Текст книги "Царствие костей"

Автор книги: Стивен Галлахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Кроме вас, мне не к кому обратиться за помощью. И если вы не поможете, что ж… знайте по крайней мере, что я невиновен. В этом случае меня все равно когда-нибудь схватят и повесят, но за преступления, которые я не совершал.

Стокер несколько минут разглядывал разыскиваемого полицией Сэйерса, затем посмотрел вверх и прислушался. На сцене шел второй акт. Слов Стокер не разобрал, просто догадался по переливам и интонации голоса Ирвинга, звеневшего временами кинжальной сталью. Ирвинг играл Макбета, и играл потрясающе. В его исполнении Макбет из человека, либо раздираемого сомнениями, либо ставшего злым под влиянием несвоевременно произнесенного пророчества, превращался в стрелу зла. Он вывел образ, прямо противоположный привычному. Ирвинг показывал им злобного, стремившегося к власти тирана, а слова ведьм всего лишь открывали ему дверь к цели, которую он всегда вынашивал в своем сердце.

– Оставайтесь здесь, – произнес Стокер. – Полагаю, вы сильно проголодались. Когда зрители разойдутся, актеры с отдельными приглашенными соберутся на ужин на сцене. Я принесу вам какой-нибудь еды. Да, и еще – постарайтесь не шуметь.

Глава 21

Лондон

Январь 1889 года

Ранним морозным зимним утром, примерно в половине третьего, Том Сэйерс неожиданно для себя проснулся. Наверное, от холода. Вставать с постели ему не хотелось, но он все-таки заставил себя откинуть одеяло и подняться, надеясь стряхнуть плохое настроение. Стоя у окна, он несколько минут молча разглядывал луну.

Том снял номер в скромной гостинице «Генерал Гордон», расположенной на одной из центральных улиц района Спитафилдс. Из окна комнаты, находившейся на втором этаже, ему виднелась буква «а» названия гостиницы. Буквы стояли далеко друг от друга, поэтому надпись растянулась на всю верхнюю часть фасада. В книге прибытия Том отметился как Джон Тарлоу, столяр-краснодеревщик, приехавший в Лондон в поисках работы. Он хотел взять полный номер, но ему предложили только двухсменный. Значение этого слова выяснилось очень скоро. В комнате фактически жили двое – он и молодая женщина, работавшая ночами в пекарне. К семи утра помещение следовало освободить, туда приходила пекарша, отсыпалась до семи вечера, после чего Сэйерс мог вернуться.

Луна исчезла за плотной пеленой темных облаков, нависших над самыми крышами зданий. Казалось, еще немного, и тучи опустятся на улицы, обволокут их мрачной туманной мглой. В рядах невзрачных серых домов жили семьи скромного достатка. Это был Город Унылых Буден, лондонский Ист-Энд.

В тот вечер их нежданной встречи Стокер хоть и вел себя настороженно по отношению к Сэйерсу, но не предал его, полицию не вызвал. Три часа напряженного разговора закончились тем, что Брэм в конце концов поверил Тому. В душе Сэйерс не очень-то рассчитывал на понимание и не удивился бы, если Стокер явился к нему с полицейскими за спиной, а не с булкой хлеба, добрым куском ветчины, шестью картофелинами, завернутыми в салфетку, и бутылкой пива в руках.

Сэйерс с жадностью набросился на еду. Изредка отрываясь от нее, он поведал Стокеру свою историю. Впоследствии стало известно, что Стокер не только поверил ему, но и, побывав в нескольких театральных салонах, а также у некоторых своих знакомых – актеров, управляющих театрами, рекламных агентов, – везде как бы вскользь упоминал о Сэйерсе, выражая сомнение в его виновности. Мнение Стокера поддержали почти все за исключением нескольких завистников.

