Текст книги "Мехман"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– Обе чуть не проспали сегодня. Они поздно легли вчера, все поджидали тебя.
– Писем от Салмана нет?
– Вчера получила письмо.
– Давай скорее.
Селима подошла к письменному столу, за которым девочки обычно готовили уроки, и взяла раскрытый конверт. Вахидов нетерпеливым движением достал письмо. На четырех страницах Салман подробно описывал жизнь в институте, свои занятия. Он всем был доволен и только сожалел, что любимец студентов профессор Меликзаде тяжело болен. Пожалуй, больше не удастся послушать его лекции...
Вахидов внимательно прочел письмо и положил обратно в конверт.
– А как наш маленький?
– Весь дом переворачивает этот твой сын-богатырь!
– Он спит?
– Спит.
Вахидов открыл дверь в спальню.
Эльхан сладко спал в своей маленькой кроватке, раскинув пухлые ручки. На ковре, около кровати, валялись деревянный мяч и картонный щит.
– Он будет смелым, настоящим героем, этот вояка, – счастливо улыбаясь, прошептал отец. – Твой Эльхан будет джигитом, Селима.
– Ничего не скажешь – он умеет рубить мечом. Если бы он только не разбивал стекла...
Отец погладил кудрявые волосы сына, нагнулся и поцеловал его в лоб. Ребенок вздрогнул от прикосновения щетинистой бороды, сжал кулачки и обеими руками потер нос. Отец и мать на цыпочках отошли от него, боясь разбудить.
– Что еще нового, Селима? – ведь меня не было целых десять дней, спросил Вахидов, когда они вернулись в столовую.
– Прокурор спрашивал тебя, – стала припоминать Селима... – И потом в последние дни Кямилов непрерывно звонит.
– Ясно. – Вахидов почесал подбородок. – Еще какие новости?
– Из Баку звонили. Ночью. Три раза...
– Откуда?
– Сказали из Центрального Комитета.
– Что же ты ответила?
– Я ответила: Вахидов в нагорных колхозах. Его заменяет Джалилов.
– А второй заместитель у меня дома, – сказал Вахидов и крепко, с благодарностью сжал руку Селимы. – Ты не только заместитель, ты сестра милосердия, – продолжал он и, поднеся ее руку к губам, поцеловал. милосердная сестра моя...
– Не знаю, сестра милосердия или милосердная сестра, только из-за твоего Эльхана она едва-едва успевает работать на полставки.
– Эльхан не возражает, если ты вообще будешь сидеть дома.
– Ну, это мне только платят за полдня, но на самом деле я работаю гораздо больше... – Селима подсела ближе к мужу.
– Значит, ты воюешь из-за зарплаты! – сказал Вахидов и, достав из кармана расческу, начал причесывать взъерошенные волосы. – Драка идет из-за одеяла. Хочешь спать на кровати вдвоем, а укрываться одна?
– Вовсе нет, но я просто ненавижу эти слова "полставки", "пол-единицы", противно даже произносить. Как будто я не человек, а половинка...
– Устроишь Эльхана в детсад, станешь "целой единицей", Селима.
– Разве можно отдать Эльхана туда, где хозяйничает Зарринтач Саррафзаде? Как я могу доверить ей этой стрекозе – свое дитя?
– Да, да, надо основательно заняться детсадом, – сказал Вахидов, вздохнув, и сразу посерьезнел. – Должно быть, Джабиров уже начал проверку.
– Проверка идет, комиссия уже работает, – так все говорят. – И Селима стала передавать мужу все, что слышала. – Зарринтач распространяет всюду слух, что, мол, Селима-ханум мечтает занять ее место, но Кямилов этого не допустит.
– Надеюсь, ты не ввязалась с ней в спор? – спросил Вахидов, строгим взглядом окинув Селиму. – Ведь я просил тебя ни во что не вмешиваться.
– Ах, если бы не твой запрет, Мардан, я бы не утерпела, пошла к Джалилову и пожаловалась ему, как кандидат партии. Я не понимаю, почему, на каком основании эта Зарринтач старается запачкать меня?
А с тех пор, как начали проверять ее детсад, она болтает все, что вздумается, эта неугомонная крикливая баба.
