Текст книги "Лучшее за год 2005. Мистика, магический реализм, фэнтези"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Нил Гейман,Майкл Суэнвик,Стив Тем,Паоло Бачигалупи,Брайан Ходж,Дейл Бейли,Томас Лиготти,Карен Трэвисс,Люциус Шепард,Глен Хиршберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц)

Карен Джой Фаулер
Крысиный Король

Самый свежий роман Карен Джой Фаулер – «Клуб Джейн Остин» («The Jane Austen Bookclub»). Ее перу также принадлежат «Канарейка Сара» («Sarah Canary»), «Сезон лапочек» («The Sweetheart Season»), «Сестра полночь» («Sister Noon») и два сборника рассказов – «Искусственные предметы» («Artificial Things») и «Черное стекло» («Black Glass») (последний удостоился Всемирной премии фэнтези). Рассказы и стихи Фаулер публиковались в «Asimov's», «The California Quarterly», «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», «Omni», «Crank!» и «SCI FICTION». Ее рассказ «То, что я не видела» («What I Didn't See») вошел в прошлогодний выпуск нашей антологии и завоевал премию «Небьюла» за 2003 год. Фаулер часто преподает на литературном семинаре «Кларион» и «Студии воображения» (Кливлендский государственный университет). Писательница живет в Дэвисе, штат Калифорния, с мужем Хью и дочкиной собакой Мохито.

Хотя по жанру и размеру «Крысиный Король» («King Rat») представляет собой рассказ, в то же время это автобиографический очерк, затрагивающий тему детства, сказок и утраты. Впервые был опубликован в антологии «Trampoline».

Однажды – я тогда ходила в первый класс – Скотт Арнольд пригрозил, что по дороге домой устроит мне снежную ванну. По ребячьим законам он не смел поколотить девчонку, но ведь никто или ничто не помешает ему пойти за мной следом, подловить, сбить с ног и, сев на меня сверху, напихать мне за шиворот снегу. А он именно это и собирался сделать. Почему – сейчас уже не помню.

Весь день у меня во рту от страха был ужасно противный вкус. Скотт Арнольд был здоровенный, не то что я. По сравнению со мной, впрочем, все были здоровенные. В классе я была самая маленькая – и не просто пигалица, а даже ниже ростом, чем детсадовские. Так что я решила – не пойду домой вообще. А вместо этого устрою папе сюрприз и заявлюсь к нему на работу.

Наша школа стояла примерно на полпути между домом и университетом, где работал папа. Я ускользнула из раздевалки через черный ход. На мостовой и во дворах лежал снег, а на тротуарах – нет, так что идти было не скользко. Университет располагался всего в пяти кварталах от школы, а через особенно оживленную улицу меня перевела какая-то заботливая тетенька. Здание, где работали психологи, я отыскала без труда, потому что уже много раз бывала тут с папой.

Резная входная дверь оказалась для меня слишком тяжелой. Пришлось сесть прямо на холодные ступеньки и ждать, пока не появится кто-нибудь взрослый, и уж тогда проскользнуть внутрь. С папой мы обычно поднимались на лифте на четвертый этаж, к нему в кабинет. Будь он тут, мы бы и сейчас так поднялись, и он взял бы меня на руки, чтобы я сама нажала кнопку, иначе мне было не дотянуться.

Так что мне пришлось подниматься пешком, по лестнице. Я не знала, что от этажа до этажа два пролета, и потому, хотя считала пролеты очень старательно, ошиблась этажом и вышла в коридор слишком рано. Но ничто не указывало на мою ошибку – вестибюли первого, второго и третьего этажей ничем не отличались от нужного мне четвертого: те же стены, выкрашенные зеленой краской, те же объявления, тот же питьевой фонтанчик, а по обе стороны коридора – одинаковые деревянные двери. Я постучалась в ту, которая, как мне казалось, вела в папин кабинет, но открыл мне незнакомый мужчина. Он явно решил, что я балуюсь.

– Нечего тебе тут делать, – сердито сказал он. – А ну марш отсюда, не то полицию вызову.

Он захлопнул дверь у меня перед носом, и от этого «бах» и собственного замешательства я чуть не разревелась. К тому же я была закутана, и теперь мне стало ужасно жарко и неудобно.

