов стал прохаживаться по кабинету. Пол заскрипел под его тяжелыми шагами. – Следователь плакался: нет лошади. Мы выделили, дали. Попросил овес для коня. Достали. Заявил: нет седла. Подарили. Подковы, и те прибили для Муртуза Муртузова. Стремя поддержали, чтобы Муртуз Муртузов сел на коня... И нате, извольте, этот бездушный Муртузов не может своим языком даже мацони разрезать в знак благодарности нам за целый океан добра. А раз так, такого, как ты, не прокурором надо назначать, а выгнать, вышибить, как негодного следователя!.. Надо зубы иметь, дорогой мой, крепкие зубы...

– Вы меня еще не знаете, товарищ Кямилов, у меня есть зубы...

– Знаю, знаю, прекрасно знаю. Облысеть-то ты облысел, голова желтая, как тыква, а зубы, видите ли, у него сохранились. Не слишком ли они у тебя прочные, господин Муртузов?

– Ей-богу, из-за этого вашего предписания об аресте Саламатова я с ним столько спорил, что легче, как говорится, было бы коня на скалу взогнать.

– Какого это коня? На какую скалу? – насторожился Кямилов. И внезапно решил: – Завтра же верни лошадь! Мы не можем незаконно расходовать государственные средства, чтобы ты скакал на коне. Завтра же верни коня, и все. Безоговорочно. Вассалам.

Кямилов искоса посмотрел на Муртузова. Тот, как беззащитный птенец, ищущий спасения от налетевшего ястреба, не находил места, чтобы укрыться. Ему казалось, что вся комната дрожит от раскатов председательского голоса и топота его шагов.

– Коня вернешь!..

– Имеете право... Как вам угодно, – тихо согласился Муртузов.

– Имеете право?! Вернешь коня, и все.

– Слушаюсь, баш усте. Пусть будет у вас не одна лошадь, а тысячи!

– И седло верни, и уздечку, все. Даже сломанный кнут.

– Баш усте, товарищ Кямилов.

– Баш усте, товарищ Кямилов, – передразнил председатель и поклонился, показывая, как угодливо кланяется Муртузов.

– Имеете право смеяться надо мной, я это заслужил. – Потирая дрожащие руки, следователь напомнил: – Прокурор распорядился освободить этого бригадира Саламатова, выпустить его на поруки. Но я категорически возражал...

Засунув руки в карманы галифе, Кямилов стал грозно наступать на следователя.

– На поруки того, кто посажен по моему указанию? А ты не сказал прокурору, что товарищ Кямилов его... – Кямилов прикусил губы. – Вот тебе и помощь. Хм! Нет, так нельзя, с самого начала надо поставить центр в известность. Надоело мне всю жизнь бороться с этими прокурорами. В этой борьбе уже голова стала белой, как вата, выпали зубы. Пришлось золотые коронки надеть... Сейчас я поговорю с райкомом.

Кямилов потянулся к трубке, но следователь помешал ему:

– Он сейчас у него, – шепнул он

– Кто?

– Новый прокурор, Мехман.

– Как он туда попал?

– Вахидов его сам вызвал...

– Когда это они успели подружиться?... Хотя что удивляться, видно и он, и Вахидов знают, где лежит жирный кусок... Сам позвонил или вызвали от его имени?

– Сам позвонил...

– Собственными ушами слышал?

– Да, клянусь вам.

Кямилов бросил трубку на рычаг:

– Теперь он всем нам на голову сядет, этот Мехман.

16

Мехман закрыл ящики стола и шкаф, захватил две папки с делами, окликнул следователя, чтобы вместе с ним идти в райком партии. В приемной прокуратуры никого не было, только человек в калошах, спал в уголке, положив голову на стол. Он встрепенулся и стал протирать глаза.

– Товарищ прокурор, Муртузов ушел куда-то... уже давно его нет...

Мехман подошел ближе.

– Почему же ты не пошел спать домой? – спросил он. – Ведь ты дежурил ночью...

– Родненький мой, вдруг я нужен буду, поручение какое-нибудь выполнить, сбегать куда-нибудь...

– Нет, нет, дедушка, тебе нужно пойти отдохнуть. Если понадобишься, я тебя позову.

