Текст книги "Мехман"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)
– Пожалуйста, – забормотал он и без всякой нужды замахал рукой. – Я чист, как солнце. Готов, принять вас в любой день и в любую ночь. За каждую щепку, за каждую копейку, за каждый грамм я своей честью отвечаю... Мне нечего опасаться... Сто ревизий уже было, пусть будет еще и сто первая. Пожалуйста. Пускай сам аллах со всеми святыми нагрянет с неба ко мне на ревизию! – Мамедхан немного приободрился и заговорил смелее: – Я чист, как свежераспустившийся бутон, как нежный цветок, омытый утренней росой.
Мамедхан открыл по одному все ящики стола, достал кипу документов и с шумом закрыл ящики обратно.
– Вот, я готов к ревизии.
– В складе-то у тебя все в порядке, я знаю. А вне склада?
– Пожалуйста, пускай проверяют вне склада. Документы все на месте, прозрачны, как капли росы. Э, лишь бы я перед своей совестью был чист, а там, пожалуйста, мне ничего не страшно. Препятствий я не боюсь. Как захочу, так и поведу коня своего. – Он сжал кулаки. – Я знаю их, этих ревизоров. Им нужны две вещи: документы и подписи. Хоть самого хитрого ревизора мира сюда пригласите, хоть дракона, пожирающего огонь, я не боюсь...
– Надо все же проверить продуктовые нормы, особенно для учителей...
Мамедхан уже совсем расхрабрился:
– Я уже сказал, Муртуз-дадаш, всегда готов, как пионер!
Муртузов передразнил Мамедхана:
– Как пионер... Муртуз-дадаш... Сам не слышишь, что говоришь... Ревизия – это безбожная, неумолимая вещь. Она никого не признает: ни дадаша, ни кардаша. Или надо на весь мир трубить и барабанить, чтобы ты смекнул это?.. Кого ты хочешь обмануть? Меня? Да не успела еще ревизия свой нос сюда на склад показать, как ты уже стал бредить, как в лихорадке, сам не понимаешь, о чем говоришь, даже слово "йолдаш" забываешь...
– Что же я лишнего сказал? – Мамедхан со страхом и сомнением посмотрел в лицо друга. – Я только сказал: всегда готов, товарищ следователь.
В это время от двери упала на пол чья-то кривая широкая тень.
– Кто тут?
Муртузов и Мамедхан побледнели и вздрогнули. Они напряженно стали всматриваться в проем двери и в один голос с притворной любезностью спросили:
– Эй, Калош, это ты? Заходи...
Вошел человек в калошах. Он остановился у порога и стал оглядываться по сторонам, ничего не говоря. Мамедхан нарушил молчание первым:
– Калош, что это зимбиль у тебя залатанный? – спросил он. – Ты не боишься, что из него все вывалится?
Человек в калошах ничего не ответил. Лицо его было непроницаемо.
Он медленно достал из кармана несколько десятирублевок:
– Вот эти деньги его мать дрожащими руками достала со своей груди, чтобы я сходил для них на базар. А что можно достать за эти гроши? Что купить? За эти деньги не дадут и тухлого яйца, не то что мясо для обеда прокурору. Неужели эти бакинские люди сами не понимают? Но что можно ждать от человека, если он всего только сын бедной вдовы? Откуда ему знать, как надо жить...
Муртузов, все еще сердитый на человека в калошах, так испугавшего его своей тенью, желчно бросил:
– Не болтай глупости.
– Почему это я глупости болтаю, – сказал человек в калошах и, сморщив свое безобразное лицо, захныкал:
– Что же делать бедному Калошу?
– Хоть сдохни. Мне что до этого?
– Ну, а дальше? Какая тебе польза, Муртузов, если я сдохну? Ты, что ли, накормишь прокурора обедом?
– Можно подумать, что ты новорожденный. Как будто не ты уже лет пятьдесят поддерживаешь огонь под котлом в аду...
– Но там, где нет ни дров, ни щепок, даже костер невозможно развести, на то что печь, Муртуз-дадаш! -Узенькие глазки человека в калошах буравили Муртузова повелительным взглядом.