Пришлось ретироваться на лестницу, и там я некоторое время сидела на ступеньках, хлюпала носом и размышляла. В вестибюле на первом этаже, у самого входа, прямо на полу стоял здоровенный глобус. Мне нравилось его раскручивать, зажмуриваться и наугад тыкать пальцем – то в Азию попадешь, то в Эквадор, а то прямиком в раскрашенную синеву океана. Я подумала – может, стоит вернуться в вестибюль с глобусом и начать поиски с самого начала? У меня никак не укладывалось в голове, в какой же это момент я ошиблась, зато казалось, что уж на второй-то раз я не заблужусь. Я ведь столько раз бывала у папы на работе.

А слезы все текли и текли, и это было хуже всего. Ревет только мелкота, это Скотт Арнолд так всегда говорил – сначала доведет меня до слез, а потом и скажет. Я изо всех сил постаралась, чтобы никто меня не заметил, и, прежде чем отправиться в обратный путь, вниз, выждала, пока лестница не затихнет. Раз никого нет, можно идти.

Однако на этот раз мне не удалось отыскать глобус. В какую дверь с лестничной площадки я ни тыкалась – они все вели в очередной зеленый вестибюль с одинаковыми рядами деревянных дверей. Похоже, мне уже и дорогу на улицу не найти. Мне становилось все страшнее. Даже если я найду папин кабинет, у меня просто не хватит духу постучать – а вдруг из-за двери опять высунется незнакомый дядька и рявкнет?

Наконец я решила спуститься в подвал, туда, где располагалась лаборатория с животными. Может, повезет, и я встречу там папу или кого-нибудь из его студентов, в общем, хоть кого-то знакомого. Я спускалась, и спускалась, и спускалась, пока ступеньки не кончились, и тогда толкнула дверь.

Свет в подвале был совсем другой, потому что окон здесь не было, – и запах тоже. Резко пахло зоопарком и дезинфекцией. Тут я тоже бывала не раз и знала, что от обезьяньих клеток лучше держаться подальше: стоит подойти, и обезьяны вцепляются в прутья и начинают трясти решетку, скалить зубы, рычать, а если зазеваешься – пытаются схватить. Обезьяны хоть и маленькие, но сильные. Они еще и укусить могут.

За обезьяньими клетками помещались крысиные, поставленные одна на другую. Их тут было так много, что получались целые ряды, а между ними проходы, как в супермаркете.

Крыс всегда сажали в клетку поодиночке. Каждая кромсала на клочки газетную подстилку и устраивала себе из этих конфетти мокрое пованивающее гнездышко. Завидев меня, крысы вылезали из своих уголков и глядели вслед, держась лапками за прутья решетки и деловито подергивая носом. Это были капюшонные крысы, с темными мордочками и острыми зубками. В крысиных глазах мне померещилось сочувствие. Как будто крысы за меня волновались, что я тут одна, без папы, заблудилась, и от этого у меня на душе полегчало.

В конце очередного прохода между клетками я наткнулась на незнакомого человека – высокого, светловолосого, с бледно-голубыми глазами. Он присел на корточки и пожал мне руку, так что варежка, пришитая к моему рукаву, закачалась. «Я здесь абсолютно чужак, – со странным выговором сообщил он. – Прибыл очень недавно. И потому не со всеми знаком, как тому следует быть. Мое имя – Видкун Фрейн». Из нагрудного кармана его рубашки выкарабкалась большая капюшонная крыса. Глазки ее смотрели на меня с тем же озабоченным выражением, что и у крыс в клетках. «Но я не совсем в одиночестве, – объяснил белокурый человек. – Познакомьтесь, Крысиный Король собственной персоной».

Из-за этого выражения глаз я и сказала Крысиному Королю, как зовут папу. И мы все поехали в лифте на четвертый этаж.

Мой спаситель оказался норвежским психологом, он приехал в Штаты поработать с моим папой и его коллегами – они исследовали всякие теории обучения и заставляли крыс бегать по лабиринтам. Дома, в Осло, у Видкуна остались жена и сын, ровесник моего старшего брата. Папа очень обрадовался, когда увидел гостя. А когда он увидел меня, то обрадовался гораздо меньше.

Я старалась сохранять собственное достоинство и потому упоминать про Скотта Арнолда не стала. А та дверь, в которую я стучалась в самом начале, вела в кабинет администратора, который и раньше так себя вел. Мне папа сказал, чтобы я больше не заявлялась к нему на работу без спросу, а Видкуну – чтобы приходил к нам сегодня ужинать.

