Текст книги "Противостояние. Том I"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Глава 19

Ларри так давно не бывал на Таймс-сквер, что ожидал увидеть там какие-то необыкновенные, фантастические перемены. Теперь все, наверное, покажется ему меньше, что отнюдь не означает хуже. И это место уже не напугает его своими запахами, порочностью и какой-то особой, опасной оживленностью, как не раз случалось в детстве, когда он один или вдвоем с Бадди Марксом мчался сюда, чтобы за девяносто девять центов побывать на сдвоенном киносеансе или поглазеть на сверкающие витрины магазинов, пассажей и игровых залов.

Но все выглядело по-прежнему, вопреки тому, что некоторые изменения в действительности таки произошли. Исчез газетный киоск, стоявший на углу при выходе из подземки. Через полквартала отсюда, там, где раньше находился зал с игровыми автоматами, наполненный мерцанием световых и звяканьем звуковых сигналов, в котором опасного вида парни с зажатыми в уголках рта сигаретами увлеченно играли в «Необитаемый остров Готлиб» или «Космические гонки», теперь располагалось какое-то заведение под названием «Орандж Джулиус», а у входа кучковались молодые негры. Их тела плавно раскачивались словно в такт непрерывно звучащей ритмичной музыке, той музыке, которая доступна только черным ушам. Появилось больше салонов массажа и порнокинотеатров.

В целом же принципиально ничего не изменилось. От этого ему стало грустно. А от единственной реально ощутимой перемены все казалось еще хуже: теперь он чувствовал себя здесь туристом. Но, может, даже коренные ньюйоркцы чувствуют себя тут туристами-карликами, когда задирают голову, чтобы прочесть электронные заголовки, сменяющие друг друга на недосягаемой высоте. Ларри не мог ответить, он забыл, что значит быть частью Пью-Йорка. И он не допытывал ни малейшего желания восстанавливать это внутреннее ощущение.

Сегодня утром его мать не пошла на работу. Последние дни она пыталась справиться с простудой и нынче поднялась ни свет ни заря с высокой температурой. Лежа в своей прежней комнате на все той же прекрасно сохранившейся узкой кровати, он слышал, как мать громко возится на кухне, готовя завтрак, чихает и чертыхается при этом. Заговорил телевизор, в программе «Сегодня» передавали блок новостей. Попытка переворота в Индии. Взрыв на электростанции в Вайоминге. От верховного суда ждут принятия исторического решения о правах голубых.

Когда Ларри вошел в кухню, застегивая на ходу пуговицы рубашки, «Новости» уже кончились, и Джин Шейлит брала интервью у какого-то лысого типа. Лысый показывал коллекцию стеклянных фигурок животных ручной работы и рассказывал, что выдуванием стекла он увлекается вот уже сорок лет, а скоро в издательстве «Рэндом-Хаус» выйдет его книга. В заключение он несколько раз громко чихнул. «Прощаю вас», – смеясь, сказала Джин Шейлит.

– Ты хочешь болтунью или глазунью? – спросила Элис Андервуд. Она была в банном халате.

– Болтунью, – ответил Ларри, понимая, что протестовать против яиц бессмысленно. Элис считала, что завтрак без яиц (которые в хорошем настроении она называла «хрустяшки») – это не завтрак. Ведь они содержат белок и питательные вещества. Она слабо представляла себе, что такое питательные вещества, но свято верила в их силу. Она держала в голове целый перечень полезных продуктов, равно как и вредных, таких, как мармелад, маринованные овощи, пластинки розовой жевательной резинки с билетами на бейсбол и, Боже милостивый, еще много чего.

Он уселся и стал смотреть, как она готовит яичницу, разбивая яйца все в тот же старый черный ковш, взбивая их все тем же металлическим венчиком. Этой посудой она пользовалась еще тогда, когда он ходил в первый класс школы № 162.

Она вынула из кармана носовой платок, прокашлялась и чихнула в него, ругнулась себе под нос и засунула платок обратно.

– Ты сегодня не пошла на работу?

– Я предупредила их, что заболела. Эта простуда хочет доконать меня. Ненавижу пропускать работу по пятницам, когда столько дел, но я совершенно расклеилась. У меня подскочила температура, да еще гланды распухли.

– Ты вызвала врача?