И под этим взглядом Муртузов переменил свой насмешливый тон и деловито стал наставлять человека в калошах:
– Забудь свою горячность, успокойся. Он ведь новый человек, придет пятнадцатое число, и у него будут деньги. А пока приобрети что-нибудь здесь, у Мамедхана. Пусть живет за свои, за честные, за заработанные... – Муртуз Муртузав обвел глазами штабели мешков с сахаром и развешанные на крючьях бараньи туши. – Калош, смотри, ты можешь по глупости взять на имя прокурора кое-что из фонда заготовок. Так не смей этого делать – бедный парень не успеет опомниться, как его запачкают...
– А кто его может запачкать? Я полагаюсь на нашего Мамедхана, отозвался человек в калошах. – Если во всем районе у нас имеется один мужественный человек, которому можно доверять, так это он, мой племянник.
Мамедхан просиял:
– Это верно. Золотые слова. Мне можно доверять. Пожалуйста, бери, что надо. Ну что ж, сегодня нет денег, будут завтра. Прокурор не такой человек, чтобы взять и не заплатить...
19
Вахидову молодой прокурор понравился. Он любил с ним разговаривать и, когда выдавался свободный часок, уходил с Мехманом побродить за город.
О чем они только не говорили, о чем не спорили! Вахидов любил потолковать о международной политике, о литературе. Мехман расспрашивал секретаря райкома о жизни района, о его людях. Он буквально засыпал Вахидова вопросами. Непримиримость Мехмана к недостаткам, юношеская горячность и принципиальность пришлись Вахидову по душе.
Сближение прокурора с секретарем райкома, их совместные прогулки очень беспокоили Кямилова. "Молокосос, только вчера явился к нам в район и уже завел дружбу с секретарем райкома, у которого голова совсем белая. Что может быть между ними общего?" – размышлял Кямилов. Чем чаще он видел их вместе, тем больше думал об этом, и тем более странной казалась Кямилову эта близость. Он поручил своему секретарю Саррафзаде и следователю Муртузову приглядывать за друзьями. О чем они так долго разговаривают? Разве в районе не найдется более достойного собеседника для Вахидова?
Саррафзаде взялся за исполнение поручения Кямилова с большим усердием. Через свою старшую сестру Зарринтач он собирал всякие сплетни и пересуды и передавал это все Кямилову. Муртузов тоже не ленился и в свою очередь сообщал Кямилову обо всех мельчайших делах прокуратуры.
– Я этим интересуюсь не из простого любопытства. Я ведь не женщина. Но я бдительный человек, – сказал как-то Кямилов, стараясь объяснить свое беспокойство. Он вылез из кресла и начал прохаживаться по кабинету. – О чем это можно столько говорить? Для чего это надо часами ходить пешком? Это несолидно, если хотите знать. Было бы неплохо разузнать, что там у них...
– Пускай ваше сердце будет совершенно спокойно, отозвался Муртузов. Можете положиться на меня. Я не пожалею ничего для председателя. Мы тоже не маленькие, можем понять, что к чему. И потом, как бы не длинна была подпруга, все равно, чтобы затянуть, ее нужно продернуть через петлю.
– Нельзя полагаться, как говорят, на милость аллаха и ждать, пока подпруга сама пройдет через петлю, – недовольно покачал головой Кямилов. Мало ли что! А если подпруга все же не пролезет через петлю?
Муртузов неустанно наушничал Кямилову, стараясь сохранить его доверие, в то же время стремился сойтись поближе с Мехманом. – "Мехману буду передавать про Кямилова, Кямилову – про Мехмана, и оба будут у меня в руках", – так решил про себя Муртузов. Но все же был очень осторожен, опасаясь проницательности Мехмана.
Муртузов крепко держался за Кямилова. Хоть председатель райисполкома ругал его и обвинял во всех смертных грехах, хоть он и отобрал у него лошадь, Муртузов знал, что он всегда может рассчитывать на Кямилова, тот не даст в обиду "своего человека". Как паук искусно ткет паутину, так и Муртузов опутывал Кямилова своей лестью.
