Текст книги "Царствие костей"

Автор книги: Стивен Галлахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)

Глава 10

В театре «Принц Уэльский» шли в основном всякого рода варьете, короткие, которые директор решил продлить, включив в представление «Пурпурный бриллиант». Первая часть программы состояла из выступлений труппы Феликса «Сибирские волкодавы», Нелли Фаррелл со своей постановкой «Блеск звезды Эрина», Медли-мима и мужского ансамбля «Музыкальные чудодеи» под руководством некоего Аволо.

В театре остро не хватало комедианта второго плана, чем не преминул воспользоваться Галлифорд. Решив тряхнуть стариной, он предложил себя на это амплуа и был с радостью принят. Галлифорд проветрил от нафталина свой старый мешковатый костюм, надел и с сожалением почувствовал, что он уже и не так мешковат, как раньше. Однако даже в нем он отыграл в первой части с таким блеском, что директор «Принца Уэльского» тут же предложил ему ангажемент на весь срок выступлений в городе. Таким образом коверный увеличил свое жалованье вдвое.

В первый вечер гастролей зал был набит до отказа. Как отметили местные театралы, подобного аншлага не наблюдалось целую неделю. Двери театра распахнулись в шесть, представление же началось в половине седьмого. После установки декораций Сэйерсу в театре делать было уже нечего: с возникающими по ходу действия мелкими затруднениями актеры вполне справлялись сами, – и он мог спокойно уходить, но обычно оставался. Если все шло гладко и спокойно, как на сцене, так и за кулисами, Том усаживался где-нибудь в дальнем ряду зала и около получаса, не больше, смотрел представление.

Как правильно вспомнил Брэм Стокер, некогда Том Сэйерс и сам был актером. Когда полученная на ринге травма оборвала его боксерскую карьеру, он обратился к театру, где выступал с коротенькими художественными зарисовками, отражавшими его самые известные поединки. Артистического мастерства в нем было маловато, но играл Том искренне. К тому же многие из зрителей знали его как знаменитого боксера, и вскоре он сделался популярен. Спортивная известность и театральный успех помогли ему рассчитаться с долгами. Одним словом, Сэйерс начал новую, вполне достойную жизнь.

Поначалу Том руководил собственной, правда, небольшой, труппой, сейчас управлял чужой. Ревности ни к кому он не испытывал, хотя иногда, конечно, немного завидовал тем, кто чувствовал себя вполне естественно, находясь в центре внимания, но, как человек практичный, разумный, Том хорошо понимал, что его время ушло, свой драматический талант он исчерпал до самого дна.

Сэйерс стоял в задней части театра, глядя на Нелли Фаррелл, исполнявшую игривую ирландскую песенку о том, что одна черная овечка стадо никоим образом не испортит. Пышная коротковолосая Нелли, посредственная исполнительница двусмысленных народных баллад, которые искренне любила, была прямой противоположностью Луизы Портер.

Сэйерс прослушал пару куплетов, затем повернулся и побрел в бар, где несколько человек, стоя за колоннами с бокалами в руках, наблюдали за происходящим на сцене.

В этот вечер Сэйерс чувствовал себя неспокойно. Так случалось всякий раз, когда все шло как по маслу и ему нечем было заняться. Тогда беспокойный ум его в поисках пищи для размышлений устремлялся в глубь Сэйерса, где находил множество больных проблем и, обыгрывая их и так и этак, вносил в его состояние легкий дискомфорт.

Взять, к примеру, теперешнее занятие Сэйерса. Сколько ему еще длиться? Сошедшие с ринга боксеры делились, обычно, на две категории: удачливых, кто сумел вовремя вложить свои призовые деньги в какое-либо дело – к примеру, небольшую гостиницу или паб, – и вечных претендентов, слишком надолго задержавшихся на ринге в предвкушении крупного куша, которого чаще всего так и не дожидались.

