Текст книги "Дети Эдгара По"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Нил Гейман,Грэм Джойс,Джозеф Хиллстром Кинг,Питер Страуб,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Джонатан Кэрролл,Дэвид Джей Шоу,Келли Линк,Стив Тем,Элизабет Хэнд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)

Роланд вышел на небольшую площадку с каменной скамьёй. Может, здесь сиживал старый Йоргенсон, созерцая своё необычайное творение и выдумывая к нему новые добавления. Роланд присел, чтобы дать отдых ногам и заменить плёнку в фотоаппарате.

Составить представление о размерах причуды было непросто. Одни её компоненты достигали всего трёх футов в вышину, зато другие были не ниже человеческого роста, а небольшие перепады уровня почвы не давали возможности заглянуть так далеко вперёд, чтобы увидеть, где же кончается странная экспозиция. Но и заблудиться в ней тоже было нельзя, ведь стены долины всё время оставались видимыми.

Роланду надо было двигаться. Небо потемнело: еще не смеркалось, просто наползли грозовые тучи. Роланд не слышал прогноз погоды накануне и не знал, надвигается ли новая гроза или возвращается вчерашняя. Ему отнюдь не улыбалось возвращаться к машине под проливным дождём, но, похоже, к этому всё шло. Он останется здесь, пока не осмотрит и не сфотографирует каждый уголок причуды.

Но самый поразительный взлёт своего воображения Йоргенсен приберёг под конец. Роланд шагнул через пролом в стене, и ему показалось, будто он очутился на мощёном дворе. Площадку футов в сто покрывали крупные плиты, покосившиеся и вспученные от времени. В щели меж ними проросли пучки каких-то тёмно-зелёных сорняков вперемешку с диким стелющимся плющом.

Вдоль обоих краев площадки, левого и правого, стояли ряды колонн. В высоту они были футов десять-двенадцать, иные уже лежали на земле, но общее впечатление было неожиданно сильным. Роланду припомнился Пантеон, но слишком смутно, чтобы сравнить.

Однако всё это было второстепенным в сравнении с группой фигур впереди. Там, где кончались плиты, почва плавно приподнималась, а затем выравнивалась, образуя естественное возвышение. По ширине оно было равно площадке, и сплошь заставлено статуями. Их были десятки. Спотыкаясь, Роланд устремился к ним.

Занятно, занятно, думал он, как в бреду. Все статуи стояли лицом к центру долины. Руки у всех были подняты, а головы запрокинуты так, словно они приветствовали богов или взывали к их милосердной помощи. Ладони отсутствовали. Рты были открыты, но другие черты внешности стёрты: на всю компанию не было ни уха, ни носа, ни глаза. Ступней тоже не было, или они полностью заросли землёй, из которой торчали лишь ноги, переходящие в толстые, похожие на стволы торсы. Грубые примитивные статуи обладали тем не менее потрясающей выразительностью.

Это были не римляне в тогах и мантиях. Не боги, не мифические существа, даже не гондольеры Венеции. Они походили на каменных големов. Чтобы рассмотреть их поближе, Роланд взобрался на возвышение. Поверхность статуй оказалась бурой, шероховатой и твёрдой на ощупь, как частично прокалённый песок. Возможно, внутри была основа из гипса или цемента. Ничего подобного в Маленькой Италии Йоргенсона Роланд не видел. Это был явный шаг вперёд; статуи не носили и следа эрозии.

Но какое безумие!

Роланд отснял половину своей последней плёнки, фотографируя средние планы изумительной коллекции статуй, когда первая рука схватила его за ремень посредине поясницы. Потом он почувствовал другие – из-за спины его тянули вниз. Что-то ударило его по голове, ненадолго лишив сознания.

Сколько времени прошло? Перед глазами у Роланда всё плыло, взгляд не фокусировался. В голове пульсировала боль. Было темно, воздух немного изменился. Может, его перенесли в пещеру? Он видел только отблески костра и деловитое копошение захвативших его существ. Шевелиться Роланд не мог. Его привязали к земле, вытянув руки за голову.

Они походили на детей – невысокие, с неразборчивыми голосами. Он насчитал их примерно полдюжины. Что с ним происходит, он не имел ни малейшего представления, и ничего не понимал. Неестественная тишина тревожила его.