– Во всем виноват Кямилов, – коротко заметил Вахидов и направился к зеркалу, собираясь бриться.
Селима бросилась подавать ему бритвенный прибор.
– А почему ты не видишь своей вины, Мардан? – просила она.
– Да, и я виноват, я, конечно, виноват, – согласился Вахидов. – Прежде всего виноват я сам.
– Ах, эта Зарринтач! – продолжала возмущенная Селима. Она никак не могла успокоиться. – И ты знаешь, она просто стала вроде сестры жене прокурора. С кем бы ни сидела, с кем бы ни стала заводить речь о Зулейхе, о ее матери Шехла-ханум, – жестикулирует, шепчется в разных углах, пугает людей: "Разожму руку – прокурор на моей ладони, сожму руку – прокурор у меня в кулаке..."
– Мехман очень честный человек, Селима.
– Может быть, но теща его страшно необузданная, вздорная женщина. Пока зять был в Баку, до самого его возвращения только и разгуливала, расфуфыренная, с дочерью по улице, со всеми болтала, сплетничала чуть ли не со звездами...
– У Мехмана совесть чиста, Селима. Он принципиальный и честный человек. Таким и должен быть прокурор.
– Хорошо бы ему самому заняться детсадом.
– Комиссия все проверит, все выяснит.
Вахидов побрился, подстриг усы. Он наскоро позавтракал, отдохнул немного и только собрался пойти в райком, как зазвонил телефон.
– Да, здравствуйте, приехал. Слыхал ли про возвращение прокурора? Да, слыхал. Хотите зайти в райком? Немного погодя. Скоро я буду.
Вахидов положил трубку.
– Наверно, Кямилов? – предположила Селима.
– Он самый.
– Зачем ты ему так срочно понадобился? Что это он так волнуется? заметила Селима. – Это же очень нехорошо, что вертушка Зарринтач врывается в дом человека, который мог бы ей быть отцом. А вместо этого она становится чуть ли не его опекуншей, крутит и вертит им. Ты понимаешь, ведь это и для тебя нехорошо: не хочется, чтобы люди плохо отзывались о председателе райисполкома – о человеке, стоящем рядом с секретарем райкома. Глупые, бестактные поступки подрывают авторитет человека, разве не так?
– Верно, Селима, надо оберегать свой авторитет, свое имя.
– Верблюд прячет голову в кусты хлопчатника думает, что никто его не видит. Так же поступает в эта гора мяса, Кямилов. Почему он не думает о своих детях, о своих внуках? А вдруг они приедут сюда на лето?
Почему этот Кямилов не дорожит мнением людей? Мардан, почему ты не поговоришь с ним как товарищ и как секретарь райкома обо всем этом?
– Так вот ты какая! Оказывается, о многом ты успела подумать за это время, что меня не было, – произнес Вахидов, остановившись у двери.
– Много у меня накопилось на душе, но ты все твердишь мне – не вмешивайся. И я не вмешиваюсь,
Мардан.
– Да, Селима, будет лучше, если ты займешься своими делами в больнице...
– Полставки, пол-единицы, полчеловека?
– Нет, будь полной единицей, но на своем месте, на своем поприще, дорогая медсестра. – Мардан нахмурил брови. Вряд ли стоит путать свои служебные дела с делами домашними, особенно людям, которым доверена руководящая работа. Иначе трудно будет понять, например, кто является заведующим роно и кто назначает в школу преподавателя. Он или его жена...
– Это надо сказать самому заведующему роно.
– Говорили уже, Селима.
– Что же ответил заведующий?
– Признал ошибки.
– Если бы можно было искупить вину только просьбами об извинении, извиняющихся было бы слишком много... Я бы тоже делала, что хотела, потом говорила: "Ах, Мардан, виновата, я уже договорилась о полной ставке".
– Нет, Селима, так поступать не надо. – Взгляд Вахидова стал суровым, улыбка исчезла с лица. – На счет полной ставки не может быть разговора. Надо быть скромной, поняла?
– Да, Мардан... Поняла... Ясно, товарищ Вахидов! Наша двадцатилетняя совместная жизнь ясна, как солнце.
– Такой она должна быть всегда! – Вахидов уже открыл дверь и, стоя на пороге, повторил: – Всегда!
