Текст книги "Дети Эдгара По"

Автор книги: Стивен Кинг

Соавторы: Нил Гейман,Грэм Джойс,Джозеф Хиллстром Кинг,Питер Страуб,Дж. Рэмсей Кэмпбелл,Джонатан Кэрролл,Дэвид Джей Шоу,Келли Линк,Стив Тем,Элизабет Хэнд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)

Я не знаю, что ещё сделать для неё. Сидя на яйце, я вспоминаю хорошие времена. Смеющаяся Леда. Леда в саду. Танцующая Леда. Леда нагая. Прекрасная, прекрасная Леда. Подо мной что-то шевелится, я слышу звук. Я притихаю и вслушиваюсь. Вот опять.

– Леда! – ору я. – Леда! – Она сбегает по лестнице вниз. Откуда у неё этот халат? Я даже не знал, что у неё есть такой. Синяя ворсистая ткань в пятнах кофе. Она смотрит на меня, испуганно таращит обведённые тёмными кругами глаза.

– Что? – спрашивает она.

– Ребёнок, – говорю я и сползаю с яйца.

Стоя бок о бок, мы смотрим, как качается яйцо. Я едва дышу. Осколок яичной скорлупы падает на одеяло. Я вдруг ловлю себя на том, что молюсь. Одним словом. Пожалуйста.

Пожалуйста, пусть мой ребёнок будет не лебедем.

Он берёт меня за руку. Я не сопротивляюсь. Это первое человеческое прикосновение – ну, кроме докторов, их я не считаю, – после той ночи, когда всё произошло. Странно, когда тебя так трогают. Я чувствую его тепло, ощущаю пульс. Непривычно и приятно. Не плохо. Не знаю только, как долго я позволю этому продолжаться.

Мы смотрим, как яйцо дрожит, идёт трещинами, и у меня такое чувство, как будто я стою на краю чего-то большого, как та белизна из моего сна. В ней всё. Вся моя жизнь. Вся моя любовь. То, что выйдет из этого яйца, либо утопит меня в белизне, либо освободит от неё. Я хочу на свободу, но у меня нет сил шевельнуть пальцем.

И тут я вижу крохотный кулачок.

Я вырываю ладонь из его руки и прижимаю ко рту. Не надо крыльев, молюсь я, пожалуйста.

Фиалковый глаз!

Я стою так тихо, как будто, если я шевельнусь, мы упадём в другую реальность.

Не надо клюва, думаю я, и тут же, как по заказу, вижу рот и начинаю смеяться, но останавливаюсь, потому что отваливается ещё один кусок скорлупы, и прямо рядом с первым ртом появляется второй, и я уже не знаю, в чём тут дело.

Пожалуйста, думаю я, пожалуйста.

Я не знаю, что думать. Честно говоря, насчёт яйца я с самого начала сомневался. То есть я только ради неё вызвался его высиживать. Но, когда всё началось, я обрадовался, потом занервничал. Думал – что творится, вообще? У нас что, вместо ребёнка будет птенец? И что я должен чувствовать? Но, не задумываясь, протянул руку и взял её ладонь в свою. Я сделал это так, как будто между нами ничего не случилось, а когда до меня дошло, что мы стоим и держимся за руки, то так обрадовался, что даже забыл о яйце.

Думаю, нам обоим стало легче, когда показался маленький кулачок. Конечно, мы знали, что это ещё не всё. Не исключено, что мы высидели оперённого младенца или кого-нибудь в этом роде.

Смогу ли я любить этого ребёнка? Да, такое приходило мне в голову. Смогу ли я любить ребёнка, зачатого во время того ужаса? Честно говоря, я в этом сомневался.

Она отняла свою руку. Мне немедленно до боли захотелось взять её снова. Мы увидели глаз, фиалковый, как у неё, и я подумал, что наверняка полюблю ребёнка, если он будет похож на неё, и тут мы увидели рот, а миг спустя ещё один, и я подумал УРОД. Знаю, не следовало мне так думать, но я подумал. Подумал, что нам придётся воспитывать этого урода.

Я уже видел, как нянчусь, с уродом, у которого два рта, и во время полового созревания у него отрастут перья. Слышал все эти разговоры о внутренней красоте. Я всё просчитал заранее. И тогда я понял. Даже если у него будет два рта и перья с головы до ног, я всё равно буду любить его.