– Когда я была молоденькой хорошенькой девушкой, доктора приходили по вызову домой, а теперь нужно самой тащиться к ним в больницу, в кабинет неотложной помощи. Вот так, или целый день дожидаться, – пока тебя осмотрит какой-нибудь шарлатан в одном из тех пунктов, которые власти открыли для оказания – ха-ха! – бесплатной медицинской помощи старикам. Приходи и жди, пока тебя облагодетельствуют, я так думаю. Эти пункты хуже отделов по выдаче бесплатных товаров за накопленные тобой льготные зеленые купоны в последнюю неделю перед Рождеством. Я останусь дома и приму аспирин, а уже к завтрашнему утру дело пойдет на поправку.

Он пробыл дома почти все утро, пытаясь хоть чем-нибудь помочь ей. Он перетащил телевизор к ней в спальню, поближе к кровати. Это потребовало известного героизма, о чем свидетельствовали вздувшиеся на его руках жилы. («Ты заработаешь себе грыжу только ради того, чтобы я могла посмотреть „Давай заключим сделку“,» – фыркнула мать.) Потом он принес ей сок, средство от насморка, сбегал в магазин за парой книжек в мягких обложках для нее.

Теперь им не оставалось ничего, кроме как начать играть на нервах друг у друга. Она удивилась, насколько хуже телевизор показывает в спальне, а он в ответ съязвил, что плохое изображение лучше, чем полное его отсутствие. В конце концов он сказал, что ему нужно идти по каким-то делам.

– Хорошая мысль, – отозвалась она с явным облегчением, – а я пока вздремну. Ты славный мальчик, Ларри.

Он спустился по узкой лестнице (лифт по-прежнему не работал) и вышел на улицу со смешанным чувством вины и облегчения. День принадлежал ему, и у него еще осталось немного денег в кармане.

Но, дойдя до Таймс-сквер, он уже не чувствовал себя таким счастливым. Он бродил по городу, переложив бумажник в передний карман. Его заставил остановиться звук собственного голоса, доносившийся из стареньких наружных динамиков магазина грампластинок.

 
Я пришел не просить тебя
остаться на всю ночь, нет,
И не узнать, видела ли ты свет,
И не поднимать галдеж, и не затевать дебош.
Я пришел, детка, потому что давно
Хочу, чтобы ты сказала мне только одно:
Детка, по душе ли тебе твой парень?
Ты нужна ему, детка —
Детка, по душе ли тебе твой парень?
 

«Это я», – подумал он, рассеянно разглядывая альбомы, но сегодня звук собственного голоса подействовал на него угнетающе. Хуже того, ему захотелось бежать прочь из этого города. У него не было никакого желания оставаться здесь, под этим серым вылинявшим небом, вдыхать выхлопные газы Нью-Йорка и все время запускать руку в карман, проверяя, на месте ли бумажник. Нью-Йорк, имя тебе – паранойя. Внезапно ему захотелось оказаться на Западном побережье в студни звукозаписи и начать записывать новый альбом.

Ларри ускорил шаг и нырнул под арку пассажа. На него обрушилась лавина непрерывных звонков и гудков. Это был мощный, разрывающий перепонки грохот игры «Смертельные гонки-2000», по ходу которой раздавались какие-то неестественные электронные вопли погибающих участников состязаний. Умники, подумал Ларри, скоро они еще изобретут игру «Дахау-2000». Им она понравится. Он подошел к пункту размена денег и разменял десять долларов на четвертаки. На противоположной стороне улицы стояла телефонная будка. Ларри по памяти набрал номер покерного клуба «Заведение Джейн», где иногда ошивался Уэйн Стаки.

Ларри держал монетки над желобом автомата, пока не онемела рука. Наконец в трех тысячах миль от него раздался ответный сигнал. Женский голос произнес:

– «Клуб Джейн». Мы открыты.

– Для всего? – спросил он низким сексуальным голосом.

– Послушай-ка, умник, это тебе не… Эй, уж не Ларри ли это?

– Да, это я. Привет, Арлин.

– Где ты? Куда ты пропал?

– Да я на Восточном побережье, – осторожно ответил он. – Один человек сказал мне, что ко мне присосались пиявки и мне нужно выбраться из пруда, чтобы они отвалились.

– Это связано с тем грандиозным загулом?

– Да.

– Я слышала об этом, – сказала она. – Ты страшный транжира.