Мехман запер свою дверь на ключ.

Но человек в калошах не отстал от Мехмана, вышел вслед за ним во двор, проводив его до райкома партии, остался ждать у двери кабинета Вахидова.

Такая заботливость старика тронула отзывчивое сердце Мехмана.

Когда молодой прокурор вошел в кабинет, Вахидов встал из-за стола ему навстречу и окинул его внимательным, изучающим взглядом. Они пожали друг другу руку и сели.

Вахидов показал на стопку исписанной бумаги и сказал:

– Только вечером я вернулся из района и стал знакомиться с этими материалами. Грязная история. Расхитили промтовары, полученные для учителей. Две недели наша комиссия днем и ночью работала. И вот заключение. Прочитаешь – просто в жар бросает. Прошу вас, займитесь этим делом лично сами, товарищ прокурор. Нельзя терпеть такое возмутительное отношение к народным учителям. Всякое отребье пролезло в торговые организации, и они делают все, что могут, стараясь побольше навредить. И в колхозах тоже не все благополучно. Там тоже притаился кто-то из пролезших в свое время кулаков. Там, где притупляется бдительность, враг находит лазейку.

Вахидов вручил акт молодому прокурору и проговорил с усмешкой:

– Вы бы, пожалуй, не доверили нам такой документ без расписки, а? Сказали бы: э, будьте добры все оформить... А мы доверяем... Доверяем, но проверяем!..

Когда Вахидов улыбался, взгляд становился теплым, одобряющим.

Мехман перелистал акт, просмотрел и спрятал в папку.

Вахидов сказал:

– Когда мне передали, что в район приехал новый прокурор, я подумал, не один ли это из тех прокуроров-кочевников, которые объезжают по очереди все районы республики... Но вы, повидимому, совсем недавно окончили вуз.

– Да, в этом году...

– Ну что ж... Молодость работе не помеха... Постарайтесь только работать так, чтобы вас не коснулись грязные сплетни. – Вахидов помолчал и снова внимательно оглядел Мехмана. – Мой сын Салман кончил десятилетку, тоже вот хочет быть юристом, как вы... Советую ему учиться на врача, упорствует.

– И он прав, – горячо сказал Мехман. – Юридической науке нужны новые кадры. Чем выше она поднимется, тем меньше будет преступлений и нарушений законности. Ваш сын прав...

– Посмотрим, посмотрим, – сказал Вахидов и вернулся к главному, заговорил о непорядках во многих колхозах, о расхитителях, орудующих в сельскохозяйственных кооперативах, о грязных руках, протянутых к общественному добру.

– Эх, – вздохнул Вахидов. – Много еще этих паразитов... Ведь колхозы у нас молодые, им всего 3-4 года. Надо их всемерно укреплять, надо усиливать борьбу против подрывной работы остатков классового врага, превратить революционную законность в еще более действенное острое оружие. Это уже по вашей линии, прокурор. Пока все люди не начнут жить честным трудом, вам дела хватит, молодой товарищ.

– Горький говорит: "Если враг не сдаетея, его уничтожают!" – заметил Мехман.

– Вот именно. Об этом нельзя забывать, прокурор" Правда, социалистическое строительство победило и вопрос: "Кто-кого?" – давно решен в нашу пользу. Но отдельные враги, отдельные противники не перестают наносить нам удары в спину – расхищают, вредят, берут взятки. Там, где нет должной бдительности, – они даже пробираются на ответственные посты, стараются хоть на миг остановить движение вперед.

– Да, врагам не должно быть пощады. Но нельзя допускать также никакого беззакония. Это как будто ясно. Но вы не можете представить себе, товарищ Вахидов, сколько нарушений закона обнаружил я уже в первые дни своей работы здесь. А кто же заинтересован в том, чтобы напрасно тревожить, обижать честных советских людей? Вот я хотел показать вам дело, возбужденное по решению исполкома...

Мехман вэял принесенную с собой папку и протянул ее Вахидову. Чем больше перелистывал Вахидов страницы, тем более жестким становился его взгляд.

– Эге, наш Кямилов любит крутые повороты. – Вахидов спросил: – Разве вы еще не знакомы с ним? Нет? Сейчас я вас познакомлю...