Он не упускал случая напомнить Кямилову про давность их дружбы, клялся, что не забудет всех его благодеяний. "Каждым куском хлеба я обязан вам", твердил он Кямилову, хотя за глаза нередко бормотал: "Чтобы вы сдохли оба! Артист отдыхает после спектакля, а я должен представлять всегда. Артист повторяет чужие слова. А я должен придумывать свои". Муртузов яростно листал дела, бумага шуршала под его нетерпеливыми пальцами, он вскакивал, ударял ладонью по столу и тоскливо смотрел из окна на улицу. "Я нахожусь между двух огней, – думал он. – Я погибну, если не буду дипломатом. Да, только тонкая дипломатия может спасти меня. – Он рассуждал: – На кого я могу опереться в моем положении? Надо лавировать. Оттолкнет от себя один, прижмусь к другому... Вторая сторона оттолкнет, буду искать защиты у первой... На божьем свете все имеет лицо и изнанку: или черная ночь, или яркое утро..."
Муртуз Муртузов давно уже придумал для себя эту "формулу жизни" и неукоснительно ее придерживался. Но никогда еще он не наталкивался на такие трудности, как сейчас. "Не могу же я собственную голову ни с того ни с сего бросить в воду, чтобы ее унесло потоком. Я хочу жить..." В голубоватом стекле окна Муртузов видел свое отражение – его морщинистые щеки сжимались, как меха гармошки. "Нет, голова мне нужна. Ибо мир держится не на бычьей башке, как некоторые думают, а на мудрой человеческой голове! Слава аллаху, у меня на плечах не тыква".
И Муртузов, напрягая свою сообразительность, старался служить обеим сторонам. К обстоятельствам он приспосабливался очень ловко, маску менял легко, мгновенно преображался.
– Я настолько старше вас, что имею право в глаза говорить то, что думаю. Мне хочется служить вам, как маленькие, простые люди служат мудрецам... – Муртузов делал вид, что не замечает недоумения, которое вызывала в Мехмане эта грубая лесть. – Мудрость ведь зависит не от возраста. Я всегда восхищался, слушая вас. А я на своем веку уже перевидел много прокуроров. Мне уже яснее ясного: рано или поздно мы будем как одна семья... Меня беспокоит одно: как бы вас не забрали в центр. Человек с такими способностями недолго задержится в районе. Я вас очень прошу, если будете переезжать, не забудьте вашего седого брата. Вчера я вашей матери сказал: "Хатун, вы должны осчастливить своим посещением мою скромную лачугу, увидеть, как живет ваш бедный сын..." – Вид у Муртузова был жалкий, угодливый. – А Хатун мне ответила: "Это зависит от Мехмана, как он скажет!". Смотрю я на нее и будто свою родную мать вижу. И к Зулейхе-ханум я обратился с этой просьбой, она тоже обещала, мол, как-нибудь выберемся...
Муртузов как будто не замечал, что Мехман исподлобья, гневно смотрит на него: "Прилип, как летом овод к коню". – Вы знаете, товарищ прокурор, завел снова Муртузов, вытягивая шею. – Корни – нашей родословной уходят в деревню... А деревня – вот эта черная земля – это изобилие, благодать. Правда, мой покойный отец был горожанином, он был кожевником, но все дяди крестьяне. И потому, издавна еще, мы одной ногой стоим в городе, а другой в деревне – Поэтому у жены моей и сейчас имеются куры, цыплята, корова, два козленка, Если бы не жена моя, мы бы давно подохли в этом городке, где у каждого свое хозяйство. Моя Явар тоже собирается зайти к вам, говорит, я должна пойти, повидать свою сестру, то есть вашу мать. Ей-богу, мы дома только о вашей семье и говорим.
– Дружба должна скрепляться только честной совместной работой, ответил Мехман, не переставая писать. – А мы совсем недавно начали работать вместе. Вы меня еще не знаете...
– Дружба скрепляется только совместной работой, – быстро записал в свой блокнот Муртузов. – Это очень верно, это очень правильно – Но не надо забывать, что сколько будет существовать земной шар, столько будет держаться и личная дружба, – добавил он – Для чего, спрашивается, жить на свете, если ты не можешь завоевать хотя бы кусочек человеческого сердца! В чем сущность, в чем смысл нашего мира, нашей жизни, если не в вере, преданности и любви. Когда Муртузов улыбался, резкие морщины на его лице смягчались, но зато показывались острые желтые зубы. – Особенно в наше время, в такое золотое время, когда социализм побеждает, когда мы на основе сплошной коллективизации уничтожаем кулачество как класс, когда мы разбиваем в пух и прах наших врагов!.. Честное слово, иногда остановишься перед зеркалом, внимательно посмотришь на себя и невольно спросишь: достоин ли ты своей эпохи? – Ведь ты бедняк из бедняков, ты должен с ног до головы быть олицетворением настоящей преданности!.. Не делать никаких ошибок в работе...
