Текст книги "Мехман"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)
Кямилов заерзал на месте. Ахмедов был свидетелем их спора с Вахидовым. Не распространит ли он слухи об этой истории? Он может даже по телефону передать в села. Кто знает, какой оборот примет этот спор в устах трех тысяч комсомольцев района... До каких далеких селений докатится молва об этой размолвке! Что только будут там говорить...
Кямилов терзался, ища ответа на свой вопрос. "По-видимому, все произошло только из-за того, что кудрявый безмозглый прокурор стал рыться в постановлениях о таких, как Саламатов, и выпустил на волю кого не следует. Напрасно говорят, что "слона нельзя поймать в капкан". Оказывается, можно. Но я ведь не слон, я Кямилов, – зачем мне лезть в ловушку? Нет, никогда, ни в коем случае!.." Серый и густой, как туман, табачный дым висел над его головой. Он чувствовал, что задыхается в этом тумане, но все же продолжал сидеть, точно прирос к месту, и курил. Раньше ему казалось, что никто не посмеет шевельнуть языком, вымолвить недоброе слово по адресу Кямилова... А до чего дошло сейчас! Его высмеивают, его критикуют, его осуждают...
Ему бросилась в глаза карта района, висевшая над головой Вахидова, он уставился в эту карту, только бы не видеть сурово сдвинутых бровей секретаря райкома, – и вдруг задал себе вопрос: "Чем же я занимался все эти годы здесь, в этом районе?" Со стороны взглянул он на себя и ничего не увидел. Каждый что-то делал! А он все время только и знал, что кричал, распекал, угрожал, но почему-то воображал, что работает больше всех. Сейчас, когда перед ним возникла угроза оказаться выброшенным за борт, он спохватился. Холодная дрожь охватила все его огромное тело. Теперь он видел, что оторвался от людей, кипящих энергией, творящих, созидающих, строящих. Когда он в последний раз ходил пешком, когда брал в руки ветку хлопчатника? Не помнит. Но разве Кямилов не ездил на тройке, туда, где люди работали, творили? Ездил, и нередко. Но что он делал там? Никого не выслушав, он только ворчал и ругался, поднимал шум и крик, возвращался оттуда в гневе и ярости и принимался писать постановления.
Кямилов представил себе свою собственную фигуру, свой живот, жирную шею, и ему казалось, что он впервые видит себя таким, каким он стал на самом деле. Ему сделалось страшно. Казалось, что горькая истина, впервые открывшаяся Кямилову, давит, сжимает горло железными тисками. Неужели люди даже не хотят выслушать его, понять?
"Как же получилось, что сам я ничего не делал? Нет, не может быть, чтобы я ничего не делал. Никак не может быть! Это сплетни, пустые разговоры, злословие завистников, недоброжелателей. Они хотят подорвать во мне веру в себя. "Заведующая детсадом Зарринтач Саррафзаде по возрасту годится тебе в дочери!" – кричит Мардан. Но разве мало мужчин женятся на таких молоденьких? Почему нет? На старости лет не скачут на коне?.. Кто хочет скакать, пусть скачет. Кому это мешает? Чье сердце разъедает зависть?.. Хо! Если каждому, кто женится на молодой, заявить: "Когда пляшет верблюд, метель поднимается", тогда даже в самые жаркие дни лета не перестанет идти снег!"
И тут же Кямилов стал возражать самому себе: "А мой внучки с бантами в волосах? Через несколько месяцев, когда они опять приедут сюда на дачу, что они скажут мне? Разве они не спросят у меня: "Дедушка, что это за новости? Разве эта молодая женщина наша бабушка?" А мои дочери? Как они будут смотреть на Зарринтач? Не спросят ли они: "Папа, что это такое?" Но как бы они ни смотрели, как бы ни осуждали, лишь бы им не пришлось сказать – наш отец остался одиноким, все его покинули... И потом, во всем виновата их ворчливая мать, которая разрушила семью и сама собственной злостью сократила себе жизнь, ушла в могилу..."
Кямилов устремил глаза на раскрытую книгу "Хоп-хоп намэ", лежавшую на столе Вахидова.
