Текст книги "Противостояние. Том I"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 9

Они напали на него в сумерках, когда он шел по обочине федерального шоссе 27, которое милю назад, там, где оно пересекало город, называлось Главной улицей. Он собирался пройти еще одну-две мили и свернуть на запад, на шоссе 63, которое привело бы его к заставе, откуда начнется его долгое путешествие на север. Возможно, из-за двух порций пива его чувства были притуплены, но он сразу понял, что беды не миновать. Не успел он выйти на шоссе, вспоминая четверых или пятерых местных верзил, сидевших в дальнем углу бара, как они покинули свое укрытие и бросились за ним.

Ник дрался изо всех сил. Одного он сумел сбить с ног, другому в кровь разбил нос, а судя по звуку, вообще сломал. Пару раз в удачные моменты ему даже казалось, что он сможет победить. То, что он дрался совершенно беззвучно, немного беспокоило их. Но дрались они без особого старания, так как, вероятно, раньше легко одерживали верх и, конечно, не ожидали серьезного отпора от такого тщедушного сопляка с рюкзаком.

Потом один из них заехал ему по подбородку, разодрав нижнюю губу чем-то вроде университетского перстня. Ник ощутил во рту теплый вкус крови. Он пошатнулся, и в этот момент кто-то заломил ему руки. Он отчаянно сопротивлялся и смог высвободить одну руку как раз в ту минуту, когда ему в лицо, как сорвавшаяся с небес луна, понесся чей-то мощным кулак. И прежде чем кулак врезался в его правый глаз, Ник снова заметил тот же перстень, тускло мерцавший в свете звезд. У него буквально искры из глаз посыпались, и он почувствовал, что теряет сознание, уплывая в неведомые дали.

Испугавшись, Ник стал драться еще ожесточеннее. Парень с перстнем опять вырос перед ним, и Ник, боясь второго удара, дал ему под дых. У Перстня перехватило дыхание, он согнулся пополам, дохая, как простуженный пес.

Остальные плотно обступили их. Для Ника все они превратились в тени, эти здоровенные парни – добрые малые, как они себя называли, – в серых рубашках с закатанными рукавами, обнажающими большие загорелые бицепсы, в закрытых ботинках, с жирными волосами, спутанными прядями свисающими со лба. В тусклом сумеречном свете гаснущего дня эта картина походила на зловещий сон. Кровь заливала Нику глаза. Рюкзак с него сорвали. На него посыпался град ударов. Он превратился в бескостную марионетку, которую дергают за веревочки. Сознание еще полностью не покинуло Ника. Но в воздухе, кроме их прерывистого дыхания, когда они молотили по нему своими кулачищами, да тоненького щебета козодоя в сосняке поблизости, никаких звуков не раздавалось. Тип с перстнем с трудом поднялся на ноги.

– Держите его, – приказал он. – Держите его за волосы.

Ника схватили за руки, а кто-то вцепился в его жесткую черную шевелюру.

– Почему он не орет? – обеспокоенно спросил один из них. – Почему он не орет, Рей?

– Я же предупреждал: не называть имен, – сказал Перстень. – Меня не колышет, почему он не орет. Я ему сейчас устрою. Этот сосунок ударил меня. Драчливое вонючее дерьмо – вот он кто.

Кулак полетел Нику в лицо. Но он успел увернуться, и перстень рассек ему щеку.

– Держите его, говорю я вам, – разозлился Рей. – С кем я связался? С компанией шлюх?

Кулак опять понесся на Ника, превратив его нос в раздавленный, сочащийся кровью помидор. В горле клокотало. Тоненький лучик угасающего сознания едва теплился в нем. Открытым ртом он глотал прохладный ночной воздух. Козодой снова завел свою нежную одинокую песню. Но, как и раньше, Ник не услышал ничего.

– Да держите же его, черт побери! – завопил Рей.

На этот раз кулак врезался в зубы. От удара перстнем два передних вылетели. Боль была невыносимой. А Ник даже не мог крикнуть. Ноги у него подкосились, и он обмяк как мешок в руках державших его парней.

– Рей, хватит уже! Ты что, хочешь убить его?

– Держите его. Сосунок ударил меня. Я покажу ему.

В этот момент фары приближающейся машины осветили дорогу, вдоль которой тянулся подлесок, перемежаясь могучими старыми соснами.