Муртузов очень хотел, чтобы Мехман считал его прямым, искренним человеком. Еще несколько раз повторил он это слово "преданность", чтобы оно получше запало в память молодому прокурору.
Но Мехман даже не поднял головы от бумаг.
Как бы намекая на свою тактичность, верность "сердечным друзьям", Муртузов вышел. В своем кабинете он долго сидел, задумавшись, и, наконец, решившись на что-то, пошел домой.
Дома он поманил пальцем жену Явер и негромко объяснил ей, что завтра с утра она должна пойти к жене прокурора и приготовить там вкусный плов с шафраном и со всеми приправами. Полная Явер даже глаза закрыла от удивления.
– Угощать человека в его собственном доме? Где это видно, Муртуз? Это неслыханное дело! Пусть лучше придут к нам. Как это так? Войти в чужой дом, засучить рукава и начать готовить плов?
Муртузоз сказал строго:
– Делай то, что тебе велят. Не рассуждай. Придешь-скажешь: в нашей местности обычай такой, так мы понимаем дружбу и доверие...
– При чем здесь доверие, Муртуз?
– Раскинь мозгами, чучело ты толстое. Ты думаешь, так это просто пригласить начальство к себе на обед?
– Я понимаю, что не просто.
– Тогда слушайся, – Муртузов оглянулся по сторонам, схватил Явер за руку и повел ее в угол комнаты, боясь, чтобы соседи через стенку не услыхали их разговора. – В клуб ты ходишь часто, а ничему не научилась. Даже не умеешь поговорить с людьми... Для чего же ты теряешь время в клубе, если ни черта не смыслишь в этих разговорах о "совести, идее, верности"? – Муртузов увидел грозный блеск в глазах у жены и поспешил переме нитьтон: – Моя милая, хорошая Явер. – Он схватил обеими руками жену за руки и потряс: – Понятно или нет?
– Поняла, Муртуз, но...
– Никаких "но". Никаких рассуждений. Вызубри то, что я тебе велел, как урок, не то срежешься на экзамене.
– Ей-богу, моя голова не вместит все это, Муртуз...
– Голова должна быть умнее туловища, иначе туловищу плохо придется, если голова не будет о нем думать.
– Я просто поражена, не знаю даже, что сказать об этом плове с шафраном, – никак не могла успокоиться Явер. – Может быть, мне просто приготовить, отнести., пускай что хотят, то и делают, а?.. А то в чужом доме приготовлять плов!
– Я жалею труды этого завклубом, – с сожалением сказал Муртузов – Для чего он читает все свои лекции? Он ничему не смог научить тебя. Даже тактичности...
– Тактичности? О какой тактичности ты говоришь?
– Для каждого дела нужна голова. – Вдруг Муртузов, исчерпав все свои доводы, обнял Явер и крепко поцеловал ее – Деточка ты моя, валлах, ты золото! Смекни, о чем тебе говорят...
Ласка размягчила Явер, и она обещала выполнить все, о чем просил муж. На следующий день она все приготовила, вычистила котел, сложила в корзину провизию и пошла на квартиру к прокурору. Запыхавшись, она с трудом поднялась по ступенькам лестницы и протиснулась в дверь, Хатун внимательно посмотрела на гостью и удивленно опросила:
– Что это, милая? Что это ты принесла?
– Ничего особенного, клянусь верностью, ничего, – затараторила Явер и потащила котел и корзину в кухню. – Клянусь жизнью. Ничего особенного...
– Как ничего особенного? Что это за груз у тебя? – недоумевала старуха.
– Я пришла... – пробормотала Явер. Она вытерла пот со лба и поспешно стала распаковывать корзину, стараясь не дать хозяйке дома опомниться. – Вот котел... чудо, а не котел... здесь у нас рис, зерно в зерно... А мясо? Разве в городе – вы видите такое мясо? Я пришла приготовить вам хороший плов, клянусь идеями, которым нас учат в клубе, мы умеем ценить людей...