– Нет ли поблизости Уэйна, Арлин?

– Ты имеешь в виду Уэйна Стаки?

– Ну не Джона Уэйна, конечно, он же умер.

– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

– А что я могу знать? Я на другом побережье. Надеюсь, с ним все в порядке?

– Он в больнице с этим вирусом гриппа, который здесь прозвали Капитаном Скороходом. И ничего смешного тут нет. Говорят, уже много людей умерло. Люди боятся оставаться здесь. Сегодня у нас целых шесть свободных столиков, а ты же знаешь, что у нас такого никогда не бывало.

– Как он там?

– Кто знает? Больничные палаты переполнены, посетителей не пускают ни к кому. Просто жуть. И кругом полно солдат.

– В увольнении?

– Солдаты в увольнении не ходят с оружием и не разъезжают на конвойных грузовиках. Многие люди напуганы не на шутку. Тебе повезло, что ты далеко отсюда.

– Но в «Новостях» ничего об этом не было.

– Да и в здешних газетах было только несколько коротеньких сообщений об эпидемии гриппа, и все. Но поговаривают, что военные не уследили за одной из своих чумных пробирок. От этих мыслей может в дрожь кинуть, да?

– Это только слухи.

– А там, где ты сейчас, ничего похожего нет?

– Нет, – ответил он, а потом вспомнил о простуде матери. И не слишком ли много было чихающих и кашляющих людей в метро? Он тогда еще мысленно сравнил подземку с палатой для туберкулезников. Но вообще-то в любом городе полно чихающих и мокрых носов. Простудные микробы живут роем, подумал он. Им нравится делить добычу поровну.

– Джейн и самой нет, – продолжала Арлин, – у нее температура и распухли гланды. Но думаю, эта старая вешалка еще достаточна крепка, чтобы поддаться болезни.

– Три минуты вышли, дайте сигнал, если хотите продолжить, – вмешалась телефонистка.

– Ладно, я вернусь примерно через неделю, Арлин. До встречи.

– Отлично, я всегда хотела побывать в обществе звезды эстрады.

– Арлин? Ты, случайно, не знаешь такого парня – Дьюи Пирата?

– Ой, – воскликнула она возбужденно. – Эй-эй, Ларри!

– Что?

– Слава Богу, что ты не успел повесить трубку. Я ведь видела Уэйна дня за два до того, как он попал в больницу. Совсем забыла. Ну и дела!

– Так что?

– Он оставил мне конверт. Сказал, что для тебя, но просил подержать его недельку-другую в кассе или отдать тебе, если увижу. И еще добавил что-то вроде того: «Ему чертовски повезло, что вместо него это не досталось Дьюи Пирату».

– А что в конверте? – Он нетерпеливо переложил трубку из одной руки в другую.

– Минуту, сейчас посмотрю. – На мгновение воцарилось молчание, затем послышался звук разрываемой бумаги и голос Арлин: – Это чековая книжка. Первый Коммерческий банк Калифорнии. У тебя на счету… ого! Больше тринадцати тысяч долларов. Если при встрече заплатишь только за себя, я размозжу тебе голову.

– До этого дело не дойдет, – рассмеялся он. – Спасибо, Арлин. Сохрани все до моего приезда.

– Нет, я выброшу чековую книжку в унитаз. Кретин.

– Так приятно быть любимым.

Она вздохнула:

– Много на себя берешь, Ларри. Я положу ее в конверт с нашими именами. Так что тебе не удастся обойтись без меня, Когда вернешься.

– Я и не собираюсь делать этого, красавица.

Как только он нажал на рычаг, вновь послышался голос телефонистки, требующей еще три доллара за «красавицу». На лице Ларри все еще сняла широкая глупая улыбка. Он с готовностью опустил монету в автомат и посмотрел на мелочь, рассыпанную на полочке телефонной будки. Он взял четвертак, вставил его в щель и набрал номер матери. Наш первый порыв – поделиться хорошими вестями, второй – нокаутировать ими другого. Он думал, нет, верил, что им движет исключительно первое. Ему хотелось, чтобы и мать порадовалась тому, что он снова при деньгах.