"На голове у него – папаха, словно труба,
Он совсем старик, в деды годится мне".
"Какое отношение имеют эти слова ко мне? Почему эта я гожусь ей в деды? Нет, эта Зарринтач не малютка, вчера только отнятая от груди матери, о которой пишет Мирза Алекпер. В этой Зарринтач шесть пудов весу. Напрасно Мардан, разгорячившись, протянул руку к этой книге, желая прочесть оттуда отрывок. Все они раздувают!.. Какое может иметь отношение это стихотворение к моему семейному положению? – "Ты устарел, отстал..." – Почему это я отстал, скажите, пожалуйста? Почему не ты, а именно я отстал?"
Кямилов злобно посмотрел на Вахидова и Мехмана, которые, словно забыв о его присутствии, погрузились в чтение бумаг.
"Неужели эта писанина состряпана против меня? Как сделать, чтобы хоть издали заглянуть, увидеть, что они там написали, избавиться от сомнений? Определенно, они готовят эти документы против меня! Иначе зачем бы им шушукаться, склоняться один к другому? Могли бы читать вслух. Нет, это подозрительные бумаги!.. Хорошо, допустим, меня не будет, кто может заменить меня здесь? Никто. Кто может стать председателем?.. Кто сможет вести заседания президиума? Никто! Но если. Если, все таки... если они меня осилят, то кто заменит меня? Джаббарзаде? Джалилов? Если их обоих соединить вместе, эти щупленькие мужчины не сравняются оба со мною одним. – Он презрительно улыбнулся. – Им всего по двадцать восемь – тридцать лет. Следовательно, когда была установлена Советская власть, сколько тогда лет было каждому из них? Да они, наверное, тогда даже в комсомоле не состояли. И они заменят меня? Но тогда мой меч разил без промаха. Говорят: "Он не читает книг, не пишет конспектов". Ложь! Кто просматривает все директивы, поступающие из вышестоящих организаций? Кто пишет красным карандашом резолюции? Да если бы не мои мысли, не мои идеи, разве сумел бы женоподобный Кемал состряпать хоть одну докладную записку? Я же диктую ему..."
"А книги? – будто чей-то голос опросил. – А книги ты читал?" Но какое все это имеет отношение к сегодняшнему спору? Что с того, что я не читал? Кому какое дело? Выходит, что даже такого сильного человека, как я, могут среди бела дня напугать черные призраки. Вот что значит истрепать себе нервы на работе. Вздор! Неужели я так легко покину поле битвы? Нет. Мои недоброжелатели так много сплетничали обо мне, распространяли столько небылиц, что в конце концов капля за каплей они подточили мою уверенность и заронили сомнение даже в мою душу!".
– Вы сами отстали,– пробормотал Кямилов.
Вахидов исподлобья посмотрел на него. Он почувствовал, какое душевное смятение переживает Кямилов. Может быть, он раскаивается в своих поступках?..
Мехман тоже поглядывал на Кямилова. Иногда их взгляды скрещивались, и тогда они поспешно отворачивались. Но в последний раз, когда они посмотрели друг на друга, Кямилов будто сказал ему: "Все это натворил ты, молокосос! Ты натворил!"
Мехман смело выдержал взгляд.
Кямилов сильно затянулся, пропустил дым сквозь зубы. "Нет, нельзя так просто сдаться, растянуться на земле". Он встал и, словно испытывая себя, проверяя свои силы, начал двигаться тяжелыми шагами по комнате. Он топал, разминал плечи, отдувался, пока не подошел совсем близко к карте. "Да, Вахидов велел составить эту карту именно для того, чтобы все работы в районе отнести за счет своей энергии, своего руководства!.. Завтра я вызову этого самого инженера с портфелем и велю ему составить карту, больше этой в три раза. Вессалам! Сперва я сам начерчу план на белом листе бумаги, потом скажу: сними копию!.. Люди могут совать всем в глаза свои достижения, а я нет? Зачем ждать, пока тебя спросят – что ты сделал, какие ты имеешь заслуги? Надо самому сказать: о, чего я только не видел, каких только заслуг у меня нет! Сомневаетесь! Но если все эти годы я сидел праздно, кто в таком случае двинул вперед все дела?" – Кямилов любовно посмотрел на свои руки, зевнув, открыл рот, как широкий мешок. Его мощная грудь поднялась и опустилась. Он хотел что-то произнести, но в это время в комнату вошел помощник Вахидова.
