Текст книги "Противостояние. Том I"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Посмотри, что ты наделала! – почти торжествующе воскликнула Карла. Тушь размазалась у нее под глазами черными кругами, и ручейки слез избороздили наложенный на лицо грим. Она выглядела измученной и полубезумной. – Посмотри, ты испортила ковер, ковер твоей бабушки…

Потрясенная, Фрэнни сидела на полу, потирая голову и все еще плача. Она хотела сказать матери, что это только вода, но у нее совсем не было сил да и полной уверенности. Всего лишь вода? Или моча? Что?

Все с той же пугающей резкостью и быстротой Карла схватила вазу и стала размахивать ею перед лицом Фрэнни.

– Каков будет ваш следующий шаг, мисс? Собираетесь остаться здесь? Надеетесь, что мы будем кормить и содержать вас, а вы будете демонстрировать себя всему городу? Я так думаю. Не выйдет! Нет! Я этого не позволю. Я этого не позволю!

– Я не хочу здесь оставаться, – пробормотала Фрэнни. – Неужели ты думаешь, что я останусь?

– Куда же ты денешься? Поедешь к нему? Я что-то сомневаюсь.

– Нет, наверное, к Бобби Ренгартен в Дорчестер или к Дебби Смит в Сомерсуэрт. – Фрэнни постепенно взяла себя в руки и встала. Она все еще плакала, но в ней самой начала закипать злость. – Хотя это уже не твое дело.

– Не мое дело? – эхом отозвалась Карла, продолжая держать вазу в руках. Ее побледневшее лицо приобрело пергаментный оттенок. – Не мое дело? То, что ты вытворяешь, находясь под моим кровом, не мое дело? Ах ты неблагодарная маленькая сучка!

Она дала Фрэнни пощечину, и сильную пощечину. Голова Фрэнни дернулась назад. Она перестала потирать голову и начала потирать щеку, остолбенело глядя на мать.

– Вот вся твоя благодарность за то, что мы отправили тебя учиться в приличный колледж, – сказала Карла, обнажая зубы в безжалостной, пугающей усмешке. – Теперь ты никогда не закончишь учебу. После того как выйдешь за него…

– Я не собираюсь выходить за него и не собираюсь бросать учебу.

У Карлы расширились глаза. Она уставилась на Фрэнни как на умалишенную.

– Что ты задумала? Аборт? Сделать аборт? Решила превратиться из шлюхи еще и в убийцу?

– Я собираюсь родить этого ребенка. Мне придется пропустить весенний семестр, но уже следующим летом я смогу окончить колледж.

– А на какие деньги ты рассчитываешь его окончить? На мои? Если это так, тебе надо крепко обо всем подумать. Разве такие современные девицы, как ты, нуждаются в родительской поддержке?

– Поддержка мне бы не помешала, – мягко сказала Фрэнни. – А вот деньги… как-нибудь выкручусь.

– В тебе нет ни капли стыда! Ты всегда думаешь только о себе! – закричала Карла. – Господи, а что будет со мной и твоим отцом! Тебя это совсем не заботит! Это разобьет сердце твоему отцу и…

– Оно не чувствует себя таким уж разбитым, – раздался со стороны двери спокойный голос Питера Голдсмита, и они обе повернули туда головы. Он действительно стоял в дверном проеме, но не дальше порога. Носки его ботинок замерли у самой кромки, отделяющей ковер гостиной от потрепанного коридорного покрытия. Вдруг Фрэнни осознала, что в прошлом много раз видела отца именно на этом месте. Когда же он последний раз заходил в саму гостиную? Она не могла припомнить.

– Что ты здесь делаешь? – набросилась на него Карла, сразу позабыв о серьезном разрушении, которому могло подвергнуться сердце ее мужа. – Я думала, ты поздно вернешься с работы.

– Миш подменил Гарри Мастерз, – объяснил Питер. – Карла, Фрэн мне уже сказала. Скоро мы станем бабушкой и дедушкой.

– Бабушкой и дедушкой! – завопила Карла и зашлась в каком-то нервном, безобразном смехе. – Предоставь мне разбираться с этим. Она сказала тебе первому, а ты молчал. Ладно. Мне следовало ожидать от тебя чего-нибудь подобного. А сейчас я закрою дверь, и мы вдвоем обсудим ситуацию.