Улыбка медленно сползла с его лица. К телефону никто не подходил. Может быть, она все-таки решила отправиться на работу? Но тут он представил себе ее воспаленное, пылающее лицо, вспомнил, как она кашляла, чихала и крепко выражалась, раздраженная этим. Вряд ли бы она вышла из дому в таком состоянии. А если смотреть правде в глаза, у нее для этого просто не хватило бы сил.

Он повесил трубку, машинально вынул из желобка неиспользованную монету и вышел из будки, позвякивая зажатой в ладони мелочью. Он остановил проезжавшее мимо такси и сел в него. Как только машина влилась в общий поток, начал накрапывать дождь.

Дверь была заперта. Постучавшись несколько раз, Ларри убедился, что, похоже, в квартире никого нет. Он стучал достаточно громко, и этажом выше раздался ответный сердитый стук, словно он потревожил привидение. Уходя, он не взял ключи, а ему нужно было обязательно попасть в дом, чтобы окончательно во всем разобраться. Он уже собирался спуститься к мистеру Фриману, как вдруг у самой двери услышал тихий стон.

На двери их квартиры было три замка, но, несмотря на свой вечный страх перед пуэрториканцами, мать никогда не запирала их все. Ларри толкнул дверь плечом – раздался громкий треск. Он толкнул еще раз – замок поддался. Дверь распахнулась и со стуком ударилась о стену.

– Мам?

Опять этот стон.

В квартире царил полумрак. На улице внезапно потемнело, раздались гулкие раскаты грома, дождь застучал сильнее. Окно гостиной было полуоткрыто. От сквозняка белые занавески то взлетали над столом, то опадали. Капли дождя через окно попали на пол, образовав блестящую лужицу.

– Мам, ты где?

Стон стал громче. Он прошел в кухню, снова раздался удар грома. Ларри чуть не споткнулся об нее. Мать лежала на полу на пороге спальни.

– Мам! Господи, мам!

Она попыталась приподняться на звук его голоса, но смогла лишь повернуть голову на левую щеку, упираясь подбородком в пол. Она с трудом дышала, в горле клокотала слизь. Но самым ужасным – ему этого не забыть никогда – было то, как сместился в сторону ее правый глаз, чтобы увидеть его, словно глаз свиньи на заклание. Лицо ее пылало.

– Ларри?

– Сейчас положу тебя на кровать, мама.

Он наклонился, невероятным усилием воли подавив дрожь в коленях, и поднял ее на руки. Ее халат распахнулся, обнажив застиранную ночную рубашку и белые, как рыбье брюхо, ноги со вздутыми варикозными венами. У нее был сильнейший жар. Это напугало его. Никому не выжить с такой температурой. Мозги, наверное, просто плавятся у нее в голове.

Словно в подтверждение его мыслей, она ворчливо произнесла:

– Ларри, сходи за отцом. Он в баре.

– Успокойся. – Он был в отчаянии. – Пожалуйста, успокойся и спи, ма.

– Он в баре с этим фотографом! – резко выкрикнула она в сгустившуюся послеполуденную темноту. В этот момент за окном злобно прогремел гром.

У Ларри было такое ощущение, словно его собственное тело сплошь покрыто медленно стекающей слизью. Сквозь полуоткрытое окно гостиной в квартиру проникал прохладный ветерок. Как бы в ответ на это, Элис затряслась в ознобе, ее руки покрылись гусиной кожей. У нее зуб на зуб не попадал, а лицо в полумраке спальни походило на полную луну. Ларри откинул покрывало, уложил ее в постель и до подбородка укрыл одеялом. Но это не помогло. Она продолжала дрожать, и одеяло над ней ходило ходуном. Кожа лица была совершенно сухой.

– Пойди и скажи, что я велела ему убираться оттуда! – закричала она. Затем в спальне воцарилась тишина, нарушаемая лишь ее тяжелым, хриплым дыханием.

Ларри вернулся в гостиную, чтобы позвонить, но, не дойдя до телефона, направился к окну. И только закрыв его, подошел к аппарату.

Справочники лежали на полочке под телефоном. Он нашел номер благотворительной больницы и начал набирать его. За окном вновь прогремел гром. В свете молнии только что закрытое им окно превратилось в бело-голубой рентгеновский экран. Донесшийся из спальни крик задыхающейся матери заставил его содрогнуться.