Как-то странно посмотрев на Кямилова, он подошел совсем близко к секретарю райкома и что-то тихо сказал. Вахидов прочитал телеграмму. Из центра сообщали, что Кямилов отстраняется от работы и вызывается в распоряжение республиканских организаций, и указывалось, что на его место следует выдвинуть кого-нибудь из районного актива. "Кого же рекомендовать? подумал Вахидов. – Джаббарзаде или Джалилова? Ну, этот вопрос решит пленум. Кого бы из них ни выбрали, они оба лучше этого вельможи", и он молча придвинул Кямилову телеграмму.
Тот величественно взял телеграмму, полагая, что Вахидов все же хочет с ним посоветоваться по вопросу, который не может решить сам. Он несколько раз внимательно прочитал текст. Испарина покрыла его тело. Не веря глазам своим, он еще раз приблизил к себе бланк, но буквы сливались в одно туманное пятно, и, не различая ни слова, он опустил листок на стол.
– Ну что ж... Ничего... – пробормотал он. – Мы еще скажем свое слово.
Вахидов спросил у Мехмана:
– Мы, пожалуй, закончили с вами? У вас все? А что за дело, вот то – в толстой папке?
– Это материалы ревизии детсада. Дело Зарринтач Саррафзаде.
– Разве Джабиров передал акт обследования в прокуратуру?
– Да, есть основания для привлечения ее к ответственности.
Вахидов почти с сожалением посмотрел на Кямилова.
– Но ведь они... недавно справили свадьбу. Вот ведь как нехорошо получается.
Мехман искренно сказал:
– Я бы тоже не желал этого, но, к великому моему сожалению...
– Вы уверены в своей правоте, товарищ прокурор?
– Уверен.
– Вы уже до того дошли, что отнимаете у нас наших жен? – Рука Кямилова, державшая смятый платок, задрожала.
Вахидов повторил пословицу, которую уже вспоминал сегодня:
– Когда верблюд пляшет, начинает валить снег. -И добавил: – Каждый выбирает себе пару по вкусу.
– Может быть, вы и меня привлечете к ответственности? Может быть, я украл в детском саду простынку или чайную ложку?
– Если такое обнаружилось бы, вы отвечали бы так же, как и любой другой гражданин. Думаю, что злоупотребления в детском саду более серьезны, чем пропажа простынки или чайной ложки...
– Ну что ж, пускай... пусть будет по-вашему! – язык Кямилова заплетался. – Вы хотите оклеветать меня? Если после стольких лет работы в этом районе я ухожу с такими обвинениями, посмотрим, с какими обвинениями уйдете вы через годик.
Он встал, оперся руками о стол и крикнул хриплым голосом:
– Мы тоже немало боролись, воевали за эту жизнь, за этот строй! Немало здоровья отдали! – Кямилов сверлил, испепелял Мехмана своим взглядом. – Ты, парень, только цыпленок, недавно вылупившийся из яйца, а надуваешься, хочешь разбухнуть, чтобы стать в моих глазах драконом. Разве так можно? Разве так делают? Не вызвали, не поговорили один на один, а просто росчерком пера отозвали человека, который долгие годы, как Фархад, долбил скалы киркой!
– Долгие годы вы забавлялись, играя законом, как мячиком. Не легко вам теперь будет выйти из этой игры! – запальчиво сказал Мехман,
– А что я делал плохого, скажи, пожалуйста? – воскликнул Кямилов. Грабил на большой дороге или почту похитил?
– Вы слишком часто действовали не по закону! И это стало, наконец, известно вышестоящим органам.
– Но почему эти органы не спросили у меня, так ли было дело?
– Когда документы не вызывают сомнений, – не к чему спрашивать.
– Так, значит, это твоя работа? Кто же это повлиял на тебя? Кто научил тебя вырыть яму, чтобы свалить старика. По возрасту я гожусь тебе в отцы!