Нужно сказать, что Сэйерс не принадлежал ни к одной из этих категорий. Строго говоря, он и сам не представлял, как ему охарактеризовать себя.

– Том, – вдруг услышал он и повернулся на зовущий голос. За стойкой бара он увидел женщину – та помахала ему рукой. Лицо ее показалось ему очень знакомым, но вот имя он вспомнил не сразу.

– Лили? – спросил он и наклонился, упершись локтями в стойку. – Лили Коллинз?

– Теперь я Лили Хейнс, – поправила она и протянула руку, показывая обручальное кольцо, старенькое, изрядно потертое, явно пережившее как минимум два поколения. Если же оно покупалось в ломбарде, то и все три. – Как поживаешь, Том?

– Отлично, – ответил он, радуясь неожиданной встрече с Лили, которую не видел лет пять-шесть. – Повезло нашему Альберту с женой.

До бара долетал шум со сцены. Галдели и смеялись посетители. Лили тоже облокотилась на стойку, чтобы удобнее было разговаривать.

Лили присоединилась к первой труппе, набранной Сэйерсом. Тогда они гастролировали со спектаклем «Бой до победы», в котором она играла Хестер Чемберс, деревенскую девушку, возлюбленную противника Тома и брошенную им. По своей основной профессии Лили была танцовщицей. Худенькая, стройная, выглядела она лет на семнадцать-восемнадцать, хотя была на двенадцать лет старше. Альберт Хейнс работал в труппе акробатом. Еще до окончания гастролей все считали, что сама судьба свела Лили и Альберта вместе, – так они подходили друг к другу. За последние годы она располнела, но в глазах ее светились все те же озорные искорки.

– Значит, с театром покончено, – констатировал Том.

– Альберт подхватил грипп, – объяснила Лили. – После болезни оглох на одно ухо и уже не мог работать акробатом – потерял чувство равновесия. В остальном он здоров, но сам понимаешь человека, который когда-то легко стоял на одной руке, а сейчас с трудом спускается по лестнице.

После паузы, вызванной взревевшим на сцене хором, она рассказала ему о свадьбе и о том, что месяцем позже они вложили все свои сбережения в паб на Лангуорси-роуд. Все дела там вел Альберт. Лили помогала ему три раза в неделю, что приносило им небольшой дополнительный доход.

– Заходи к нам, – сказала она. – В любое время. Мы всегда найдем полчасика, чтобы поболтать с тобой, Том.

– Хорошо.

– Нет, ты пообещай.

– Ладно, обязательно зайду.

Она бросила на него странный взгляд. Очень пристальный, словно пыталась заглянуть в душу. Сэйерс всегда знал, что от Лили Коллинз, обладавшей тонкой интуицией, никому не удавалось скрыть фальшь. Когда-то они были друзьями, но общение с ней доставляло ему некоторый дискомфорт – она мгновенно определяла, когда он врал, хотя бы самому себе.

– Так как у тебя дела на самом деле? – спросила она. – Ты счастлив, Том? Скажи, что да.

– Думаю, со временем буду счастлив, – заявил он, решительно отбрасывая притворство.

– Ну что ж… – Лили пришлось повысить голос, чтобы заглушить последние ноты хора «Блеск звезды Эрина». – В конце концов, все мы на это надеемся. Знаем, в чем состоит наше счастье, и стремимся к нему. А остальное – только воспоминания.

Финал очередного действия «Звезды» внес в бар волну посетителей, и Том, быстренько попрощавшись с Лили и еще раз пообещав посетить их с Альбертом, вернулся к своей работе.

Когда Медли, мим и подражатель, изрядно пошатываясь, выбежал на сцену и начал серию своих имитаций, Сэйерс проскользнул в фойе и направился за кулисы. К тому моменту когда он попал туда, на сцене уже находились «Музыкальные чудодеи», вовсю стараясь спасти представление.