После первого гудка послышалось жужжание, а затем щелчок, и автоответчик четко произнес: «Это Центральная благотворительная больница. В настоящий момент все линии заняты. Не вешайте трубку, вам ответят при первой возможности. Спасибо. Это Центральная благотворительная больница. В настоящий момент…»

Снова раскат грома и крик матери:

– Мы выставим этих лохматых на улицу! Эти пуэрторикашки ничего не соображают!

«…ответят при первой возможности…»

Он бросил трубку и, обливаясь потом, застыл над аппаратом. Что за чертова больница, где хренов автоответчик проговаривает свой текст в тот момент, когда ваша мать умирает? Что там происходит?

Ларри решил спуститься вниз и попросить мистера Фримана присмотреть за матерью, пока он доберется до больницы. А может, вызвать частную «Скорую помощь»? Господи, почему никто не знает самых необходимых вещей? Почему этому не учат в школе?

Из спальни доносилось натужное дыхание его матери.

– Я скоро вернусь, – пробормотал он и пошел к дверям. Он был напуган, он боялся за нее, но где-то в глубине души другой голос нашептывал: «У меня всегда так». И: «Почему это должно было произойти после того, как я получил хорошие известия?» И самое гадкое: «Насколько это помешает моим планам? Сколько всего мне придется изменить в своей жизни?»

Ларри ненавидел этот голос, желал ему скорейшей, жалкой смерти, но тот продолжал твердить свое.

Он бросился вниз по лестнице к квартире мистера Фримана. Сквозь мрачные тучи гремели раскаты грома. Когда Ларри был уже на первом этаже, дверь распахнулась, и завеса дождя ворвалась внутрь.

Глава 20

«Харборсайд» был самой старой гостиницей Оганкуита.

После того как напротив построили новый яхт-клуб, вид из него был уже не столь живописным, нежели прежде. Хотя в такие дни, как нынешний, когда небо то и дело прорезали молнии, взору открывалась достаточно красочная картина.

Фрэнни сидела у окна уже часа три, пытаясь написать письмо школьной подруге Грейс Дагган. Она не собиралась сообщить ей о своей беременности или ссоре с матерью, зачем вновь расстраивать себя. Да и Грейс, она уверена, и так скоро все узнает по своим каналам в городе. Она пыталась написать всего лишь обычное дружеское письмо. Об их с Джессом майской поездке на велосипедах в Рейнджли вместе с Сэмом Лотропом и Салли Венселас. Об итоговом экзамене по биологии, на котором ей крупно повезло. О новой работе Пегги Тейт (еще одной ее школьной подруги, их общей знакомой) в качестве служащей в сенате. О предстоящей свадьбе Эми Лодер.

Но дальше письмо никак не сочинялось. Отчасти ее отвлекали пиротехнические чудеса природы. Попробуй написать письмо, когда то и дело над водой грохочут грозовые раскаты! Но, честно говоря, дело было прежде всего в том, что ни одну новость она не могла изложить в письме до конца правдиво. Каждая слегка отклонялась в сторону, словно нож в руке, который, вопреки ожиданиям, вдруг ранит тебя вместо того, чтобы счищать кожуру с картошки. Поездка на велосипедах была отличной, но у них с Джессом теперь уже далеко не все так гладко, как раньше. Ей действительно повезло на итоговом экзамене по биологии, но предыдущий экзамен по биологии, который имел первостепенное значение, был совершенно неудачным. Ни ее, ни Грене судьба Пегги Тейт никогда особо не интересовала, а предстоящая свадьба Эми Лодер в ее-то, Фрэнни, нынешнем положении выглядела скорее как отвратительная, глупая шутка, чем повод для веселья. «Эми выходит замуж, а ребенок будет у меня, ха-ха-ха».

Чувствуя, что письмо пора заканчивать, иначе она никогда не допишет его, Фрэнни стала прощаться:

У меня появились кое-какие личные проблемы, но мне не хватает духу поделиться ими с тобой. Становится плохо при одной мысли о них! Но к Четвертому я надеюсь увидеть тебя, если со времени последнего письма твои планы не изменились. (Только одно письмо за шесть недель? Подозреваю, что кто-то отрезал тебе пальчики, крошка!) Я все расскажу тебе при встрече. Мне может понадобиться твой совет.

Преданная тебе

Фрэн.

Внизу она, как обычно, поставила свою размашистую забавную подпись, которая заняла половину оставшегося на листе свободного пространства. Сделав это, она, как никогда остро, почувствовала себя обманщицей. Запечатав конверт и надписав адрес, она положила его на тумбочку. Так. С этим покончено. Что дальше?