Роланд пытался с ними заговорить, но они уселись ему на ноги и на грудь, прижали его голову к земле и начали заталкивать ему в рот тряпки. Потом он увидел, как над тем местом, где должна была лежать его крепко привязанная к земле левая кисть, описало тускло блеснувшую дугу лезвие топора. То же несколько секунд спустя повторилось и с правой, но Роланд был уже без сознания.

Жгучая боль привела его в чувство; боль и ещё, быть может, остатки воли к жизни. Рядом с ним никого не было, но он слышал скрипучий шёпот и тревожный скребущий и хлюпающий звук.

Полоумные тинейджеры. А может, какая-нибудь жуткая секта или культ. Или безумный, выродившийся от постоянных инцестов деревенский клан, охотящийся на всякого, кто по глупости забредёт на их территорию. Как такое могло произойти? Неужели весь город знает? И что им может быть нужно? Наверное, занятый исследованием и съёмками Маленькой Италии Йоргенсона он, сам того не зная, вторгся на священную для них землю. И всё-таки он склонялся к мысли, что они просто-напросто сумасшедшие.

Роланд по-прежнему не мог пошевелиться. Обрубки его запястий были забинтованы. Ублюдки в самом деле оттяпали ему обе руки. Поняв это, он едва опять не потерял сознание, но поборол панику. Надо сохранять ясную голову, иначе он пропал. Всё его тело от шеи до пят было укутано чем-то вроде мелкоячеистой проволочной сетки. Отвратительные тряпки забили рот, и дышать приходилось носом. Языком он попытался отодвинуть тряпки в сторону или вытолкнуть их изо рта, чтобы заговорить, но тут за него взялись опять.

Его куда-то поволокли, и Роланду стало ясно, что чудовищная боль, которую он испытывал, частично исходила оттуда, где когда-то были его ступни. Его швырнули на залитую светом факелов поляну. Выпрямили ноги, вытянули руки над головой и начали облеплять его какой-то густой, клейкой массой. Роланд забился, как пойманная рыба по дну лодки, но удар дубинки оглушил его снова.

Свежий воздух, сумеречный свет.

Тот же день? Вряд ли. Но небо покрыто облаками, ветер громко воет – и откуда-то доносится хорал, который Роланд слышал в первую ночь в городе. Его вынесли из пещеры, и скулящий звук заполонил его мозг. Он был центром этого звука, и это было невыносимо.

Всё его тело превратилось в камень, на свободе осталась лишь голова. Камень жёстким воротником охватывал его шею и поддерживал голову запрокинутой под болезненным углом. Роланд разглядел их, пока его устанавливали в третьем ряду собрания статуй. Это были не дети, вряд ли это вообще были люди, – узкие маленькие мордочки, короткие обрубочки пальцев, маниакальная суетливость движений, и неразборчивое, как речь насекомых, бормотание, почти целиком поглощённое клокочущим ветром.

Словно карикатурные учёные, они вертели его так и эдак, наклоняя, подталкивая, поправляя. Наконец из его рта выдернули кляп. Роланд попытался что-то сказать, но его язык пересох. Последняя тайна разрешилась, когда ему в рот сунули странное приспособление. Он успел его разглядеть – это была проволочная клетка, в которой болтались несколько деревянных шаров. Они были разного размера, и Роланду показалось, будто он видит просверленные в них бороздки и дырочки. Клетка вошла в его рот так точно, что полностью обездвижила язык. Вокруг его головы обернули пару полос из сыромятной кожи, чтобы ещё плотнее зафиксировать приспособление.

Последний толчок, и вот уже за дело взялся ветер, который заставил плясать и греметь деревянные шары. Новый голос присоединился к хору. Удовлетворённые, существа принялись завершать работу, покрывая его голову липким цементом и нанося последние штрихи. Не заделанным остался только открытый рот.

Роланд думал о насекомых, которые поселятся в нём. Его воображению рисовался тёплый парок, который будет подниматься из отверстия холодными утрами, пока он будет гнить внутри. И ещё он размышлял о том, сколько времени потребуется ему, чтобы умереть. Придётся им заняться ремонтом, когда его плоть истлеет и клетка провалится внутрь. В бешеном водовороте отчаяния эта мысль почему-то показалась ему утешительной.