Я взглянул на Леду. Что-то важное произошло со мной, а она даже не заметила. Она стояла рядом в старом синем халате с кофейными пятнами по всему переду, с нечёсаными волосами, с округлившимися от страха фиалковыми глазами, с искажённым лицом, с прижатыми ко рту кулаками, и мне захотелось сказать ей: «Ш-шш, не волнуйся. Всё будет хорошо. Неважно, какой он». Но я промолчал, ведь я, наконец, понял, что не мне учить её любви. Её, Леду, которая выносила его, снесла, а потом забрала у равнодушных, любопытных докторов и принесла домой, где высиживала его, жертвуя ради него всем, даже своей красотой. Я ничему не могу её научить. Я могу только учиться.

Потом-то я поняла, в чём дело. Когда яйцо стало разваливаться. Два рта. Четыре кулачка. Четыре ножки. Две головы. И, слава богу, два совершенно раздельных очаровательных тельца. Две малышки, измученные и плачущие. Я подошла к ним, встала на колени, смахнула с них скорлупу и эту липкую дрянь, и у одной глазки оказались фиалковые, а другая похожа на моего мужа, и я поняла, что в ту ночь я забеременела дважды. Первый раз от мужа, второй – от того лебедя, и хотя обе малышки хорошенькие, всё же та, которая похожа на меня прежнюю, вырастет настоящей красоткой, и потому я прижимаю её к себе крепче, потому что знаю, как это иногда тяжело – быть красивой.

Муж наклоняется и помогает мне стряхивать скорлупу и белок, потом мы переносим близняшек на диван, я ложусь с ними, распахиваю халат и слышу, как громко вздыхает муж, – от радости или грусти, не знаю. Моё тело здорово изменилось. Я лежу, а малышки сосут каждая свою грудь.

О, Леда, простишь ли ты меня когда-нибудь? Доверишь ли мне наших малюток? Неужели я их тоже предам? Неужели в этом смысл любви? В тяжкой ноше зла, которое мы причиняем друг другу? Почему я не могу любить безупречно? Как бог, а не как человек. Прости меня. Разреши мне любить тебя и наших детей. Пожалуйста.

Впервые за несколько месяцев она улыбается, зевает и закрывает свои прекрасные глаза, но тут же распахивает их, на её лице испуг. Она смотрит на меня, но не знаю, видит ли, и говорит «лебедь». Или «нелюдь»? Я не знаю. Я уверен лишь в том, что люблю её и всегда буду любить. Леда. Вечная, вечная Леда. В грубом синем халате с кофейными пятнами на груди, когда дремлют малышки и ты вместе с ними, а солнце освещает морщинки на твоём лице; когда ты выходишь в сад, насторожённая и неуверенная; когда ты пропалываешь розы, Леда, я всегда буду любить тебя, на солнце, в грязи, когда ты, прикрыв рукой глаза, вглядываешься в прошлое и видишь причинённое тебе зло, я всегда буду любить тебя, всегда, моя Леда.

Томас Тессье

Томас Тессьеродился и учился в Коннектикуте, завершил образование в Дублине. Тринадцать лет жил в Дублине и Лондоне, опубликовав за это время три книги стихов и поставив на профессиональной сцене три свои пьесы. Несколько лет вёл ежемесячную музыкальную рубрику в журнале «Vogue» (Великобритания). Его рассказы публиковали различные журналы и антологии, в том числе «Граньтаун», «Кладбищенский танец», «Изначальное зло», «Тёмные ужасы», «Лучшее за год» и «Ужасы. Замкнутый круг». Его первый сборник, «Музыка духов и другие рассказы», удостоился премии Международной гильдии хоррора. Его перу принадлежит ряд романов в жанрах хоррор и саспенс, включая «Ходящего по ночам», «Фантом», «Последние штрихи» и «Наслаждение», по которому был снят фильм с Карен Аллен и Майклом Онткином в главных ролях. Его роман «Сердце тумана» был отмечен премией Международной гильдии хоррора за лучший роман, а «Publishers Weekly» назвал его одной из лучших книг года. Его последний роман, «Дурные вещи», был опубликован в июне 2007 года в мягкой обложке издательством «Лейжер Бук», выход книги в твёрдом переплёте готовит издательство «Семетери Дэнс». Писатель живёт в Коннектикуте, где в данный момент пишет новый роман и завершает второй сборник рассказов.

Причуды ради

Гвину Хедли и Ивонне Сили

Он ехал на север в комфорте кондиционированного салона, дорожная карта лежала на соседнем сиденье, в динамиках стереосистемы приятно плескалась фортепианная музыка Сати [48] 48
  Эрик Сати (1866–1925), французский композитор. ( Прим. пер.)