Услышав, что его просят зайти в районный комитет партии, Кямилов собрал документы и телеграммы, разбросанные на столе, и завернул все это в старую газету. Он снова вызвал секретаря, но старый курьер, весь вспотевший от тщетных поисков Саррафзаде, тоже куда-то исчез.

Кямилов недовольно покачал головой. Нижняя губа его оттопыривалась, обнажая оскал зубов.

– Видишь, следователь, – сказал он Муртузу Муртузову, который сидел в бессильной позе, будто прилип к стулу. – Видишь, какой этот Саррафзаде халатный?

Муртузов с трудом поднял уныло опущенную голову, но все же подтвердил:

– Точно так, вы правы. Саррафзаде ужасно халатный человек. Сколько раз, когда вы его искали, я сам повсюду ловил его, ругал, наставлял, говорил: будь, будь человеком, Саррафзаде. Ведь товарищ Кямилов ничего не жалеет для тебя, не переступай границы. Тем более, что, если вдуматься в твое прошлое, ты немного подозрительный элемент. Цени доброту своего покровителя, под тенью которого ты живешь спокойно. Души не жалей для него. Но, повидимому, что-то неладно с мозгами у этого человека, другой бы уже профессором стал, работая под вашим руководством. Да чтобы я сдох, если это неправда, самое меньшее профессором стал бы!

– Ладно, ладно, хватит трубить, – отмахнулся Кямилов. – Оба вы стоите друг друга.

– Я, конечно, тоже немного туповат.

– Два сапога – пара. Вы как родные братья. Грохочете нардами так, что весь район из-за вас готов переселиться на новое место...

– Я и сам уже несколько раз говорил: Саррафзаде, будь человеком, не стучи так, не поднимай грохот, с тобой невозможно спокойно играть – голова трещит... Но у него это как болезнь: не может играть, не стуча.

– Оба вы одинаковы, – с презрением сказал Кямилов и потряс рукой, показывая два поднятых вверх пальца... – Вы как неразлучные сестры. Только один из вас смахивает на юную красавицу, а другой на сморщенную старую деву...

Лицо Муртузова, и без того похожее на печеное яблоко, еще больше сморщилось.

Они вместе вышли ив кабинета Кямилова. Всю дорогу Муртузов негромко охал, вздыхал, не решаясь вымолвить слова. Они уже подходили к райкому, когда Муртузов остановился и заискивающе улыбнулся:

– Я должен вернуться... Но... вот о чем я хотел поговорить, – тихо и несмело произнес он. – Всего несколько слов...

Кямилов остановился.

– Несколько слов Муртуза Муртузова! Несколько слов! Ты и так надоел нам своей болтовней, пустоголовый нардист. Тебя надо было назначить не следователем, а бесплатным руководителем кружка нардистов. – Кямилов, довольный своей остротой, засмеялся, но Муртузову было не до шуток.

– Метко, очень метко сказано, – поспешил он согласиться. – Вы недовольны мною. Но что из того? Во всех отношениях вы выше меня и имеете полное право высказать свое мнение. Но все же я прошу вас, не говорите, что я вам передал наш разговор с прокурором об этом Саламатове. Это очень важно, товарищ Кямилов, важно для будущего. Нехорошо, если с самого начала мы испортим с ним отношения. Он не должен сомневаться во мне. Его доверие нам очень нужно. Это принесет нам огромную пользу.

Кямилов слегка отодвинул своей большой ладонью следователя, пытавшегося заглянуть ему в глаза в преграждавшего дорогу.

– Ладно, ладно. Не учи меня азбуке, грамотей. Ступай и не забудь завтра же привести лошадь. Не то заставлю твоего отца – хитрую лисицу – встать из могилы да так пихну его на тебя, что только хвост мелькнет над землей...

Муртузов сделал вид, что шуточка Кямилова ему понравилась. Заискивающая улыбка не сходила с его лица.

– Ради вас, товарищ Кямилов, я жизнь готов отдать, а не то, что лошадь вернуть, – сказал он, облизывая языком мясистые губы.

– Ну ладно, не путайся под ногами.