Ветер порывами устремлялся в долину. Воздев обрубки рук и подняв лишённое черт лицо к слепому небу, он запел.

Дэвид Дж. Шоу

Дэвид Дж. Шоу – новеллист, романист, автор сценариев теле– и кинофильмов, колумнист, эссеист, редактор, фотограф и лауреат Всемирной премии фэнтези (рассказ, 1987) и премии Международной гильдии хоррора (публицистика, 2001). Между делом он сочинял абсолютно всё, от текстов к вкладышам для компакт-дисков до предисловий к каталогам игрушечных чудовищ. Как очевидец со стажем, появляется во многих документальных фильмах, так или иначе связанных с жанровыми традициями, в связи с чем объехал весь свет от Новой Зеландии до Шанхая и Мехико, где участвовал в съёмках. Живёт в доме на холме в Лос-Анджелесе. Веб-сайт: www.davidjschow.com.

Поворот сюжета

Утром пятого дня Донни объявил, что он всё понял. Не в первый раз.

– Значит, так, – сказал он. – Миллионы лет назад прилетают на Землю пришельцы и находят здесь медленно развивающиеся микросподии [60] 60
  Микросподии – внутриклеточные паразиты.


[Закрыть]. Может, они диплом пишут, вроде наших студентов. И тогда они берут и заселяют нашу планету бактериями, из которых со временем вырастает человеческое общество, – получается, что наша культура, она в буквальном смысле культура, ясно? Только мы – не то, что они планировали. Формула была засоренная или ещё что-нибудь в этом роде. И вот через миллионы лет они возвращаются – а для них это как летние каникулы – и видят, что их лабораторный препарат загнил прямо в пробирке. Мы – худшее, что могло произойти. Все их планы рухнули, работа пошла прахом, остаётся только объявить первый эксперимент неудавшимся, помыть посуду и начать сначала. Но, приглядевшись, они думают: эй, а может, тут есть что-нибудь стоящее? Такое, что поможет им спасти свои ленивые задницы от полного провала на зачёте? И вот они решают взять крошечный образец – скажем, одну клетку – и посмотреть, а не вытворяет ли она что-нибудь интересное. Вот почему мы здесь.

Вера сказала:

– Твой прежний бред этому в подмётки не годится, но, по-моему, с меня уже хватит.

Зак не сказал ничего, потому что в этот момент потерянно разглядывал последние остатки еды – один энергетический батончик, обречённый быть разрезанным на три части, одна банка венских сосисок (всего восемь штук) и пинта воды в бутылке, к которой кто-то уже основательно приложился.

– Жду не дождусь вашего блистательного объяснения, – кисло ответил Донни. Его настоящее имя было Деметриус, но он его ненавидел. Настоящее имя Веры было Эллен, но она сменила его официально. Зака от рождения звали Кевин, далее см. выше.

– Я пас, – сказала Вера, устав от этой игры. – Хватит с меня. Надоело. – Она поглядела в алеющее рассветное небо и закричала: – Эй, вы, там! Слышите меня? Я выхожу. К чёрту вас всех. Инопланетяне, или кто там наверху с нами играет, можете поцеловать меня в анал!

Донни вздрогнул, как будто правда думал, что пришельцы из космоса могут материализоваться и наказать их. По крайней мере, хоть какой-то финал.

– Не вопи, – сказал Зак, переключаясь на неё и по-прежнему строя из себя лидера. – Горло пересохнет. Кто подбирался к воде, пока я спал?

Донни и Вера свою вину отрицали; ситуация, как всегда, зашла в тупик. Зак этого ждал и спустил дело на тормозах, зная, что бонусный глоток достался ему самому.

– Солнце встаёт, – зачем-то сказал Донни. – Похоже, нет ничего более постоянного, чем борьба мужчины с природой.

– Ты это и вчера говорил, сексистская задница, – бросила Вера.

– Оглядитесь, – сказал Зак, тыча во все стороны света поочерёдно. – Пустыня. Дорога. Пустыня. Снова дорога. Снова пустыня. И так далее. Может, кто-нибудь видит, к примеру, обломки самолёта, которые мы могли бы превратить в хитроумное спасательное средство? Нет. Или какой-нибудь проблеск на горизонте, выдающий близость цивилизации? Ничего подобного. Не вызревает ли в нашем крошечном обществе из двух мужчин и одной женщины некая динамика, которая приведёт нас в конце концов к спасительному откровению? Ответ отрицательный. – Он снова ткнул пальцем. – Дорога. Пустыня. Вставайте, пошли.