Видкун не раз навещал нас и даже пришел к нам на Рождество, потому что его семья была далеко. Мне он подарил книжку «Замки и драконы. Сказки со всех концов света». Не знаю, почему он выбрал именно ее, – может, продавец посоветовал, а может, книжка нравилась сыну Видкуна.

В любом случае подарок попал по адресу. Я перечитывала книжку снова и снова, она полюбилась мне, как никакая другая, и росла вместе со мной, как и положено по-настоящему хорошим книгам. Так что тех, благодаря кому я стала писательницей, было двое. Первый – мой отец, психолог, специалист по стимулам и реакциям, который у себя в лаборатории верил в то, что натиском можно добиться чего угодно, но в моем воспитании ограничивался педагогическими параболами и гомеопатическими дозами Эзоповых басен.

А вторым был Видкун Фрейн, которого я едва знала, – незнакомец из далеких краев. Он показал мне на том большом глобусе в вестибюле свою родину и как-то на Рождество подарил книжку, которую я полюбила больше всех книг на свете. Больше я про Видкуна почти что ничего не помню. Негромкий голос и мягкие манеры. Озабоченные глазки Крысиного Короля, высунувшего нос у него из кармана. Имя Видкуну родители выбрали неудачно, как мне позже объяснил папа, – так звали печально известного норвежского предателя.[22]22
  Квислинг Видкун (1887–1945) – норвежский политик, сотрудничал с фашистами по время Второй мировой войны (1939–19–45): в 30-е годы основал партию «Национальный союз», получавшую субсидии от Германии, а после вторжения фашистов в Норвегию был выдвинут на пост премьер-министра. По окончании войны был приговорен международным трибуналом к смертной казни. Его имя в Норвегии стало нарицательным – обозначением предателя.


[Закрыть] Наверное, нелегко ему приходилось в школе, сказал папа, и я это запомнила.

Во всех сказках в «Замках и драконах» было полным-полно разных волшебных событий. Правда, до того, как история подойдет к счастливой развязке, могло произойти много чего ужасного, но ужасам все-таки всегда был какой-то предел. Хорошие получали по заслугам, злодеи – тоже. Эти сказки щадили читателя куда больше, чем братья Гримм или Андерсен. И прошло много-много лет, прежде чем я достаточно окрепла душой, чтобы читать по-настоящему мрачные истории.

Впрочем, даже теперь кое-что из классики мне читать нелегко. И прежде всего это история о Гаммельнском Крысолове.[23]23
  Согласно легенде в изложении братьев Гримм, в 1284 году в городе Гаммельне, недалеко от Ганновера, развелось множество крыс. Магистратура пообещала денежное вознаграждение тому, кто избавит город от напасти. Когда вызвавшийся бродячий Крысолов вывел всех крыс из города, зачаровав игрой на дудочке, и утопил в реке Везер, отцы города ничего ему не заплатили; рассерженный Крысолов вернулся через некоторое время в воскресное утро, когда все взрослые были в церкви, и, играя на дудочке, увел из города детей.


[Закрыть] Первую часть, с крысами, я всегда терпеть не могла. Перед глазами у меня как наяву вставал Крысиный Король и его собратья – как они послушно семенят навстречу смерти, пританцовывая под музыку Крысолова, подергивая носом и озабоченно блестя глазками. И еще мне не нравилось читать про родителей-лгунов. А финал я просто ненавидела.

Папа всегда старался как-то меня утешить. Дети в конце были очень счастливы, повторял он. Они попали на бесконечный праздник, где к столу подавали горы конфет, а музыка была слаще меда. И они лакомились и лакомились, и у них попросту не оставалось времени вспомнить о том, как скучают по ним родители.

Но я на такое утешение не поддавалась, потому что по собственному опыту знала – на любом празднике наступает момент, когда сладкое уже встает поперек горла. Один за другим дети вспоминали о доме. Один за другим поднимались из-за пиршественного стола и пытались найти выход из глубин волшебной горы. В непроглядной тьме карабкались они вверх и вниз по резным каменным ступеням. Они плутали по темным коридорам и пещерам, где так легко заблудиться, и единственное, что им оставалось, – это двинуться обратно на звук дудочки Крысолова, ведь выбора у них не было, и так все время, и так вечно. У этой сказки на самом деле не было никакого конца! Мне казалось, что она тянется в дурную бесконечность.