– Никто меня не учил, и я никому не рыл яму! Я только выполнил свой долг, ни больше, ни меньше!
– А товарищ Вахидов? Согласен ли он с тобой? Он же серьезный руководитель, мужчина, – залепетал Кямилов. Он готов был молить о помощи, просить Вахидова простить все грубые выходки. Страх, растерянность овладели этим, еще недавно самоуверенным, человеком. – Райком партии – это штаб! Может быть, штаб меня помилует. Есть же коллегиальность. Пусть я старый человек, но я, не забывайте об этом, работник этого штаба... Товарищ Вахидов, что же это такое? Мардан!
Я прошу извинения, если я не так говорю... – Кямилов почти простонал Воды! Стакан воды!
Вахидов налил из графина воды и протянул стакан Кямилову. Тот жадно выпил.
– Еще стакан. Прошу...
Вахидов налил еще. Кямилов осушил и этот стакан и опять повернулся к Мехману.
– Когда речь идет о таких, как вы, прокурорах, я могу и вас, и подобных вам растоптать! Что для верблюда легкий укол иголкой!
– Но вам не придется ни топтать нас, ни терпеть уколы иголкой. Вы будете отвечать за искажение советских законов.
– Видите, товарищ Вахидов, слышите? – воскликнул Кямилов. – Смотрите, как этот парень беспощадно кидается на старика, годного ему в отцы...
Вахидов решил пресечь все попытки Кямилова найти лазейку.
– Я считаю, что товарищ Мехман прав, – твердо сказал он.
– А мы? Мы, дробившие, как Фархады, мозолистыми руками горы и скалы, неправы?
– Я не узнаю вас, Кямилов!
– Но если я признаю свои ошибки и собственной рукой изменю свои ошибочные решения. Что тогда?
Вахидов сказал с горечью:
– Я долго надеялся на это, Кямилов. Но, как видно, горбатого могила исправит...
– А если я совершенно сдамся, целиком, руки подниму вверх, тогда как? Ведь я, Мардан, все-таки не горбатый.
– Мы не можем простить расхищение десятков тысяч рублей!
– А в чем мое преступление? Какое я отношение имею к детсаду?
– Вместе с Заррнитач вы развеяли по ветру сто тысяч рублей государственных денег! Веселые пиршества стоят денег...
– Какое же гигантское предприятие этот детсад, что я проглотил из его кассы сто тысяч рублей, а?
– Ровно сто тысяч рублей в течение трех лет. А пятьдесят тысяч вы незаконным путем перевели детсаду из бюджета райисполкома.
– Значит, вы и это довели до сведения вышестоящих органов?
– Нет, я довел до их сведения только ваши незаконные решения о Саламатове и других.
– Я даже не знаю, как пятьдесят тысяч рублей перепрыгнули из исполкома в детский сад, – растерянно произнес Кямилов.
– Об этом мы особо спросим у гражданина Кямилова.
– Выходит, я злостный преступник?! Дожил... – Странно захохотав, Кямилов направился к двери. – Бейте лежачего, стукните его топором... Но я тоже, хоть в последний час, хоть испуская последнее дыхание, отомщу за себя...
44
Клуб был переполнен молодежью – девушками и парнями. Ахмедов постарался – активисты ездили в самые дальние селения приглашать молодежь на лекцию. Теперь он горделиво окидывал взором зал – все в сборе, все идет, как надо.
На столе президиума – красная скатерть, графин с водой, звонок.
