Текст книги "Дети Эдгара По"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Нил Гейман,Грэм Джойс,Джозеф Хиллстром Кинг,Питер Страуб,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Джонатан Кэрролл,Дэвид Джей Шоу,Келли Линк,Стив Тем,Элизабет Хэнд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Розалинд Палермо Стивенсон

Проза и стихотворения в прозе Розалинд Палермо Стивенсон появлялись во многих журналах и антологиях. Её рассказ «Гость» был награждён премией Анны и Генри Паолуччи как лучший итало-американский рассказ и назван лучшим по версии «Italian Americana» в 2005 году, а также включён в готовящуюся к выходу антологию «Лучшее в итало-американской прозе за последние двадцать пять лет». Её повесть «Сны насекомых» увидела свет как отдельная книга в серии «Современная повесть» (Рейн Маунтин Пресс). Стивенсон живёт в Нью-Йорке.

Сны насекомых

I

…а затем звуки достигают её, бешено бьются крылья, поднимается ветер, птица летит… видит рты, слышит шаги по гравию аллеи, нога пинает камешки, кто-то переступает с ноги на ногу, дрожь проникает глубоко в землю, проходит мимо… видит что-то сладкое, сахаристое или похожее на мягкую секрецию, она складывается, словно лист, который упал и свернулся… видит водоросли в водах сада, призрачный портик, статуи, ров с водой, подсолнух, розу, другие цветы… видение, видение, опять птичий крик, птица подлетает ближе, яростные спазмы сводят живот, птица всё ближе, ближе, и вдруг пропадает из вида… желанное видение, страсть, лоскут кожи, к которому ей надо прицепиться, за который надо держаться крепко, ещё крепче, поднимается сильный ветер, есть опасность, что её унесёт…

Ночью её будит звук: глухой удар, как при падении тяжёлого предмета, а затем чей-то стон. Мария Сибилла Мериан [163] 163
  Мария Сибилла Мериан (1647–1717) – дочь знаменитого швейцарского гравёра Маттеуса Мериана-старшего, основоположница немецкой энтомологии. ( Прим. пер.)


[Закрыть]садится в постели, но ничего больше не слышит. Ночь длинна, слишком длинна, а воздух удушлив. Глубоко в трюме корабля видит сны ночная бабочка, Phalaena tau [164] 164
  Павлиноглазка рыжая.


[Закрыть], ей безразлично, стоит день или ночь, хотя сейчас ночь. Эта бабочка ещё куколка, вместе с другими образцами взятая Марией Сибиллой в путешествие.

Проснувшись, она обнаруживает, что ей нечем дышать, в её каюте нет воздуха, зато вонь чувствуется даже здесь, на корме, рядом с каютой капитана. Она поднимается на палубу подышать воздухом, в глухой час ночи, одна, запретная женская фигура, обособленная, тихая, а океан в это время молчит, волны едва плещут.

Вообрази. Воображаемое. Обрывки мыслей подгоняют ночь. Океан. Атлантика. Переход в Суринам. Аллегорический путь через хляби. Тёмные лица мужчин. Корабль, «Мир», колышется едва-едва.

Ей вспоминаются брачные танцы насекомых. То, какими громадными и толстыми становятся их самки. И какой они издают запах, сильный и резкий, но в то же время сладкий, так что самцы, уловив его, приближаются к самке то ползком, то на крыльях.

Вот она стоит на палубе корабля. По воле своего Бога. Под пологом Неба. Над ней планеты и звёзды. Созвездия – Заяц, Единорог, Эридан. Любовь к знанию. Перемены и путешествия. Угроза несчастных случаев (особенно на море). И боязнь утонуть.

Господь Небесный, воля Твоя ведёт меня. Воля Твоя правит всей вселенной, объединяет всякую жизнь. Господь Небесный, пусть воля Твоя обнимет меня и ведёт меня к Твоему совершенству.

Известно ли ей Платоново море Тартара? Где все воды пронзают землю до самого моря Тартара? Матросы верят, что если они подойдут слишком близко к экватору, то станут чёрными, как те, кто там родился. Или, если они заплывут слишком далеко на север, кровь сгустится в их жилах и превратится в лёд. Но сегодня нет ничего, кроме черноты чёрных вод, моря тьмы, звёзд в небесах.

Бледная женщина. Ограниченная своим полом. С рождения. По праву рождения. Когда же дверь отворилась впервые? Это всё влияние отца, без сомнения, – художника Маттеуса Мериана-старшего. Она была мала, когда его не стало, и её память о нём несовершенна. Папа. Папа Маттеус. Его здоровый, чистый, в высшей степени трезвый запах.