– Зачем? – сказала Вера, наблюдая за своей укорачивающейся тенью.

– Потому что, когда мы в первый раз оторвали от земли свои задницы и стали двигаться, мы нашли пищу, верно?

– Это единственная причина?

– Может, найдём что-нибудь ещё.

Она порозовела от гнева, хотя, быть может, всё дело было в упавшем на неё под необычным углом рассветном луче.

– Значит, надо просто идти, идти, и всё тут?

– Если протянем ещё день, может, что-нибудь придумаем.

– Например, «почему»? – сказал Донни. – Точнее, «почему мы»?

– Нет, я хотел сказать, придумаем, как вернуться к нормальной жизни, а если будем просиживать тут задницы и дожидаться, когда кончатся припасы, у нас точно ничего не получится.

Всеобъемлющее величие слова «припасы» в применении к имевшемуся у них съестному, которого и на перекус не набиралось, насмешило Веру.

– Мне нужен ответ, – сказал Донни. – Я хочу знать почему.

– В этом и есть самая большая твоя проблема, Дон-О. – Зак протянул руку Вере, которая потянулась к нему, как растение вслед за солнцем. – Давай, детка, пойдём.

Повернувшись к солнцу спиной, они зашагали туда же, куда шли уже… ну, в общем, в вечность.

Почти весь четвёртый день прошёл в том же бестолковом теоретизировании.

– Я понял, – сказал Донни, отчего Вера закатила глаза. У неё уже выработалась комическая привычка реагировать так на всякое предложение Донни. Донни был безнадёжный идиот.

– Значит, так, мы – персонажи фильма, или романа, или чего там ещё. И мы не понимаем, ни кто мы, ни где мы, а всякая дрянь всё происходит и происходит, а мы всё держимся и держимся, но, хотя мы этого не замечаем, наши воспоминания и наши характеры начинают меняться. Это потому, что мы – вымышленные персонажи, только мы этого не знаем. А парни в киностудии всё требуют изменений, или редактор в издательстве всё время спрашивает «в чём смысл этой сюжетной линии?» или «в чём заключается их внутреннее развитие?». А мы не знаем, потому что нас выдумал какой-то автор, который представления не имеет о том, что мы можем чувствовать и страдать.

– Как жаль, что в этих кустах нет большого, блестящего новенького унитаза, – сказала Вера.

– А что? – спросил Донни, которому надоело отправлять естественные потребности организма на свежем воздухе.

– А то, что я не знаю, с чего бы начала, – ответила Вера. – То ли напилась бы сперва из бачка, то ли засунула бы твою башку в дырку и нажала на слив.

– Дети, дети, – вмешался Зак. – Перестаньте. Нам ведь повезло вчера, правда? С едой.

– Ага, – подхватил Донни. – Поворот сюжета, понимаете? Никто ведь не ожидал, что мы найдём еду, как раз когда она понадобится. В рассказах всё должно быть разъяснено; всё должно иметь последствия.

– Твоё определение еды резко отличается от моего, – сказала Вера. – Мне нужна хорошая кварта грёбаной сельтерской, а потом чизбургер с беконом и чёртов шоколадный коктейль с грёбаной вишенкой, и пошёл ты со своей корявой ебучей историей к чёрту.

– Здорово, просто великолепно, – отозвался Донни. – Спасибо за твой безмерный вклад в дело поисков выхода из нашего затруднительного положения. Ты нам нисколько не помогаешь.

– Я – хаотический фактор, – сказала Вера. – Я здесь именно для того, чтобы сводить на нет все твои аккуратненькие объяснения.

– А я – пятое колесо, – сказал Донни. – Сначала вы вдвоём убьёте меня, потому что у вас это, ну, отношения.

– Да, так мы далеко уйдём, – сказал Зак, но его попытка пошутить провалилась. Было слишком жарко для приколов.