Она улыбнулась Фрэнни сияющей, ядовитой улыбкой.

– Только мы… девушки.

Карла взялась за ручку двери и стала закрывать ее. Фрэнни, все еще потрясенная, наблюдала за ней, плохо понимая причину внезапной вспышки гнева и ехидства.

Питер медленно, словно нехотя, протянул руку и остановил закрывающуюся дверь на полпути.

– Питер, я хочу, чтобы ты предоставил мне разбираться с этим.

– Я знаю. И в прошлом соглашался. Но на этот раз нет, Карла.

– Это не твоя вотчина.

– Моя, – спокойно возразил он.

– Папочка…

Карла повернулась к ней. На скулах ее пергаментно-белого лица выступили красные пятна.

– Не смей разговаривать с ним! – закричала она. – Тебе не с ним придется иметь дело! Я знаю, ты всегда можешь подольститься к нему с любой самой бредовой своей затеей или умаслить его принять твою сторону, что бы ты ни натворила, но сегодня тебе не с ним придется иметь дело, мисс!

– Прекрати, Карла.

– Выйди вон!

– Я и не входил. Ты же видишь, что…

– Не делай из меня дуру! Выйди вон из моей гостиной!

С этими словами она налегла на дверь, уперевшись в нее плечами и наклонив голову. Своим видом она напоминала какое-то странное существо, получеловека, полубыка. Сначала он легко противостоял ее напору, потом с трудом. Наконец от усилий у него на шее вздулись вены, хотя она была женщиной и весила на семьдесят фунтов меньше его.

Фрэнни хотела крикнуть, чтобы они остановились, и попросить отца уйти, чтобы им вдвоем не быть свидетелями этого внезапного, стихийного потока злобы, хлещущего из Карлы, который, казалось, всегда угрожал ей, но сегодня полностью поглотил ее. Но Фрэнни не могла раскрыть рта, словно шарниры, на которых он держался, безнадежно заржавели.

– Убирайся вон! Убирайся из моей гостиной! Вон! Вон! Вон! Ты, ублюдок, отпусти эту чертову дверь и УБИРАЙСЯ ВОН!

И тогда он дал ей пощечину.

Раздался слабый, еле слышный звук, от которого дедушкины часы не пришли в возмущение и не рассыпались в прах, а продолжали себе тикать, как и прежде. Мебель не застонала. Но бешеный словесный поток Карлы отрезало словно хирургическим скальпелем. Она упала на колени, отпустив дверь, которая мягко ударилась о викторианский стул с высокой спинкой и с вышитой руками накидкой на сиденье.

– Нет, только не это, – с болью пробормотала Фрэнни еле слышным голосом.

Карла, приложив руку к щеке, уставилась на мужа.

– Ты напрашивалась на это последние десять лет, а то и больше, – проговорил Питер слегка срывающимся голосом. – Я всегда убеждал себя не делать этого, потому что для меня недопустимо ударить женщину. Таков мой принцип и сейчас. Но когда человек – не важно, мужчина или женщина – превращается в собаку и начинает кусаться, кто-то должен осадить его. Я только об одном жалею, Карла, что у меня не хватило духу сделать это раньше. Тогда это было бы не так болезненно для нас обоих.

– Папа…

– Помолчи, Фрэнни, – сказал он со сдержанной суровостью, и она умолкла.

– Ты говоришь, она эгоистка, – продолжал Питер, глядя вниз, на застывшее в изумлении лицо жены. – Но ведь это ты – самая настоящая эгоистка. После смерти Фреда ты перестала любить Фрэнни. Ты тогда решила, что любовь может причинить слишком большую боль и что жить для себя гораздо безопаснее. Именно здесь стала протекать твоя жизнь для себя, за годом год. В этой комнате. Ты обожала мертвую часть своей семьи и совсем забыла о живой. И когда дочь пришла сюда сказать тебе, что у нее проблемы, и попросить у тебя помощи, ты, готов поспорить, первым делом подумала, что скажут дамы из Клуба садоводства и флористики или что это может помешать тебе присутствовать на свадьбе Эми Лодер. Боль – причина перемен, но даже вся боль мира не изменит фактов. Ты превратилась в эгоистку.