За окном снова потемнело. Она принялась беспокойно ходить по комнате, раздумывая, что надо бы идти, пока опять не начался дождь, но куда? В кино? Но она уже видела тот единственный фильм, который сейчас крутили в городе. С Джессом. В Портленд присмотреть себе одежду?

Неостроумно. Из одежды в скором времени ей нужна будет только та, что имеет растягивающуюся талию. То есть рассчитана на двоих.

Сегодня у Фрэнни состоялось три телефонных разговора. Первый принес хорошие новости, второй был ни то ни ее, а третий получился плохим. Она бы предпочла, чтобы они шли в обратном порядке. Снаружи накрапывал дождь, и небо над пирсом снова потемнело. Она все-таки решила пойти прогуляться – плевать на надвигающийся ливень. Глядишь, на свежем воздухе, напоенном летней влагой, ей станет лучше. Она, может, даже заглянет куда-нибудь выпить пива. Счастье в бутылке. Ну, во всяком случае, хотя бы утешение.

Первой позвонила Дебби Смит из Сомерсуэрта. «Фрэн, ты всегда желанный гость», – тепло сказала Дебби. Так оно и было. Одна из двух девушек, вместе с которыми Дебби снимала квартиру, в мае съехала. Она нашла себе место секретарши в фирме оптовой торговли. А Дебби и Роде было больше не под силу платить за жилье вдвоем. «Мы обе из больших семей, – успокоила ее Дебби, – плач ребенка нам не помешает».

Фрэнни сказала, что будет готова к отъезду к первому июля. Повесив трубку, она почувствовала, что по щекам текут теплые слезы. Слезы облегчения. Если она найдет в себе силы уехать из своего родного города, в котором она выросла, то с ней все будет в порядке. Подальше от матери и даже от отца. Ребенок и одиночество станут некой разумной, пропорционально уравновешенной формулой ее жизни. Но деле не только в этом. В природе, вспомнила она, существует какой-то вид животных, жуков или лягушек, которые в момент опасности увеличиваются вдвое. Их преследователь, видя такое, теоретически по крайней мере, пугается и бросается наутек. Фрэнни ощущала определенную схожесть с этим изобретательным созданием, и виноват в том был весь их городишко, вся атмосфера его жизни. Она знала, что никто не принудит ее носить алую букву,[2]2
  Алая буква – знак, который героиня одноименного романа Н. Готорна Эстер Прин по приговору пуританского суда обречена была пожизненно носить на груди за грех прелюбодеяния. – Примеч. ред.


[Закрыть] но она также знала, что разрыв с Оганкуитом просто необходим, чтобы ее перестал мучить страх всеобщего осуждения. Когда она шла по улице, люди еще не оборачивались ей вслед, но она чувствовала, что внутренне они к этому готовы. Местные жители, конечно, не отпускники. Местным жителям всегда требуется на кого-то глазеть: на пьянчугу, на состоятельного бездельника, на малыша из хорошей семьи, которого поймали за воровство в магазине в Портленде или в Олд-Орчард-Бич… или на девушку с выпирающим животом.

Второй звонок, тот, что ни то ни се, был от Джесса Райдера. Он звонил из Портленда. Сперва он позвонил ей домой. К счастью, трубку снял Питер, который без всяких комментариев дал ее телефон в «Харборсайде».

Тем не менее едва ли не первым делом Джесс спросил:

– У тебя дома напряженная обстановка, да?

– Да, немного, – уклончиво ответила она, не желая вдаваться в подробности. Это сделало бы их в некотором смысле сообщниками.

– Твоя мать?

– Почему ты так решил?

– У нее вид человека, которого легко вывести из себя. В ее глазах есть что-то такое, Фрэнни. Они словно говорят: «Если ты пристрелишь моих священных коров, я пристрелю твоих».

Она промолчала.

– Извини, я не хотел обидеть тебя.

– Ты и не обидел, – сказала она. Его определение было, по правде говоря, вполне точным, во всяком случае, относительно внешности, но она все еще не могла справиться с удивлением, вызванным глаголом «обидеть». Так странно было слышать от него это слово. А может быть, существует такое правило, подумала Фрэнни. Когда твой любовник начинает говорить о том, что обидел тебя, он уже больше не твой любовник.