Они ориентировались по солнцу и старались не отклоняться от прямой, заданной их предыдущим маршем. Ветер сдувал вчерашние следы, стоило им скрыться из виду. Пустыня походила на Сахару – разлинованные ветром барханы и растительность, столь редкая, словно её добавили уже потом, в качестве запоздалой дизайнерской идеи или необязательных декораций. Они были изумлены, повстречав одинокий кактус, и удивились ещё больше, когда Зак показал им, как извлечь из него годную для питья влагу.

– Великолепный пример, – сказал Донни. – Откуда ты это узнал?

– Понятия не имею, – ответил Зак. – Я всегда это знал.

– Прочёл в какой-нибудь брошюре? Видел в документалке про природу? Или, наверное, тебя снабдили этими сведениями по какой-то причине.

– Нет никакой причины, – сказал Зак и облизнул губы, пытаясь смочить рот слюной, но у него ничего не вышло. В горле пересохло. Мозги поджаривались. – Просто я знаю, и всё.

– Так не годится, – сказал Донни, покачал головой и с презрением фыркнул. – Должна быть какая-то причина.

– Какая ещё причина? – У Веры, похоже, слюны было предостаточно. – С нами произошёл несчастный случай! Какое же ты дерьмо.

– А может, это был не случай, – сказал Донни. Он постарался придать своему голосу зловещее выражение, но ни Зак, ни Вера не оценили его актёрского чутья.

К середине третьего дня их кожа обгорела и шелушилась, тела страдали от обезвоживания. Они походили на заблудившихся солдат иностранного легиона, пропылившихся дочерна, с белыми безумными глазами Лоуренса Аравийского [61] 61
  Лоуренс Аравийский (Томас Эдвард Лоуренс, 1888–1935) – британский офицер, разведчик, который много лет провёл на Ближнем Востоке. В биографическом фильме (1962) его роль сыграл Питер О’Тул.


[Закрыть], пытающихся длинными рукавами и самодельными бурнусами прикрыть свою иссушенную плоть от солнечной казни.

– Если ты ещё раз вспомнишь при мне о Боге, я выбью тебе парочку зубов, и ты напьёшься собственной крови, – предупредил Зак.

– Я только хотел сказать, что всё это сильно напоминает какое-нибудь библейское испытание, – сдержанно ответил Донни. – В Библии такое на каждом шагу, и в Коране, и в даосизме, и в фольклоре – и всё это притчи. Люди там и сям проходят чрезвычайные испытания, а в конце их ждёт откровение. И это называется походом за видением.

– Поход за видениями – это когда моришь себя голодом, пока не начнутся галлюцинации, – сказала Вера. – Мы это и делаем. Только никакого откровения я пока не замечаю.

– Значит, мы еще недалеко зашли, вот и всё.

– Тогда, может, объяснишь, почему мы не видели ни намёка на движение на этой чёртовой дороге, сколько по ней идём? Да мимо нас уже тысячи машин должны были проехать, в Вегас и обратно. Мы должны были миновать десятки торговых центров и заправок с чудесными, кондиционированными туалетами. Но нет, всё, что мы видим с тех самых пор, как ушли от нашей машины – кстати, единственной на дороге, – это жара, жара и ещё раз жара, да ещё миллиард белых разделительных полосок, которые плавятся вместе с асфальтом на этом чёртовом шоссе, которое ведёт прямо к чёрту на рога!

– Альтернативное измерение, – сказал Донни.

Зак даже остановился и, повернув шею, с отвращением взглянул на него.

–  Что?

– Альтернативное измерение, существующее одновременно с нашей реальностью. Нас выбило из колеи. И мы застряли в каком-то месте, похожем на то, где мы были, – на мир, из которого пришли, – с той разницей, что здесь ничего больше нет, и никого тоже, и нам надо найти точку разрыва или совмещения, подождать, пока два мира синхронизируются, и опа! – мы снова на месте.

– Ты сам его придушишь или я этим займусь? – сказала Вера.

– Мне больше нравится другое объяснение, про Бога, – сказал Зак. Он шутил, но никто не оценил его юмор.

– Мы же взрослые люди! – сказала Вера. – Рационально мыслящие существа! Может, оставим уже всю эту брехню про Бога, Библию и прочий старомодный вздор в двадцатом веке, где им самое место? Блин, да уже двести лет назад от них не было никакого толку, они только оболванивали людей, превращали их в овец, которые обожествляют мясника. Призрачная надежда для идиотов. Помирай – и сразу в рай, только прежде в гроб сыграй! Заезженная, выдохшаяся, прогнившая чушь.