– О Господи!

– Бросай его, бросай!

Это был голос Рея, но самого Рея перед ним не было. Ник смутно благодарил судьбу за это, но в основном та малая толика сознания, которая еще оставалась у него, была поглощена адской болью во рту. Он чувствовал на языке осколки зубов.

Чьи-то руки волоком тащили его на середину дороги. Фары осветили Ника, как лучи прожекторов актера на сцене. Раздался визг тормозов. Ник, опираясь на руки, попытался подняться, но ноги его не слушались. Его швырнули под колеса смерти. Когда тишину разорвал скрежет тормозов, он скорчившись лежал на асфальте, застыв в ожидании удара надвигающейся машины. По крайней мере это положит конец боли во рту.

Брызнувшая из-под колес галька рассадила ему щеку. Он смотрел на колесо, остановившееся меньше чем в футе от его лица. Он увидел маленький белый камешек, застрявший между ребристыми извивами покрышки, похожий на монету, зажатую между костяшками пальцев.

«Кусочек кварца», – только и успело промелькнуть в его сознании, и он отключился.

Когда Ник очнулся, он обнаружил, что лежит на койке, довольно жесткой, но за прошедшие три года он видел и похуже. Ему с трудом удалось открыть глаза, словно их заклеили, а правый глаз, тот, на который обрушилась сорвавшаяся с небес луна, наполовину заплыл. Над собой он увидел потрескавшийся серый цементный потолок. По нему извивались трубы, обернутые изоляционным материалом. По одной из них деловито бежал огромный жук. Поле зрения Ника пересекала цепь. Он слегка приподнял голову, тут же пронзенную острой болью, и увидел другую цепь, которой наружная ножка койки крепилась к стене.

Он повернул голову налево, вызвав еще один приступ боли, но на этот раз не такой убийственный, и увидел шероховатую бетонную стену, сплошь покрытую трещинами и испещренную разнообразными надписями. Некоторые были свежими, другие давнишними, но почти все безграмотными. ЗДЕСЬ ВОДЯТСЯ КЛОПЫ. ЛЬЮИС ДРАГУНСКИ, 1987. МНЕ НРАВИТСЯ ЧУВСТВОВАТЬ ЕГО В СВОЕЙ ЗАДНИЦЕ. БЕЛАЯ ГОРЯЧКА – ЭТО ЗАБАВНО. ДЖОРДЖ РАМПЛИНГ – ГРЯЗНЫЙ ОНАНИСТ. Я ВСЕ ЕЩЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, СЮЗАННА. ДЕРЬМОВОЕ ЗДЕСЬ МЕСТО, ДЖЕРРИ. КЛАЙД Д. ФРЕД, 1981. На стене были нарисованы громадные болтающиеся члены, гигантские груди, грубо намалеваны женские органы. Теперь Ник понял, где находится. Он был в тюремной камере.

Он осторожно приподнялся на локтях, свесил ноги, обутые в матерчатые тапочки, через край койки и лишь затем смог сесть. Дикая боль снова пронзила голову, а позвоночник подозрительно хрустнул. От страха у него свело желудок и к горлу подступила мучительная тошнота, та особая, пугающая, изматывающая тошнота, которая заставляет человека кричать, моля Бога о пощаде.

Но Ник не закричал – он не мог сделать этого, – а опустился на колени, сжав голову руками, и замер, ожидая, когда пройдет боль. Через некоторое время она отпустила его. Он почувствовал, что на ссадину на щеке наложен бактерицидный пластырь, и, несколько раз сморщив лицо в этом месте, решил, что какой-то эскулап, кроме того, сделал тут пару стежков на всякий случай.

Ник огляделся вокруг. Он находился в маленькой камере, имеющей форму коробки из-под крекеров «Солтин», поставленной на попа. Одни край койки почти упирался в решетчатую дверь, а у ее изголовья находился унитаз без крышки и сиденья. Сзади себя высоко над головой Ник увидел – для этого ему пришлось очень-очень осторожно вытянуть негнущуюся шею – крохотное зарешеченное окошко.