Стокер пытался оправдать Сэйерса еще и потому, что видел, как Каспар, едва державшийся на ногах, подходил к поезду в тот вечер в Мидленде, когда Сэйерс просил Брэма сделать все возможное, чтобы задержать состав. Непристойное поведение Каспара придавало дополнительный вес словам Сэйерса. В результате Стокер понял главное – Сэйерс стал жертвой жестокого обмана и подтасовок. Именно Тома приняли за убийцу, а истинный преступник, порочный, с проклятой душой, оставался чист перед людьми и законом. Сэйерс увидел, что мир Стокера не терпит обмана; он, вероятно, был несколько прямолинеен, но в нем мерзавца считали мерзавцем, а честного человека – честным.

«И слава Богу», – думал Том.

Как и ожидал Сэйерс, в гибели Каспара обвинили его. К списку преступлений приписали еще одно. Находились даже такие, кто считал его виновным во всех убийствах, происходивших тогда в Ист-Энде, жертвами которых стали преимущественно уличные девки, хотя Сэйерс в то время побирался и трясся в ознобе в Оксфордшире.

Сэйерс мог бы найти для себя место более безопасное, чем гостиница, но она устраивала его невысокой ценой. Ничего дешевле он не нашел. Стокер разрешил ему взять кое-какую одежду из театрального реквизита, дал немного денег, но Сэйерс не ожидал, что Брэм и дальше станет поддерживать его. Да он и сам не желал быть для Стокера обузой или нахлебником. Гом собирался направиться в Брикстон, где в его доме, арендную плату за который он внес сразу за полгода, хранилась вполне достаточная на первое время сумма денег и кое-какие драгоценности.

Однако в Брикстоне Сэйерса ждало очередное несчастье – хозяйка дома, наслышанная о его злодеяниях и решив, что в конце концов полиция его схватит, сдала жилище другим людям. И хотя Сэйерс уже свыкся с бедами, от такой несправедливости в душе остался очень неприятный осадок.

В центре улицы, недалеко от гостиницы, прохаживался полицейский патруль, который в Ист-Энде ввели после серии убийств в бедняцком районе Уайтчепел, хотя люди поговаривали – в то время ходило много слухов, – что преступник утонул и имя его полиции известно. Сэйерс отвернулся от окна и забрался в постель. Как обычно, он старался не думать о простынях. В двухсменном номере их не меняли неделями. Эта гостиница считалась еще более-менее респектабельной; в других ночлежках существовали и трехсменные комнаты, где постояльцы чередовались каждые восемь часов. Простыни там были еще грязнее.

Сэйерс, поежившись, накрылся с головой одеялом и постепенно согрелся от собственного дыхания. Сегодня, в начале второй половины дня, он встречался со Стокером, который после репетиций собирался на часок-другой отлучиться к себе, отдохнуть перед вечерним спектаклем. В письме Стокер сообщил об имеющихся у него весьма интересных сведениях. Сэйерсу предстояла очень долгая прогулка от Ист-Энда до центра Лондона, но он утешал себя тем, что пребывание на свежем воздухе, во-первых, полезно для здоровья, а во-вторых, поможет немного сэкономить. Сколько он сумеет протянуть на имеющиеся у него деньги и как повернется его жизнь дальше, он не знал.

Жизнь, которую он вел сейчас… да ее и жизнью-то нельзя было назвать. Без имени, данного ему родителями, без любви, без друзей. Разве это жизнь?

Чуть позже полудня Сэйерс стоял у ограды возле Британского музея, дожидаясь Стокера. Тот явился в начале третьего, высокий и мощный, как медведь, расстроенный опозданием, и сразу же рассыпался в извинениях. Сэйерс не показал Стокеру и виду, что давно уже начат нервничать.

– Идемте, – предложил Стокер, едва пожав руку Сэйерсу, и подтолкнул вперед, к лестнице. На ступеньках он сунул в руку какой-то документ и произнес: – Возьмите. Покажете швейцару. Это копия моего читательского билета. Имя в него я вписал самолично.

Сэйерс посмотрел на него и кивнул. Они прошли через громадный холл и вскоре очутились в самом сердце музея, где располагался круглый читальный зал. Там Стокера узнали сразу и даже не стали спрашивать билет, а на фальшивку Сэйерса, наверное, благодаря присутствию Стокера, взглянули лишь мельком.