Нельзя путать домашние и служебные дела.
– Можно подумать, Мардан, что я...
– Я ничего не думаю, милая моя медсестра, я только помню, что работаю в районном комитете партии, сказал Вахидов.
Селима не успела ответить, муж был уже на лестнице. В замешательстве она провела рукой по своим черным шелковистым волосам. Она сожалела, что завела этот разговор. Муж и так утомлен.
– В нашей жизни всегда все было ясно, – тихо прошептала она. – И всегда будет такая ясность, Мардан! Будь спокоен, не сомневайся в своей Селиме...
42
Вахидов просмотрел записи в блокнотах, сделанные во время последнего объезда селений. Он тут же выписал на отдельный лист самые срочные дела и отметил, кому что следует поручить. Многое ему удалось проделать во время поездки, но предстояло осуществить гораздо больше.
Вахидов хмурился. Не работа мучила его, нет. Надо, наконец, решить, как быть с Кямиловым. Даже там, в горах, среди множества забот он не переставал думать о Кямилове и его поступках: Секретарь райкома должен открыто показать свое отношение к конфликту, возникшему между прокурором и председателем райисполкома. Время для этого уже наступило...
"Кто из них прав?" – неоднократно спрашивал сам себя Вахидов и взвешивал факты, боясь допустить ошибку. В этих поисках истины Вахидов не раз думал о Мехмане. Вахидову казалось, что он видит в нем любимого сына... "Сейчас повсюду идет борьба, глубокая, острая и напряженная. Новая жизнь пробивает себе дорогу, идет вперед, преодолевает сопротивление, разрушает сети и западни, расставляемые классовыми врагами, побеждает их в рукопашном бою. Разве мы сможем когда-нибудь забыть эти тридцатые годы!
Стоит, внимательно всмотреться, как сразу заметишь – ростки нового крепнут. Колхозы стали куда слаженнее, по сравнению с прошлыми годами, повысилась урожайность. Увеличивается число школ, клубов, больниц. Новая жизнь бьет, как родник... Но разве старое, отживающее не мешает нашему развитию? Ой, как мешает. Вот, например, такие, как Кямилов, отстают от жизни и волей-неволей попадают в плен предрассудков.
Сколько раз я сам говорил ему: Кямилов, обуздай свои страсти, измени свой образ жизни. Ведь если тебе доверено государственное дело, это не значит, что ты можешь перегибать закон налево и направо, по своему желанию!..
Эгоизм, как болезнь, отравляет твое сознание, проникает до мозга костей. Что это за "ячество" такое? Почему такой человек, как Муртузов, стал твоей тенью? Чем все это объяснить, Кямилов, что с тобой происходит?" Вахидов чувствовал, что Мехман вернулся из Баку, полный решимости. Он не отступит, будет воевать с Кямиловым. Но Кямилов старый работник, старый коммунист, – этого тоже забывать нельзя.
Вахидов напряженно искал правильное решение.
"Все заслуги Кямилова в прошлом... Незаменимых нет. На должность председателя райисполкома можно было бы смело выдвинуть Джаббарзаде! Он агроном с высшим образованием, член бюро райкома, имеет опыт работы, почему ему не быть председателем?.. Джаббарзаде вежлив, тактичен, всей душой отдается работе... С утра до вечера занят делом. Или Джалилов – мой заместитель, – разве он был бы плохим председателем? Джалилов уже достаточно подготовлен для самостоятельной работы. Окончил партийную школу. Не справится? Справится, прекрасно справится! – Вахидов мысленно перебирал районных активистов. – Разве мало у нас людей, способных заменить Кямилова? Да они во сто крат лучше его! Какие замечательные кадры выросли за эти годы! Но как все-таки быть с Кямиловым? Куда девать его?.. Неужели он конченый человек, не способный больше подняться? Да, трудно ему будет, привыкшему бить себя в грудь, неподвижно сидеть на своем бешеном коне, грызущем удила... Но ничего не поделаешь... По-видимому, Кямияов разложился. Значит, равнодушно констатировать этот факт и успокоиться на этом? А может, стоит помочь ему? Надо наказать, если он виноват, но если есть хоть маленькая возможность исправить его, надо за нее уцепиться. Может, послать его на низовую