[Закрыть]. Благодарение Богу за все эти маленькие штучки, которые делают жизнь человека более сносной, когда лето садится ему на шею.

Был август. Жаркое безветрие и влажность стояли так долго, что уже казались не атмосферным феноменом, а густым, удушливым желатином. Люди двигались медленно, но больше сидели на месте, словно одурманенные твари в глубинах раствора.

Наверху, в Адирондаках [49] 49
  Адирондак – горный массив в системе Аппалачей в США, популярный туристический район. ( Прим. пер.)


[Закрыть], наверняка будет легче, прохладнее и суше. Но Роланд Тёрнер был не рядовым туристом в поисках отдыха. Ему предстояло сделать открытие, как он надеялся, и ехал он в одиночную экспедицию в поисках настоящей причуды [50] 50
  Причуда ( англ.folly – причуда, каприз) – небольшое здание или иной архитектурный объект в дворцовых и парковых ансамблях или в городской среде. ( Прим. пер.)


[Закрыть].

Роланд был одним из немногих американских членов Общества причуд – организации, которая базировалась в Лондоне и имела своей целью «охрану и пропаганду причуд и наслаждения ими… защиту одиночных и никем не любимых зданий неясного предназначения… необычайных, интригующих или просто странных построек и мест». Роланд узнал о нём двумя годами ранее, когда наткнулся на выпуск ежеквартального журнала в одном из коннектикутских книжных магазинов. Фотографии его заворожили, статьи очаровали своим остроумием.

Типичная английская эксцентричность, подумал тогда Тёрнер, продержится год-другой и умрёт, как только кончатся энтузиазм и деньги. Он написал письмо, чтобы узнать, существует ли ещё это общество, и был очень удивлён, получив ответ от самого президента и главного редактора, некоего Гвина Хедли. Общество не просто существовало, оно процветало, насчитывая более пятисот членов по всему миру (но больше всего, конечно, в Соединённом Королевстве).

Роланд немедленно отправил им банковский чек, покрывающий членские взносы, подшивку журнала, набор цветных открыток и экземпляр основополагающего труда Хедли: «Причуды: справочник Национального фонда [51] 51
  Имеется в виду британский «Национальный фонд объектов исторического интереса либо природной красоты».


[Закрыть]» (издательство «Кейп», 1986 год).

В памятниках старины, замках и руинах были свои романтика и тайна, которые притягивали Роланда. В них он видел прошлое, и ему нравилось представлять, какой была жизнь много лет назад. Может быть, потому, что его собственное существование оставалось неприметным и заурядным Роланд был владельцем типографской компании, скромного предприятия, печатавшего торговые бюллетени и флаеры для супермаркетов всего округа Вестчестер [52] 52
  Округ Вестчестер находится в штате Нью-Йорк.


[Закрыть]. Много лет он упорно трудился, создавая надёжный бизнес, и теперь руководил солидной фирмой с хорошей репутацией. Плохо было то, что бизнес почти заменил Роланду личную жизнь.

Он не раз заводил интимные знакомства, но ни одно из них даже близко не подошло к браку. Теперь, в середине жизни, Роланду оставалось только смириться и принять всё как есть. Он любил хорошие книги, в основном исторические романы или исследования, а также классическую музыку, и ещё у него была страсть к причудам.

Настоящая причуда – это здание, грот, сад или любое другое архитектурное сооружение, задуманное и созданное с намеренным пренебрежением к норме. Причуда – это то, от чего в буквальном смысле «захватывает дух», как выразился в своём увесистом труде Хедли. Работа пока не позволяла Роланду выбраться в Британию, зато он отыскал несколько причуд в Америке, вроде Святой Земли в Уотербери или Башен Уоттса в Лос-Анджелесе [53] 53
  «Святая Земля» – туристический парк (Иерусалим и Вифлеем в миниатюре) в г. Уотербери, штат Коннектикут. Башни Уоттса построены в лос-анджелесском районе Уоттс, выстроенные из стальных труб, перевитых проволокой, в 1920–1950-х гг.


[Закрыть]. Кроме того, он посетил полностью пригодный для жилья дом из пивных бутылок в Виргинии, четыре акра Сахары в лесах Мэна, и дом – Ноев ковчег в холмах Теннесси. Американским причудам обычно не хватало атмосферы утраченного великолепия, которая отличала классические образцы причуд британских, зато им нередко бывало присуще нечто вроде героического сумасбродства, делавшего их неотразимыми.