– Ой, что ты, миленькая, что скажут люди? – решительно возразила Хатун, – Нет, нет, так не годится – У нас в Баку смеются над такими поступками. Да еще как смеются! Хохочут, в ладоши бьют!
Явер, несколько растерянная, терла краем платка с красной каймой румяное лицо.
– Клянусь совестью, у нас в районе так принято, – повторяла она, как заученный урок. – Обычай у нас такой, наши угощают гостей в их доме... И потом, разве мы посмеем побеспокоить таких дорогих гостей, как вы, клянусь верностью? Заставить вас идти к нам в халупу?! Вы еще, наверно, не отдохнули с дороги. А мы простые люди, бесхитростные. Отцы наши делали, и мы... – При этом Явер довольно бесцеремонно хватала с полок кастрюли и миски и выкладывала принесенные припасы.
Хатун старалась ей помешать.
На шум выглянула из комнаты Зулейха. Она посмотрела на мешочек с рисом, на глиняный кувшинчик с маслом, сушеный кизил, лук, кишмиш, мясо и пожала плечами.
– Что это такое, Явер-ханум?
– Ей-богу, Муртуз сказал, что надо приготовить у брата Мехмана плов по-нашему. Надо собраться вместе, одной семьей, и покушать. Человек на этом свете больше всего нуждается в верности и преданности друзей, клянусь небом... Вот как сказал мой муж, – слово в слово...
Потому что Муртуз изучил жизнь, как собственную ладонь.
– Разве так можно делать? Ай-ай... – мягко упрекнула Зулейха. – Мы бы сами с удовольствием угостили вас. Это же неприятно, приходить со своим угощением...
– Ну, Зулейха-баджи, какая разница: у вас или у нас? – ловко вывернулась Явер. – Мы же свои люди...
Муртуз только о вас и говорит дома. Он все время толкует, мы должны быть как одна семья. Разве сестра не может делать в доме сестры все, что ей хочется?.. А братья? Разве Муртуз и ваш муж не братья? Никто не должен мешать их близости. Разве может вместиться что-нибудь между мясом и ногтем на пальце? – Для наглядности Явер прижала пальцем кусочек мяса. – Мы теперь не чужие друг другу, мы близкие люди, у нас одно сердце, одно тело и одна душа...
Зулейха смущенно ответила:
– Как бы мы ни были близки, но все же это странно... это неудобно...
– Ничего здесь неудобного нет, клянусь, Зулейха-ханум, – возразила Явер, засучивая рукава. – Я приготовлю, вы увидите как... вы увидите, какой чудесный плов с шафраном приготовит ваша сестра. Его аромат наполнит не только этот дом, но и весь город. Не спорьте со мной, уступите.
– Нет, так не годится, – еще раз повторила Хатун. – Плохо, очень плохо все это получается.
– Ну что здесь, собственно говоря, особенного, – беспечно заметила Зулейха. – И потом, ты смотри, в такую жару женщина побеспокоилась, натащила всего, а теперь нести обратно... Как-то даже некрасиво... Неловко, а?
– Конечно, неловко, – радостно воскликнула Явер, почувствовав расположение Зулейхи. – Тогда я брошу все здесь и уйду...
– Нет, почему бросать? Что вы? Раз уж здесь такой обычай... мама, пусть Явер-ханум приготовит свой плов с шафраном. Посмотрим, где лучше готовят, здесь или в Баку? А в другой раз мы приготовим по-бакински...
– Еще не родилась на свете хозяйка, которая готовит такой плов, как я, – воскликнула Явер. – И не родится... Я так приготовлю, что вы пальчики оближете, узнаете вкус жизни.
Зулейхе смешно стало от похвальбы.
– Мама, пусть она приготовит, посмотрим...
– Нет, милая, нельзя... Не годится, – не согласилась Хатун.
Но Зулейхе надоел этот шум, поднятый, как ей казалось, из-за пустяка:
– Готовь, готовь, Явер, – разрешила она. – Раз уж пришла, что-же делать? Попробуем твой плов с шафраном... Но только, чтоб больше это не повторялось...