Вскоре после того, как появился Видкун, я написала первую в своей жизни книгу. Все персонажи были детенышами разных животных. Некий поросенок, или щенок, или ягненок нечаянно отставал от семьи и терялся где-нибудь в лесу. Все в отчаянии кидались на поиски, находили потеряшку и с радостью заключали его в объятия. Каждая история оказывалась гораздо короче предыдущей. Родители полагали, что у меня просто не хватает сил. Но на самом деле я просто не могла вытерпеть середину истории и потому с каждым разом делала разлуку все короче.

Теперь-то я уже знаю, какая участь в конце концов ожидала тех обезьян из лаборатории, а тогда я этого не знала. Думаю, что и крысы встречали не только кусочки сыра, запрятанные в уголках лабиринта, как пасхальные яйца.[24]24
  Англо-американская традиция, протестантская по своему происхождению. Пасхальный кролик в США – такой же полноправный персонаж праздничного фольклора, как и Санта-Клаус. Считается, что на Пасху этот зверек непостижимым для пауки способом откладывает шоколадные яйца по всему дому или саду, а детям предстоит их найти.


[Закрыть] Я росла, и количество вопросов, которые я обдумывала, но не задавала, тоже росло. Реальная жизнь – она ведь только для самых выносливых.

Когда мой брат уехал учиться в колледж, я три дня рыдала. На предпоследнем курсе он отправился еще дальше, на юг Англии, в университет Сассекса, по обмену. А в каникулы решил съездить в Норвегию, покататься на лыжах. И вот на Пасху он очутился в полном одиночестве и позвонил своему единственному во всей Норвегии знакомому.

Видкун уговорил его погостить у них с женой и немедленно подъехал на турбазу. Он сказал, что сохранил о нашей семье самые теплые воспоминания, и подробно расспросил брата, как я поживаю. Видкун вел себя радушно, деликатно и по-настоящему гостеприимно, рассказывал мне брат, но чувствовалось – стряслось что-то ужасное. «Никогда не бывал в доме, который казался бы таким пустым», – объяснил брат. Обильный пасхальный обед тянулся долго и безрадостно. Видкун поначалу поддерживал беседу, потом замолк. Его жена рано ушла спать, и хозяин с гостем остались за столом вдвоем.

– Мой сын, – вдруг заговорил Видкун. – Мой сын тоже отправился путешествовать за границу. Как вы. Поехал в Америку, которую я ему так расхваливал. Два года назад поехал.

Сын Видкуна прибыл в Нью-Йорк, пожил там с неделю, а потом поехал автобусом через всю страну. Ему хотелось поглядеть на окрестности и воочию убедиться, что страна большая. Он договорился с друзьями встретиться в Йеллоустоне. И вот где-то на пути в Йеллоустон он исчез.

Получив это известие, Видкун тотчас вылетел в Нью-Йорк. Полицейские показали ему протокол, позволили поговорить со свидетелем, который последним видел его сына, когда тот садился в автобус. После этого мальчика никто не видел. Три месяца разыскивал его Видкун – его или хотя бы какие-то сведения о нем, дважды проехал он тем самым автобусным рейсом туда и обратно, расспрашивая всех попутчиков. Все знакомые и близкие Фрейнов верили – будь у мальчика такая возможность, он возвратился бы домой. Они все были так печальны, сказал мой брат.

Годы и годы спустя я, помимо собственной воли, все представляла себе Видкуна, который едет тем автобусом. Стекло перед ним запыленное, и, когда огни пролетают мимо, оно выглядит то как окно, то как зеркало. В кармане у него фотография сына. Я видела, как он заставляет себя перекусывать хотя бы раз в день и как он просит каждого встречного взглянуть на фотографию. «Нет, – отвечают ему. – Нет». Такой долгий путь. Такая огромная страна. И кто только может тут жить?

Ненавижу эту историю.

Видкун, давным-давно вы сделали мне замечательный подарок, и в ответ я тоже кое-что подарю вам.

Во-первых, я не стану менять финал у этой истории. Она ваша. Никакого волшебства, никакого хитроумного спасения, никаких неожиданностей под занавес. Раз вы не в силах ничего сделать, то и мне незачем.