Роланду оставалось только ждать, когда выпадут два-три свободных месяца, чтобы поездить в своё удовольствие по Англии, Шотландии и Уэльсу, неспешно осматривая те исключительные места, о которых он сейчас мог лишь читать, – например, ракета в Айсгарте, «дом в облаках» в Торпенессе, Башню Клавелла и Портмейрион [54] 54
  Айсгарт – йоркширская деревня, где находится национальный парк. Среди местных достопримечательностей – каменная «ракета» середины XIX в. «Дом в облаках» – переоборудованная под жилище верхушка водонапорной башни в деревне Торпенесс, графство Саффолк. Башня Клавелла – причуда в тосканском стиле, возведенная в 1830 г. на острове Парбек, графство Дорсет. Портмейрион – деревушка в итальянском стиле, построенная в 1925–1975 гг. в графстве Гвинед.


[Закрыть], не говоря уже о тех изумительных причудах, что находятся вблизи великого города Лондона и в нём самом.

«Причуды – это путаное, безумное кружево на гигантском гобелене человеческой жизни» – так писал Роланд в послании журналу Общества причуд, которое мистер Хедли по неизвестной причине не счёл пока возможным опубликовать. Но Роланд продолжал в свободное время оттачивать мысль и перо в заметках о причудах Америки, которые ему довелось повидать.

Но вот две недели назад из Лондона пришло письмо. «Довольно эффектная» причуда, как слышно, существует на землях старого летнего коттеджа Йоргенсонов в Глен Аллене, штат Нью-Йорк. Не сможет ли мистер Тёрнер проверить этот слух и прислать отчёт? Если место окажется стоящим, то фотографии и заметки приветствуются. Роланд немедленно послал ответный факс «Разумеется».

Найти Глен Аллен на карте удалось не сразу. Судя по всему, ехать до этой дыры надо было миль двести, сначала до Большого Лосиного озера, что в Адирондаках, а потом дальше, на север. Дело на весь уик-энд.

Приехать туда в пятницу вечером, заночевать в деревенской гостинице, субботу посвятить знакомству с собственностью Йоргенсонов, а в воскресенье вернуться в Рай [55] 55
  Рай (Rye) – здесь: город в штате Нью-Йорк.


[Закрыть]. После полудня Роланд ушёл из офиса, а немного погодя уже мчался в машине по автостраде.

Всем он сказал, что едет за город проветриться. Роланд лишь однажды поделился своим интересом к причудам с другим человеком, – это была Патти Бреннан, энергичная разведёнка, которая работала у него с год назад. Роланду казалось, что ему нравится Патти, однако дальше разговоров дело у них так и не зашло.

– А, это как Кони-Айленд [56] 56
  Кони-Айленд – полуостров (бывший остров) в Бруклине, известный своими парками аттракционов. Многие павильоны парка развлечений Кони-Айленда выстроены в восточном стиле. ( Прим. пер.)


[Закрыть], или Мавзолей Гранта [57] 57
  Мавзолей Гранта – неоампирный мавзолей американского президента Улисса Гранта в нью-йоркском парке Риверсайд. ( Прим. пер.)


[Закрыть], – заметила она, когда он рассказал ей о причудах.

– Ну, нет, не совсем…

Возможно, Роланд плохо объяснил. Но в тот момент он решил отныне и навсегда держать свой мир причуд в тайне от всех. Патти скоро влюбилась в человека, который чистил головки её видеомагнитофона, и перестала работать у Роланда. Оно и к лучшему, убедил он себя. Когда делишься своим сокровищем с другими, оно перестаёт быть чем-то особенным; часть его волшебной ауры неизбежно исчезает.

Роланд ехал довольно быстро, однако дорога на деле оказалась не короче трёхсот миль, и он прибыл в Глен Аллен лишь после шести вечера. На въезде в город он миновал Глен-мотель и, не найдя других мест для ночлега, развернулся и поехал туда. Тарелка спутникового телевидения, зал торговых автоматов, три автомобиля на парковке. Не деревенская гостиница, конечно, но ничего не поделаешь. Роланд вошёл в офис и заплатал за комнату.

Дежурная средних лет взяла у него деньги, дала ему ключ и какие-то брошюры, прославляющие местную рыбалку и греблю.

– Где тут у вас можно хорошо поесть? – спросил её Роланд.