– Отстаньте, чертовы придурки, – лютовал Медли, которого двое служителей волокли мимо Сэйерса. Из кармана мима вытекало сырое яйцо. – Ни хрена вы не понимаете в искусстве. Задницы у вас вместо голов.

Тщетно он старался убедить их в том, что все его падения и промахи должны происходить по ходу действия.

Сэйерс оглядел декорации для «Пурпурного бриллианта», с удовольствием отметил, что они находятся в полном порядке, и двинулся к зеленой комнате, где в ожидании звонка собрались занятые в спектакле актеры.

Его предупреждение оказалось лишним – актеры были полностью готовы к выходу. Однако не все. Как Том в душе и предполагал, Джеймса Каспара среди них не оказалось.

Гримерные находились у боковой стены здания, их высокие окна выходили на аллею, отделявшую театр от стоявшего напротив паба. Сэйерс взбежал по ступенькам, не слишком надеясь обнаружить актера в его комнате. Если бы он не нашел Каспара, Уитлок был бы вынужден либо отложить спектакль, либо вызывать на сцену любого незанятого артиста, который играл бы с текстом в руках. Случай для профессиональной репутации театра катастрофический, невероятный, но Сэйерс чувствовал в себе нечто такое, что перевешивало боль от потери актера.

«Его отец поставил себе целью возвратить его Богу, но умер в самом начале пути. Я поклялся ему, что доведу его работу до конца. Всю душу вложу в выполнение этой благородной миссии», – вспомнил Сэйерс слова Уитлока. Он ни секунды в них не верил и считал, что тому влиянию, которое обрел над директором Каспар, есть более рациональное объяснение. И каким бы оно ни было, Сэйерс приветствовал бы любой повод для невыполнения пресловутой «миссии».

Наверху лестницы Том остановился. Дверь в комнату Каспара оказалась открытой. Актер был не один. Сэйерс видел его отражение в зеркале, стареньком и дешевом. Сэйерсу показалось, что он смотрит на Каспара сквозь грязное оконное стекло. Тот был уже одет в костюм, только жесткий воротничок рубашки болтался. Сэйерс услышал, как Каспар, щелкнув пальцами, властно произнес: «Запонку для галстука».

– Слушаюсь, сэр, – раздался голос Артура, их мальчишки-посыльного. На миг отражение актера заслонилось его фигурой. Артур подскочил к Каспару и начал застегивать ворот его рубашки.

– Где мой блокнот для газетных вырезок?

– Еще не готов, – ответил Артур напряженным голосом. Застегнуть воротник оказалось для него трудным делом.

– Значит, ты у нас медлительный тугодум? Так, что ли?

– Да, сэр.

– Работаешь с ленцой, думаешь с ленцой. Может быть, мне попросить Эдмунда, чтобы он тебя уволил? А? Как тебе это понравится?

– Никак не понравится.

– Никак, – передразнил его Каспар. – Убирайся.

– Слушаюсь, сэр.

Артур пулей, как из кабинета зубного врача, выскочил из комнаты, побежал по коридору и, наскочив на Сэйерса, едва не сбил его с ног.

– Спектакль уже начинается, – сообщил тот.

– Да, мистер Сэйерс, – запыхавшись проговорил Артур, и в глазах его мелькнул испуг – он догадался, что нужно возвращаться к Каспару и поторопить его, чего ему явно не хотелось.

– Не волнуйся, – успокоил его Сэйерс. – Я сам зайду к мистеру Каспару.

– Совершенно не обязательно тревожить меня, – сказал Каспар, появляясь в дверях комнаты.

Артур кубарем слетел по ступенькам. Каспар подтянул стоячий воротник и манжеты, пригладил лацканы белого фрака. Он выглядел безукоризненно, словно только что отчеканенный доллар.

– Как видите, я вовсе не нуждаюсь в ваших напоминаниях, мистер Сэйерс, – заметил он и двинулся вперед.

Пока Том следовал за Каспаром до сцены, в голове его вертелось с десяток упреков, но момент высказать их был самый неподходящий.