Просидев на краю койки достаточно долго и убедившись, что его время подыхать еще не пришло, Ник спустил до колен серые бесформенные штаны, в которые его здесь обрядили, взгромоздился на унитаз и мочился чуть ли не час. Наконец он поднялся, опираясь, как старик, о край койки. Он заглянул в унитаз, предчувствуя, что увидит там кровь, но моча была светлой. Он слил воду.

Медленно доковыляв до решетчатой двери, Ник выглянул в небольшой коридор. Слева находился вытрезвитель, на одной из пяти коек которого, безжизненно свесив руки на пол, развалился какой-то старик. Справа коридор заканчивался дверью, в данный момент приоткрытой. С потолка в центре коридора спускалась лампа, отбрасывавшая зеленый свет, типа тех, какие он видел в плавательных бассейнах.

Из приоткрытой двери в правом конце коридора поползла чья-то тень, а затем показался крупный мужчина в шортах цвета хаки. На нем была портупея с внушительным револьвером. Большими пальцами рук он зацепился за карманы шорт и почти минуту безмолвно разглядывал Ника, потом сказал:

– Когда я был мальчишкой, мы выследили в горах пуму и застрелили ее, а после тащили ее до города миль двадцать по грязной каменистой дороге. И то, что осталось от бедной твари, было самым жалким зрелищем, которое мне когда-либо доводилось видеть. Ты, паренек, второй случай подобного рода в моей жизни.

Ник подумал, что это похоже на хорошо подготовленную, заученную речь, специально припасенную для заезжих и бродяг, которые время от времени попадают в эти коробочки из-под крекеров.

– Как тебя зовут?

Ник приложил палец к своим распухшим, разодранным губам и покачал головой. Потом прикрыл рот ладонью, а затем рассек воздух по диагонали коротким взмахом руки и снова отрицательно замотал головой.

– Что! Не можешь говорить? Что это еще за хрен собачий? – Произнесено это было вполне дружелюбно, но Ник не умел различать Оттенки и интонации. Он изобразил, будто берет в воздухе воображаемую ручку и пишет ею.

– Тебе нужен карандаш?

Ник утвердительно кивнул.

– Если ты немой, то почему у тебя нет ни одной специальной карточки?

Ник пожал плечами. Он вывернул наружу пустые карманы. Потом сжал кулаки и начал молотить ими воздух, тем самым невольно спровоцировав новый приступ головной боли и тошноты. Он легонько стал постукивать кулаками по вискам, закатив глаза и привалившись к прутьям решетки. Потом показал на пустые карманы.

– Тебя ограбили?

Ник утвердительно кивнул.

Человек в хаки отправился в свой кабинет. Через минуту он вернулся с тупым карандашом и блокнотом. Все это он просунул через прутья решетки. Вверху каждого листка блокнота было написано: ДЛЯ ЗАМЕТОК и Канцелярия шерифа Джона Бейкера.

Ник повернул блокнот к себе, ткнул карандашом в имя и вопросительно поднял брови.

– Да, это я. А кто ты?

Ник Андрос, – написал он и протянул руку через прутья.

Бейкер покачал головой:

– Я не собираюсь пожимать тебе руку. Ты еще и глухой?

Ник утвердительно кивнул.

– Что случилось с тобой вчера вечером? Док Соумз с женой чуть не переехали тебя, как бревно, паренек.

Избит и ограблен. Где-то за милю от закусочной Зака на Главной улице.

– Такому младенцу, как ты, не место в подобном кабаке.

Ник протестующе замотал головой и написал: Мне двадцать два. Разве я не могу выпить пару порций пива, не рискуя быть избитым и ограбленным за это?

Вопрос Ника вызвал у Бейкера мрачную усмешку.

– Ты явно не знаешь Шойо. Что ты здесь делаешь, малыш?

Ник оторвал первую страницу блокнота, скомкал ее и бросил на пол. Но прежде чем он начал писать ответ, рука шерифа метнулась сквозь прутья решетки к плечу Ника, сжав его стальными тисками. Голова Ника резко дернулась.

– Моя жена убирает эти камеры, – сказал Бейкер. – И нечего здесь сорить. Поди выброси это в парашу.

Ник нагнулся, морщась от боли в спине, и, подобрав бумажный шарик с пола, пошел и выбросил его в унитаз а затем вопросительно посмотрел на шерифа. Бейкер одобрительно кивнул.