– Не питаем ли мы призрачных надежд? – спросил Донни.

– Нет, Донни, – сказал Зак. – Мы балансируем на тонкой грани между крошечной, жалкой надеждой и полным отсутствием таковой. Смотри на вещи шире. Ты сам ограничиваешь своё мышление и загоняешь себя в ловушку – хочешь организовать всё так, чтобы получился хеппи-энд, эдакий щелчок, от которого все идиоты взвоют «у-у-у». Тебе нужны причины, но никаких причин нет, а хочешь узнать, что есть? Слушай, пока я жив: настоящая свобода – это всегда полное отсутствие надежды.

– Это глубоко, – ответил Донни, не врубаясь.

Вера ладонью прикрыла глаза от солнца и попыталась заглянуть в будущее.

– Забудьте про машины и торговые центры, – сказала она. – Мы здесь животных не видели. Животные пустыни днём прячутся, но мы никого не видели. Ни одной птицы. Даже грифа.

– Это не жизнь, а прозябание, – пошутил Зак.

– Солнце меня изжарило, – сказала Вера. – Скоро мы все покроемся хрустящей золотисто-коричневой корочкой. – Она снова загородила ладонями глаза, предъявляя обвинение пылающему шару наверху, который поджаривал их на медленном огне, словно какая-то копуша-комета. На небе не было ни облачка.

– Если это солнце, – сказал Донни.

У Зака и Веры не было сил жаловаться. Они просто встали, как вкопанные, синхронно повернулись и вздохнули, глядя на неистощимого Донни. А тот сразу решил, что можно продолжать.

– Я хочу сказать, что это мы считаем, будто идём по траектории восток-запад. На самом деле мы можем вполне идти и на север. Что, если это не солнце? Что, если блуждающий огненный шар просто забавляется с нами?

– Значит, мы снова целый день шли не туда, – сказал Зак.

– А что, если это не день? – возразил Донни. Он выудил из кармана свои наручные часы. Они оказались там днём раньше, когда на жаре начали припекать запястье. Теперь он заметил, что часы стоят.

– Пять тридцать пять, – сказал он. – Странно.

Зак и Вера медленно повернулись (экономя энергию), не сказали ни слова (экономя слюну) и уставились на Донни с таким выражением, которое он про себя окрестил Тот Самый Взгляд. Когда люди смотрят на вас Тем Самым Взглядом, они ждут соли шутки, которая им явно придётся не по душе.

– Именно в это время вчера остановилась машина, – сказал он. – Я это запомнил, потому что обратил внимание.

– Вот как? – сказала Вера. – Теперь последует теорийка о том, как все мы соскользнули в другое пространство в промежутке от тик до так?

– Донни, когда ты в последний раз глядел на свои часы до вчерашнего дня? Может, они у тебя вообще стоят, а ты посмотрел вчера на них и решил, что время пять тридцать пять?

Вот так, стоило отвлечься, и Зак взял на себя роль лидера в их маленькой команде.

– Ребята, вы меня совсем не слушаете, – сказал Донни несколько уязвлённо. – Часы встали одновременно с машиной.

Но Вера уже разошлась и мчалась на всех парусах:

– И это, разумеется, должно что-то значить? Уволь от подробностей.

И Донни уволил, в последний момент проглотив фразу, которая едва не сорвалась у него с губ: «А я думал, что вы мои друзья». Так и остановился с пустым лицом и вытаращенными глазами, точно слушал радио пришельцев.

– Эй.

Зак что-то нашёл. Тема закрылась.

Чёрная нейлоновая петля торчала из песка чуть в стороне от правой обочины дороги. Когда Зак потянул, у него в руках оказался маленький чёрный рюкзачок, точно такой, как тот, который уже несла Вера. Оба ждали, почти обречённо, что скажет по этому поводу Донни.

Тот протянул руки ладонями вперёд, точно успокаивая.

– Я не скажу ни слова, если вам так легче.

В рюкзаке они нашли два солодовых энергетических батончика, две пинты воды в бутылке, две банки венских сосисок и два пакетика солёных чипсов – всё такое раскалённое, что едва можно прикоснуться.