Обрадованная Явер рьяно взялась за работу. Хатун не хотелось делать невестке замечание при посторонней женщине. Она только молча вздохнула.
Немного погодя явился человек в калошах. Он сразу же взялся помогать Явер.
Явер старалась вовсю, выбивалась из сил, обливалась потом, – она резала, строгала, крошила, подбрасывала топливо в огонь, подливала масло. Огонь пылал, шипел жар, стучали ножи.
Язык Явер тоже не знал передышки: "Калош, сюда, Калош, туда".
Зулейха заливалась звонким смехом. Калош тоже глухо посмеивался, а у Явер от хохота прыгали щеки, подбородок, грудь.
Одна Хатун молчала. И от ее молчания Явер становилось не по себе. "От кислых взглядов этой старухи еда может потерять вкус", – с досадой подумала она, поглядывая на большой котел с пловом. Она старалась вспомнить, какие еще сладкие слова муж велел говорить этим приезжим гордячкам, и не могла вспомнить. "Да ну, к чорту!" – решила она и, не обращая больше внимания на угрюмый вид Хатун, перемыла посуду, вытерла, прибрала все и стала накрывать на стол. Через окно она увидела, как по двору идут Мехман и Муртуз.
Муртузов вышел из прокуратуры вместе с Мехманом и, не отставая ни на шаг, просеменил вслед за ним до лестницы. Мехман прошел в комнату, а Муртузов повернул в кухню. Он раздул ноздри, вдыхая аромат готового плова, причмокнул и стал хвалить жену.
– Ты – мать моя, сестра моя умелая, – сказал он в восторге, – валлах, Явер!
– Ой, Муртуз, – кокетничая, протянула Явер, – хорошо, что ты пришел... За хлопотами забыла все, чему ты научил меня.
– Напрасно, очень напрасно.
Явер засмеялась:
– Снова напомнишь, не беда...
– Каждый день будешь у меня ходить в клуб... С самого утра – в клуб, прямо в клуб. Не открывать же мне дома специальные курсы для тебя. Муртузов с довольным выражением лица поощрительно похлопал жену по плечу. Если во всем мире найдется человек, имеющий такую стройную серну, как ты, пускай он выступит вперед...
Явер, слегка подмигнув Зулейхе, негромко сказала мужу:
– Если бы не Зулейха-ханум, бабушка выгнала бы меня отсюда...
– Почему, Явер? – удивился муж.
– У, она очень сердитая женщина. Но зато у Зулейхи-ханум сердце мягкое, просто бархатное.
– Тогда спасибо, Зулейха-ханум.
– Я подумала, что просто неудобно заставлять Явер-ханум нести обратно такую тяжесть...
– Конечно, конечно, – подтвердил Муртуз и, поправляя пояс, добавил: Наш долг служить приезжим.
Мы... – он не договорил, прислушиваясь к голосам, доносившимся через раскрытую дверь.
Мехман, должно быть, услышал аромат шафрана – Явер часто снимала крышку с котла с пловом, – и сомнение закралось ему в сердце.
– Что у вас происходит, мама? Что творится в кухне?
Мехман появился на пороге. Следом за ним шла расстроенная Хатун.
– Это, сынок, жена Муртузова. Так просила, уговаривала, пришлось уступить, чтобы не обидеть. – Хатун украдкой бросила сердитый взгляд на Зулейху. – Ничего, сынок, что случилось – то случилось, ты не сердись. Нельзя смотреть на гостей хмуро. Они же у тебя дома... Подойди, скажи, добро пожаловать.
– Мама...
– Ладна, сынок, успокойся.
– Как ты могла такое допустить?
– Сыночек...
Увидев слезы в глазах матери. Мехман смутился. Он только спросил:
– Где же была Зулейха?
– Зулейха, сынок, еще очень молода... Разве она могла знать, что ты будешь недоволен...
Зулейха покраснела. Явер вопросительно посмотрела на мужа, но Муртузов, ничуть не смутившись, продолжал изливать потоки своего красноречия. У них в районе живут просто, по старым обычаям. Городских тонкостей они не знают. Человек в калошах присоединился к нему. Явер кое-что прибавила от себя, и от их болтовни в квартире поднялся невероятный гомон.
Мехман едва сдерживал раздражение.