– В «Гриле у дружелюбного Билла», прямо на Главной, – ответила она. – Кстати, сегодня вечером обещали грозу. Если свет отключат, у вас в шкафу есть свечи.

– Благодарю. Я планировал взглянуть на поместье Йоргенсона завтра с утра. Трудно его найти?

– Поместье Йоргенсона, – медленно повторила она за ним, точно задумавшись. Женщина была крупной, с пустым, невыразительным лицом. – Нет, найти его не трудно, а вот добраться может быть трудновато. Поместье в паре миль от города, вверх по долине, но там уже лет тридцать никто не жил, так что частная дорога совсем заросла. Придётся идти пешком. – Потом добавила: – Говорят, смотреть там уже не на что.

– О.

– А вы агент по недвижимости?

– Нет, нет, я представляю… э-э-э… одно британское общество, которое интересуется разными заброшенными местами, где есть архитектурные достопримечательности.

Собственная нерешительность, а потом и отказ от слова «причуда» огорчили его, но какой смысл объяснять что-то этой особе. В ответ она издала какой-то неопределённый звук и больше ничего не спросила.

– Может, я и ошибаюсь, но, по-моему, вы там вообще никакой архитектуры не найдёте.

– Совсем никакой? – недоверчиво переспросил Роланд. До сих пор ему не приходило в голову, что он мог забраться в такую даль понапрасну. – Совсем ничего не осталось?

Женщина жизнерадостно пожала плечами, словно радуясь его разочарованию.

– Дом давным-давно сгорел. – Она снова взялась за свою книгу – мягкая обложка, детальный отчёт о жутких убийствах где-то в Техасе, – и вернулась к чтению.

– A-а. Понятно…

Номер, в общем, дотягивал до гостиничных стандартов, – ну, почти. На занавеске в душе была плесень, пахло затхлой сыростью – что большинство горожан считает неотъемлемой принадлежностью деревни, – но простыни были чистые и кондиционер в порядке. Снаружи влажность и жара ничуть не уступали погоде в Рае.

Роланд решил не задерживаться. Он был голоден, а гроза приближалась. Бросив нераскрытую дорожную сумку на кленовое кресло и заперев фотоаппарат в багажнике машины, он пустился на поиски дружелюбного Билла и его гриля.

Весь городок Глен Аллен – а он был невелик – имел вид обшарпанный и старомодный, точно застрял где-то в пятидесятых-сороковых годах. Ничего плохого в этом не было – потемневшие от времени дома в дощатой обшивке, старые бензоколонки с эмблемой «Красного крылатого коня», ржавые автомобили и видавшие виды пикапы, универсальный магазин, перед витриной которого вилась стайка ребятишек, – любопытная смесь настоящей старины с обыкновенной дешёвкой.

Но главное не в том, что тут есть, подумал Роланд, въезжая на парковку. Главное в том, чего тут нет: никаких модных бутиков, видеопрокатов, прилавков с футболками, сетей фастфуда, ревущих бумбоксов и даже ни единого благоуханного китайского ресторана, торгующего на вынос, – и это почему-то радовало. Современность ещё не прибыла в Глен Аллен – по крайней мере, не во всей своей мощи и мишурном великолепии.

Роланд сидел у барной стойки и ел чизбургер-делюкс, в меру жирный и довольно вкусный. Картошка была чуть сыровата, зато салат из капусты с майонезом был острый и восхитительный. Всё это Рональд запивал большой кружкой холодного пива – первой, но не последней за вечер.

Кроме него в баре было ещё несколько посетителей, завсегдатаев, по-видимому, которые грели в руках стаканы, одним глазом поглядывали в телевизор, где играли «Янки», и непринуждённо болтали друг с другом. Роландом они нисколько не интересовались, и его это вполне устраивало. Всё равно они ещё слишком молоды и вряд ли что знают о поместье Йоргенсона из первых рук.

Зато Роланду удалось расспросить Билла, пожилого хозяина заведения, который собственной персоной стоял за стойкой бара.

– Старый Йоргенсон крупно нажился на стали, не хуже Карнеги [58] 58
  Эндрю Карнеги (1835–1919) – американский предприниматель, крупный сталепромышленник, филантроп, мультимиллионер. ( Прим. пер.)


[Закрыть]. Кучу денег заработал. Мой отец строил ему дом, в двадцатые это было. Да уж, дом был красивый. Дерево из Южной Америки, мрамор из Италии, чего в нём только не было. Французская мебель, огромные картины на стенах. За расходами не постояли. А жили в нём два месяца в году, летом. И называли его коттеджем, ведь в нём всего двадцать комнат было, понимаете?