работу?.. – Вахидов встал, медленно прошелся по кабинету. – Другого пути нет! – И снова перед его глазами возникла сцена первой встречи Мехмана с Кямиловым, их горячий спор. – Да, борьба между ними не затихает, а с каждым днем обостряется, возрастает... Значит, надо решительно разрубить этот узел! Итак, кого же рекомендовать на пост председателя райисполкома?.. Джаббарзаде или Джалилова! Надо посоветоваться с членами бюро, – кого сочтут более достойным, того и будем рекомендовать. А, может быть, предложить другого кандидата? Пусть будет так!.. Во всяком случае, надо положить конец этому конфликту, надо стать на защиту законных и справедливых действий молодого прокурора!.. – Вахидов поднял указательный палец и, говоря с самим собой, продолжал медленно прохаживаться по комнате. – Да, такова жизнь: кто слишком разбухает, не вмещается в седло, падает. Тот, кто не надувается, не пыжится, видит, что у него под ногами, кто хорошо работает, требователен к себе, тот еще крепче держится в седле и удостаивается всеобщего уважения... Что поделаешь, если Кямилов так раздулся?.. Очевидно, его болезнь началась давно..." Вахидову, только что вернувшемуся из селений, хотелось подумать о многих вопросах жизни района, поразмыслить, обобщить свои впечатления, а вместо этого приходилось заниматься судьбой Кямилова. Нетерпимые поступки председателя райисполкома вызывали резкое возмущение секретаря райкома. Знакомясь с работой отдельных горных колхозов, он еще раз увидел, как мало райисполком занимается дальними селениями. Надо прийти к твердому решению. Если Мехман, как он предполагал, поставил в центре вопрос о незаконных действиях Кямилова, надо поддержать его... "Невозможно дальше терпеть сумасбродства Кямилова! Работы – непочатый край! Надо проложить дороги, надо строить, надо укреплять колхозы – сколько еще впереди дела!.. Всем этим надо руководить вместе, рука об руку, надо мобилизовать все силы районного актива, а такой человек, как Кямилов, тормозит, вредит, задерживает..."
Вахидов ходил все быстрее, шаги его становились все решительнее и энергичнее.
"Если мы не уберем это бревно, лежащее на пути, ничего не удастся добиться!.. Может быть, вопрос о Кямилове надо было решать гораздо раньше. Не медлить, не ждать. Конечно, надо было поступить именно так, давно надо было решиться!.. Мы все надеялись, что его можно исправить, но всякому терпению есть предел!.. Тут уж не до перевоспитания, пора сделать организационные выводы... Есть ли другой путь? Как бы Кямилов ни прикрывался легендой о своем высоком авторитете, процесс гниения скрыть невозможно. Какой-нибудь сильный толчок – и эта туша развалится".
Вахидов горько усмехнулся, вспомнив широкоствольный вековой дуб, свалившийся наземь под напором сильного ветра. Вахидов увидел это дерево во время последней поездки в горы. Он сошел с коня, нагнулся и долго, внимательно смотрел на погибшее дерево. Дуб сгнил внутри, иначе разве он свалился бы? Падая, он причинил немало вреда молодым деревьям, растущим вблизи, – обломил ветки, содрал свежую кору. Но молодняк живет, растет, шелестит листвой, а гнилой дуб и не поднимается. Может быть, зеленая поросль даже рождена из семян погибшего великана... Но почему сейчас Вахидов невольно сравнивает положение Кямилова с судьбой этого дуба? Может быть, потому, что и Кямилов сгнил внутри. А ведь когда-то и он был могучим, как дуб...
В это время открылась дверь и вошел секретарь райкома комсомола Ахмедов с папкой подмышкой, туго набитой бумагами.
– Можно войти? Сколько дней мы ждали вашего возвращения. Накопилось много вопросов...
– А Джалилов? Разве нельзя было решить вопросы с ним? – спросил Вахидов и сел за стол.
Секретарь райкома комсомола уселся напротив и поспешно раскрыл свою папку.
– Джалилов ознакомился с нашим планом, но советовал показать его и вам.
– Потому что при распределении обязанностей это выпало на мою долю, не так ли?
– Да, – очевидно так, – сказал Ахмедов, поправляя гладко зачесанные волосы.