– Прямо страшно даже, – сказала Вера, осматривая рюкзак. – Он совсем как мой.

– О, чёрт, – не стерпел Донни. – Может, это повтор.

Вера едва удержалась, чтобы не дать ему оплеуху.

– Ну вот, опять, – сказала она с глубоким вздохом, выпуская горячий воздух, который никак нельзя было терять.

– Мы застряли внутри ленты Мёбиуса, и она всё время повторяет наши действия. Наверняка. Вы только посмотрите на этот рюкзак. Он не просто такой, как Верин, – он и есть Верин. Лежит тут с тех пор, как мы прошли здесь в последний раз. А мы ничего не помним потому, что цель, которая стоит за всем этим, ещё не достигнута. Что бы ни произошло в прошлый раз, мы всё продули. Продуем снова – и опять найдём точно такой же рюкзачок.

– Будешь жевать свою треть или продолжишь лекцию? – Зак вытащил складной нож, чтобы разделить один из батонов, но клейкая протеиновая субстанция так нагрелась, что батончик практически растёкся на части.

– Нет, вы только посмотрите. – Донни даже вспыхнул от страха и злости. – Всего по два. Только два. Почему только по два? Кто здесь лишний? Я. Что со мной, чёрт возьми, происходит?

– Заткнись, Донни! – сказала Вера. – Загляни в эту дурацкую штуку: там нет моего бумажника, моего удостоверения, моей щётки, тампонов и прочей хрени, которую я ношу в своём рюкзаке. Это просто грёбаное совпадение!

– Нет. Что-то происходит. Что-то меняется. Один из нас должен уйти.

– Донни, у тебя сосуд лопнет, парень. – Зак с треском откупорил банку и осторожно пригубил жидкость, в которой томились мини-сосиски.

– А я и не голоден, – продолжал Донни. – Вот я гляжу на это всё, на еду, и умирать должен с голоду, а мне не хочется. Мы шли вчера весь день, и сегодня весь день, так что должны бы кобеля в шерсти съесть… но я чувствую, что голод и жажда только подступают. Ровно чтобы поддерживать во мне безумие.

– Вот насчёт безумия я с тобой полностью согласна, – сказала Вера.

– Всё равно поешь, – сказал Зак. – Прибереги силы для следующего объяснения того, что с нами случилось.

– Да, завтра похохочем, – добавила Вера, методично наполняя водой колпачок от бутылки и опрокидывая его в себя так ловко, что ни разу не поперхнулась и не пролила ни капли, удивительно размеренно и точно.

– Кто-нибудь желает послушать альтернативную точку зрения? – спросил Зак, с удовольствием посасывая солёные чипсы, хотя от них ещё больше хотелось пить. – Рюкзак – это указатель. Кто-то уже шёл здесь до нас. А бросили его потому, что они выбрались, их спасли, и он им больше не понадобился.

– Да, наверное, потому, что они умерли. – Донни был всё ещё не в духе и отводил глаза. Про себя он счёл предположение Зака слишком жизнерадостным и к тому же не выдерживающим критики. Может, Зак просто играл в оптимиста, чтобы ободрить Веру. В книге, на телешоу или в кино такое объяснение не прокатило бы, слишком многое пришлось бы объяснять.

– Если бы тот, кто бросил это здесь, просто умер, мы бы нашли тело, – сказала Вера. Она всегда была заодно с Заком.

– Не нашли бы: его занесло песком, – возразил Донни.

– О Господи, что с тобой спорить, – сказала она. – Ты же всё равно всегда прав.

После этого несколько долгих минут они молча поглощали свою жалкую добычу. Донни смотрел вдаль, в сторону… куда угодно, только не на своих друзей, всё более его раздражавших. Вера и Зак прижались друг к дружке и о чём-то шептались, начисто забыв о его присутствии, пока он не вернул их к реальности.

– Гляньте, – резко сказал он.

– Что? – Зак приподнялся и, щурясь, стал вглядываться в горизонт.

Донни протянул руку.

– По-моему, я что-то вижу. Вон там.

– Значит, пора израсходовать ещё чуток энергии. Если нам повезёт, закопаем рюкзак в песок для следующего ублюдка. Детка?

Вера отряхнула джинсы и встала.