– Товарищи, друзья! – сказал Ахмедов и широко улыбнулся. – Салам! – Он провел рукой по черным как смоль волосам, зачесанным назад. – Сегодня мы с вами послушаем лекцию о моральном облике советского человека. Пользуясь тем, что мы собрались здесь, я хочу сказать вам несколько слов. В виде предисловия. Районный комитет комсомола в последнее время по мере сил своих проявляет инициативу и в дальнейшем думает поступать так же, – комсомольцы выступили инициаторами хороших, благородных начинаний – Голос у Ахмедова окреп, он налил из графина воды, но не выпил, а только держал стакан в руке. – Молодежь пришла на помощь нашему коммунхозу. Четыреста семьдесят человек на протяжении десяти дней с утра до вечера работали на ремонте электростанции, привели в порядок шлюз главного арыка, сокрушили высокую отвесную скалу, которая всем нам намозолила глаза, провели постоянный, выложенный камнем канал, и теперь вода течет по этому каналу! Вы ведь все хорошо знаете, что каждую весну вода реки, протекающей мимо нашего города, подымалась, приносила с гор вырванные с корнем деревья, разрушала, сносила шлюз... А теперь, если даже все потоки с кавказских гор сольются воедино и устремятся сюда, они не повредят нашего шлюза! Почему? Потому, что наша комсомольская армия трудилась, не жалея сил. Потому, что мы сказали: пусть ночью в нашем городе будет так же светло, как днем!
– Правильно! Верно – кричали из разных концов, и радостные возгласы волнами прокатывались по залу.
Ахмедов еще больше воодушевился.
– Так обстоит дело, товарищи комсомольцы! – сказал он. – Мы решили, что ночь в нашем городе должна быть красивой, нарядной, что над нами всегда должны сверкать звезды...
В первом ряду зашептались комсомольцы:
– Ахмедов говорит, как поэт!
– Он и есть поэт! Как он сказал про звезды...
– Я слышала, он очень много читает...
Шопот этот долетел до Ахмедова, хотя он не мог разобрать слов. На всякий случай он принял строгий вид.
– Тише, девушки! Вопрос серьезный... Так вот, товарищи, мы хотим продолжить ценную инициативу. Мы хотим использовать потоки горных вод для строительства электростанции в районе. Пусть лампочки Ильича зажгутся в домах горных селений. Пусть эти лампочки скажут: "Мы пришли к вам, как звезды счастья, чтобы навечно озарить ваши родные очаги!.." Конечно, это сделается не за один год.
Мехман, сидевший в президиуме, с удивлением слушал Ахмедова. Он не подозревал, что комсомольский секретарь такой романтик.
Мехману не терпелось поскорее начать свой доклад, он немного волновался, но пылкая речь Ахмедова отвлекла его от заметок, которые он то и дело просматривал.
Ахмедов продолжал:
– Товарищи комсомольцы, мы должны добиться, чтобы свет из города озарял далекие села. Как может быть иначе? Почему мы полезли в ледяную воду, когда ремонт шлюза – дело коммунхоза? Мы хотели, чтобы до весеннего паводка шлюз наш был готов! Вы знаете, сколько времени горожане сидели без электрического света. Шлюз был разрушен во время осеннего половодья. А что делал коммунхоз? Сегодня он кое-как ремонтировал арык, назавтра опять все разрушалось. Почему? Потому что неполноценная работа дает плохие результаты. Надо болеть душой за работу, трудиться от всей души! Именно поэтому сегодня мы поставили доклад о новых качествах наших советских людей, нашей советской молодежи. Доклад сделает новый прокурор Мехман Атамогланов...
Услышав свое имя, Мехман поднял глаза. Он глубоко задумался о вступительном слове Ахмедова, таком необычном по форме, пылком и увлекающем. Да, не только Кямилов и Муртузов живут в этом городе...
Жизнь в районе кипит, бурлит, бьет родником, новые силы присоединяются к могучему движению, строят, созидают, смело выходят навстречу сокрушительным весенним паводкам, пробивают путь новой жизни сквозь скалы. Да, новое победит, старое потерпит поражение.
Ахмедов все еще говорил о шлюзе.
– Многие комсомольцы, находящиеся здесь, могут подтвердить, что канал, пробитый сквозь синюю скалу, будет действовать десятки лет...
– Больше, дольше! Сто лет!
– Может быть, и сто!.. – воскликнул Ахмедов. – Может быть, и через сто лет люди будущего похвалят нас за хорошую инициативу, благородный почин... Но разве мы на этом остановимся? Вторая наша задача это дамба на реке Дашкын-чай... Вы сами знаете, что во время наводнения эта коварная Дашкын-чай уносила иногда и людей. Вспомните, сколько людей мы, комсомольцы, каждый год спасаем из мутных волн Дашкын-чая! Нужна дамба! Хороший это почин или нет?