Вахидов взял план, внимательно прочел, сделал красным карандашом на полях заметки.
– Вы не возражаете против критики, товарищ секретарь райкома комсомола? – спросил Вахидов.
– Напротив, полезные советы нам очень нужны! – ответил Ахмедов. – И даже очень приятны.
– Вот вам добавление! – сказал Вахидов и дописал: "Провести районное совещание директоров школ и секретарей первичных комсомольских организаций..." Причем приурочить это совещание ко времени, когда подводятся итоги учебного года.
– Верно, мы этот вопрос упустили из виду.
– Про школу и просвещение надо помнить! В нашей повседневной работе мы всегда должны особо заботиться о просвещении широких масс, о культуре, особенно о воспитании молодого поколения.
Вахидов не успел договорить, как дверь с шумом открылась и в кабинет ворвался Кямилов.
– Салам, товарищ секретарь! – сказал он, протягивая обе руки.
– Алейкум-салам, – ответил Вахидов, продолжая писать.
– Что вы пишите? – спросил Кямилов, впиваясь глазами в листы бумаги, лежавшей перед Вахидовым.
– Для нашего комсомола, – ответил Вахидов.
– Молодежь, несмотря на свою кипучую энергию, заставляет стариков работать за нее, – сказал Кямилов, удобно устраиваясь в мягком кресле.
– Для нашего будущего, – ответил Вахидов. – Потому, что молодежь – наше будущее. Верно я говорю,
Ахмедов?
– По-моему, молодежь с энтузиазмом выполняет все задания, я не знаю, за что вы на нас обижаетесь, товарищ Кямилов? – сказал Ахмедов, заметив крайне недовольное выражение лица председателя исполкома. – Плохо мы вам починили шлюз на плотине?..
Вахидов перебил его:
– Вот еще один вопрос... А пионеры?
– Конечно, конечно, мы должны больше внимания уделять детям, – Ахмедов сокрушенно покачал головой и, взяв план работы, начал делать на полях пометки.
– Вот так, товарищ комсомол, – сказал Вахидов. – Надо писать ясно, конкретно, указывать месяц, число, исполнителей, потому что всякая работа требует прежде всего не записи, а исполнения.
– Приходится брать его за руку и учить писать "а", на что это похоже? Кямилов постарался изобразить на лице крайнее негодование. – Поймите, товарищ Ахмедов, надо уважать секретаря райкома! Товарищ Вахидов не обязан превращаться для вас в поводыря. Он и без того перегружен. Не хватало еще, чтобы он занимался пионерскими вопросами!
– Ну, это не совсем верно, секретарь райкома партии должен заниматься и пионерами, – возразил Вахидов.
– Но комсомол – этот Ахмедов – должен чем-нибудь заниматься сам или нет?
Кямилов по своему обыкновению хотел замутить воду, показать, что он стоит на посту ответственном, решающем, поставить на место этого мальчишку, позволяющего себе критиковать действия председателя райисполкома.
– Комсомольцы тоже не мало трудятся, – отозвался Вахидов.
На пороге показался помощник Вахидова.
– Вас хочет видеть товарищ Атамогланов.
– Пусть войдет! – обрадовался секретарь райкома и отложил карандаш в сторону.
Вошел Мехман. Он крепко пожал руку Вахидову. Тот радушно пригласил его сесть. Эта задушевная встреча потрясла Кямилова. Он побелел. Воспоминание о том, что Мехман, уезжая в командировку, воспользовался машиной Вахидова, чтобы добраться до железной дороги, подействовало на него, так, словно ногтями раздирали его незаживающую рану. Неохотно сунул он кончики своих дрожащих пальцев в ту сторону, где сидел Мехман. Прокурор снова почувствовал на своей ладони нечто вроде мягкого, мокрого теста.
– Салам, – буркнул Кямилов, и в этом слове не было ни приветливости, ни доброты. Оно вывалилось из уст Кямилова, словно какая-нибудь ненужная вещь. Мехман почувствовал это. Совсем по-иному поздоровался с ним секретарь райкома комсомола. Ахмедов с силой встряхнул его руку, радостно сверкнул глазами, но тотчас же принял серьезный вид.