– Есть, товарищ Кямилов. Как будто мы не понимаем, что существуем только вашей тенью. Вся надежда на вас...

– Эх ты, лисица, сын лисицы. Ну, довольно, замолчи.

– Баш усте! Я только думал, может быть...

– Сдай лошадь, – категорически сказал Кямилов. – Все. Не то вынесу такое решение о твоем самоуправстве, что заплачешь...

Муртузоз проворно отбежал на два шага назад, остановился, согнул шею и сделал жест, как будто рубит мечом свою голову:

– Пожалей сироту, товарищ Кямилов.

Кямилов грубо отстранил Муртузова.

– Ладно, отвяжись.

– Я хочу только сказать, что можно одним неосторожным поступком погубить все.

– Не учи меня, ради аллаха.

17

Кямилов отворил дверь с таким грохотом, что инструктор, работавший за столом, и человек в калошах, дремавший в углу, вздрогнули. Человек в калошах даже вскочил на ноги. Но Кямилов не обратил на него никакого внимания. Пыхтя и сопя, изображая на лице величайшее негодование, вошел он в кабинет Вахидова, поспешно, вскользь поздоровался, схватил стул, сел бок о бок с секретарем и начал раскручивать свернутые в трубку бумаги.

– Безобразие! – начал он возмущенно. – Главмаслопром не посылает тару под масло. Во что же его собирать? В мои ладони? А отправлять как? А Главмаслопром только шлет телеграммы. Сидят над ними, сами ничего не делают, только страхуют себя. Каждую телеграмму приходится делить на пять частей: копия исполкому, копия в артель, копия туда, копия сюда... Вы только посмотрите!

И Кямилов разложил на столе телеграмму, расправил ее и прихлопнул ладонью запнувшийся угол.

– Ловкие какие. Как будто я должен изготовлять на месте бочки для масла. Из чего? Из собственной шкуры?

Секретарь райкома с трудом остановил распалившегося Кямилова и познакомил его с Мехманом.

– Наш молодой прокурор.

Мехман вежливо поклонился. Мягкие пальцы Кямилова на мгновение прилипли к его ладони, словно тесто. Проявляя полное равнодушие к новому прокурору, Кямилов продолжал, как будто они были в кабинете вдвоем с Вахидовым:

– А это вот дела тех колхозов, что расположены на склоне горы. Знаешь? Хорошо, что поехал туда лично сам. Чорт знает, что натворило бы там кулацкое охвостье, если бы я не приехал туда. А еще несколько дней тому назад такие же безобразия творились и в колхозах Гая-бою. И что же? Поехал туда лично, лично привел все в порядок, даже бухгалтерский отчет приготовил и указал: дети мои, друзья, товарищи, надо делать вот так!.. Нет, не работают они как следует, товарищ Вахидов. Вы их еще не раскусили. Тут все лодыри. Знают одно: едят и спят. Что могут поделать в этом районе несчастные два человека – вы и я, будь мы даже и слоны, а не люди? Посылаешь на помощь уполномоченного, прикрепляешь к селу, а он приезжает и наваливается на яичницу. Все они одинаковые, эти уполномоченные, а следователи и прокуроры им подстать... Возьмем, к примеру, бывшего прокурора... Как его, чорта, фамилия? Залов. Да, Залов. Клянусь вам, жрал больше, чем Рустам Зал. Смотрел я и поражался: что за ненасытная утроба? А ходил – земля под ним дрожала! Ровно полтора центнера весил. Тысячу раз говорил, предупреждал: слушай, Рустам Залов, не жадничай, ешь умереннее, не то вырвет тебя. И что же вы думаете? Он исправился, перевоспитался? Нет, он стал мне лекции читать, разъяснять. Друг, сказал я ему, кого ты учишь? Я сам голосовал за этот кодекс. Что с того, что ты прокурор? Прокуратура это только один из моих отделов, так это или нет? Сколько я ни говорил, до него ничего не дошло. Свихнулся человек и попал в трибунал. А я его предупреждал: друг мой, прокурор – это меч государства, рази того, кого указываю я, на кого указывает местная власть. Не понял человек. И чем все кончилось? Сам полетел. Надо считаться с указаниями, советоваться – везде, в любой работе.