Он нагнулся и помог Карле встать. Она поднялась как лунатик. Выражение ее лица осталось прежним; глаза все так же были широко раскрыты, и в них застыло недоумение. Безжалостность еще не вернулась в них, но Фрэнни подозревала, что скоро это произойдет.

Обязательно произойдет.

– Это я виноват, что позволил тебе так жить. Потому что не хотел ссор. Не хотел осложнять себе жизнь. Как видишь, я тоже был эгоистом. И когда Фрэнни уехала в колледж, я подумал: ну вот, теперь Карла может делать что хочет и это никому не причинит боль, кроме нее самой, а если человек не понимает, что причиняет себе боль, то, может быть, его все устраивает. Я ошибался. Я и раньше ошибался, но никогда так преступно, как в этом случае. – Он протянул руки и осторожно, но крепко стиснул плечи Карлы. – А теперь я говорю тебе как глава семьи. Если Фрэнни нужно пристанище, она найдет его здесь, как и раньше. Если ей понадобятся деньги, она возьмет их в моем кошельке, как и раньше. И если она решит оставить ребенка при себе, вот увидишь, будет прием гостей в честь новорожденного. Может, ты думаешь, никто не придет, но у нее есть друзья, настоящие друзья, и они придут. И еще одну вещь я тебе скажу. Если она захочет окрестить младенца, это произойдет прямо здесь. Прямо здесь, в этой чертовой гостиной.

Рот Карлы открылся и начал издавать какие-то звуки. Сначала они были совершенно невообразимыми, напоминающими свист чайника на раскаленной плите, потом превратились в пронзительный вопль:

– Питер, твой собственный сын лежал в гробу в этой комнате!

– Да. Именно поэтому я не могу придумать лучшего места для крещения новой жизни, – сказал он. – Кровь Фреда. Живая кровь. А сам Фред, он мертв уже много лет, Карла. Его тело давно стало поживой для червей.

При этих словах она вскрикнула и закрыла уши руками. Он наклонился и отвел их.

– Но черви еще не добрались до твоей дочери и ее ребенка. Не важно, откуда он взялся. Он живой. Карла, ты ведешь себя так, словно хочешь прогнать ее. А что тогда у тебя останется? Ничего, кроме этой комнаты и мужа, который возненавидит тебя за то, что ты сделала. Если это произойдет, то знай, что в тот день ты обойдешься так как будто с нами тремя – со мной, Фрэнни и Фредом.

– Я хочу подняться наверх, – сказала Карла. – Меня тошнит. Думаю, мне лучше прилечь.

– Я помогу тебе, – предложила Фрэнни.

– Не прикасайся ко мне. Оставайся со своим отцом. Вы оба, видно, все заранее просчитали. Как уничтожить меня в этом городе. Почему бы тебе не поселиться прямо в моей гостиной, Фрэнни? Не заляпать ковер грязью, не выгрести золу из печи и не забросать ею мои часы? Почему бы нет? Почему бы нет?

Она засмеялась и протиснулась мимо Питера в коридор. Она шаталась как пьяная. Питер попытался одной рукой поддержать ее за плечи. Она оскалила зубы и зашипела на него, как кошка.

Пока она медленно поднималась по лестнице, опираясь на перила из красного дерева, ее смех перешел в рыдания. В них было столько безутешности и отчаяния, что Фрэнни едва сдержала крик и одновременно острый позыв к рвоте. Лицо отца было цвета грязного белья. Наверху Карла, обернувшись, очень сильно покачнулась, и на мгновение Фрэнни испугалась, что мать сейчас покатится по лестнице до самого низа. Карла посмотрела на них так, будто собиралась что-то сказать, но снова отвернулась. А в следующую минуту закрывающаяся дверь спальни приглушила бурные звуки ее боли и горя.

Потрясенные, Фрэнни и Питер уставились друг на друга, а дедушкины часы продолжали невозмутимо тикать.

– Все само уладится, – тихо сказал Питер, – Она придет в себя.

– Ты считаешь? – спросила Фрэнни. Она медленно подошла к отцу, прижалась к нему, и он обнял ее одной рукой. – Я в этом не уверена.

– Не волнуйся. Давай не будем пока об этом думать.

– Я должна уйти. Она не хочет, чтобы я оставалась.

– Ты должна остаться. Ты должна быть здесь, когда… если… Она придет в себя и поймет, что ты все еще нужна ей. – Он помолчал. – И мне, я уже и сейчас не могу без тебя, Фрэн.