Муртузов нарочно вышел на застекленную галерею, выходившую на улицу, стараясь, чтобы его увидели прохожие. Откуда-то появился Мамедхан, он притащил полный зимбиль. Муртузов взял зимбиль из его рук, торопясь узнать поскорее, что там лежит.
– Что тут у тебя, красавец?
– Ничего особенного. Пустяки... Так, кое-что...
Муртузов стал бесцеремонно рыться в свертках.
– Ого, сок жизни тут. Люблю тебя за чуткость. Умница! – похвалил он.
И крикнул через всю квартиру жене, хлопотавшей на кухне:
– Явер, Явер, неси скорее рюмки...
Некоторое время Мехман стоял молча и кусал губы. Положение, в которое он попал, казалось ему невыносимым. И вдруг он решительно двинулся к телефону.
– Товарища Вахидова! – Он долго ждал, пока ему не ответили, что секретарь райкома уехал в село на строительство новой школы. Мехман медленно повесил трубку.
Мать, встревоженная, следила за каждым его движением. Она видела, что сын очень разгневан. Широкие его брови сдвинулись на переносице.
– Мама! Ты понимаешь, что происходит в нашем доме?
– Сынок, не шуми. Помни, мы на чужбине, нельзя ссориться с людьми... Они не знают правил приличия...
– Они все знают.
Мехман взял шапку и твердыми быстрыми шагами вышел. Зулейха всплеснула руками. Хатун заплакала. Муртузова и всю его компанию словно ошпарили кипятком...
20
Мехман решил было направиться в прокуратуру, но тут же раздумал. Прибежит Муртузов, начнет извиняться, приставать со своими улыбочками, ужимками. Противно!.. И Мехман, повернув влево, зашагал по улице, ведущей к окраине города. Не доходя до находившегося на этой улице районного отделения милиции, он повстречался с начальником милиции Джабировым. Тот жил неподалеку и направлялся домой.
– Ба, товарищ прокурор! – воскликнул Джабиров. – Вот кстати встреча. Милости прошу ко мне, пообедаем вместе. Только что от жены точные данные получил – обед готов.
– Спасибо, я сыт, – отвечал Мехман. – Не хочется вас задерживать, но я желал бы взглянуть, как содержатся у вас заключенные, посмотреть, кто находится под стражей.
– Пожалуйста, товарищ прокурор. Против государственного надзора возражать не могу. Но только, может, пообедаем лучше, а арестованными займемся завтра с утра? Этим молодчикам ведь все равно торопиться некуда...
– А все-таки лучше сейчас, – настойчиво сказал Мехман. – Вы уж простите, что отрываю вас от отдыха.
– Ну что вы, что вы, – воскликнул Джабиров. – Какой может быть отдых! Служба есть служба. – Джабиров решительно повернул обратно, и они зашагали к отделению милиции, продолжая беседу.
– Так и службу можно понимать по-разному, дорогой товарищ Джабиров, говорил Мехман. – Среди этих, как вы их назвали, молодчиков могут оказаться и честные, ни в чем не повинные люди, жертвы чьего-либо самодурства, произвола, клеветы или наших с вами ошибок. Да вот, далеко за примером ходить не нужно. Познакомился я с делом, колхозного бригадира Саламатова. Честнейший, по моему глубокому убеждению, человек. Вызвал я его к себе на допрос, спрашиваю: – В чем же вы провинились на старости лет? – А он отвечает: "Вины за собой перед своей родной Советской властью не знаю, а об остальном не беспокоюсь. Защитники у меня надежные, не дадут старика в обиду". – Кто же ваши защитники? – спрашиваю. А он отвечает: "Мой честный труд и моя Советская власть!"
– Кстати, – резко прервал свой рассказ Мехман, – вы получили мое постановление об освобождении Саламатова из-под стражи?
– Да, днем ваш посыльный принес. Завтра с утра думал его освободить.
– Завтра? А почему не сегодня?
– Дорогой товарищ Атамогланов, – и Джабиров доверительно взял Мехмана под руку. – Я звонил вам, но не застал. Мне хотелось вас предупредить...
– О чем? – насторожился Мехман.
– Об аресте Саламатова принял постановление райисполком. Сам Кямилов был у них в колхозе, разобрался в этом деле, потом вернулся, продиктовал постановление на двух страницах и скрепил его круглой печатью...