А во-вторых, поскольку вы подарили мне книгу, где вот таких историй не было ни единой, я обещаю, что больше не стану писать ничего подобного. С возрастом я все больше жажду счастливого финала. Никогда, никогда больше не буду я писать о ребенке, который исчезает бесследно. У всех моих дудочников будут негромкие голоса и мягкие манеры. И не будет таких потеряшек, которых Крысиный Король не мог бы отыскать и привести домой.

Келли Линк
Хортлак

Рассказы Келли Линк недавно появились в «Conjunctions» и «Мс'Sweeney's Mammoth Treasury of Thrilling Tales». Ее первый сборник «Бывает и не такое» («Stranger Things Happen») увидел свет в 2001 году. Писательница получила несколько наград: Всемирную премию фэнтези, «Небьюлу», премию имени Джеймса Типтри-младшего. Линк сотрудничает со своим мужем, Гэйвином Дж. Грантом, в журнале «Lady Churchill's Rosebud Wristlet» и является редактором «Trampoline», антологии, выпущенной издательством Small Beer Press в 2003 году. Она и Грант живут в Массачусетсе.

Сама Линк говорит: «„Хортлак“ означает „привидение“ на турецком языке. В рассказе присутствуют несколько видов привидений, но что еще более важно – несколько видов пижам. Что же касается Расщелины Озабл, я несколько раз проезжала мимо указателя при выезде с магистрали, но так ни разу там не остановилась».

«Хортлак» впервые был напечатан в «The Dark».

Эрик – ночь, а Бату – день. Девушка по имени Чарли – луна. Каждый вечер она ехала мимо круглосуточного магазинчика «Ночь – Напролет» в своей вытянутой, громыхающей, зеленой старушке «шевроле», и рядом с ней сидела какая-нибудь собака, которая выглядывала из окна машины. Каждый раз это были разные собаки, но морды у них одинаково светились блаженством. Все они были обречены, но не знали об этом.

Biz buradan çok hoşlandik.

Нам здесь очень нравится.

Круглосуточный магазинчик «Ночь-Напролет» был чем-то похож на космический корабль «Старший Энтерпрайз» из сериала «Звездный Путь» или на «Кон-Тики»[25]25
  «Кии-Тики» – бальсовый плот, на котором норвежский археолог и этнограф Тур Хейердал вместе с пятью спутниками прошел около 8 тысяч километров от побережья Перу до островов Туамоту в Тихом океане, чтобы доказать возможность заселения Полинезии.


[Закрыть] – такой же самостоятельный организм, полностью обеспеченный всем необходимым. Бату не уставал это повторять. Они больше не торговали по старинке. Они словно отправились в путешествие, чтобы сделать открытие, во время которого им нельзя оставлять магазинчик, даже ради прачечной. Бату стирал свои пижамы и еще кое-какую форму в раковине, в подсобке. Он даже для Эрика стирал одежду. Вот таким другом был Бату.

Burada tatil için mi bulunuyorsunuz?

Вы здесь отдыхаете?

Всю свою смену Эрик ждал, когда проедет машина с Чарли. Сначала она направлялась в сторону приюта, а потом, заступив уже на свою смену, брала в машину собак и ездила мимо магазина туда и обратно, два или три раза за ночь, свет фар ее автомобиля выхватывал глубокую Расщелину Озабл, яркой вспышкой ударяя по витринам «Ночи-Напролет». Каждый раз сердце Эрика подпрыгивало при звуке проезжающей машины.

Порой в магазин заходили зомби, и он всегда был с ними любезен, тщетно пытаясь понять, что им нужно, а иногда заходили настоящие люди и брали конфеты, сигареты или пиво. Зомби никогда не показывались, когда появлялись настоящие люди, а Чарли никогда не заходила, когда у них бывали зомби.

Чарли напоминала героиню греческой трагедии – Электру или Кассандру. У нее всегда был такой вид, будто она только что подожгла свой любимый город. Эрик думал о ней так еще раньше – до того, как узнал о собаках.

Иногда, если у нее в «шевроле» не было собак, Чарли заходила в магазинчик «Ночь-Напролет», чтобы взять бутылку «Маунтин Дью», а потом она и Бату обычно садились на обочину. Бату учил ее турецкому языку. Иногда Эрик тоже выходил наружу, чтобы выкурить сигарету. Вообще-то он не курил, но ему обязательно нужно было посмотреть на Чарли, увидеть, как лунный свет тянется к ней, будто рукой. Порой она оглядывалась на него. Из Расщелины Озабл поднимался ветер, он задувал на автомобильную стоянку при магазинчике, трепал штанины пижамы на Бату, уносил сигаретный дым, выпущенный Эриком. Челка у Чарли взлетала наверх, открывая лоб, после чего девушка приглаживала ее пальцами.