Просторный, наполненный свежим воздухом зал, высокий и громадный, как римский Пантеон, поразил Сэйерса. Читательские столы шли от стоявшего центре массивного стола старшего библиотекаря, и ряды их напоминали спицы гигантского колеса. Сэйерс, боясь заблудиться, старался не отставать от Стокера. Все места за столами имели номера.

За некоторыми неподвижно сидели старики, словно невидимая паутина опутала их, не давая подняться. Попался на глаза Сэйерсу и юноша, по виду – студент; нахмурив лоб, он листал журналы, стопка которых высилась рядом; через два стола от него восседал грузный мужчина с огненно-рыжей шевелюрой. Читая книгу, он громко сопел. На отдельных столах громоздились книги, но читателей не было.

Сэйерс никак не мог взять в толк, зачем Стокер привел его сюда и что собирается показать. Они обошли половину зала, повернули, долго лавировали между столами и, наконец, Стокер подвел Сэйерса к низко склонившемуся над раскрытой книгой мужчине, явно ученому.

– Разрешите представить вам моего друга, мистер Холл Кейн? – прошептал Стокер.

Кейну было лет около тридцати. Лысоватый, как Шекспир, с короткой, как у Христа, бородкой, он поднялся и протянул вялую худую руку Сэйерсу. Тот осторожно пожал тонкие и слабые пальцы.

– Мистер Кейн знает из вашего рассказа только самое необходимое. Можете доверять ему так же, как мне, – произнес Стокер, обращаясь к Сэйерсу, и знаком показал ему на пустой стул у соседнего стола.

Сэйерс принес его и расположился рядом с Кейном.

– Есть у меня несколько выводов, с которыми я хотел бы вас познакомить, – заговорил ученый. – Боюсь, у Стокера они могут вызвать недоумение, но тем не менее я предлагаю выслушать их.

– Давайте выкладывайте свои выводы, мой старый добрый друг, – сказал Стокер, – а уж там мы решим, что они у меня вызовут.

Сэйерсу доводилось слышать имя Кейна, но романы его он прочитать не успел. Вот и сейчас тот, видимо, готовился засесть за очередную книгу, для чего делал в своем блокноте какие-то пометки, хоть и разборчивым, но таким мелким почерком, что Сэйерс засомневался – способен ли автор сам их прочитать. Ученый принялся рыться в объемистых томах, изданных в разные века. Из некоторых книг торчали закладки с надписями.

Закрыв и отложив в сторону книгу, которую он изучал до их прихода, Кейн быстро пробежал глазами сделанные им пометки, затем начал читать вслух:

– Картафил, Агасфер, Салатиил. – Ученый поднял взгляд на Сэйерса. – Эти слова произносил умирающий?

– Да. Именно их я и слышал.

Кейн потянулся за следующим томом, раскрыл его сначала на одной закладке, затем на другой.

– В последние месяцы, – продолжил он, – мы с Брэмом потратили много времени и сил, не говоря уже о фантазии, на то, чтобы написать новую роль для Ирвинга. Воображение наше крутилось главным образом вокруг объектов сверхъестественного характера. Мы перепробовали все, начиная от Вечного жида до Летучего голландца и Демона-любовника… Мы пытались уйти от мистических образов, но мысли наши постоянно возвращались к ним. Слова, произнесенные Каспаром, – это все имена Скитальца.

По лицу Сэйерса ученый догадался, что тот мало что понимает из объяснений.

– Скитальцем, или Странником, называют человека, в далекие века продавшего душу дьяволу за вечную жизнь и тайные, запрещенные знания, – растолковал Кейн и, снова углубившись в том, нашел другой абзац. – Согласно древней легенде, некий человек именем Картафил оскорбил Иисуса во время его пути на Голгофу, за что был обречен бродить по земле вплоть до Судного дня, – продолжал ученый. – По ее поздней версии Картафил вступил в сделку с дьяволом и за душу обрел бессмертие и богатство. В тысяча пятьсот сорок седьмом году его видели в Гамбурге. Тогда он называл себя Агасфером. Позже его узнали под именем Салатиил. Не далее чем семьдесят лет назад дублинский конторщик, некий Чарлз Матурин, записал историю, рассказанную им Странником Мелмотом.