Она держит слепок головы Лаокоона.

Обратите внимание, как она держит огромную голову.

Господа, я буду держать эту голову, голову бедного Лаокоона, предостерегавшего против троянского коня.

Она особенная, говорит её папа мужчинам.

Подойди сюда, Мария Сибилла, подойди, встань здесь и держи голову.

Слепок сделан из гипса и тяжёл для маленького ребёнка; он весит футов семь или восемь, но она держит его.

Она держит его так, словно он не тяжёлый, словно в нём нет семи или восьми фунтов.

и каналы под окнами всюду

плоское зеркало вод

каналы, куда ни глянь

Блики света на чашке воды. На тарелочке рядом крошки. Это утро в Нидерландах, до того, как она отправилась за океан. Ребёнок приносит ей насекомых из садов Керкстраат [165] 165
  Ботанический сад рядом с одноименной улицей в Амстердаме.


[Закрыть]. Оба исполняют ритуал: ребёнок подходит к дверям и обращается к женщине: «Сударыня».

Ja, что у тебя?

Куколка мотылька.

Ты сама её сняла?

Да, мистрис.

Где ты её нашла?

Я нашла её в садах Керкстраат.

Ну-ка, подойди, давай посмотрим.

Девочка протягивает ей неподвижную коричневую скорлупу куколки.

Ja, вижу: аккуратно перекатывая её на ладони.

Взгляд девочки становится острее, в ней развивается любовь к точности, удовольствие от распознавания насекомых. Она одна из многих детей, живущих в окрестностях садов Керкстраат, но Мария Сибилла заинтересовалась ею.

Мария. Мария Сибилла.

Сибилла – это её второе имя, которое она унаследовала от матери.

И Сивилла закрыла глаза, и увидела всё, что прошло перед ними, в темноте упал конь, его всадник погиб в бою, а потом падало много коней, и много всадников погибало в бою, и шли дожди, и приходили казни, очищая землю.

С дороги, с дороги.

В Амстердаме всё было волнующе и экзотично. Там внутри неё вспыхнуло пламя; именно там она увидела животное, привезённое учёными путешественниками. Но они были любителями по сравнению с ней, по сравнению с её непреклонной серьёзностью. Пламя вспыхнуло в ней от того, что она видела в комнатах Амстердамского музея. Создания, летящие, как во сне. Создания, заключённые в футляры и в них летящие.

Есть существа, которых не видел никто. Существа, не включённые в классификации, не подсчитанные, не занесённые в журналы и регистрационные книги науки, существа, чья форма бросает вызов представлениям о логической структуре, чьи цвета словно принадлежат иным мирам, они самовозрождаются, чистые, бесконечные в своей сложности и многообразии, эти божественные наброски, выполненные ангелами и чудесным образом оживлённые, и они живут, свободные, никем не виденные, и она, она должна их увидеть.

Воздух студит лицо, холод пронзает тело.

Ночь нависает над ней, как будто сейчас раздавит. Как нависает над ней ночь.

Ночь нависает над ней и наводит на мысли о гибнущих океанах, об огромных массах воды, медленно испускающих дух, о жизни, заключённой в толще океана, там, внизу, в безмерных глубинах, и о всякой жизни, что продолжает жить, кормиться, совокупляться и умирать.

Воздух студит лицо. Холод пронзает тело. Она не в каюте. Она на палубе. В коконе чёрной саржи.

Корабль замедлил ход, почти остановился. Ветра нет, ни лёгкого, ни умеренного, ни свежего и сильного, ни слабого, ни кормового, ни попутного, ни противного.

Она твёрдо стоит на палубе, твёрдо стоит на ногах, она привыкла к качке и ходит по палубе прямо, спину держит ровно.

Матросы на неё не смотрят. Они верят, что если на неё поглядеть, случится несчастье. Они верят, что она ведьма – die Hexe, bezaubernde Fraiu [166] 166
  Ведьма, колдунья ( нем.)


[Закрыть].

Она женщина, путешествующая одна, под защитой капитана, и цель у неё одна – насекомые Суринама.

Скоро земля. Она чувствует её запах. Сладкий запах мешается в воздухе с запахом соли. Предчувствие прибытия. Первые лучи солнца. Тонкие и робкие. Медленное отступление темноты.