* * *

Театр «Принц Уэльский» располагал собственным оркестром, поэтому музыкальный директор – в штате Уитлока имелся и он, – спустившись в оркестровую яму, не сел, как обычно, за пианино, а взял в руки дирижерскую палочку. Увертюра к «Пурпурному бриллианту» представляла собой сработанную на заказ мешанину из популярных классических мелодий и народных мотивчиков, но сделанную мастерски. Никто не смог бы придраться к ней и обвинить сочинителя в плагиате, а уж тем более потребовать отступных за использование чужого труда. Она нравилась любой аудитории. Если вы, дорогой читатель, тоже любитель подобных вещей, она пришлась бы по вкусу и вам.

Увертюра служила своего рода метрономом для актеров, давала знак, кому и когда вступать в действие. Услышав знакомый кусок, герои выплывали на сцену словно привидения. Первым появлялся коверный, исполнявший роль дворецкого, делал вступление к спектаклю. Затем выходила Луиза, и начиналась любовная завязка. За ней следовал сам Уитлок в роли переодетого сыщика. Обычно его встречали громкими приветствиями, но в последние дни аплодисментов ему доставалось меньше, чем дворецкому, в котором зрители узнавали Билли Дэнсона, «мешковатый костюм», из первой половины представления. Том догадывался, что босс раздражен большей, чем у него, популярностью своего подчиненного, но понимает, что театр от этого только выигрывает, и потому сделает вид, что ничего не замечает, и со спектакля его не снимет.

Пока Луиза стояла за боковым занавесом, ожидая своей очереди идти на сцену, рядом с ней возник Джеймс Каспар. Он появился словно призрак из темноты. Она не видела, как он подходил, но почувствовала его присутствие. Оно напугало Луизу. До первой реплики Каспару оставалось добрых десяток минут; кроме того, выступить на сцену он должен был с противоположной стороны.

Он наклонился так, чтобы голос его был слышен только ей и не выходил за пределы кулис.

– Простите, если я напугал вас, – тихо произнес он. Его дыхание коснулось ее уха. Луиза почувствовала, как колышутся ее волосы.

– Мистер Каспар, – прошептала она в ответ, – вам не за что извиняться.

– Я хотел бы кое о чем попросить вас.

– Вот как?

– Вы сегодня поете. Посвятите свою песню мне.

Луиза не знала, что ответить. Он, видимо, почувствовал ее смущение и прекратил разговор, не настаивая на ответе.

К тому времени, когда волнение ее прошло, Каспар удалился, растворившись в темноте кулис.

* * *

В баре, расположенном в задней части здания, недалеко от зрительного зала, в окружении незнакомых ему людей сидел Клайв Тернер-Смит и наблюдал, как поднялся занавес и начался спектакль «Пурпурный бриллиант». Он приехал в театр слишком поздно и не застал выступление коверного в первой части, поэтому его удивили горячие аплодисменты, которыми зрители встретили появление на сцене дворецкого. Он произносил свой монолог на кухне, где, облаченный в фартук, протирал столовое серебро. Аудитория состояла в основном из людей простых и непритязательных, сюжет их мало интересовал – они пришли в театр лишь приятно скоротать вечер. Наметанным глазом Тернер-Смит заметил среди зрителей своих коллег-полицейских.

Когда дворецкий, словно бормоча себе под нос, заговорил с аудиторией, начав с обычного в таких случаях: «О Господи, помилуй…», Тернер-Смит почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Он повернулся и увидел перед собой человека с худым, обтянутым старческой кожей лицом и гладко выбритым черепом, державшего в руках ту же записку, что он послал минут десять назад за кулисы. Она была вскрыта, на обратной стороне ее виднелся ответ. Почерк напоминал детские каракули.

Тернер-Смит взял записку, прочитал и, сложив, сунул во внутренний карман пиджака.

– Я подожду в пабе, напротив театра. Никому ничего не говорите. Вы меня поняли?