Роланд, улыбаясь, кивнул. У Билла была такая манера – сказав что-нибудь, он легонько ударял ладонью по стойке, как будто показывал, что кончил. Потом поворачивался и неспешно уходил к другим клиентам, но рано или поздно возвращался к Роланду и так, в несколько приёмов, рассказал всю историю до конца.

Клан Йоргенсонов год за годом приезжал в эти места. Держались они особняком. Всё было в порядке, как вдруг зимой 1959 года дом неизвестно почему сгорел дотла. Всё нутро выгорело, ничего не осталось. Дом тогда стоял пустой, кроме смотрителя и его жены, в нём никого не было, и они погибли в пламени. Одни считали, что это просто случайность, другие винили местных хулиганов – богатым ведь всегда завидуют. Происшествие долго расследовали, но окончательного вердикта так и не вынесли.

Участок забросили, Йоргенсоны на него не вернулись. И вот несколько лет назад об их поместье снова заговорили в новостях. Новое поколение семьи сочло возможным – из налоговых соображений, надо полагать, – передать сто с лишним акров земли в дар штату Нью-Йорк. Собственно, окружающий территорию адирондакский лес уже давно предъявил на неё свои права, а теперь это было подтверждено формально.

– А не было ли там ещё чего-нибудь, кроме дома? – взволнованно спросил Роланд. – Каких-нибудь построек?

– Были, разумеется, – сказал Билл. – Был большой гараж, бельведер, пара сараев и ледник. А, ну ещё Маленькая Италия.

– Что? – Надежды Роланда воспарили снова. – Маленькая Италия?

– Да, мои ребятишки играли там в детстве, в шестидесятых. Чистое сумасшествие.

Это была причуда, вне всякого сомнения. Оказалось, что старик был просто помешан на Италии, до такой степени, что решил разбить в своём поместье сад и украсить его уменьшенными копиями главных итальянских достопримечательностей, в том числе фонтана Треви, Везувия и Помпей, Синего грота на Капри и Колизея.

Без малого три десятка лет Йоргенсен добавлял к своей коллекции то одну, то другую фигуру, так что, когда случился пожар, итальянский сад, по слухам, покрывал уже четыре гектара.

Роланд и обрадовался, и приуныл. Да, речь шла о настоящей причуде, но она с пятьдесят девятого года была предоставлена самой себе и разрушалась под действием жаркого солнца, морозных зим и непредсказуемой жестокости ребятни. А то, что уцелело, вне всякого сомнения, давно задушил в своих объятьях лес. Это было печально, и Роланд подумал, что ему ещё повезёт, если удастся сделать хоть одно приличное фото. Но написать о ней, а тем более опубликовать записки, стоило, – ведь это будет дебют Роланда Тёрнера на страницах журнала Общества.

Было почти одиннадцать, когда он, наконец, покинул бар. Жара заметно спала, и город обдувал ветерок. Близилась гроза. Роланду оставалось только надеяться, что она пройдёт к тому времени, когда наступит пора отправляться на поиски поместья Йоргенсона. Он заметил в небе краткую вспышку молнии, но она была так далеко, что раскатов даже не было слышно.

Главная улица совсем опустела, и Рональд подумал, что она похожа на заброшенную декорацию к фильму. Вывески раскачивались, окна дребезжали, ветер гнал пыль и листву, и надо всем этим тускло горели редко расставленные уличные фонари. Яркая неоновая вывеска Генеси [59] 59
  Genesee – пивоваренная компания из города Рочестер, штат Нью-Йорк.


[Закрыть]в заведении Билла приятно контрастировала с их жёлтым светом.

Роланд как раз собирался сесть в машину, когда вдруг услышал какой-то звук и замер, прислушиваясь. Репетиция хора? Нет, это не музыка, ничего похожего на структуру; да, кажется, звук и не человеческого происхождения. Роланд медленно поворачивал голову, пытаясь понять, откуда он исходит, но звук был слишком рассеян, и шелест деревьев часто заглушал его.

Вернувшись в мотель и выйдя из машины, Роланд снова услышал тот же звук. Здесь он был сильнее и чище, но, как и в городе, неуловим. Словно целый хор эоловых арф пел в ночи, то повышая голос, то опускаясь до шёпота, то стеная, то визжа. Ветер был составляющей этого звука, но было и что-то ещё, какая-то местная черта, которая производила столь необычайный эффект. Роланду он даже нравился. Он напоминал ему изысканные пассажи из Вогана Уильямса и Дебюсси. В комнате он отключил кондиционер, распахнул окно и ещё некоторое время слушал.