Суринам. Сур и нам. Владения королевства Нидерланды на северо-восточном берегу Южной Америки. 55 144 квадратных миль. Столица Парамарибо.

Парамарибо. Восхитительное слово. Сладкое, как сахарный тростник, что растёт там, сладкое и дикое.

Птицы летят к солнцу. Их крылья в огне, как крылья Святого Духа. Языки пламени на глазах у всего света.

Она просыпается, ловя ртом воздух, насквозь мокрая от пота; потные волосы прилипли к голове. Она стягивает с себя покрывало, садится под окружающей кровать сеткой, – это москитная сетка – приближает к ней лицо, и ей кажется, будто это паутина. Она вскидывает руки, вспоминает, где она, что это такое, в темноте нашаривает шов и раздвигает сетку. Находит на тумбочке свечу и зажигает её. При желтоватом свете подходит к окну и стоит, глядя в ночь, снова в ночь, где в небе острый оранжевый месяц.

Она в спальне своих покоев в Суримомбо? Суримомбо – это гостевой дом на плантации, который принадлежит старой деве Эстер Габей. С ней живут ещё трое: Франсина Ивенес, вдова, которая обосновалась в Суримомбо несколько лет назад после смерти мужа; доктор Петер Кольб, у которого практика в посёлке; и Мэтью ван дер Лее, молодой поселенец, который приехал, чтобы разбогатеть на торговле сахаром.

Суримомбо. Это хор рабов. Бег до смерти.Суримомбо. Суримомбо. Муссонные дожди, вода несётся вниз по руслу Паримы, сказочной реки, что текла через Парадиз. Это место, которое было Эдемом, когда Господь изгнал оттуда Адама. А Еве, хочешь не хочешь, пришлось пойти за ним. А вот и течение Паримы, вот как Мария Сибиллы смотрится в каноэ, в каноэ она кажется большой, спина у неё прямая, она – великанша, несущая своих насекомых.

А от реки беспокойство, из глуби сине-зелёной чаши кипящей Пены,

Суринам – это одни реки: Никерие; Сарамакка; Коппенаме и Суринам; Коммевейне и Маровейне; Пара; Коттика; Марони; Тапанахони,

а между ними сплошь поля сахарного тростника, и стебли ломаются так, что сладкая сочная мякоть каплет наружу, маня впиться зубами, высосать её,

невозможно не впиться, не высосать эту густую сладость.

Солнечные блики время от времени ложатся на замершую в защитной позе куколку; тихая, тихая, бездыханная, она не шевельнётся сама и не вызовет шевеления вокруг. Похожая на помёт ары, или на кусочек дерева, или на сломанный прутик, куколка ждёт, когда придёт время вылупляться.

Сухой сезон на исходе, и несколько раз в день ей приходится ждать, когда можно будет пойти дальше. Приходится находить укрытие и ждать, когда кончится дождь.

Джунгли открыты для неё, и она подстраивается под ритм их жизни, их неявное и постоянное движение.

Нечто, похожее на сороконожку или змею, свернувшуюся на ветке, оказывается самой веткой, её изгибом, утолщением коры, наростом-постояльцем, создавшим здесь свой анклав. Тем временем существо, которое она ищет, здесь, на расстоянии вытянутой руки, смотрит на неё.

С ней Марта, её рабыня-индианка, которая почти совсем не рабыня, хотя плата за проживание в Суримомбо включает услуги одной из дюжины тамошних рабынь. Марта знает названия деревьев, листьев и ветвей, личинок, кормящихся на них, мотыльков, в которых они превращаются. Она знает лягушек, пауков, змей, птиц, колибри, пьющих нектар с цветов, бутоны, плоды, ара, кричащих в ветвях, крылатых и великолепных, цветом похожих на колышущиеся флаги, флаги родины, приветствия тем, кто возвращается домой.

Дома, в Амстердаме, у неё есть подруга, женщина, вырастившая огромный ананас. Откуда только не приезжали люди, чтобы взглянуть на него, а господин Каспар Коммелин [167] 167
  Каспар Коммелин (1668–1731) – голландский ботаник. ( Прим. пер.)


[Закрыть]даже написал о нём статью для своего научного журнала. Мария Сибилла пишет Каспару Коммелину и другим натуралистам Амстердама, участникам научного обмена.

Господа, сегодня, 21 января 1700 года, я имела удовольствие наблюдать метаморфоз гусеницы, золотой с чёрными полосами, которую я нашла вскоре по прибытии сюда; я стала свидетелем того, как месяцы спустя она превратилась в бабочку.