– Полезное -дело...
– Нужное...
– И на других речках нужно построить мосты.
– Я хочу отметить уже проделанную работу, – сказал Ахмедов и громко спросил: – В скольких селениях наши комсомольцы капали арыки?
– В шести.
– Разве эти арыки, вода, текущая в них, не принесут жизнь на колхозные поля, в колхозные дворы и сады?
– Принесут!.. Верно!.. Без воды нет жизни!
– Но это еще не все... В настоящее время мы готовимся к строительству моста через Галаджа-чай.
– Нельзя все сразу, товарищи.
– Почему сразу? Ведь дамба уже сделана...
– Если бы ты жил на том берегу, то поторопился бы...
– Товарищи, спокойствие! – Ахмедов старался утихомирить комсомольцев. Мы не должны забывать и о проселочных дорогах. Их надо привести в порядок. Мы взяли шефство над клубами, избами-читальнями. А комсомольские посты на охране урожая! Я могу сказать, что не только комсомольцы, но и пионеры приняли немалое участие в разоблачении людей, посягающих на колхозное добро. Так или нет, товарищ Мехман?
Ахмедов повернулся к залу.
– Но, товарищи, отмечая достижения комсомола, мы не должны закрывать глаза на свои недостатки. Товарищ Вахидов ознакомился недавно с планом работы нашей организации. Райком партии дал нам очень много указаний и советов. Если наша молодежь захочет, мы ликвидируем все недостатки.
И Ахмедов предоставил Мехману слово для доклада.
Мехман вышел вперед. Его встретили аплодисментами.
Начал Мехман свой доклад с Конституции Советского Союза, с великих прав советского гражданина, законодательно закрепленных в Основном Законе нашего социалистического государства. Вековые мечты трудового человечества, – от древнего рабовладельческого и феодального строя до современного капиталистического общества с его лживыми "свободами", – мечты о праве на труд, на отдых, на образование, на подлинно свободную, счастливую жизнь сбылись в нашей великой стране. Наше новое общество формирует нового человека, – говорил Мехман, – смелого, честного, дерзновенного, окрыленного великой целью, ради которой он живет и борется!..
Молодой юрист говорил с пафосом, но без излишней красивости, речь его была понятна и доходчива, потому что подкреплялась она яркими, запоминающимися примерами. Комсомольцы внимательно слушали.
– Наши люди должны быть воспитаны на основе высоких норм новой морали, они должны быть неуязвимы для всех пережитков прошлого, – продолжал Мехман. – Трусость, подхалимство, скупость, зависть, коварство, лицемерие все эти мерзкие качества остались нам в наследство от старого общества. Мы должны их изживать, преодолевать...
Мехман заговорил о понятиях морали в классовом обществе, о том, как на протяжении всей истории незначительное меньшинство, подобно пиявкам, высасывало кровь трудящегося большинства. Он подчеркнул, что благодаря великим завоеваниям Октября на одной шестой части земного шара ликвидирована эксплуатация человека человеком.
– Высокая идейность, преданность своему народу, беспощадность к врагам, безупречная честность, дружба, уважение к женщине, мужество – вот те качества, которые обогащают душу. Мы должны вести непримиримую борьбу против тех, кто создает препятствия на нашем пути, тормозит развитие. Пусть даже у такого человека будет дутый авторитет и высокая должность – все равно!.. Мы уберем с дороги любые препятствия!
Мехман посмотрел в зал, в президиум, на Ахмедова. Тот кивнул докладчику головой: мол, хорошо, хорошо, интересно, народ тебя слушает со вниманием, продолжай!
– Все это, товарищи, требует от нас внутренней душевной чистоты. Внешний блеск, красивые наряды, внешняя культура, если они не связаны с богатым духовным миром, чистой совестью, щедрым сердцем, – всего только мыльный пузырь. Как бы ни наряден был человек, но если он будет совершать скверные поступки, одежда не спасет его, не спрячет. Все равно он будет напоминать раскрашенный домик из картона, построенный на сыпучем песке!
– Верно, верно! – подтвердили с места. – Хороша сказано. Вот именно картонный домик...