– Мы учтем все ваши замечания, – сказал Ахмедов, укладывая в папку просмотренный и исправленный Вахидовым план. Он заглянул в свой блокнот и нашел запись, жирно подчеркнутую карандашом.
– Последняя наша просьба, товарищ Вахидов, заключается вот в чем: наши теоретически подготовленные коммунисты должны больше внимания уделить политическому образованию комсомольцев.
– Что же ты конкретно предлагаешь?
– Наше предложение, то есть наша просьба такова, товарищ Вахидов. Руководящие работники должны чаще выступать с лекциями и докладами на комсомольских собраниях.
– Правильно, – согласился Вахидов. – Надо уделить побольше внимания воспитанию молодежи вообще, молодежи, ещё не состоящей в рядах комсомола. Я, кстати, отметил это в вашем плане работы...
Ахмедов вновь просмотрел пометки Вахидова на плане и провел пальцами по дважды подчеркнутой записи: "Особенно – образование девушек".
– Агитпроп нужен тут, агитпроп, – снова вмешался в разговор Кямилов, решив, должно быть, еще раз показать себя. – Но что, например, может сказать этот завотделом пропаганды, как его, этот наш Джалалзаде?.. Прежде чем произнести что-нибудь, он девять раз кашлянет, разжевывая свои слова, как саккыз*.
_______________
* Саккыз – Жевательная резинка
– Верно, Джалалзаде не очень красноречив, но он знающий парень! возразил Ахмедов. – Он говорит медленно, спокойно, но очень уверенно и прекрасно разъясняет все самые сложные вопросы. Кому нужны кичливость и болтливость, к примеру, заведующего коммунхозом? Сам ничего не знает, а шумит, берется все разъяснять...
Кямилов совсем не желал, чтобы сейчас возник разговор о работе коммунхоза. Он обошел молчанием замечание Ахмедова и продолжал нападать на Джалалзаде, которого считал другом секретаря райкома комсомола.
– Агитатор должен иметь особый язык, – сказал он. – Пламенный язык, я бы сказал, сынок!
– Джалалзаде – очень опытный агитатор, – заметил Вахидов. – Он не любит лишнего шума, не криклив, а что язык у него не так ловко подвешен, как у других людей, так в этом особой беды не вижу.
Кямилов почувствовал убийственный намек в словах Вахидова.
А секретарь райкома добавил:
– Впрочем, о недостатках Джалалзаде лучше поговорить, когда он будет сидеть здесь с нами, – это и нам к лицу, и ему больше пользы принесет.
– Правильно, – горячо поддержал Ахмедов. – Большевики, должны открыто говорить о любом недостатке в глаза человеку...
Вахидов бросил взгляд на Кямилова, встал, придвинул стул к столу и, опираясь на спину, сказал:
– Воспитательная работа должна быть делом не одного Джалалзаде, а всего партийного актива.
Он медленными шагами подошел к стене, на которой висела карта района.
– Ни эту электрическую станцию, что мы строим на реке, ни эти школьные здания в селениях, ни дороги, что проводим на горных склонах, ни геологические изыскания среди этих обрывистых скал нельзя считать чем-то оторванным от нашей повседневной агитационно-пропагандистской работы. Вахидов смотрел на карту района, испещренную условными знаками, отметками, флажками. – Теоретические знания должны, словно свет, озарять все, что мы делаем в деревнях междугорья. Надо сделать пропагандистами наших достижений не только одних партийных работников, но всех учителей, врачей, агрономов Всю передовую сельскую интеллигенцию.
– Вот это верно! – подхватил Ахмедов, с восхищением глядя на карту. Ведь во всех селениях района молодежь стремится к науке, к знаниям. В прошлом году девятнадцать человек из горных селений мы послали в Баку получить высшее образование. И среди них пять девушек. Это впервые в истории нашего района... Девушки поехали учиться!
Вахидов вернулся к столу и снова, пригнувшись, оперся грудью на спинку стула. – В этом учебном году мы должны направить в вузы вдвое больше учащихся.
– Только бы эти птички вернулись в свое гнездо... – сопя, сказал Кямилов. – А то все они остаются в городе, застревают на набережной в Баку! Все они хотят быть аспирантами.