Она пишет акварелью по пергамену.

Самому тонкому пергамену, какой только есть, из кожи ягнят, не родившихся ягнят, до срока, силой взятых из утробы.

Ужин в Суримомбо подаётся каждый вечер в шесть. Эстер Габай занимает своё место во главе стола. По правую руку от Эстер Габай сидят доктор Петер Кольб и Мэтью ван дер Лее. Напротив них, рядом с вдовой Ивенес, сидит Мария Сибилла. Пища всегда обильная и жирная: огромные миски баранины и фрикасе, цесарки и овощи на блюдах, кефаль и морской окунь, фрукты и пирожки, авокадо, гуава и грейпфрут. Ореховый десерт и апельсины подают на стол последними, вместе с истекающей сахаром выпечкой. Еду передают слева направо. Разговор за столом весёлый и оживлённый.

– До чего причудливы эти ваши насекомые, – говорит вдова Ивенес Марии Сибилле. – А они когда-нибудь заползают к вам на руки или на запястья? На что это похоже, что за чувство испытываешь, когда насекомое ползёт по твоей коже?

Оживление, господа. Жизнь, зарождённая в яйце и в нём вскормленная. И вдруг яростный укус. Гусеница, которую я нашла, кормилась листьями до превращения в куколку. Глубочайший покой. Такой покой, о котором ангелы лишь грезят, – и всё это время спать и видеть сны. Затем, по велению сна, она начинает шевелиться, едва заметно, а потом белая вата, которая защищает оболочку, раздвигается, оболочка лопается и трескается, пока метаморфоз гусеницы в крылатое существо не завершён; оно появляется, вырывается наружу и летит, опьянённое свободой и великолепное.

Из неба, залитого солнцем, из воздуха, тихого, напоённого ароматами делоникса [168] 168
  Делоникс (королевский), он же огненное дерево, или пламя леса, – листопадное дерево с яркими цветами, считается одним из самых красивых деревьев мира. ( Прим. пер.)


[Закрыть]и сахарного тростника, без всякого предупреждения рождается буря и омрачает небо Суринама. В наступивших вдруг сумерках начинает дуть ветерок, влажный ветерок, который крепчает, дальше разносит ароматы и оглаживает влагой лицо; ветерок набирает силу и становится ветром, ветер – бурей, а буря мчится со скоростью урагана. Если приглядеться, то можно увидеть предвестья. Всё вокруг затихает. Птицы и насекомые перестают петь и жужжать.

Мария Сибилла на улице, позади плантаторского дома в Суримомбо, когда в тишине рождается первая в её жизни буря. Она изучает особь горшечной осы, которая построила своё гнездо на земле. Она намерена записать свои наблюдения и набрасывает заметки, которые будут сопровождать её рисунки, почему и не замечает меркнущего света. За ней прибегает Мэтью ван дер Лее – бежит сломя голову, – крича что-то неразборчивое, он едва не сбивает её с ног, хватает её бумаги и угольные карандаши, кричит во весь голос, хотя и стоит к ней вплотную. Не проходит и пяти минут с их возвращения, как стены дома начинают трястись, а свист ветра переходит в глубокий хриплый рёв, похожий на львиный, и она ложится на пол вместе с Эстер Габай, и вдовой Ивенес, и доктором Петером Кольбом, и Мэтью ван дер Лее, ложится на пол.

Буря стихает, и звуки возобновляются, жужжание насекомых, крики птиц, вопли обезьян.

Мэтью ван дер Лее осведомляется, позволено ли будет ему сопровождать Марию Сибиллу в экспедицию на побережье, которую она планирует совершить, когда буря минует. Это его конёк, говорит он ей, имея в виду побережье; дома, в Нидерландах, он и сам был коллекционером.

Она укладывает свои пергамены и угольные карандаши, сачки и банки.

Шаг её твёрд, спина пряма, башмаки облеплены грязью, мокрый подол волочится по земле.

Светло. Солнце прорвалось сквозь тучи. Холмы вдоль берега отяжелели от того, что принёс ветер, – невидимое, но вездесущее, воздух насыщен им.

– Госпожа Сибилла, – говорит Мэтью ван дер Лее. На нём новомодная шляпа, чёрный фетр с окантовкой и камзол по той же моде, в три четверти от роста, чёрный, как шляпа, а рубашка под камзолом белая. Они у самой воды на побережье Парамарибо. Мария Сибилла впереди.