– Да, товарищи, если совесть нечиста, если она запятнана, никакое красноречие не поможет, сердце этого человека будет, биться неспокойно. С такого человека все равно спадет маска, она обнаружит свое истинное "я" при первом же испытании, при первой опасности... Помните, каждый наш подвиг это новый камень, заложенный в здание нового мира! Если человек случайно потеряет руку или ногу, даже лишится зрения, он может жить и творить! Но если человек потеряет совесть, опозорит себя, то хоть физически он и существует, но кто скажет, что такой духовно искалеченный человек может по-настоящему жить и творить? Если совесть не чиста, откуда возьмется смелость стать лицом к лицу с честным человеком, откуда возьмется мужество? Духовный мир комсомольцев, нашей молодежи, одним словом, нового поколения очень богат, моральные нормы очень высоки. Это нормы новой, коммунистической морали. Мы должны бережно растить в своих сердцах эти новые качества. И тогда сердца наши будут биться ровно и смело, без перебоев. В школе у меня была седовласая учительница – Мелике-ханум. Когда я оканчивал десятилетку, она мне говорила: "Овладевай какой хочешь специальностью, но живи и работай так, чтобы совесть твоя была незапятнана".
Вдруг тишину в зале нарушил звон разбитого стекла. Все оглянулись. Из зияющей щели в разбитом окне рядом со сценой высунулась голова человека в калошах. Он никак не мог войти в переполненный зал. Взглядом, полным иронии, человек в калошах впился в Мехмана. Губы его беспрерывно шептали: "Красноречие? Чистота?! Пятно?!" Человек в калошах повторял эти слова тихо, почти шопотом.
Он прибежал сюда после очередной встречи с Кямиловым и Муртузовым. Медлить нельзя было, он решил действовать немедленно: начинать вытягивать на берег глубоко заброшенные им же самим сети.
Вид человека в калошах, его гримасы, шепот произвели странное впечатление на Мехмана. Какую тайну хочет открыть перед многолюдным собранием этот уродливый человек? Да, его взгляд – циничный, полный насмешки, его бескровные губы, шепчущие какие-то слова, смутили Мехмана, мысли его стали путаться. Почему этот Калош, подобострастный, низко кланяющийся, осторожно подбирающий с пола обрывки бумажек, сегодня ведет себя так дерзко?
Непонятная тревога с новой силой охватила Мехмана. И вдруг, неизвестно почему, ему пришли в память так отчетливо, точно он их видит перед собой, золотые часики, блеск их, отражающийся в зеркале, бегающие глаза жены...
Он машинально повторил: "Моя седовласая учительница говорила...", потерял нить мысли и умолк. Председательствующий заметил замешательство докладчика.
– В чем дело, товарищи, свет обрушился, что ли? Ну, разбилось стекло, завтра вставим новое, и все! – Он позвонил, призывая зал к спокойствию, и обернулся к Мехману:
– Продолжайте, пожалуйста.
Мехман провел рукой по высокому лбу.
– Да, так я говорил о запятнанной совести. Надо быть начеку! Везде и всегда надо быть бдительным!
Мехману много еще о чем хотелось сказать молодежи, но он сократил свой доклад и с трудом довел до конца.
Вслед за молодежью, повалившей из клуба, он вышел на улицу. Вокруг него шумно переговаривались, спорили, обсуждали, хвалили докладчика. Но у Мехмана было, он сам не мог объяснить почему, подавленное настроение, и, чтобы ни с кем не вступать в разговор, он вскоре свернул в сторону и пошел один.
Вдруг его догнал человек в калошах.
– Красиво, паренек, ты говорил, – сказал Калош фамильярно. – Ой, как хорошо говорил о чистоте!.. Но так ли это на самом деле, точно ли так бывает в жизни, как говорит прокурор?
Мехману показалось, что старик пьян, так необычно было его поведение. Он нетерпеливо повел локтем, как бы желая отстранить от себя человека в калошах, отодвинуть его от себя. Но тот ни на шаг не отставал. Резиновые калоши шаркали и шлепали по земле, он забегал то справа, то слева.