Сэйерс, всегда считавший себя прагматиком, несклонным к мистике, попробовал возразить:

– Возможно, долгая жизнь легенды объясняется тем, что в разные времена Странниками называли себя разные люди. Ведь не может же человек жить вечно. Роль переходила от исполнителя к исполнителю.

– Ваша версия, кажется, справедливее, чем вы сами предполагаете, мистер Сэйерс, – неожиданно согласился Кейн и пододвинул к нему книгу: – Вот посмотрите.

Гравюра на странице изображала старца с высоким посохом в руке, бредущего по каньону мимо распятого Христа, и грозовое небо над ним. Христос безразлично смотрел на уходящего старца. В глазах обоих не было и тени взаимной любви.

– Испанцы дали ему имя Хуан Эспера эн Диос, в переводе – Иоанн, ждущий Бога. Его видели в Париже в тысяча шестьсот шестьдесят шестом году, в Ньюкасле – в тысяча семьсот девяностом. Первые свидетельства о встрече со Странником датируются тысяча двести двадцать восьмым годом. Имена, правда, указываются разные. Он умеет менять обличье, поэтому и описания его иногда разнятся между собой. Вероятный ответ заключен в имени Мелмот. В подписанном Странником договоре с дьяволом есть пункт, согласно которому человек может избежать страшной судьбы и заслужить прощение Бога при условии, что найдет себе замену. То есть того, кто согласится добровольно взять на себя его бремя. Тогда Странник наконец умрет, но его роль перейдет к другому. Иначе говоря, он станет действительно вечным.

– Найдет себе замену? Как это? – удивился Сэйерс.

– Очень просто. Примет на себя чужие грехи. Добровольно, – сказал Кейн.

Оборот, который принимал их разговор, Стокеру не нравился.

– Мелмот – выдумка, – произнес он.

– Все выдумки имеют первоисточники, – парировал Кейн. – Равно как и свой инструментарий. Дьявол, например, является из подпола, договор с ним подписывается кровью. Ну, в общем, вы знаете всю эту ерунду для оркестровой ямы и галерки. Но что такое инструментарий по своей сути, – горячился Кейн, – как не внешние символы внутреннего состояния души? Вы только вдумайтесь, Брэм. Сознательно отвратить лицо свое от Бога. Добровольно ввергнуть себя во тьму, сознательно пойти на осуждение и проклятие. Не подтолкнет ли сам рассказ о Страннике чью-то душу к преступлению? Не создаст ли притягательный образ падшей души?

– Сознательно пойти на проклятие? – повторил Стокер. – Добровольно? Зачем?

– Причины разные – ненависть к себе, к Богу, презрение к окружающим. У каждого сердца – причины свои.

– Нет, – сказал Стокер. – Не может человек жить вечно.

– Но вечной жизни и не требуется, – отозвался Кейн, – Я говорю о передаче бремени от одного к другому.

Оппоненты горячились, их тихий диспут постепенно перешел в громкий спор. Сидевшие неподалеку читатели стали обращать на них недовольное внимание. То и дело в их сторону кидались недружелюбные взгляды.

Сэйерс поднялся.

– Благодарю вас, сэр, – произнес он, чуть наклонив голову в сторону ученого в знак признания результатов его исследования.

– Просветил я вас хотя бы немного? – спросил тот.

– Боюсь, что да, – ответил Сэйерс.

Сэйерс с такой энергией шагал по городскому саду неподалеку от Бедфорд-сквер, что Стокер едва поспевал за ним. Они молча двигались наугад, цели прогулки у них не было. Сэйерса охватило волнение, оно бросало его с одной тропинки на другую. Путь его сделался беспорядочен, как пляска языков пламени.