– Госпожа Сибилла, – говорит он опять. – Вы совсем обгоните меня, если будете шагать так быстро, госпожа Сибилла.

Он молод и привлекателен, приятен и пригож в своей белой сорочке, шляпе и камзоле.

Господа, мы поём хвалу созданию! Гусеница получает зрительные впечатления от окружающего не посредством множества глаз, рядами расположенных вдоль её тела, но при помощи крошечных простых глазков, ocelli, которые помещаются на обеих сторонах её головы.

С минуту она не дышит. Задержка дыхания усиливает действие жары. Становится так жарко, что она едва терпит.

Вдова Ивенес жестом приглашает её к себе, в свои покои. Там вдова сидит, приложив ко лбу пластину из металла и время от времени прижимая её к шее. Шторы на окнах спущены. На столике у кровати стоит таз с водой.

– Как бы я хотела сбросить с себя всю одежду, – без обиняков говорит она Марии Сибилле.

Мария Сибилла пришла в комнату вдовы с веером, которым обмахивается непрерывно. Веер вручную расписан в Италии, но куплен в Амстердаме. Она протягивает его в подарок вдове Ивенес. Вдова берёт веер, делает глубокий вдох и выдыхает, снова вдох и выдох.

Только Эстер Габай жары будто не замечает. И в жару она продолжает управлять Суримомбо. Даже в самые жаркие часы она не бросает свои дела, как рабы не бросают работу на плантациях сахарного тростника.

Африканские рабы ходят нагишом. Или почти нагишом. Женщины наги от пояса до шеи. У молодых тугие груди, шоколадная кожа, соски чёрные, как чёрная вишня на деревьях в Голландии.

Женщины постарше стоят в позднем дневном свете, их груди свисают ниже талии. У африканских рабов есть один танец, Мария Сибилла его видела – винти, Танец Одержимости, – когда они крутят бёдрами, передавая калебас, пьют из миски, курят табак, а потом вот, мисс, держите, мисс,протягивают ей червяка, вот, мисс, держите, мисс…

В тот вечер на столе копчёный лосось, прибывший на корабле из Амстердама. С лососем черепаха и королевская рыба, два вида морского окуня. Подают напиток из кокоса и лайма. Между переменами блюд моют руки. Вечерняя трапеза похожа на молитву. На службу в церкви Парамарибо.

Поздно ночью она слышит, как храпит доктор, она слышит его через перегородки покоев, он то храпит, то задыхается.

А на свесах крыши вдоль дома – пауки.

А в её комнате запах мази, которой она защищает кожу. Мазь от Марты, она сделана из сока пальмовых листьев. И красные апельсины в миске. И виноград в другой миске. Её волосы обёрнуты тканью. Ткань разрезана на ленточки и вплетена в волосы. Красные апельсины в миске рядом с виноградом.

А чувствует она жар. Жар, беспощадный, как кулак.

Господа, до сих пор считалось, что утолщённые линии на крыльях – это вены, подобные тем, которые составляют кровяную сеть нашего смертного тела, и кровь мотылька (густая белая субстанция) по ним устремляется наружу, к тем частям тела, которым она потребна. Это оказалось не так. Жилки на крыле насекомого непрерывны, как сеть, и служат креплениями.

Она в небольшом лесу по ту сторону сахарных полей Суримомбо. Он так и называется – лес Суримомбо, потому что его край обрамляет плантацию. Свет зелёный и смутный. Глазам надо привыкнуть. Свет сочится сквозь ветви деревьев и между цветами, покрывающими стволы. Плоский червь скользит по влажной полоске грязи на листе огромной акации. Червь красный и переливчатый. Когда она пытается взять его, он исчезает.

Бог движется. По крайней мере, побуждает к движению. Крапива. Которой кормятся твари. Ветка дерева моры [169] 169
  Мора – ягода из Америки. Форма и размер варьируются от маленькой круглой до большой продолговатой. Цвет также меняется от малинового до фиолетового. ( Прим. пер.)


[Закрыть]. И её листья. Юкка с красными плодами.

Мэтью ван дер Лее пришёл за ней в лесок, где она работает у самой опушки. Он говорит, что случайно заметил её с тростникового поля, где изучал технику сбора урожая в Суримомбо. Он говорит, что не удержался и заглянул к ней, чтобы узнать, как её дела. Я видел много таких растений в ботанических садах Амстердама, говорит он, указывая на тёмно-красные цветы бугенвиллеи, но те, садовые, не сравнятся с этими.