– Папочка, – она положила голову ему на грудь. – Ах, папочка, прости меня, я так раскаиваюсь, чертовски раскаиваюсь…

– Тшш, – сказал он и погладил ее по волосам. Поверх ее головы он видел лучи догорающего дня, золотистые и спокойные, которые, как всегда в эту пору, просачивались в гостиную сквозь окна эркера так же робко, как солнечный свет проникает в залы музеев и покои мертвых. – Тшш, Фрэнни. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Глава 13

Зажглась красная лампочка. Зашипел насос. Дверь открылась. На вошедшем человеке не было белого защитного скафандра, но к его носу крепился миниатюрный блестящий респиратор, немного похожий на двузубую серебряную вилку, такую, какую хозяйки кладут на закусочный столик, чтобы доставать из банки оливки.

– Привет, мистер Редман, – поздоровался он и, пройдя через комнату, протянул Стю руку в тонкой, прозрачной резиновой перчатке. Стю, удивленный переменами в мерах защиты, пожал ее. – Дик Дитц. Деннинджер сказал, что вы отказываетесь играть в нашу игру, пока кто-нибудь не сообщит вам счет.

Стю кивнул.

– Хорошо. – Дитц присел на край кровати. Это был маленький смуглый человек. В такой позе, когда его локти упирались прямо в колени, он чем-то напоминал гнома из диснеевских мультфильмов. – Так что именно вы хотели бы узнать?

– Для начала я хотел бы спросить, почему на вас нет скафандра.

– Потому что Джеральдо свидетельствует, что вы не заразны. – Дитц показал на морскую свинку за двойным стеклом. Животное сидело в клетке, рядом с которой стоял с непроницаемым лицом сам Деннинджер.

– Джеральдо, значит?

– Последние три дня Джеральдо дышит одним с вами воздухом, который поступает в его клетку через конвектор. – Дитц улыбнулся. – Болезнь, которой заразились ваши друзья, легко передается от человека к морским свинкам и наоборот. Если бы вы были больны, то, по нашим расчетам, Джеральдо бы уже погиб.

– Но вы предпочитаете не рисковать, – сухо заметил Стю и ткнул большим пальцем в сторону респиратора.

– Это, – цинично улыбаясь, сказал Дитц, – не моя инициатива.

– Так что же у меня?

Спокойно, как при даче показаний в суде, Дитц проговорил:

– Черные волосы, голубые глаза, сильный загар… – И, прервавшись, пристально взглянул на Стю. – Не смешно, да?

Стю промолчал.

– Хотите ударить меня?

– Не думаю, что это принесет какую-то пользу.

Дитц вздохнул и потер переносицу, словно вставленные в ноздри фильтры причиняли ему боль.

– Послушайте, – сказал он. – Когда дела приобретают серьезный оборот, я всегда начинаю шутить. Другие в таких случаях курят или жуют жевательную резинку. Это помогает мне держать себя в руках, вот и все. Не сомневаюсь, что у кого-то есть лучшие способы сохранять самообладание. А что касается имеющейся у вас болезни, то, насколько определили Деннинджер и его коллеги, вы абсолютно здоровы.

Стю сдержанно кивнул. Но что-то подсказывало ему, что этот маленький гном угадал под невозмутимым выражением его лица чувство внезапного невероятного облегчения.

– Чем заболели все остальные?

– К сожалению, это секретная информация.

– Как заразился этот парень, Кампьон?

– Это тоже секретные данные.

– Мне кажется, что он служил в армии. Видимо, где-то произошла авария. Как когда-то уже было в Юте, лет тридцать назад, только случившееся теперь намного хуже.

– Мистер Редман, я могу попасть в тюрьму только за то, что буду говорить вам «горячо» или «холодно».

Стю задумчиво поскреб свой заросший подбородок.

– Вы должны быть рады, что мы не раскрываем вам большего. Вы ведь понимаете меня, не так ли? – сказал Дитц.

– Чтобы я мог лучше служить своей стране, – сухо произнес Стю.