– Брэм, я все понял, – наконец заговорил он. – Кейн прав. Теперь я все себе отлично представляю. Странник добровольно отходит от Бога и в результате получает вознаграждение. Вначале ему кажется, что его одарили, но в конце концов дар превращается в проклятие.

– Если это и есть то просветление, о котором говорил Кейн, то оно меня разочаровывает, – ответил Стокер. – Каспар – человек злой от природы, остальное – чистая фантазия.

– Не Каспар, Брэм, хотя я уверен, что он обрел власть над своим учителем в тот момент, когда его обучение закончилось. – Сэйерс неожиданно остановился и посмотрел на Стокера. – Силы Эдмунда Уитлока тают, – продолжил он. – Многие заметили – в последнее время он часто устает. Галлифорд считает, что он серьезно болен, но теперь-то я знаю, какая его съедает болезнь. Он не болеет, он умирает, и сам понимает свое состояние.

– И что?

Сэйерс подошел к Стокеру вплотную, взял за руки и сильно встряхнул, словно приводя собеседника в чувство.

– Неужели вы не видите, в чем тут дело? Уитлок! Уитлок и есть демон! Луиза находится в лапах демона!

Глава 22

Филадельфия

1903 год

Побитый чемпион вдруг замолчал, и Себастьян уже думал, что не услышит продолжения рассказа. За палаткой зазвучали раздраженные голоса. По долетавшим до его уха обрывкам слов Себастьян догадался, что парк закрывается на ночь и шатер собираются складывать. На щитах вокруг него появились многообещающие объявления о проведении в парке выставки изящных искусств, представлявшей собой на деле набор упадочной мазни, способной вызвать лишь громкий скандал. Позже выставку, в конце концов, изгонят и Уиллоу-Гроув вернется к более респектабельным развлечениям.

Сэйерс вслушался в разговор на улице.

– Меня скоро позовут, – сообщил он Себастьяну. – Пришли рабочие разбирать шатер.

Никто из них не двинулся с места.

– Итак, после всего этого вы… все-таки не перестали питать к мисс Портер нежные чувства?

Потуже запахнувшись в свой грязный халат, боксер посмотрел на Себастьяна.

– Я хорошо знаю, как поступают мужчины, оказавшиеся в подобной ситуации, – произнес Том. – Уходят, закрывают сердце, забывают о прошлой жизни и начинают новую. Однако еще лучше я понимал, какой станет моя будущая жизнь. Постоянный страх, переезды с одного места на другое, дабы не примелькаться полиции. Бесцельное существование без корней и друзей, с которыми я мог бы поделиться своей тайной. – Сэйерс на несколько секунд замолчал. – И это далеко не все. Уйти означало для меня бросить Луизу на произвол судьбы.

– Она столкнула вас под поезд.

– Всего лишь доказательство ее заблуждения. Инспектор Бекер, не сомневайтесь – я хорошо видел, что творится в ее душе. Романтические иллюзии, что я питал совсем недавно, к тому времени рассыпались в пух и прах. Идиллическая картинка стерлась и порвалась, но рама, в которой она висела, к моему горю, оставалась целой и невредимой. В первые несколько недель после моего приезда в Лондон я всего раз видел Луизу. Брэм помог мне. Он не разделял моих взглядов и не одобрял моего увлечения, но был единственным человеком, кому я всецело доверял. О большем друге я не смел тогда и мечтать. Согласитесь, не каждый даст приют беглому преступнику, но Стокер не видел во мне источника зла. Благодаря ему я нашел себе убежище. Один Стокер понимал, сколь ужасно мое существование, и как мог пытался облегчить его.