Говорят, что никаких любовников не было, только муж, который кончил угрозами – слухи о его пороках – шёпотом передаваемое слово «жестокость» – муж, которому она отомстила тем, что сбежала от него, спасая себя. Смелый поступок, да ещё для того времени, представьте.

Но история гласит, что любовник всё-таки был.

Мария Сибилла не ребёнок. Нет. Она женщина, кое-что уже повидавшая. Хотя и была ребёнком в день, когда выходила замуж за Иоганна Граффа. Но от мужа она убежала.

Двадцать первого дня ноября месяца одна тысяча шестьсот восемьдесят пятого года Мария Сибилла собрала свои пожитки и отправилась в колонию протестантов-пиетистов [170] 170
  Пиетизм (от лат.pietas – благочестие) – отрасль лютеранства, последователи которой придавали большое значение личному переживанию Бога и самостоятельному изучению Священного писания. ( Прим. пер.)


[Закрыть]во Фрисландии, в замок Вирвурд, штаб-квартиру колонии, к префекту Петру Ивону, её тогдашнему главе. Она решила присоединиться к праведникам, которые каждую минуту живут в любви Господней, отказавшись от всего суетного. С собой она принесла свои пергамены, угольные карандаши, коллекцию насекомых, кое-что из платья и личных вещей.

Утром двадцать третьего ноября её муж появился у дверей замка, где принялся орать, выкликая свою жену по имени, а Мария Сибилла сидела за стенами замка и молчала.

Когда он пришёл, она смотрела в окно, думая о существах, которых найдёт здесь, размышляя о том, как организует работу из своего нового дома, видя Господа во всём, что её окружает, и веря, что Он не оставит её своим руководством.

Графф искал встречи с женой, для чего обратился к Петру Ивону. Он требовал, чтобы его впустили внутрь замковых стен. Она моя, кричал он, моя, и я не отдам то, что моё по праву.

Лишь молчанье ответом.

И хотя в ярости он упал на колени и три дня колотился о каменистую землю, без еды и даже без воды, и хотя земля замёрзла в крепкую ноябрьскую стужу, а он просил и умолял, заклинал и надоедал, то скуля, а то рыча, она не поддавалась.

И вот тропическая сладость. Слаще сахарного тростника. Слаще сиропа, капающего со стеблей, срезанных и обречённых переработке. Слепящее солнце. Испепеляющий жар. Листья растений так хрупки, что вянут на солнце.

Господа, самка долго колеблется, прежде чем отложить яйца; каждый листок она проверяет на пригодность, отвергая один за другим, пока, наконец, решится.

Насекомые кишат, приближаются голодные и любопытные, джунгли лежат перед ней, звуки, редкие промельки птиц. Она на пути в Раму, ниже по течению Сарамакки. Рабы-африканцы идут впереди, расчехлённые ножи сверкают, прорубая тропу в плотном подлеске, валя сорняки и острую траву, чтобы дать ей пройти. С собой у неё бутылки, до половины налитые бренди, для хранения найденных образцов, а также мешки из двух слоёв сетки, редкой и частой, чтобы живыми донести до дому другие экземпляры, не нарушая естественных условий их обитания, и наблюдать за их метаморфозами, не прерывая их, самой проследить все стадии их развития. На голове у неё широкополая шляпа. Кое-где из-под неё стекают бусинки пота. Под импровизированным халатом, который она соорудила себе для работы в джунглях, только сорочка. Рабы в Суримомбо называют её женщиной-лекарем. Рабыни приносят ей куколок, из них вылупятся мотыльки и бабочки, красивее которых она не видела в жизни, создания, которые шёпотом поведают ей некие истины и наделят её неким могуществом. Но теперь её внимание привлекает всё. Не только личинки, бабочки и мотыльки. Теперь ей надо знать лягушек, жаб, змей, и пауков, колибри, попугаев и красных мартышек, вопящих на деревьях, форму тамошних трав, невидимых тварей, населяющих воздух.

Господа, у каждого из них есть голова, грудной отдел и брюшко; поверхность тела разделена на участки, подобно латам; есть рты, усики, лапки; и специальные волоски, чувствительные к звуку.

– Какие изящные у вас ручки, дорогая, – говорит вдова Ивенес Марии Сибилле в тот вечер за ужином, – глядя на них, и не подумаешь, что вы натуралистка.