Ник возвратился к двери. На этот раз он писал дольше. Карандаш буквально летал по листку. Бейкер подумал, что научить глухонемого ребенка читать и писать, видимо, ног вероятно трудно, а этому Нику Андросу, должно быть, достались крепкие мозги, коли он одолел грамоту. Здесь, в Шойо, штат Арканзас, многие парни так и не смогли толком освоить ее, зато немало их прекрасно освоилось у Зака. Но, размышлял он, кто бы ожидал такое от малыша, мимоходом оказавшегося в их городке.

Ник сквозь прутья протянул ему блокнот.

Я путешествую, но я не бродяга. Сегодня целый день проработал на человека по имени Рич Эллертон, что живет в шести милях к западу отсюда. Я вычистил его хлев и натаскал сена на сеновал. На прошлой неделе я ставил забор в Уоттсе, штат Оклахома. Люди, которые меня избили, забрали весь мой недельный заработок.

– Ты уверен, что работал у Рича Эллертона? Я ведь могу проверить это. – Бейкер вырвал исписанный листок, сложил его и спрятал в нагрудный карман.

Ник согласно кивнул.

– Ты видел его собаку?

Ник снова кивнул.

– Какой она породы?

Ник потянулся за блокнотом и написал: Большой доберман. Но хороший. Не злой.

Бейкер кивнул, повернулся и отправился в свой кабинет. Ник с опаской смотрел ему вслед, оставаясь стоять у решетки. Минуту спустя Бейкер вернулся с большой связкой ключей, отпер камеру и отодвинул решетку.

– Пошли в кабинет, – сказал шериф. – Завтракать будешь?

Ник покачал головой, затем показал жестами, будто он наливает и пьет.

– У меня есть кофе. Будешь? Тебе со сливками и сахаром?

Ник отрицательно покачал головой.

– Пьешь его как настоящий мужчина, да? – засмеялся Бейкер. – Пошли.

По пути к кабинету шериф Бейкер продолжал говорить, но Ник, который шел за ним, ничего не разобрал, потому что не видел его губ.

– Я не против компании. У меня бессонница. Ночью я сплю не больше трех-четырех часов. Жена хочет, чтобы я показался какому-то башковитому доктору в Пайн-Блаффе. Если так будет продолжаться, мне придется решиться на это. Посуди сам, вот сейчас пять утра, еще даже не рассвело, а я уже на ногах, сижу, ем яйца и жирное жаркое по-домашнему из придорожной закусочной для водителей фузовиков.

Произнося последние слова, шериф обернулся, и Ник успел уловить: «…придорожной закусочной для водителей грузовиков». В знак непонимания он поднял брови и пожал плечами.

– Не имеет значения, – сказал Бейкер. – Во всяком случае, для такого молодого парнишки, как ты.

В кабинете Бейкер налил Нику из огромного термоса чашку черного кофе. Прямо на журнале регистрации стояла тарелка с недоеденным завтраком, которую шериф придвинул к себе. Ник сделал глоток. Кофе обжег ему рот, но был вкусным.

Ник тронул Бейкера за плечо и, когда тот обернулся, показал на кофе, потом потер свой живот и одобрительно моргнул.

Бейкер улыбнулся:

– Жестами ты сказал лучше, чем другой словами. Это моя жена Джейн его приготовила. – Он засунул в рот половину сваренного вкрутую яйца и, жуя, показал на Ника вилкой. – У тебя здорово получается, прямо как у исполнителей пантомимы. Держу пари, тебя хорошо понимают окружающие.

Ник слегка помахал ладонью из стороны в сторону, что означало: фифти-фифти, половина на половину.

– Я не собираюсь задерживать тебя, – сказал шериф, подбирая жир кусочком поджаренного хлеба. – Но вот что я тебе скажу. Если ты останешься здесь, то, возможно, нам удастся найти тех парней, что сотворили такое с тобой. Ты готов?

Ник кивнул и написал: Вы думаете, я смогу получить назад свой недельный заработок?

– Ни единого шанса, – уныло отозвался Бейкер. – Я всего лишь провинциальный шериф, парень. Для этого дела тебе больше подошел бы Орал Робертс.

Ник кивнул и пожал плечами. Скрестив ладони, он изобразил улетающую прочь птичку.

– Да, что-то вроде этого. Кстати, сколько их было?

Ник показал четыре пальца, пожал плечами и поднял пятый.