По словам Бату, он вовсе не заигрывал с Чарли. У него и в мыслях не было ничего такого. Он интересовался ею потому, что она интересовала Эрика. Бату нужно было знать все о Чарли, так как он хотел понять, насколько она подходит Эрику и магазину «Ночь-Напролет». Уж очень велика ставка.

Зачем Бату так много пижам? Вот что хотел понять Эрик. И в то же время ему не хотелось показаться чрезмерно любопытным. В «Ночи-Напролет» не так уж много места. Если Вату захочется, чтобы Эрик узнал о пижамах, когда-нибудь он сам об этом расскажет. Это ведь так просто.

Не так давно Бату обнаружил, что ему достаточно спать не более двух-трех часов, что в каких-то случаях было хорошо, но в каких-то – совсем нет. Эрик подозревал, что он смог бы придумать, как поговорить с Чарли, если бы Бату укрылся где-нибудь в кладовке и сладко спал, видя собственные сны, а не плел интриги, заигрывая с ней от имени Эрика так, что Эрик даже слова не мог вставить.

Эрик даже отрепетировал начало разговора. Чарли спросила бы: «А где Бату?», и Эрик ответил бы: «Спит». Или даже: «Спит в кладовке».

Erkek arkadaş var mi?

У вас есть парень?

История Чарли: она работала в ночную смену в приюте для животных. Каждый вечер, приходя на работу, Чарли проверяла список, чтобы узнать, для каких собак настал черед. Она брала этих собак – тех из них, кто был более или менее здоров и покладист, – и катала по городу в последний раз. После этого она привозила их обратно и усыпляла. Делала им укол. Она сидела на полу и гладила их до тех пор, пока они не переставали дышать.

Когда она рассказывала об этом Бату, он сидел слишком близко к ней, а Эрик – недостаточно близко. Эрик еще подумал, каково было бы лечь и устроить голову на коленях у Чарли. Но дольше всего ему удалось поговорить с Чарли, когда Чарли стояла по одну сторону прилавка, а Эрик – по другую, и он объяснял ей, почему они больше не берут с людей денег, разве что они сами захотят дать им деньги.

– Я хочу бутылку «Маунтин Дью», – сказала тогда Чарли, желая убедиться, что Эрик правильно ее понял.

– Понимаю, – сказал Эрик. Ему хотелось, чтобы она по его глазам увидела, как много он понимает и как многого не понимает, но хотел бы понять.

– Но вы не хотите, чтобы я за него заплатила.

– Предполагается, что я даю вам то, что вы хотите, – сказал Эрик, – а потом вы даете мне то, что хотите дать. Это не обязательно могут быть деньги. Даже не обязательно, чтобы это было что-нибудь, ну вы понимаете, ощутимое. Иногда люди рассказывают Бату свои сны, если в их кошельках не находится ничего подходящего.

– Все, что я хочу, – это лимонад, – повторила Чарли. Но, должно быть, ее смутило замешательство на лице Эрика, и она порылась в своем кармане. Вместо мелочи она достала комплект собачьих жетонов и брякнула им о прилавок.

– Этой собаки больше нет в живых, – сообщила она. – Собачка была не очень крупная, по-моему – помесь чау-чау с колли, и ее очень жалко. Видел бы ты ее. Хозяйка привела ее к нам, потому что собачка, видите ли, завела привычку по утрам вскакивать к ней на постель, лизать лицо и потом обычно приходила в такое волнение, что мочилась. Не знаю, может, она думала, что кто-нибудь другой захочет приютить у себя такую противную, писающую в постель собачонку, но никто не захотел, поэтому теперь ее больше нет в живых. Я убила ее.

– Мне очень жаль, – сказал Эрик.

Чарли уперлась локтями в прилавок. Она оказалась так близко, что он услышал, как она пахнет: химикатами, гарью, собаками. На одежде он заметил собачью шерсть.

– Я убила ее, – повторила Чарли. Она будто сердилась на него. – А не ты.

Когда Эрик взглянул на нее, он увидел, что тот город все еще в огне. Он догорал, а Чарли все смотрела, как он горит, по-прежнему сжимая собачьи жетоны. Она разжала руку, и они остались лежать на прилавке, пока Эрик не собрал их и не положил в ящик кассы.