На стол подают выпечку и пудинги, желе и консервированные фрукты, пироги с начинкой из фруктов в прозрачном сиропе, ореховые пирожные, сладкие апельсины, жёлтые ананасы, авокадо, гуаву, грейпфрут.

После ужина Мэтью ван дер Лее просит разрешения войти в кабинет Марии Сибиллы. Он на первом этаже в задней части дома – вблизи, и всё же отдельно от других комнат в Суримомбо.

– Господин ван дер Лее. Сюда, скорее. – Он не успевает молвить слова, как его уже подзывают к сетчатой клетке с чем-то коричневым, на первый взгляд похожим на скрученный кусок коры. Но вот едва заметное шевеление. Как бы покачивание из стороны в сторону, разрыв с одного конца, неуловимое, но сильное движение, разрыв становится шире, потом ещё шире, показывается тело, которое лезет изнутри, мокрое, свалявшееся маленькое существо лезет в разрыв до тех пор, пока не проходит в него целиком, и тогда садится и отдыхает.

– Ну, вот, – все её слова.

Господа, есть также сердце, я обнаружила его прикреплённым к фронтальному сосуду, отходящему от стенки брюшка. Крошечное сердце, почти невидимое. Но оно есть, уверяю вас, и оно бьётся, любезные господа, также, как у меня и у вас.

Она возле устья Пары. С ней Марта. Вместе они обшаривают опушку плотного, как стена, леса в поисках неизвестных видов цветов и незнакомых куколок, осматривают, описывают, собирают образцы.

Марта идёт вперёд, ударами мачете рубя густую поросль, островки колючей травы. Она показывает на ветку дерева. Мария Сибилла подходит, быстро и бесшумно, о, да, ja, ja. По ветке ползёт гусеница, красная с жёлтыми полосами. Она кормится растущей на ветке листвой. Одним движением руки, быстрым и точным, Мария Сибилла снимает гусеницу с ветки и помещает её, целую и невредимую, в банку с кусочком коры и листьями с того же дерева. Гусеницу она принесёт в свой кабинет, где та вместе с другими образцами, число которых постоянно увеличивается, будет храниться в банке, затянутой сеткой, или в проволочной клетке, или в бутылке с пробкой.

Повернув, они оказываются в зарослях раффлезии, растения, которое за свой запах гнилого мяса получило название трупного цветка, с огромными, по несколько футов в диаметре, ярко-оранжевыми цветами и толстыми трубчатыми стеблями. Индейцы извлекают из раффлезии жидкость, которой пользуются для остановки кровотечений. Марта рассказывает, что та же жидкость обезвреживает укусы змей, обращая вспять действие яда в крови, даже если плоть уже потемнела. Марта рассказывает, что семена павлиньего цветка вызывают наступление месячных, и женщины-рабыни едят их, когда беременеют, чтобы выкинуть и уберечь не родившегося ребёнка от рабской доли.

Ветки гнутся и машут от ветра, нежный и лёгкий, он крутится-вертится, непрестанно меняя направление, и высоко над головами резкие крики обезьян-ревунов, которые летят, прогибая подвижные торсы, вытягивая вперёд руки, скаля зубы, пыхтя и визжа.

Старуха появляется, откуда ни возьмись, она вся одни кости, жилы и нервы, пляшущие по чёрной, шершавой плоти шеи и плеч, вниз по рукам, под тяжёлыми браслетами на запястьях, до кончиков костлявых пальцев. Она говорит на языке креолов, который голландцы называют негер-энглен, и Мария Сибила различает несколько слов: дерево, висящее или наклонное? расчёска, птица. И всё время, пока женщина говорит, мешок у её ног верещит и топорщится. Старуха суёт в него руку и вынимает, крепко держа за шею, крупного молодого ару, пёстрого и яркого. Она вручает ару Марии Сибилле, которая, уворачиваясь от огромного острого клюва, берёт перепуганную птицу и накрывает сетью, чтобы успокоить. Старуха тычет в себя пальцем и говорит: Мама Като, Мама Като. Мария Сибилла повторяет за ней: Мама Като. Старуха хочет меняться. Она тычет в мешок с припасами, висящий через плечо у Марии Сибиллы, и показывает, что его содержимое надо высыпать на землю. Мария Сибила велит Марте взять мешок и выложить из него всё на землю. Старуха выбирает кусок небесно-голубой ткани салемпури и зелёную древесную лягушку в закрытой банке с жидкостью. Мария Сибила кивком показывает, что согласна. Прощание не затягивается; старуха поспешно скрывается в зарослях. Марта выходит вперёд и складывает в мешок вещи, а Мария Сибилла продолжает держать притихшего ару.