– Как ты думаешь, ты смог бы опознать кого-нибудь, из них?

Ник показал один палец и написал: Здоровый блондин Примерно как вы, разве что немного потяжелее. Серая рубашка и брюки. Он носит большой перстень с красным камнем на среднем пальце правой руки. Им-то он и порезал меня.

По мере того как Бейкер читал написанное, выражение его лица менялось. Сосредоточенность уступила место гневу. Решив, что гнев направлен на него, Ник снова испугался.

– О Боже, – выдохнул Бейкер. – Примет столько, что ошибки быть не может. Ты уверен?

Ник неохотно кивнул.

– Ты еще что-нибудь заметил?

Ник подумал, потом написал: Маленький шрам. На лбу.

Бейкер взглянул на запись.

– Это Рей Буд, – сказал он. – Мой шурин. Спасибо тебе, малыш. Пять утра, а день уже испорчен.

Ник широко открыл глаза и сделал осторожный сочувственный жест.

– Да ладно. Ничего, – пробормотал шериф Бейкер, обращаясь скорее к самому себе, чем к Нику. – Он гнусный тип. И Дженни это знает. Когда они были маленькими, он часто ее колотил. Но они все же брат и сестра, и я думаю, что мне придется на неделю забыть о своей любимой.

Ник в смущении уставился в пол. Бейкер потряс его за плечо, чтобы тот следил за его губами.

– Возможно, из этого ничего не выйдет, – сказал он. – Рей и его вонючие дружки будут выкручиваться и выгораживать друг друга. Твое слово против их показаний. Ты задел кого-нибудь?

Я двинул под дых Рею, – написал Ник. – Другому – по носу. Может быть, даже сломал его.

– Рей водит дружбу с Винсом Хоуганом, Биллом Уорнером и Майком Чилдрессом, – рассуждал Бейкер. – Я постараюсь застать Винса одного и расколоть его. У него хребет как у дохлой медузы. А если я раскручу его, то смогу добраться до Майка и Билли. Рей получил этот перстень в Студенческом союзе Лос-Анджелесского университета. Его отчислили со второго курса. – Бейкер помолчал, барабаня пальцами по краю тарелки. – Мы дадим этому делу ход, малыш, если ты захочешь. Но я заранее предупреждаю тебя: мы можем упустить их. Они злобны и трусливы, как собаки, но они местные, а ты всего лишь глухонемой бродяга. И если они выкрутятся, то отомстят тебе.

Ник задумался. В памяти ожили события прошлой ночи, когда его толкали от одного к другому, как окровавленное пугало, и губы Рея выплевывали слова: «Я покажу ему. Сосунок ударил меня». Еще он вспоминал свой старенький рюкзак, неизменно сопровождавший его в последние два года скитаний, который безжалостно сорвали у него со спины.

В блокноте Ник написал и подчеркнул два слова: Давайте попробуем.

Бейкер со вздохом кивнул:

– Договорились. Винс Хоуган работает на лесопилке… хотя это явное преувеличение. На самом деле большую часть времени он там валяет дурака. Мы поедем туда в девять, если с тобой все будет в порядке. Может, нам удастся запугать его так, что он расколется.

Ник кивнул.

– Как твой рот? Док Соумз оставил тебе какие-то таблетки. Он сказал, что у тебя могут быть дикие боли.

Ник печально кивнул.

– Сейчас достану. Это… – Бейкер замолчал на полуслове, и в своем бесшумно двигающемся мире Ник увидел, как шериф несколько раз чихнул в носовой платок. – Вот еще и это привязалось, – продолжал Бейкер, но на этот раз он отвернулся от Ника, и тот уловил лишь первые слова. – Похоже, я подхватил серьезную простуду. Бог ты мой, ну разве жизнь не восхитительна?! Добро пожаловать в Арканзас, паренек.

Он достал таблетки и со стаканом воды протянул их Нику. Потом он осторожно пощупал свою нижнюю челюсть. Там была ощутимая болезненная припухлость. Воспаленные гланды, кашель, чихание, температура. Да, день обещал быть на редкость замечательным.

Глава 10

Ларри проснулся утром в состоянии легкого похмелья, со специфическим привкусом во рту, словно маленький дракончик справил там свою нужду, и ощущением, что он находится там, где ему не следует быть.