– Фрэнни, мое предложение остается в силе. Если ты скажешь «да», я куплю пару колец и к полудню буду здесь.

«На своем велике», – подумала Фрэнни и едва не рассмеялась. Но смеяться над ним сейчас было бы ужасно и совершенно неуместно. Она на секунду прикрыла трубку рукой, боясь, как бы смех не вырвался против ее воли. За последние шесть дней она наплакалась и насмеялась больше, чем с того времени, как ей исполнилось пятнадцать и она начала ходить на свидания.

– Нет, Джесс, – ответила она совершенно спокойно.

– Я правда этого хочу! – настаивал он с пугающей горячностью, словно видел, как она борется со смехом.

– Знаю, – сказала Фрэнни. – Но я не готова к замужеству. В этом все дело, а вовсе не в тебе.

– А как поступишь с ребенком?

– Я сохраню его.

– И не откажешься от него после родов?

– Я еще не решила.

На мгновение он замолчал, и Фрэнни услышала голоса, доносившиеся из соседних комнат. У всех свои проблемы, подумала она. Малыш, мир – это каждодневная драма. Мы любим жизнь и потому ищем путеводную нить, пока верим в завтрашний день.

– Меня волнует судьба этого ребенка, – наконец произнес он. Фрэнни очень сомневалась в этом, но, пожалуй, только эти слова и смогли бы причинить ей боль. Так оно и вышло.

– Джесс…

– Где же ты собираешься жить? – спросил он резко. – Не можешь же ты все лето оставаться в «Харборсайде». Если тебе нужно жилье, я попробую поискать что-нибудь в Портленде.

– Я уже нашла.

– Ну и где, или мне лучше не спрашивать?

– Лучше не спрашивать, – отозвалась она и пожалела, что не смогла найти более дипломатичный ответ.

– Ох, – пробормотал он подавленно, а спустя некоторое время осторожно сказал: – Могу я кое о чем спросить тебя, Фрэнни? Я вовсе не собираюсь доставать тебя, просто мне важно это знать. Это не риторический вопрос.

– Спрашивай, – осторожно согласилась она. Но внутренне она заранее собралась, чтобы не разозлиться, потому что вслед за этим безобидным вступлением он имел обыкновение выдавать какую-нибудь мерзкую и совершенно неожиданную ядовитую реплику.

– Разве во всей этой истории у меня нет никаких прав? – спросил Джесс. – И я не могу разделить с тобой ответственность и повлиять на окончательное решение?

Он все же достал ее, но буквально через минуту ее злость прошла. Джесс продолжал оставаться Джессом. Он боялся пасть в собственных глазах. Так поступают все здравомыслящие люди, чтобы ночью спать спокойно. Он всегда нравился ей своей предусмотрительностью, но в подобной ситуации предусмотрительность могла обернуться занудством. Людей вроде Джесса, да и ее самой, всю жизнь учили, что быть ответственным и деятельным – хорошо. И вы должны были обжечься, и сильно, чтобы обнаружить, что порой лучше отлежаться в высоком бурьяне и не торопиться. Он расставлял вокруг нее нежные сети, но от этого они не переставали быть сетями. Он просто не желал отпускать ее на свободу.

– Джесс, – сказала она, – ни ты, ни я не хотели этого ребенка. Мы оба доверились противозачаточным таблеткам. Ты ни в чем не виноват.

– Но…

– Довольно, Джесс, – решительно остановила его Фрэнни.

Он вздохнул.

– Ты дашь мне знать, когда обоснуешься на новом месте?

– Наверное.

– Ты по-прежнему собираешься продолжить учебу?

– Через некоторое время. Хочу на один семестр взять академический отпуск.

– Если я понадоблюсь тебе, Фрэнни, ты знаешь, где меня найти. Я никуда не сбегу.

– Я знаю это, Джесс.

– Если тебе понадобятся баксы…

– Да.

– Свяжись со мной. Я не настаиваю, но… Я бы хотел видеться с тобой.

– Хорошо, Джесс.

– До свидания, Фрэн.

– До свидания.

Повесив трубку, она подумала, что последние слова прощания прозвучали у них обоих слишком бесповоротно, а разговор тем не менее получился каким-то незаконченным. Собственная догадка больно ранила ее. Впервые они не сказали друг другу на прощание: «Я люблю тебя». Она расстроилась из-за этого и, как ни пыталась убедить себя не поддаваться унынию, справиться с ним не могла.