– Знаю, – нетерпеливо перебил Мехман. – Ну и что же?..
– У товарища Кямилова очень крутой характер. И конфликт с ним...
– И вы испугались, что Кямилов...
– Товарищ прокурор!.. – кровь прилила к лицу Джабирова. – Меня упрекать в трусости! Я не о себе беспокоился... Вы новый человек в районе. А Кямилов...
– Ни Кямилову, ни кому другому законов нарушать не дано, – перебил Мехман Джабирова, – а насчет конфликтов, так двух, только двух конфликтов должны мы с вами бояться, товарищ Джабиров, – с советским законом и с собственной совестью!.. Саламатов должен быть освобожден немедленно!
Они подошли к калитке, ведшей во двор, где высилось небольшое одноэтажное строение с узкими окнами, заделанными металлическими решетками.
– Вот наш дом предварительного заключения, заметил Джабиров.
– Что, ремонтировать собираетесь? – спросил Мехман, заметив у стены груду кирпича и бочку с цементным раствором.
– Пробоину в стене заделываю, – ответил Джабиров, указывая на белевшее на стене пятно.
– Пробоину? – удивился Мехман.
– Да. Сидит здесь у нас один кулацкий сынок. Зверь, а не человек, и по обличью зверь, весь шерстью, как мохом, оброс. Много с ним пришлось повозиться, пока мы его поймала Следствие по его делу до вашего приезда было закончено, суда ждет. Знает, что его песенка спета, и вот, разобрал стену, пытался бежать. Не убежит! Стену я собственноручно заделал, вспомнил нашу старую семейную профессию. Отец у меня ведь каменщиком был. И я до двадцатого года у него в подручных ходил, пока на работу в милицию не перешел.
– Вы так давно работаете – в органах?
– Да, с двадцатого, с рядового милиционера начинал. Всяких врагов успел наглядеться, но такого, как этот Аскерханов... Впрочем, вы его сейчас сами увидите, товарищ прокурор.
Они поднялись по ступенькам, вышли в узенький коридор, и надзиратель открыл перед ними дверь в общую камеру.
С нар вскочил юркий подросток и тут же спрятался за спину какого-то человека в синем галифе и сером кургузом пиджачке, с глубоко посаженными бегающими глазками и хрящеватым носом, под которым топорщились черные усики. Стоявший в углу седобородый старик не сдвинулся с места и только низко опустил голову, молчаливо приветствуя вошедших.
– Это наш районный прокурор, – счел необходимым пояснить арестованным Джабиров.
– Товарищ прокурор, – слезливо загнусавил человек в галифе. – За что меня сюда...
– Повремените, гражданин, – сухо перебил его Мехман. – Я еще с вами буду иметь не одну беседу...
Это был снабженец, систематически расхищавший учительские пайки. Разобравшись, по поручению секретаря райкома Вахидова, в этом деле, Мехман счел необходимым в ходе следствия взять этого субъекта под стражу.
Отстранив его жестом в сторону, Мехман подошел к седобородому старику и протянул ему руку:
– Здравствуйте, товарищ Саламатов! И с вами у меня еще предстоит разговор, но не здесь, а у вас на месте, в колхозе. Думаю, что вы и в будущем спуску расхитителям колхозного добра не дадите.
– Не дам, товарищ прокурор. Черное белым не назову. Даже вот это, – он обвел рукой камеру, – меня не заставит...
– Ну, с этим покончено, – сказал Мехман. – Вы свободны. Можете собираться домой.
– Уже, сейчас? – спросил старик, не трогаясь с места, и из глаз его, суровых и спокойных, выкатились вдруг крупные слезы и побежали по морщинистым щекам вниз, к бороде.
Мехман перевел взгляд на Джабирова, а тот обратился к старику:
– Собирай свой узелок и иди. Доброго тебе пути. Агалар, – крикнул он своему помощнику, стоявшему с надзирателем в коридоре у дверей камеры. Сейчас товарищ Саламатов выйдет вместе с тобой. Дашь ему расписаться на постановлении об освобождении.
Мехман дружески кивнул старику, и они с Джабировым вышли. Надзиратель, повинуясь жесту Джабирова, открыл перед ними дверь следующей камеры.