– Слушай меня, прокурор! – вдруг резко произнес старик, стараясь поспеть в ногу с Мехманом и почти вплотную прижимаясь к нему. – Если ты не сделаешь так, как говорим тебе мы, пеняй на себя! Наплевать на то, что случилось с Балыш! Не ходила бы в клуб, не плясала так, не болталась бы потом в петле... Зарринтач надо спасти!.. Отбрось в сторону все камни, которые заготовил, чтобы нанести удар Кямилову! Будешь поступать так, как скажет Муртузов!.. Не то я, – старик перешел на свистящий шопот, – раскрою тайну "желтых", сверкающих на руке Зулейхи-ханум. Это подарочек Мамедхана, красивый, дорогой подарок! – и старик противно захихикал: – Опозоришься, прокурор, на весь район! На всю республику!
– Что? – выкрикнул сквозь зубы одно только слово Мехман, но вид его был таков, что Калош съежился, качнулся в сторону и умолк.
45
Мехман шел быстро. Калош отстал от него. Но, может быть, он уже все сказал. Его шепот, его полные насмешки и угрозы слова еще звучали в ушах Мехмана. Сердце его билось с перебоями, учащенно, как будто в груди ухал молот. "Почему, как только в окне появилась голова Калоша, я смешался? Чего я испугался? Что заподозрил?"
Густой, ночной мрак, казалось, со страшной тяжестью навалился на плечи Мехмана. Он уже с трудом передвигал тяжелые, как свинец, ноги, не знал, куда и зачем бредет... В голове путались отрывки мыслей. "Седовласая учительница... Седовласый больной профессор... Измученная печальная мать. Прокурор республики поддержал требование молодого прокурора, с уважением слушал его, взял его сторону в споре с разжиревшим Абдулкадыром. Всего шестнадцать дней назад Вахидов горячо, уверенно защищал его в районном комитете партии от нападок Кямилова... Сегодня почти пятьсот человек молодежи, юноши, девушки с пытливыми сверкающими глазами слушали его доклад! А он... Но что, что он сделал, в чем провинился?" Мехман смотрел на покрытое черными тучами небо, в густой непроницаемый мрак ночи. И из мрака будто смотрели на него с удивлением и укоризной и учительница, профессор... "Совесть твоя всегда будет чиста..."
"Что это со мной случилось? – прошептал он, держась рукой за сердце. Откуда все это?" Сердце его бешено колотилось, как будто рвалось куда-то. Он покачнулся, прислонился к глиняной глухой стене. Тихий ветерок, несущий прохладу с высоких, покрытых снегом гор, коснулся его лица... Но что это за шум? Он прислушался. Что это за тиканье?.. Медленно двигается крохотная стрелка, часы тикают, стучат торопливо, назойливо. Блеск этих золотых часов, отражающихся в зеркале, становится все нестерпимее. Мехман закрыл глаза, только бы не видеть их, избавиться от тяжелой невыносимой головной боли... Но, странно, эти часы стучали уже в самом сердце Мехмана, огромные часы, с тяжелым, как молот, маятником... Как будто горы сокрушались вокруг, падали и падали обломки скал...
"Предательство в семье... Черное пятно... Отравленным кинжалом они нанесли мне удар в спину!..
Так вот почему поднялся такой шум в зале, когда показалась мерзкая рожа Калоша! Шум шел из сердца, на которое легло маленькое, крохотное, как родинка, пятно. Вот откуда этот шум: тик-так, тик-так.
Что же это такое? Как появилось пятно в моем сердце? Как угнездилась эта желтая змея, как заползла она так глубоко, пригрелась, притаилась? Как мог я не заметить ее? Теперь она высунула язык и дразнит меня, смеется, смотрит на меня маленькими глазками".
Никогда в жизни не испытывал Мехман подобной пытки. Что с того, что во всей этой истории нет его личной вины? Все равно он не может не мучиться, не сгибаться под бременем позора. Гора навалилась на его плечи, он не может выпрямиться. "Неужели нет выхода? Неужели подлая рука закрыла перед ним все двери? Но ведь это рука Шехла-ханум! А Зулейха? Разве она не любит меня? Почему же, почему она не открылась мне, не доверилась? Она выпустила стрелу, а лук спрятала от меня. Почему?"