Последний звонок раздался около полудня – звонил отец. Позавчера они вместе обедали, и он сказал, что его тревожит состояние Карлы, в котором она находится после случившегося. Прошлую ночь она не спала, а провела ее в гостиной, изучая старые генеалогические записи. Он зашел к ней около половины двенадцатого узнать, когда она поднимется наверх, в спальню. Она сидела в ночной рубашке. Ее распущенные волосы рассыпались по плечам. По словам Питера, она казалась безумной, утратившей всякое ощущение реальности. На коленях она держала увесистый том и даже не взглянула на Питера, продолжая переворачивать страницы. Она ответила, что не хочет спать, но скоро поднимется. Питер с Фрэнни разговаривали в кафе «На углу», но к своим гамбургерам почти не притрагивались. Он сказал ей, что Карла простудилась. У нее насморк. Когда он спросил Карлу, не принести ли ей горячего молока, она вообще не ответила. Утром он нашел ее спящей в кресле с книгой на коленях.

Сон помог ей немного прийти в себя, но простуда только усилилась. Карла не захотела, чтобы он вызывал доктора Эдмонтона, заявив, что это обычная простуда. Она поставила на грудь горчичники, прикрыв их фланелевой салфеткой, и сказала, что ей уже лучше. Но Питеру совсем не нравился ее внешний вид, как он признался Фрэнни. Хотя Карла не позволила ему измерить ей температуру, ему показалось, что у нее жар.

Он позвонил Фрэнни как раз в тот момент, когда раздался первый раскат грома. Над заливом нависли темно-фиолетовые тучи. Закапал редкий дождик, который постепенно перешел в ливень. Разговаривая с отцом, она смотрела в окно и видела, как в воду за пирсом вонзаются молнии. И каждый раз, когда это происходило, в трубке раздавалось слабое потрескивание, словно иголка проигрывателя царапала пластинку.

– Сегодня она осталась в постели, – сказал Питер. – Наконец-то она согласилась, чтобы Том Эдмонтон осмотрел ее.

– Он уже был?

– Только что ушел. Он считает, что у нее грипп.

– О Господи, – проговорила Фрэнни. – Это не шутки в ее возрасте.

– Это верно. – На секунду он замолчал. – Я все рассказал ему, Фрэнни. О ребенке, о вашей с Карлой ссоре. Том с детства лечил тебя, он не проболтается. Я хотел знать, не из-за этого ли Карла слегла. Он сказал «нет». Грипп есть грипп.

– Болезнь заманила ее в постель, – мрачно сказала Фрэн.

– Что?

– Не обращай внимания, – ответила она. Отец обладал на удивление широким кругозором, но он ничего не смыслил в бисексуальных отношениях. – Продолжай.

– Да я, собственно, почти все уже сказал, дорогая. Том говорит, что вокруг многие сейчас болеют. Какой-то на редкость опасный вид гриппа. Похоже, он пришел откуда-то с юга и уже поразил весь Нью-Йорк.

– Но проспать в гостиной всю ночь… – усомнилась Фрэнни.

– Он сказал, что и на самом деле вертикальное положение, возможно, лучше для ее легких и дыхательных путей. Больше он ничего не сказал, ведь Альберт Эдмонтон состоит в тех же обществах, что и Карла, поэтому больше он и не мог ничего сказать. Мы оба знаем, что она сама навлекла на себя эту напасть, Фрэн. Она – президент Городского исторического комитета и по двадцать часов в неделю проводит в библиотеке. Она – секретарь Женского клуба и Клуба любителей литературы. Еще до смерти Фреда она начала принимать постоянное участие в городских маршах, а прошлой зимой она, кроме того, стала активисткой Фонда милосердия. И в довершение ко всему в последнее время она стала проявлять интерес к деятельности Генеалогического общества Южного Мэна. Она просто надорвалась, загнала себя. Отчасти из-за этого перенапряжения она так напустилась на тебя. Эдмонтон сказал, что она сдалась без всякого сопротивления первой же попавшейся ей на пути инфекции. Это все, что он мог сказать. Фрэнни, она стареет, хотя ужасно не хочет этого. Она всегда работала больше меня.