– И Баку наш, и Нуха нам не чужая, – Вахидов подошел к другой огромной карте. – Вот Москва, Россия... Каждый угол, каждый город... Каждое село этой великой страны принадлежит нам! Если молодой человек остается в большом городе, ведет научно-исследовательскую работу, значит он тем самым служит и нашим окраинам!
– Да, это так! – подтвердил Мехман, до сих пор молча слушавший разговор. – Нельзя оторвать научную работу от жизни и жизнь от науки!
– Смычка между городом и деревней становится все теснее, – заметил Вахидов. – Город уже не является для деревни чем-то чужим, далеким, отчимом, а не отцом. Крестьяне уже не кажутся горожанам темными мужиками. Сейчас нету такого, как бывало раньше, когда купцы издевались над крестьянами, крича на них: "Вот петух, держи петуха!" Сейчас город дает деревне машины, электричество, которое украшает наши села! Вот какими фактами наши лекторы и пропагандисты должны воспользоваться. Они должны воспользоваться этими материальными наглядными пособиями, чтобы показать каждому нашу советскую правду, которая светла, как солнце!
Взгляд у Вахидова стал мягче.
– Конечно, и после нашей окончательной победы над классовым врагом останутся пережитки, которые будут мешать нам, будут тормозить наше движение. Пережитки старого живут в сознании некоторых людей. Поэтому надо усилить агитационно-пропагандистскую работу. Это задача не только Джалалзаде, это повседневная задача, стоящая перед всеми нами, в том числе и перед вами, Мехман.
И Вахидов положил руку на плечо прокурору.
Кямилов смотрел, чуть раздвинув в вымученной улыбке губы. Но и он сам обратился к Мехману.
– Я самому Джалилову открыто скажу о его недостатках! Я всегда говорю открыто. Это верно, что пропаганда наше дело, но скажите, пожалуйста: каждый из нас расписывается в ведомости за свою работу. Я не только в лицо, прямо в глаза, в самые зрачки его глядя, скажу, что в нашем районе пропагандистская работа целиком и полностью развалена! Или правду говорить не следует, а?
– Не горячись, Кямилов, не забывай что выплеснулось через край, того уже не соберешь... – В голосе Вахидова зазвучали металлические нотки. – Ты любишь превращать труд других людей в тухлые яйца и разбивать их о стенку, в то время когда ты сам, Кямилов, по чести говоря, ни черта не делаешь! Ты словно Дон Кихот воюешь с мельницами!
– Я не знаю, что вы подразумеваете под мельницами, товарищ Мардан? То, что я всегда говорю правду?
– А я не знаю, что ты подразумеваешь под правдой. Злопыхательство? Ты только стараешься опутать других, запачкать их, подрезать им язык, затмить глаза – лишь бы поддержать свой дутый авторитет.
Кямилов готов был метать громы и молнии. Он вышел из себя.
– Я не боюсь ни мельниц, ни колес, ни моторов! Мне нечего бояться... я... я...
– Не горячись, Кямилов, вскипишь, перельешься через край.
– Если говорить правду, значит, по-вашему, бороться с мельницами и кипеть, как вода в котле, то...
– Нет, это значит преграждать путь новому, душить его.
– Так, значит, я совсем обессилен, совсем отстал? Оказывается, мы, то есть я пачкал людей, а себя лудил, как казан для плова, натирал до блеска. Хо, значит, у меня на плечах казан, а не голова.
– Мысли ваши устарели, голова перестала работать, и отсюда пошло моральное загнивание, разложение. Именно от головы.
– Мысли, прошивший мозг или не знаю, что вы там еще назвали... Разных новых людей вы катаете на машине. И чтобы я молчал, терпел, как вы хотите!
– Никто не жалел для вас райкомовской машины, Кямилов.
– С тех пор как моя сломалась, никто даже не намекнул мне об этом, и я трясся на лошади, как какой-нибудь инструктор. Я, который...
– Не горячись, не кипятись, перельешься через край, – снова напомнил Вахидов.
– Вы не угрожайте мне, товарищ Вахидов, я не кипяток и не каша в котле! Я тот самый Кямилов, человек, выступавший в бой с полицейскими, с жандармами, с войсками Николая Второго.
– Мы знакомы с вашей биографией.
– Почему же в таком случае вы бросаете заслуженного человека в мельничную пыль, Мардан?