– Это ведь Бату придумал? – спросила Чарли. – Я права? – Она вышла из магазина и села у обочины, и немного погодя Бату вышел из кладовки и тоже пошел наружу. Пижамные штаны у Бату были из шелка. На них улыбались нарисованные коты с тронутыми мозгами, и в пастях они несли детей. То ли дети – размером с мышь, то ли коты – ростом с медведя. Дети не то плакали, не то смеялись. Пижамный верх был из выцветшей красной фланели с гильотинами и головами в корзинах.

Эрик остался внутри. Он то и дело прижимался лицом к стеклу витрины, словно желая услышать, о чем они говорят. Но даже если бы услышал, вряд ли он что-нибудь понял бы. Судя по тому, как двигались их губы, они говорили по-турецки. Эрик надеялся, они говорят о чем-то незначительном.

Каг уаźасак.

Похоже, пойдет снег.

Систему, по которой они торговали теперь в «Ночи-Напролет», придумал Бату. Они с ходу оценивали посетителей еще прежде, чем те оказывались у прилавка, и это было неотъемлемой частью их работы. Если посетители – подходящие, то Бату или Эрик давали им все, что нужно, и посетители иногда расплачивались деньгами, иногда – другими вещами: горшком, аудиокнигами, сувенирной банкой с кленовым сиропом. Граница от них недалеко. К ним наведывалось много канадцев. Эрик подозревал, что кое-кто, возможно какой-нибудь канадский коммивояжер, торгующий пижамами, снабжает Бату пижамами-новинками.

Siz de mi bekliyorsunuz?

Вы тоже ждете?

Бату думал, что, если Эрику действительно нравится Чарли, он должен ей сказать: «Давай жить вместе. Давай жить в „Ночи-Напролет“».

А Эрик думал, не сказать ли Чарли: «Если ты соберешься уехать отсюда – возьми меня с собой. Мне почти двадцать лет, и я никогда не учился в колледже. Днем я сплю в кладовке, надев чужую пижаму. Я работаю в розничной торговле с шестнадцати лет. Я знаю – люди злые. Если тебе надо кого-нибудь укусить – укуси меня».

Ba§şka bir уеге gidelim mi?

Поедем куда-нибудь еще?

Чарли едет мимо. Рядом с ней, на переднем сиденье, сидит маленькая черная собачка, она высовывается из окна, чтобы глотнуть летящий воздух. А еще в машине – желтый пес. Ирландский сеттер. Доберман. Кокер-спаниель. Чарли до конца опустила стекло в машине, чтобы все эти собаки могли выпрыгнуть из нее, если бы захотели, когда она остановится перед светофором. Но собаки не выпрыгивают. Поэтому Чарли везет их обратно.

Бату сказал, что он понял: Чарли обладает огромной способностью ненавидеть, а также огромной способностью любить. Ненависть Чарли зависит от времени года: после Рождества рождественские щенки начинают подрастать. Потом людям надоедает воспитывать их дома. Весь февраль и весь март Чарли ненавидит людей. Она ненавидит людей и в декабре тоже – чтобы подготовиться.

По словам Бату, влюбиться, как и работать в розничной торговле, значит смириться с тем, что тебя ненавидят – по крайней мере, в то или иное время года. Вот что означают эти месяцы после Рождества. Ни одна система – ни любовь, ни торговля – не идеальна. Стоит посмотреть на собак, и ты видишь, что любовь не спасает.

Бату говорил, что, вероятно, Чарли – как сама, так и ее «шевроле» – наполнена призраками собак. Эти призраки очень отличаются от зомби. От нечеловеческих призраков, говорил он, труднее всего избавляться, а от собачьих – особенно. Только собака может быть до такой степени постоянной, преданной, привязчивой.

– И ты видишь этих призраков? – спросил Эрик.

– Не смеши меня, – ответил Бату. – Эти призраки увидеть невозможно. Можно почуять их запах.

– И как они пахнут? – поинтересовался Эрик. – Как ты от них избавляешься?

– Либо ты чуешь их, либо нет, – сказал Бату. – Я не могу это объяснить. И это не так уж и важно. Вроде перхоти, разве что от них не выпускают шампуня. Может, именно это нам и надо продавать: шампунь, избавляющий от призраков – собачьих, зомби и всяких прочих. Наша беда в том, что мы – торговая точка нового образца, а предлагаем все то же старое дерьмо.