Смерть Каспара заставила Уитлока прервать гастроли и вернуться в Лондон раньше намеченного времени. Распускать труппу он не стал, а нашел Каспару замену, хватался за любые, самые незаманчивые, предложения. Как-то он давал представления в мюзик-холле «Миддлсекс», что на Друри-лейн. Не знаю, доводилось ли вам бывать там. Его еще называют «Салон Великого Могола», поскольку зал декорирован под турецкий дворец. Соблюдая все меры предосторожности – ведь актеры и служители мюзик-холла могли узнать меня, – я проник на одно из представлений. В тот вечер играла Нелли Фаррелл, вошедшая в нашу труппу еще до поездки в Сэлфорд. Дальтри, Хиггинс и Селина Сифолрт разыграли смешную интермедию о неуклюжем боксере, которую в свое время помог им поставить я. Джеймс Фаун рассмешил зрителей сценкой поведения в ресторане подвыпившего посетителя. Когда-то я одолжил ему пару фунтов, и с тех пор он от меня шарахался как от чумы.

Боясь быть опознанным, я следил за действием с галерки. «Пурпурный бриллиант» давали в середине представления. На зрителей спектакль произвел ужасающее впечатление. Сменивший Каспара молодой мужчина, в наклеенных усах, неопытный и бесталанный, вышел на сцену с глиняной трубкой в зубах, совершенно не вязавшейся с образом. Каспар, конечно, тоже не отличался актерским мастерством, но хотя бы выглядел подходяще.

Труппа играла без души. Один только Уитлок метался по сцене. Он напоминал сдавленную пружину, которая, казалось, вот-вот разожмется и ударит в зрителей. Первые сцены прошли в зловещей тишине зала, зрители словно оцепенели от яростных движений и бешеных реплик Уитлока, а затем произошло самое страшное. Зрители понемногу пришли в себя и начали отпускать по адресу Уитлока едкие оскорбительные замечания. То и дело в зале кто-нибудь выкрикивал: «Давай, Эдмунд, рви подошвы!» или «Эдмунд, спляши что-нибудь!»

Всякий раз, когда Луиза появлялась на сцене, я не сводил с нее глаз. Точнее, в те минуты я просто никого, кроме нее, не видел. Не хочу впадать в критиканство, но объективности ради следует сказать, что актриса она никакая. Я же смотрел не на игру, а на ее душу. Во всякой ее роли был заметен только характер Луизы. Но в тот вечер передо мной стояла женщина, мысли которой унеслись куда-то далеко от сцены. Луиза ходила, выговаривала текст как сомнамбула, с отрешенным видом, будто делала зрителям одолжение. Чувства в словах ее отсутствовали. То, что она делала, даже нельзя было назвать игрой.

Я с ужасом ждал, когда она начнет исполнять свою песню, и втайне надеялся, что Уитлок прервет ее. Спектакль закончился, актеры уходили со сцены. Зрители хлопали, но то были издевательские аплодисменты – уж я знаю, в каких случаях и какими аплодисментами зал провожает исполнителей. Мне захотелось немедленно уйти, но я не мог двинуться с места, сочтя такое поведение предательским. Уитлок вывел Луизу в центр сцены, очень коротко представил зрителям и сразу же ушел за боковую кулису, оставив ее без поддержки. Она беспомощно оглядела зал, хрупкая, напуганная, жалкая. Я едва не бросился к лестнице, ведущей вниз, в зал. Вцепившись в спинку стоявшего впереди кресла, я сдерживал себя.

Поначалу все шло хорошо. Пела она хоть и не ахти как, но зрители терпели. Однако стоило ей запнуться, они стали перешептываться. Затем перешептывание сменилось недовольными возгласами. Луиза еще больше смутилась и перестала петь. Я догадался – со страху она забыла слова песни, которую исполняла на сцене не менее сотни раз.

Дирижер продолжал махать палочкой, оркестр играл, а Луиза молчала. Я видел, как дирижер подсказывал ей текст, но она словно ничего не замечала. Уверен – в тот момент дело было вовсе не в ее памяти. Спустя полминуты занавес раздвинулся, показалась рука Молчуна. Он втащил ее внутрь, она нескладно, как дитя, попятилась. Дабы разрядить обстановку, оркестр грянул веселенькую мелодию, а вскоре прозвенел гонг и конферансье как ни в чем не бывало объявил следующий номер.