Кровать была односпальной, но на ней лежали две подушки. Ларри почувствовал запах жареного бекона. Он сел, посмотрел в окно, за которым начинался еще один серый нью-йоркский день, и первым делом подумал, что за минувшую, ночь с Беркли произошли какие-то ужасные перемены: он стал, грязным, закопченным и как-то разом постарел. Постепенно в памяти ожили события прошлого вечера, и Ларри поймал себя на том, что уже смотрит не на Беркли, а на Фордэм. Он находился в квартире на втором этаже в доме по Тремон-авеню, недалеко от Конкорса, и его мать наверняка ломает голову, где же он провел ночь. Звонил ли он ей, сказал ли ей какие-нибудь, пусть самые робкие слова в свое оправдание?

Ларри спустил ноги с кровати и подобрал смятую пачку «Винстона» с единственной случайно оставшейся сигаретой. Он щелкнул зеленой пластиковой биковской зажигалкой и закурил. Сигарета отдавала конским навозом. Из кухни непрерывно, как из радиоприемника, доносилось шипение жарящегося бекона.

Девушку звали Мария, она сказала, что работает… кем? Специалистом по оральной гигиене, что ли? Ларри не знал, насколько она сведуща в гигиене, но по оральной части она была, бесспорно, на высоте. Ларри смутно припоминал, как его заживо заглатывали. Кросби, Стиллз и Нэш на плохоньком проигрывателе в гостиной пели: «Сколько воды течет под мостом, столько же времени мы теряем понапрасну». Если ему не изменяла память, Мария уж точно времени, даром не теряла. Она просто остолбенела, узнав, что он тот самый Ларри Андервуд. Вроде бы в разгар своих вечерних развлечений они отправились на поиски открытого магазина пластинок, чтобы купить экземпляр «Детки»…

Он тихо застонал и постарался восстановить в памяти весь вчерашний день от невинной завязки до этого неистового, заглатывающего финала.

«Янки» еще не приехали в город, это он помнил. Мать ушла вчера на работу до того, как он проснулся. На кухонном столе она оставила расписание их игр и записку: Ларри, как видишь, «Янки» не вернутся до 1 июля. Но 4-го они сыграют два матча подряд. Если на этот день ты ничего не планируешь, то почему бы тебе не взять маму с собой на стадион. Я куплю пиво и сосиски. В холодильнике найдешь яйца и колбасу или возьми рогалики в хлебнице, если они нравятся тебе больше. Позаботься о себе сам, малыш. В конце записки была характерная для Элис Андервуд приписка: Большинство твоих старых дружков разъехались, и скатертью дорожка этой ораве бездельников, но мне кажется, что Бадди Маркс работает в типографии на Стрикер-авеню.

Одно воспоминание об этой записке заставило его поморщиться. Ни слова «дорогой» перед его именем, ни «с любовью» в конце записки. Ей все это казалось ненужной мишурой. Действительно стоящее внимания лежало в холодильнике. Пока он отсыпался после своей поездки через всю Америку, она накупила всякой всячины, всего того, что он обожал. Она ничего не упустила, ее память была пугающе безупречной. Консервированная ветчина «Дэйзи». Два фунта настоящего масла – каким образом она могла позволить себе такое на свою зарплату? Две упаковки колы по шесть штук. Сосиски «Дели». Ростбиф, замаринованный в особом соусе, рецепт которого Элис отказывалась раскрыть даже собственному сыну. Галлон мороженого «Персиковый нектар» от «Баскин-Роббинс» в морозильнике. И еще сырный пирог «Сара Ли» с земляникой.

Он вспомнил, как, повинуясь импульсу, заглянул в ванную: не для того чтобы опорожнить свой мочевой пузырь, а чтобы проверить аптечку. Новая модель зубной щетки «Пепсодент» висела на том же месте, где в детстве сменяли друг друга его прежние зубные щетки. Набор лезвий, баночка крема для бритья «Барбазол», даже флакон одеколона «Олд Спайс» (не самый шикарный, сказала бы она – он прямо слышал, как она произносит эти слова, – но для своей цены пахнет неплохо).