Гроза прошла в нескольких милях к северу от города, гремя и полыхая, точно краткая война, и на Глен Ален обрушились потоки дождя. Но через четверть часа прошёл и он, оставив по себе влажную тишину, наполненную звуками падающих капель.

Утром, перед тем, как отправиться на поиски имения Йоргенсонов, Роланд отыскал женщину, которая работала в мотеле. Она как раз выходила из зала торговых автоматов с полным мешком мусора. Роланд пересёк парковку и спросил её о ночных звуках.

– Это ветер несётся по долине, – сказала она. – Когда он дует в определённом направлении, то получается такой звук.

– Да, но отчего?

– Ветер несётся по долине, – повторила она, словно тупому. – Зимой не так слышно.

– А-а.

По пути он сделал остановку возле универсального магазина Колберта, в паре домов от Билла на Главной, – купить бутербродов и сока на ланч. Через минуту он чуть не проскочил мимо бывшего въезда на территорию летнего поместья Йоргенсонов. Как и говорил Билл, найти его оказалось не сложно: две мили вверх по Норт-стрит, единственному выезду на север из города, а там ищи по левой стороне. Две каменные колонны отмечали съезд на однопутку. Роланд сдал назад и некоторое время разглядывал их.

Мертвенные сине-зелёные пятна лишая покрывали колонны, их навершия потрескались и выщербились. Ворота кованого железа исчезли давным-давно – остались только насквозь проржавевшие петли. Потом Роланд понял, что Йоргенсон засадил обе стороны дороги сплошной живой изгородью. Её остатки ещё угадывались, хотя с трудом. Когда-то её высота достигала двадцати-тридцати футов, но теперь деревья засохли, и сквозь их скелеты росла сорная трава, пробивались молодые клёны и ползучая вишня, дикий виноград и другие лианы и вьюнки обвивали их мёртвые ветки. Сам въезд так густо порос кустарником, что Роланду негде было даже припарковаться; пришлось проехать по улице ещё метров пятьдесят, пока справа не показался травянистый пятачок. Он повесил на шею фотоаппарат, взял термос с ланчем, запер машину и зашагал обратно.

Грунтовая дорога, которая вела когда-то к дому, сплошь заросла сорняками и полевой травой, однако идти по ней было не сложно. Роланд только дважды сбивался с пути, но оба раза возвращался обратно, едва ощутив, как твёрдая гравийная подсыпка под ногами уступала место более упругой земле.

Он шёл по туннелю между деревьями – эффект, который некогда, возможно, придавал пейзажу очарование; но теперь растительность разрушила его первоначальную форму и сделала его неопрятным, тёмным и мрачным. Туннель привёл его на край большой вырубки, и он понял, что приближается к месту, где стоял дом. Вырубка, разумеется, давно заросла, однако куда более высокие сосны окружающего леса ясно обозначали былой периметр.

Штаны Роланда пропитались водой. Небо скрывали облака, а значит, все заросли, сквозь которые он прокладывал себе путь, были мокры после ночного дождя. Но Роланд предпочитал терпеть сырость, чем жариться под палящим солнцем. Он шёл по дороге, которая некруто поднималась, а потом снова шла ровно. Да, подумал он взволнованно, наверняка это было здесь. Где ещё тут строить дом? С приподнятой площадки размером в три-четыре акра, на которой он стоял, открывался превосходный вид на юг.

Роланд вглядывался в пространство старой вырубки, ища хоть каких-нибудь следов человека. Вот крохотное озерцо – может быть, его вырыли по приказу Йоргенсона, – а вот сваи от старого деревянного причала. Заросшее водорослями и камышом, занесённое илом озеро казалось почти мёртвым, но когда-то оно было прекрасно.

Роланд с лёгкостью представил себе, как дети Йоргенсона катаются по озеру на лодке или прыгают с причала в воду. Семья, наверное, устраивала пикники в тени вон того большого сахарного клёна, одиноко стоящего недалеко от воды. Картинка из прошлого. Жизнь, мечты, силы потрачены на создание своего маленького мира. Какими людьми были Йоргенсоны: надменными и невыносимыми или приличными и достойными всего, что имели? Но какая разница, ведь их здешний мир рухнул и сами они ушли вместе с ним.