– Но люди хотят «Маунтин Дью», – заметил Эрик, – И аспирин.

– Да знаю я, – сказал Бату. – Просто иногда это меня бесит.

Civarda turistik yerler var mi, acaba?

Интересно, есть ли поблизости достопримечательности?

Эрик проснулся и увидел, что темно. Когда он просыпался, всегда было темно, и каждый раз это было неожиданностью. Маленькое окно на задней стене кладовки обрамляло темноту, как картину. Холодный ночной воздух – плотный и липкий, словно клей, – казалось, подпирал снаружи стены «Ночи-Напролет».

Бату дал ему поспать подольше. Бату был внимателен ко сну других людей.

Весь день напролет Эрику снилось, что один за другим приезжали управляющие магазином, заявляли о себе, выражали беспокойство по поводу нововведений Бату, компрометировавших розничную торговлю. Эрику снилось, что Бату своей большой и красивой рукой обнимал за плечо очередного управляющего магазином, обещал объяснить все подобающим образом, если только он или она согласится пойти с ним и посмотреть. Все эти управляющие магазином шли за ним, послушно и доверчиво они спешили за Бату через дорогу, посмотрев поочередно в обе стороны, к самому краю Расщелины Озабл. Они стояли там – во сне Эрика – вглядываясь вниз, в Расщелину, и потом Бату легонько толкал их, совсем чуть-чуть, и наступал конец для этих управляющих магазином, а Бату шел назад через дорогу, чтобы дождаться следующего.

Эрик умылся, стоя над раковиной, и надел форму. Почистил зубы. В кладовке пахло сном.

Была середина февраля, и автостоянку у магазина занесло снегом. Бату расчищал стоянку, он носил снег на лопате через дорогу и сбрасывал его в Расщелину Озабл. Эрик вышел наружу покурить и смотрел на Бату. Он не предложил свою помощь. Он все еще был расстроен из-за того, как вел себя Бату во сне.

Луны на небе не оказалось, но снег светился собственной белизной. Темный силуэт Бату нес перед собой лопату, наполненную снегом, напоминающую огромную ложку, полную разлетающегося света, продолжавшего сыпаться вокруг. Шел снег, и дым от сигареты Эрика поднимался все выше и выше.

Он пересек дорогу и подошел к Бату, который стоял, вглядываясь вниз, в Расщелину Озабл. Внизу было темно, но не темнее той черноты, к которой весь остальной мир, включая Эрика, уже привык. Снег падал в Расщелину точно так же, как падает во всем остальном мире. Но все же ветер, поднимающийся снизу, беспокоил Эрика.

– Как ты думаешь, что там внизу? – спросил Бату.

– Страна зомби, – ответил Эрик. Он почти ощутил вкус этого слова. – Зомбурбия. У них там внизу есть все. Даже полагают, у них где-то есть кинотеатр для автомобилистов, где показывают старые черно-белые фильмы ужасов, всю ночь до утра. Зомбийские церкви, где проводятся собрания «Анонимных Алкоголиков» для зомби, в цокольном этаже, вечером по четвергам.

– Да ну? – откликнулся Бату. – И зомби-бары тоже есть? А где они проходят свою зомби-службу?

Эрик сказал:

– Мой приятель Дэйв как-то раз спустился туда вниз на спор – мы тогда еще учились в средней школе. Он еще потом рассказывал нам разные истории. Говорил, что собирается поступать в Зомби-университет и получать там полноценную стипендию, с учетом того, что живые люди там, внизу, – меньшинство. Правда, вместо этого он уехал в Аризону.

– А ты спускался? – спросил Бату, показывая пустой лопатой в сторону узкой, ненадежной тропинки, уходящей в Расщелину.

– Я никогда не ходил в колледж. Никогда не был в Канаде, – сказал Эрик. – Даже затем, чтоб пивка попить, когда учился в средней школе.

Всю ночь из Расщелины приходили зомби, держа пригоршни снега. Они несли снег через дорогу на автомобильную стоянку и оставляли его там. Бату, как обычно, был в своем офисе, отправлял факсы, и Эрик был этому рад, поскольку Бату не видел, на что способны зомби.

Зомби заходили в магазин, оставляя после себя мокрые следы соли и талого снега. Эрик терпеть не мог вытирать пол после зомби.