Он молча смотрел на все эти вещицы, потом взял новый тюбик зубной пасты и подержал его на ладони. Вместо слов «дорогой» или «с любовью, мама» – новая зубная щетка, новый тюбик зубной пасты, новый флакон одеколона. Иногда, подумал он, настоящая любовь бывает не только слепой, но и молчаливой. Он начал чистить зубы, удивляясь, почему здесь не звучит еще и музыка.

В комнату вошла специалистка по оральной гигиене в одной только розовой нейлоновой нижней юбке.

– Привет, Ларри, – сказала она. Она была маленького роста, имела тот же тип смазливого личика с неопределенными чертами, что и Сандра Ди. Ее высокая, без малейших признаков обвислости грудь вызывающе нацелилась прямо на него. Как в том старом анекдоте: ты прав, лейтенант, у нее парочка 38-го калибра и настоящее ружье. Ха-ха, очень смешно. Он проделал три тысячи миль, чтобы ночью быть съеденным заживо Сандрой Ди.

– Привет, – ответил он и встал с постели. Он был совершенно голый: его одежда валялась у кровати. Он начал одеваться.

– Хочешь, я дам тебе халат? На завтрак у нас копченая рыба и бекон.

Копченая рыба и бекон? Его желудок болезненно дернулся и стал сжиматься в комок.

– Нет, дорогая, я должен бежать. Мне нужно кое-кого повидать.

– Послушай, но ты не можешь вот так просто удрать от меня, как…

– Пойми, это очень важно.

– А я – это разве не важно?! – Ее ставший резким голос буквально пронзил голову Ларри. Он почему-то вспомнил Фреда Флинтстоуна, орущего во всю мощь своих невероятных легких: «У-У-У-У-Р-А-А-А-А!»

– Узнаю Бронкс, милая, – сказал он.

– Что это ты имеешь в виду? – Она стояла, уперев руки в бока, зажав в одном кулаке забрызганную жиром лопаточку, торчавшую оттуда как стальной цветок. Ее грудь соблазнительно вздымалась, но Ларри не поддался искушению. Он натянул штаны и застегнул «молнию». – Да, я из Бронкса, это что, делает меня черной? Что ты имеешь против Бронкса? Ты что, расист?

– Нет, ничего такого я не думаю. – Он босиком приблизился к ней. – Послушай, тот, с кем мне нужно увидеться, моя мать. Я всего два дня в городе, а вчера даже не позвонил ей… или я все-таки позвонил? – спросил он с надеждой.

– Ты никому не звонил, – сказала она сердито. – Держу пари, никакая это не твоя мать.

Он отошел к кровати и сунул ноги в ботинки.

– Честное слово, это моя мать. Она работает кастеляншей в здании Химического банка. Кажется, в последнее время она отвечает за чистоту пола.

– И еще держу пари, ты вовсе не тот Ларри Андервуд, который записал пластинку.

– Думай что хочешь. Мне надо бежать.

– Хрен ты дешевый! – набросилась она на него. – А куда мне деть то, что я приготовила?

– Может, выбросить в окно? – предложил он.

От злости она пронзительно вскрикнула и швырнула в Ларри лопаточку. В любой другой день его жизни лопаточка пролетела бы мимо. Ибо один из основных законов физики гласит, что лопаточка, брошенная разгневанным специалистом по оральной гигиене, не может лететь по заданной траектории. Сегодняшний день был исключением, лишь подтверждающим правило. Прыг-скок, хлоп-хлоп – прямо Ларри в лоб. Ему было не очень больно. Но когда он наклонился за лопаточкой, то увидел, как на коврик упали две капли крови.

Сжимая лопаточку в руке, он сделал два шага в ее сторону.

– Надо бы отшлепать тебя этой штукой! – заорал он на нее.

– Конечно, – пробормотала она, в страхе отступая назад, и заплакала. – Почему бы нет? Ты же знаменитость. Трахнул и сбежал. Я думала, ты славный парень. Но никакой ты не славный парень. – По ее щекам покатились слезы, падая на голую грудь. Он заметил, как одна слезинка скатилась по правой груди и повисла на соске. Это зрелище заворожило его. Словно сквозь увеличительное стекло он увидел поры на коже и один черный волосок у соска. «Боже, я схожу с ума», – удивленно подумал он.

– Я должен идти. – Он взял с кровати свой белый пиджак и перекинул его через плечо.