Я выскочил на Друри-лейн, забежал за угол и оттуда наблюдал за входом в мюзик-холл. Не могу передать, что я чувствовал в тот момент. В груди словно возник комок, увеличивавшийся и грозивший разорвать. Меня так и подмывало подойти к Луизе, однако осторожность взяла верх. Я хорошо помнил тот ужас, что охватил ее во время нашей последней встречи.

Через некоторое время она, в накинутом на плечи пальто, появилась вместе с Уитлоком, они сели в экипаж и уехали. Я быстро пошел за экипажем, держась на почтительном расстоянии. Идти пришлось довольно долго. В конце концов я смекнул, куда они направлялись – в район Хай-стрит в Мерилбоуне. Там в одном из домов Уитлок уже много лет снимал апартаменты, в которых жил в перерывах между гастролями, о чем знали все актеры его театра. Молчун и его жена Немая прислуживали ему.

На следующий день я вновь отправился туда и нашел неприметный уголок, откуда мог, не привлекая ничьего внимания, наблюдать за домом. Я не подходил к нему слишком близко, но и не отдалялся. Мне нужно было выяснить, живет ли там Луиза постоянно и что с ней происходит. Утром Молчун вышел из дома и меньше чем через полчаса вернулся. Луизу я увидел только после полудня, когда к дверям дома подъехал кеб и она вместе с Уитлоком, спустившись по лестнице, села в него. На ней был темный строгий костюм, лицо скрывала густая вуаль.

Ехали они недолго и медленно, так что я легко проследил за ними. Кеб миновал Уимпоул-стрит и, оказавшись на Генриетта-плейс, остановился возле дома, на двери которого сияла бронзовая пластина с именем владельца. Я уже знал, что в основном живут здесь и в специально оборудованных кабинетах ведут прием пациентов преуспевающие врачи. Уитлок и Луиза зашли внутрь. Странное предчувствие толкнуло меня пройти мимо двери и прочитать выгравированное на табличке имя.

Я узнал его; в театральных кругах врач был широко известен как профессионал, помогавший некоторым актрисам в трудную минуту. Я полагал, что за этой простенькой фразой скрывается тайна, но тогда еще не догадывался, какая именно. Озарение пришло двумя днями позже. Врач, считавшийся формально специалистом по грудным болезням и заболеваниям горла, параллельно делал аборты. Избавлял женщин от нежелательных детей.

Я уверен – Уитлок заставил ее пойти на такой шаг. Наличие ребенка ставило под угрозу его цель. Дожидаться их я не стал, просто не мог больше видеть там Луизу.

Он взглянул на Себастьяна. Детектив, молча и не шевелясь, вслушивался в рассказ.

– Мне нетрудно предположить, что вы обо мне думаете, – вновь заговорил Сэйерс. – Полагаете, что я считаю себя благородным рыцарем, героем в собственных глазах и требую, чтобы таким меня видела и дама. Признаюсь, именно так я иногда и думал, но это закончилось через несколько часов моих бесцельных блужданий по улицам после сделанного открытия. От дверей дома я уходил, не чувствуя ни гнева, ни зависти. Я начал понимать истинную природу своих чувств, когда заплакал от безнадежного отчаяния, от осознания ее горя, не своего.

Мужчина, боготворящий женщину, не знает, сколь тягостным для него самого становится это чувство. Причем очень быстро. Собственно, просто обожание для них обоих – пустяк, приятный сувенир на время, который вскорости можно засунуть с глаз долой в письменный ящик и навсегда забыть о нем. Мне ничего не стоило вообразить ее падшей, разозлиться на нее, выбросить из головы навеки. Однако через несколько часов я пришел к мысли, что способен простить ей все.

Сэйерс замолчал, сложил на столе сбитые пальцы, оперся на них подбородком, уткнулся взглядом в стол. Себастьян подумал, что рассказ закончился, но ошибся.