– Ну, это установка Деннинджера, – ответил Дитц. – В сложившейся ситуации мы с Деннинджером только пешки, а Деннинджер даже бесправнее меня. Он всего лишь сервопривод, не выше того. У вас есть более серьезная причина радоваться. Понимаете, вы тоже засекречены. Вы исчезли с лица земли. Если бы вы знали достаточно много, важные руководящие шишки могли бы решить, что будет безопаснее, чтобы вы исчезли совсем.

Стю ничего не ответил. Он был потрясен услышанным.

– Но я пришел не для того, чтобы запугивать вас, мистер Редман. Нам крайне необходимо ваше сотрудничество. Мы в нем нуждаемся.

– Где те люди, с которыми я приехал сюда?

Дитц вынул из внутреннего кармана лист бумаги:

– Виктор Полфри умер. Норман Брюетт, Роберт Брюетт мертвы. Томас Уоннамейкер скончался. Ральф Ходжез, Берт Ходжез, Черил Ходжез мертвы. Кристиан Ортега мертв. Энтони Леоминстер мертв.

Имена мелькали одно за другим в голове Стю. Крис, бармен. Он всегда держал под стойкой коротенькую, набитую свинцом пушку, и водитель грузовика, который думал, что Крис говорит об этом в шутку, обычно страшно удивлялся. Тонни Леоминстер. Он водил этот огромный «Интернэшнл», храня под приборной доской револьвер «кобра СВ». Иногда они заглядывали на заправку к Хэпу, но в тот злополучный вечер, когда туда вторгся Кампьон, их там не было. Вик Полфри… Господи, да он же всю жизнь знал Вика. Как Вик мог умереть? Но больше всего его поразило известие о смерти семьи Ходжез.

– Все? – услышал он собственный голос. – Вся семья Ральфа?

Дитц перевернул листок.

– Нет, осталась жива маленькая девочка. Ева. Четырех лет.

– Ну как она?

– Извините, это секретные данные.

Внезапно Стю овладела ярость. По своей неожиданности этот приступ бешенства был сродни сюрпризу. Он вскочил, схватил Дитца за лацканы пиджака и начал трясти его из стороны в сторону. Краем глаза он уловил какое-то смятение за двойным стеклом. Он услышал вой сирены, хотя и приглушенный расстоянием и звукопоглощающими стенами.

– Что вы натворили? – кричал Стю. – Что же вы натворили? Что же вы, Господи Боже, сделали?

– Мистер Редман…

– Что? Что же вы, ублюдки, сделали?

Дверь с шипением открылась. В палату вошли три дюжих молодца в форме оливково-коричневого цвета. У всех были респираторы.

Увидев их, Дитц заорал:

– Убирайтесь отсюда к чертям собачьим!

Парни остановились в нерешительности.

– У нас приказ…

– Убирайтесь отсюда – вот ваш приказ!

Они удалились. Дитц спокойно сел на кровать. Лацканы, его пиджака были измяты, волосы растрепаны. Вот и весь нанесенный ему ущерб. На Стю он смотрел миролюбиво, даже сочувственно. На мгновение Стю пришла в голову дикая мысль содрать с него респиратор, но он вспомнил морскую свинку с глупым именем Джеральдо. На него нахлынуло тупое отчаяние, словно его окатили ушатом холодной поды. Он сел.

– Господи помилуй, – пробормотал он.

– Послушайте меня, – сказал Дитц. – Ни я, ни Деннинджер, ни медсестра, которая приходила к вам измерить кровяное давление, не виновны в том, что вы оказались здесь. Если кто в этом и виноват, так только Кампьон, хотя и на него вы не можете возложить всю вину. Он сбежал, но в подобных обстоятельствах вы или я тоже, наверное, сбежали бы. Техническая неполадка позволила ему сделать это. Вот такие дела. Мы пытаемся справиться с этой ситуацией, все мы. Но это совсем не значит, что мы виноваты в случившемся.

– Кто же тогда виноват?

– Никто, – ответил Дитц и улыбнулся. – Здесь ответственность распределена среди такого широкого круга лиц, что определить ее персонально просто невозможно. Это несчастный случай, который мог произойти любым другим образом.

Несчастный случай, – произнес Стю почти шепотом. – А что с остальными? Хэпом, Хэнком Кармайклом, Лайлой Брюетт? Их сыном Люком? С Монти Салливаном…

– Секретные данные, – ответил Дитц. – Собираетесь еще раз тряхануть меня? Если вам от этого станет легче, то валяйте.