– Никакой ты не славный парень, – неслось ему вслед, когда он шел в гостиную. – Я пошла с тобой только потому, что ты мне показался славным парнем!

От вида гостиной он чуть не застонал. На кушетке, на которой, как он смутно помнил, его и заглатывали, было по крайней мере две дюжины экземпляров «Детки». Еще три лежали на крышке запылившегося переносного стереопроигрывателя. На противоположной стене висел огромный плакат с Райаном О’Нилом и Эли Магро. «Быть проглоченным означает, что тебе уже никогда не придется говорить „извини“, ха-ха. Господи, я действительно схожу с ума».

Она стояла в дверном проеме спальни, все еще плача, и выглядела очень трогательно в своей розовой нижней юбке. Он заметил порез на ее бритой голени.

– Послушай, позвони мне, – проговорила она. – Я не сержусь на тебя.

Ему надо было бы сказать: «Конечно», и инцидент был бы исчерпан. Но, к своему собственному удивлению, вместо этого он услышал, как из его рта вырвался идиотский смех, а потом слова:

– Твоя копченая рыба горит.

Она закричала на него и бросилась вон из комнаты, но, запнувшись о валявшуюся на полу подушку, растянулась во весь рост. Падая, она сбила рукой полупустую бутылку с молоком и задела стоявшую рядом пустую бутылку из-под виски. «Боже милостивый, – подумал Ларри, – неужели мы это смешивали?»

Он быстро вышел и затопал вниз по лестнице. Когда до входной двери оставалось еще шесть ступенек, с верхней лестничной площадки до него долетел ее пронзительный крик: «Никакой ты не славный парень! Никакой ты не…»

Ларри распахнул дверь и окунулся в туманное, влажное тепло, напоенное ароматом распускающихся деревьев и выхлопными газами. По сравнению с подгоревшим жиром и застоявшимся запахом табачного дыма это были просто духи. Он все еще держал в руке эту дурацкую сигарету, которая догорела уже до фильтра. Он бросил окурок в водосток и глубоко вдохнул свежий воздух. Как чудесно освободиться от этого безумия! «Возвращайся с нами, но не к тем прекрасным будням, что мы…»

За его спиной наверху с треском распахнулось окно, и он понял, что за этим последует.

– Чтоб ты сгнил! – обрушила на его голову словесный поток чистокровная дочь Бронкса. – Чтоб ты попал под какой-нибудь чертов поезд подземки! Никакой ты не певец! И в постели ты – дерьмо! Ты – гнида! Засунь это себе в задницу! Отнеси это своей мамочке, гнида!

Молочная бутылка, брошенная со второго этажа из окна ее спальни, со свистом пролетела мимо. Ларри успел отскочить. Она упала в водосток, разорвавшись как бомба. Осколки стекла брызнули во все стороны. Следующей была бутылка из-под виски. Сделав двойное сальто в воздухе, она грохнулась прямо к его ногам. Кем бы эта девица ни была, ее намерения ужасали. Он бросился бежать, прикрывая голову рукой. Этот кошмар никогда не кончится.

В спину ему несся заключительный протяжный, отвратительный крик в лучших традициях Бронкса:

– ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЗАД, ТЫ, ГРЯЗНЫЙ УБЛЮДОК!

Ларри свернул за угол и остановился на эстакаде над скоростным шоссе. Он свесился через перила, трясясь от нервного, почти истеричного смеха и машинально провожая Взглядом снующие внизу машины.

– Неужели ты не мог уладить все по-другому? – обратился он сам к себе, совершенно не замечая, что говорит вслух. – Эй, парень, ты мог бы вести себя лучше. Вышла отвратительная сцена. Плюнь на это, парень.

Теперь Ларри понял, что говорит вслух, и смех сразу прошел. Внезапно у него закружилась голова, подступила тошнота, и он крепко зажмурил глаза. Ячейка памяти в Управлении Мазохизма открылась, и он услышал голос Уэйна Стаки: «В тебе есть какая-то сила, способная сокрушать металл».

Он обошелся с этой девицей, как со шлюхой утром после групповухи.

«Никакой ты не славный парень».

Неправда. Неправда.

Но когда участники того грандиозного кутежа отказались убраться из его дома, он пригрозил, что вызовет полицию, и он не шутил. Мог ли он выполнить свою угрозу? Да, вполне.