– Некоторое время я не видел ее, – продолжил Сэйерс свое повествование. – Деньги у меня постепенно таяли, и я стал иногда подрабатывать грузчиком в порту. Иначе я, как и многие другие, лишился бы комнаты, мне пришлось бы слоняться ночами по улице, прятаться от полиции, спать в парках. Раз в неделю я встречался с Брэмом Стокером, если он не уезжал по делам Ирвинга. Брэм и показал мне заметку в газете «Эра», где говорилось об уходе мисс Луизы Портер со сцены. Уитлок не устраивал ни прощального приема, ни бенефиса. С тех пор она не появлялась на улице без Уитлока. Он сделался ее опекуном.

Уитлок не принадлежал к высшему обществу, но был вхож во многие салоны и модные собрания. Наша профессия имеет одно забавное преимущество – можно родиться сыном торговца овощами, несколько раз сыграть на сцене короля, и в тебе везде станут видеть монарха. Роль прилипает к исполнителю. Я видел однажды, как известный клоун разговаривал с герцогиней, а та вовсю дурачилась с ним.

Куда бы Уитлок ни направлялся, он всегда брал с собой Луизу, одетую роскошно, но не вызывающе. Ее можно было принять за таинственную принцессу из чужой страны. Держалась она с горделивым достоинством, словно в ее жилах на самом деле текла голубая кровь. Бледная, красивая, говорила она крайне редко. Вокруг нее роем вились и старые ловеласы, и неискушенные в любовных делах молодые мужчины, и все они искали ее внимания. Стокер говорил мне, что, где бы она ни появлялась, возле нее сразу же образовывался круг мужчин; она же слушала их вполуха, смотрела будто сквозь них, никого не замечая. Словно туман или запотевшее стекло отделяли ее от поклонников. Такая отрешенность делала ее в их глазах богиней с ледяным сердцем, придавала азарта попыткам завладеть ее симпатией.

Стокер как-то заметил, что, на его взгляд, все обстояло иначе – в Луизе умерла душа. – Сэйерс опять умолк.

Напрасно Себастьян ждал продолжения – его не последовало. Сэйерс начал подниматься из-за стола.

– Я хотел бы дослушать финал, – произнес Себастьян.

– Вы его и так знаете. Вы же находились в то время в Лондоне.

– Мне известна всего лишь часть. Боже милостивый, Сэйерс, вы не имеете права останавливать свой рассказ. Ведь я же за этим и пришел сюда.

Кто-то снаружи позвал боксера, выкрикнув его имя. Не «Сэйерс», другое.

– Вы слышите?

– Мне все равно, – резко ответил Себастьян. – Если вы уйдете, то я никогда не узнаю, чем все закончилось, а мне нужна правда.

– Вы уже знаете ее, почти всю.

– Но мне нужна вся правда.

Сэйерс издал покорный вздох и принялся собирать вещи с самодельного стола.

– Тогда давайте перейдем в другое место, – предложил он. – Иначе они сложат шатер вместе с нами.

Том прошел к своему громадному чемодану, открыл крышку. Краем глаза Себастьян увидел поверх остального содержимого поношенный, но еще вполне приличный костюм.

– Вы остановились на том моменте, когда Уитлок, убедив Луизу сделать аборт, сделался ее покровителем, – напомнил боксеру Себастьян, поднимаясь со стула. – Он использовал девушку для каких-то своих целей? Как вы считаете, не могла она платить ему за покровительство любовью?

Сэйерс, вытащив костюм, уложил в чемодан скромные безделушки. Услышав вопрос, боксер на несколько секунд замер, словно подобное предположение никогда не приходило ему в голову, повернулся к Себастьяну и уверенно произнес:

– Нет.

– Тогда чем же?

– Дело совсем в другом, – отвечал Сэйерс. – Старый колдун потерял своего ученика. Он готовил Каспара на роль Странника, но тот погиб. Требовался новый ученик, а время стремительно подходило к концу. Уитлок понимал, что еще немного, и уйдет во мрак. Я не удивился бы, если б мне сказали, что врачи определили ему всего несколько дней жизни.

Сэйерс отпустил крышку, и та с тихим стуком легла на место.

– Луиза была его последней надеждой. Он использовал ее как приманку, – заключил Сэйерс.