Москиты роятся вокруг, жалят.

Бусинки крови выступают на месте их укусов.

Там, где москит впился, сочится кровь.

Укусов всё больше и больше.

Господа, необычайное открытие. Бабочка наполовину самец, наполовину самка, хвост с одной стороны как у самца, с другой – как у самки.

В садах Керкстраат были бабочки, славные создания, но не столь красивые, как эти. Эти куда прекраснее, но совсем не славные.

Где-то муравьи валят тапира. У свиньи нет шансов. Муравьи вгрызаются в неё. Плоть отваливается кусками. Дух животного вырывается на свободу через голову. Лёгкий свистящий звук раздаётся каждый раз, когда она накалывает новое насекомое на булавку. Спина у неё прямая и ровная. В доме от свечей идёт свет.

– Я присмотрел несколько участков под ферму, – объявляет Мэтью ван дер Лее за вечерней трапезой. – Несколько акров есть к югу отсюда, в устье Сары.

– Так далеко, господин ван дер Лее, – с тревогой отвечает вдова Ивенес. – Мы вас и не увидим больше, если вы в такую даль заберётесь.

– Вы будете часто приезжать ко мне в гости, вдова Ивенес, и проводить время по своему вкусу.

– Район Сары считается небезопасным, господин ван дер Лее, – говорит Эстер Габай. – Там рядом беглые.

– Говорят, что количество беглых невелико, госпожа Габай.

– Количество беглых, может, и не велико, господин ван дер Лее, – говорит Эстер Габай, – зато нападений на сахарные фермы много.

– А экспедиции наших солдат, посланных, чтобы вернуть их, чаще всего заканчиваются ничем, – добавляет доктор Петер Кольб.

– Но ведь рабов возвращают каждый день, доктор Кольб, – говорит Мэтью ван дер Лее.

– И каждый день убегают новые, – возражает доктор, – а нападения на плантации становятся всё более жестокими.

– Нападения вряд ли будут продолжаться, – настаивает Мэтью ван дер Лее. – Сколько рабов не испугаются поимки и наказания? порки, увечья? В Парамарибо есть один ваш коллега, доктор Кольб, чья служба состоит в том, чтобы ампутировать пойманным беглым рабам конечности.

– Наказания беглецов не пугают, – говорит доктор Петер Кольб. – Чувствительность у них ниже, чем у нас, господин ван дер Лее.

– Я в этом не убеждён, – говорит Мэтью ван дер Лее.

– И я также, должна признаться, господин ван дер Лее, – говорит вдова Ивенес. И поворачивается к Марии Сибилле. – А что говорит по этому поводу наука?

– Похоже, что науку этот предмет не интересует, дорогая вдова Ивенес.

– А как идёт ваша работа? – Вдова упорно втягивает Марию Сибиллу в разговор.

– Хорошо, вдова Ивенес.

– И какая же это необычная работа, госпожа Сибилла, – говорит вдова.

– Необычно то, – говорит Эстер Габай, – что столько сил тратится на интерес к насекомым.

– Сахарный тростник приносит куда больше денег, – говорит доктор Петер Кольб.

– Но я не интересуюсь сахаром, доктор Кольб.

– Госпожа Сибилла наблюдает за природой, а не исследует её денежные возможности, – говорит Мэтью ван дер Лее, глядя прямо на Марию Сибиллу. – Она художница и натуралистка, доктор Кольб, и в этом состоит её интерес. Точно так же, как меня занимает коллекционирование. Это правда, что здесь я ищу богатства в сахарном тростнике, но это не значит, что я утратил интерес к существам мира природного.

– Прекрасно сказано, право же, – говорит вдова Ивенес.

Господин ван дер Лее. Подойдите, взгляните. Он подходит к ней ближе и видит. Куколку, которую она привезла с собой из Амстердама вместе с другими образцами, чтобы здесь продолжать наблюдения за её метаморфозом. Здесь, в проволочной клетке, в кабинете, в Суримомбо. Бабочка вырвалась из скорлупы, выбралась из куколки через несколько месяцев после пересечения океана. Маленькая, нежная, она льнёт к проволочной стенке клетки, отчаянно трепеща крылышками. Это Phalaena tau, её крылья кажутся влажными при свете свечей, пламя которых вспыхивает и отбрасывает длинные тени на стену. Тень бабочки. Тень женщины. И мужчины.