– Ага. Шагом марш, раз-два. – Ей хотелось сострить что-нибудь насчёт Дороти и дороги из жёлтого кирпича, или дикой банды [62] 62
  «Дикая банда» – американский фильм 1969 года режиссёра Сэма Пекинпа. ( Прим. пер.)


[Закрыть]минус один, но из-за чёртовой жары ничего не шло в голову.

Донни вёл их, как будто взял след. Обычно он предпочитал держаться в двух шагах позади Зака и Веры, потому что ему нравилось смотреть, как движется Верин зад. Может быть, теперь, если его спутники окажутся сзади, в один прекрасный момент их просто не станет. Может, их похитят. Бывает же такое. В книжках, в кино.

Они дошли до места, но там ничего не было.

Почти весь второй день они провели в ожидании возле машины, под дугой солнца. В ожидании спасения. В ожидании ответов, прохожих, проезжих, кого угодно, кроме самих себя. Тогда-то Донни и начал лепить свои теории.

– О’кей, мы все пьяные, – сказал он, зная, что это чушь. – Напились в стельку. А это всё сон. Видите машину? Мы её разбили и умерли, а здесь ад или ещё что-нибудь. Чистилище.

– Мне нравится такая идея, – сказал Зак. – Ад или что-нибудь.

– Кувшин с водой пуст, – сказала Вера. Перед выездом они сунули на заднее сиденье галлонную канистру с водой. Её хватило на день активного восполнения жидкости. Тщательный макияж Веры расплылся, потёк, размазался по лицу и испарился.

Зак повязал голову футболкой, чтобы уберечь свой скальп от поджаривания.

– Нам надо сидеть тихо и не потеть, – пошутил он. – Кто-нибудь появится. Мы же появились.

– Раньше Лас-Вегас был самым большим психологическим искушением в стране, – сказал Донни. – Чтобы поехать туда и сделать ставку, требовалось усилие воли, помогающее пилигриму преодолеть барьер безжизненной пустыни. В Вегас нельзя попасть случайно; чтобы туда добраться, надо принять решение и пересечь пустое пространство. Это не то же самое, что в магазин сходить, тут не подумаешь: «А не сыграть ли мне по маленькой, раз уж я здесь». Тут нужно предпринять марш-бросок, а когда попадёшь на место, то выбора нет, остаётся только сделать то, зачем ты, собственно, и приехал. Здесь такая тонкая стратегия, что большинству людей и не понять. Никто об этом и не думает.

– И ты хочешь сказать, – сказала Вера, – что?..

– Только то, что это интересно, как, по-твоему?

– По-моему, здесь дьявольски жарко, и я хочу куда-нибудь подальше. – Она принялась обмахиваться, и Донни был внезапно вознаграждён промелькнувшим видением соска, покрытого бисеринками пота и безупречного, как леденец.

– Воду из радиатора пить нельзя, – сказал Зак, выныривая из-за открытого капота и вытирая испачканные маслом руки.

– Зачем вообще об этом думать? – сказала Вера. – Мы же не на необитаемом острове. Мы посреди большого шоссе, даже если оно и ведёт хрен знает в какую глушь. Скоро появится какая-нибудь деревенщина на грузовике-пикапе. А как насчёт всех остальных, кто едет в Вегас? Мы же не запутались в карте и не на просёлке заблудились. Нам же не придётся сидеть здесь до тех пор, пока мы не выпьем всю воду из радиатора или не съедим эту дурацкую машину.

– В Нью-Гемпшире один мужик так и сделал, – сказал Донни. – Распилил свой «Шевроле» на маленькие кубики и съел. Переварил их и выкакал. Мужик съел машину.

– Заткнись, Донни! – Вера доказывала свой тезис, и неудача, которую она потерпела по милости внутреннего отрывного календаря Донни, её обидела. Донни коллекционировал подобную ерунду. Ему казалось, что это придаёт утонченность. Он и вправду был незаменим на вечеринках, а ещё его хорошо было посылать с разными поручениями, тем более что он всегда сам вызывался. Но теперь Вера заподозрила, что его собачья искренность и готовность быть полезным была не более чем жестоким трюком, уловкой, помогавшей ему держаться поближе к тем, кто хотя бы делал вид, будто интересуется дерьмом, которое сыплется у него изо рта.