Повернувшись, Роланд зацепился ногой за камень. Он оказался частью фундамента. Роланд прошёл вдоль него, оставляя за собой след из примятой травы и диких цветов. Огонь и время не оставили ничего, кроме каменного прямоугольника, едва видимого над землёй. Дворовые постройки тоже исчезли; местные жители могли растащить их на доски и всякую мелочь.

Роланд сфотографировал участок, на котором стоял когда-то дом, а потом вырубку вместе с озером. Торопливо сжевал свой ланч, не переставая шарить вокруг глазами в поисках знака, ключа. Если итальянская причуда спрятана где-нибудь в лесу, её не найдёшь и за неделю. Но есть ещё одна возможность – поискать выше по склону, за домом. Метрах в ста позади него в невысоких скалах открывался проход, образованный двумя крутыми стенами. Он вёл на север. Здесь начиналась долина – или заканчивалась.

Роланд, пыхтя, одолел подъём и ахнул. Перед ним была Маленькая Италия, причуда Йоргенсона. От возбуждения он едва не бросился к ней бегом, но удержался и сделал несколько общих снимков.

Тут были всевозможные строения – деревенские виллы, крестьянские домики, приземистые городские кварталы, – разбросанные большими и маленькими группами. Статуи, много статуй, фонтаны, аркады, площади, башни, церкви, конюшни, амбары и многое другое. И всё это уходило далеко в долину, сколько хватало глаз.

Причуда стояла на делянке, в основном плоской, но усеянной множеством холмиков, которые только усиливали эффект. К тому же склоны долины то раздвигались, то снова сужались, образуя ниши, расщелины и впадины разной глубины и размера. Всякая эксцентричная деталь производила своё впечатление, так что иллюзия, которую они создавали вместе, при первом взгляде была исключительно сильной.

Вообще-то издалека она выглядела лучше всего. Когда Роланд спустился по склону холма и пошёл по узким проходам, упадок неприятно поразил его. Большинство построек были сложены из шлаковых блоков или сделаны из гипса на проволочном каркасе, а сверху покрашены или побелены. Красновато-коричневая краска на жестяных крышах издали смотрелась как черепица. Удивительная дешёвка для такого состоятельного человека, да и сказывались следы времени, небрежения и нерегулярного вандализма. Местами целые стены рухнули или были обрушены. Жесть на крышах почти везде проржавела, краска вспучилась и висела ошмётками – там, где она вообще оставалась. Статуи лишились рук или голов, а иногда того и другого. Сколы и трещины покрывали всё.

Колючки и лианы заполонили делянку, зачастую мешая Роланду ходить. Но тут причуде повезло: будь земля потучнее, растительность уже давно не оставила бы здесь камня на камне.

Роланд медленно продвигался вперёд, делая снимки. Он мало что знал об Италии, однако опознал почти все достопримечательности, которые Йоргенсон воспроизвёл в своём саду. Особое впечатление на него произвела секция акведука в пятьдесят футов длиной, достаточно высокая, чтобы человек мог пройти под ней, не нагибаясь. Проломленная всего в трёх местах, она ещё хранила остатки вчерашнего дождя. Роланд невольно улыбнулся, заметив, что гипсовый акведук снабжён стальным дренажным желобом.

Но что производило наибольшее впечатление, так это сумасшедшие пропорции, вернее, полное отсутствие пропорций. Дом высотой в два фута стоял бок о бок со статуей собаки высотой в три фута. Гора Этна была почему-то меньше флорентийского собора, а Испанская лестница оказалась больше, чем вся Венеция целиком. Ничего ничему не соответствовало.

Пропорции, да ещё какая-то ушлость. Имея на пополнение коллекции лишь два месяца в году, Йоргенсон, вероятно, считал необходимым приобретать для своего маленького мирка что-нибудь готовое. Статуи, например. Но особенно Роланду понравилась ванночка для птиц – обыкновенная садовая ванночка – занимавшая всю площадь Святого Петра. Были там и другие ванночки, а также птичьи домики из тех, которые и сегодня можно купить в любом магазине для садоводов или питомнике; возможно, Йоргенсон, дойдя в своей одержимости до предела, видел Италию населённой одними птицами. Пару минут спустя Роланд усмехнулся, набредя на статую святого Франциска Ассизского в окружении домиков для птиц, поставленных на обрезки свинцовых труб, и всё это по соседству с тратторией и причудливым маленьким лабиринтом, задуманным, очевидно, как катакомбы.