– Вельможе надо показать его место! – прямо сказал Вахидов.
– Я не вельможа, Мардан! Брось шутки...
– Вы хуже вельможи, Кямилов, вы разложились! Вы женились на Зарринтач, которая по возрасту подходит вам в дочери. Ради нее вы несколько лет назад разрушили семью, прогнали жену...
– Я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему спору? Жена – это мое личное дело...
Кямилов, багровый от гнева, достал свой разрисованный портсигар, вынул папиросу, нервно помял ее и взял в рот. Выпустив дым, облаком поплывший по комнате, он круто повернулся к Мехману, сидевшему рядом с Ахмедовым, и предупредил:
– Ты лучше не вмешивайся, детка. Знай, что слона никогда не поймать в капкан.
Вахидов только рукой махнул.
– Когда верблюд пляшет, начинает падать снег...
Кямилов понял, что Вахидов смеется над его неуклюжей попыткой запугать молодых людей. Пословица про пляшущего верблюда смутила его, он растерялся и ничего не ответил.
– Впрочем, мы отвлеклись. Обо всем этом разговор впереди, – заметил Вахидов. – Давайте-ка, товарищ Ахмедов, подумаем о темах лекций для молодежи. Мне кажется, хорошо в ближайшие дни провести доклад о моральном облике советского человека. И что бы ты сказал, – обратился он к Мехману, если бы мы поручили тебе выступить с этим докладом?
– Что же, я не против, – ответил Мехман. – Думаю, что недели за две я сумею подготовиться. Ахмедов запротестовал:
– Через две недели? Ну что вы? Я прошу чтобы товарищ Мехман выступил на собрании через три дня, в субботу.
– Пускай будет две недели, – решил Вахидов. – Лишь бы доклад был ярким, содержательным. Когда я говорю о новом, советском человеке, я имею в виду в первую очередь нашу молодежь. Я прошу вас, Мехман, подробно сказать о воспитании, об основах советской морали.
– А я обещаю вам собрать не меньше пятисот комсомольцев, – сказал Ахмедов. – Со всего района, из всех селений соберу народ.
– Не только комсомольцев, всю молодежь, – поправил Вахидов.
– Очень хорошо. Всех соберем.
Кямилов молчал, пыхтел от ярости, пускал под самый потолок кольца дыма, но не уходил, не хотел оставлять Вахидова наедине со своими врагами. Злобным взглядом проводил он до дверей Ахмедова. Ушел, наконец. Ну, а Мехман? Сидит, как будто его гвоздями прибили к столу. Вахидов глаз с него не сводит, точно это его родной брат...
43
Снова и снова доставал Кямилов из разрисованного портсигара папиросы в закуривал. Вахидов и Мехман почти не обращали на него внимания.
"Так, так, значит секретарь райкома вступил в конфликт с председателем райисполкома? Когда Кямилов пытается вымолвить слово, то даже голос его раздражает, нервирует Вахидова. Почему? Отчего? Даже мальчишки Ахмедов и Атамогланов смотрят на него косо. Ох, недаром сжимается его сердце, словно предчувствует что-то недоброе. Неужели он, действительно, оторвался от кипучей жизни, от боевого движения, а может быть, даже противопоставил себя этому движению, считая себя выше всех, связавшись с таким человеком, как Саррафзаде, превратив Муртузова в своего покорного слугу, высказывая сочувствие человеку в калошах! – Кямилов, который до сих пор жил, как самовлюбленный эгоист, и не хотел обращать внимания на людей, его окружающих, вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. – Как же – он сделал замечание Ахмедову. Вахидов осадил его, он напал на заведующего отделом пропаганды Джалалзаде, Вахидов рассердился. А эти последние минуты бурною разговора, когда Вахидов, осуждая его за женитьбу на Зарринтач, сказал: "Когда верблюд начинает плясать, поднимается пурга". Или как это когда верблюд пляшет... Что за верблюд, что за пурга, что за снег? Как будто за шиворот мне валится этот холодный леденящий снег. – Его трясло от озноба, по телу поползли мурашки. – Но в чем дело? Ведь Кямилов немало пережил за свой век, немало испытаний перенес. Что ж, так вдруг и разоружиться?.."