Стю промолчал. Но то, как он посмотрел на Дитца, заставило того опустить глаза и от неловкости начать теребить складки своих брюк.

– Они живы, – наконец вымолвил он, – и, может быть, со временем вы увидите их.

– Что с Арнеттом.

– Он на карантине.

– Там кто-нибудь умер?

– Никто.

– Вы лжете.

– Мне жаль, что вы так думаете.

– Когда я смогу выйти отсюда?

– Я не знаю.

– Секретные данные? – спросил Стю с горечью.

– Нет, просто неизвестно. Похоже, вы не заразились. Мы хотим знать почему. Когда выясним, отпустим вас домой.

– Могу я побриться? Ужасно хочется.

Дитц улыбнулся:

– Если вы позволите Деннннджеру возобновить обследование, я прикажу немедленно побрить вас.

– Я и сам умею держать бритву в руках. Я делаю это с пятнадцати лет.

Дитц решительно покачал головой.

– Думаю, это невозможно.

Стю сухо улыбнулся:

– Боитесь, что перережу себе горло?

– Просто говорю, что…

Стю прервал его сухим, резким кашлем, и таким сильным, что Стю согнуло пополам.

Это подействовало на Дитца как удар тока. Он вскочил с кровати и пулей помчался к двери, казалось, даже не касаясь ногами пола. Оказавшись возле нее, он торопливо нашарил ключ в кармане и стал судорожно вставлять его в замок.

– Не беспокойтесь, – мягко сказал Стю. – Я пошутил.

Дитц медленно повернулся к нему. Его лицо изменилось. Губы сжались от гнева, глаза пронзали Стю насквозь.

– Что вы сделали?

– Пошутил. – Стю широко улыбнулся.

Дитц неуверенно шагнул в его сторону, сжимая и разжимая кулаки.

– Но зачем? Зачем вам понадобилось делать это?

– Извините, – ответил Стю с улыбкой. – Это секретные данные.

– Ах ты мерзкий сукин сын, – проговорил Дитц с легким изумлением.

– Идите. Идите и передайте им, пусть приходят делать свои анализы.

В эту ночь он спал лучше, чем во все предыдущие с тех пор, как его сюда привезли. Ему снился необыкновенный, яркий сон. Ему и раньше всегда снились сны – чаще всего жена напускалась на него, чередуя трепку с ворчанием, – но никогда ему не снилось ничего подобного.

Он стоял на деревенской дороге, как раз на границе, где черный раскаленный асфальт сменялся белесым грунтом. Ослепительное солнце заливало все своим светом. По обеим сторонам дороги зеленели поля кукурузы, уходя в бесконечную даль. Там стоял какой-то знак, но он был покрыт пылью, и Стю не смог разобрать его. Вдалеке слышалось резкое карканье ворон. А где-то рядом раздавался перебор гитары, приятный и мелодичный. Это играл Вик Полфри.

«Вот место, куда я должен попасть, – рассеянно думал Стю. – Это то самое место».

Что это была за мелодия? «Прекрасный Сион»? «Поля у дома моего отца»? «Светлое прощание»? Некоторые псалмы он помнил с детства, другие ассоциировались у него с крещением и пикниками. Но он не мог понять, какая мелодия звучала сейчас.

Внезапно музыка смолкла. Туча закрыла солнце. Стю испугался. Он почувствовал, что приближается нечто ужасное, куда страшнее пожара, землетрясения или чумы. Это нечто затаилось среди кукурузы и наблюдало за ним. И это нечто в кукурузе было темным и зловещим.

Он посмотрел и увидел далеко в сумерках, в глубине зарослей кукурузы два красных горящих глаза. Их взгляд наполнил его парализующим, смертельным ужасом, какой обычно испытывает курица перед лисой. «Это он, – подумал Стю. – Человек без лица. О Господи! О Господи, нет!»

Сон оборвался, и Стю проснулся с дурным предчувствием, ощущением беспокойства и вместе с тем облегчения. Он встал, прошел в уборную и посмотрел в окно. Взглянул на луну, потом вернулся в постель и еще час мучился, прежде чем заснул. Эти кукурузные поля, думал он сквозь дрему, должны находиться где-нибудь в Айове или Небраске, а может быть, в Северном Канзасе. Но он никогда в жизни не бывал в тех местах.