Бритоголовый, не проронив ни слова, кивнул.

Тернер-Смит вышел из бара, пересек коридор и, пройдя мимо кассы, вышел на улицу. В Манчестер он приехал чуть более часа назад. Местную полицию о своем появлении он не оповещал, а, сойдя с поезда, сразу взял кеб, приказав кебмену ехать в Сэлфорд, на другой берег реки. Тот же маршрут он проделывал двадцать лет назад, когда занимал пост начальника военной полиции. Тогда он искал дезертира, убившего сержанта и бежавшего домой. Он и сейчас помнил тот домик с четырьмя комнатками и террасой, с полдюжины детей в нем и мать дезертира, женщину рослую и сильную, как правофланговый в его полку. Она заявила ему, что сына не видела, и это было сущей правдой, поскольку он несколько часов прятался в зарослях кустарника за соседним домом. Когда люди Тернер-Смита принялись за поиски преступника, тот бросился бежать, а позже утопился. Река Ирвелл отделяет графство от города, поэтому искали утопленника два полицейских подразделения – каждое со своей стороны реки. Они плавали на лодках и, вооружившись баграми, шарили по дну, пытаясь выловить тело, чтобы оттолкнуть его от своего берега, – никому не хотелось связываться с делом о дезертирстве.

Тернер-Смит пересек Ливерпуль-стрит, просторную улицу с вымощенными каменными плитами широкими тротуарами и трамвайными рельсами, уложенными в желоба, высеченные в булыжнике. Впереди него, толкая перед собой тележку с дровами, шла девочка лет одиннадцати. У дверей частной гостиницы он увидел еще несколько детей. Они сидели на тротуаре, вытянув ноги на проезжую часть. Старшие следили за малышами, игравшими рядом, и все они ждали родителей, проводивших время в баре.

Тернер-Смит предпочел малопривлекательному бару паб, где напитки стоили подороже, но отпускались официантом; здесь можно было либо посидеть за приличной стойкой, либо, за дополнительное пенни, устроиться за отдельным столиком, в кабинке со стенками из красного дерева, откинуться в удобном, обтянутом материей кресле и подозвать официанта. Он выбрал кабинку, закрытую с трех сторон, заказал бокал мадеры, и когда официант принес его, расплатился.

– Ко мне должен присоединиться джентльмен по имени Сэйерс. Он придет из театра. Позаботьтесь, чтобы он нашел меня, хорошо? – сказал он официанту.

Официант коротко кивнул и ушел. Тернер-Смит положил трость на кресло, стоящее напротив него, вытянул раненую ногу и принялся ждать. Позади него, в кабинке, сидела группа коммивояжеров; он некоторое время вслушивался в их беседу, затем внимание его начало рассеиваться.

Дети бедняков. Здесь они были всюду. На станции его окружила стайка маленьких попрошаек, бросившихся врассыпную при появлении констебля. Тернер-Смит замечал, что рост городов напоминал газообразную реакцию; в результате одни, их было меньшинство, стремительно богатели, а другие, большинство, также быстро нищали. Как следствие увеличивалось число общественных работ, будто грибы после дождя вырастали так называемые дома для бедноты, жалкие бараки, острова отчаяния, одинаково мрачные под грязно-серым небом.

Спустя некоторое время он вытащил часы и посмотрел, который час. Сэйерс обещал подойти к нему во время второго действия. Тернер-Смит отправлял записку директору театра, но ответил ему именно Сэйерс. С назначенного для встречи времени прошло уже полчаса.

Кто-то появился в кабинке. Тернер-Смит поднял глаза и увидел официанта.

– Пришел джентльмен, которого вы ждете, – сообщил он и отошел в сторону, пропуская гостя.

– Я Том Сэйерс, – сказал вошедший и сел напротив Тернер-Смита. Официант покружил над ним, но тот мотнул головой, и официант удалился.

Подождав, когда официант уйдет, гость посмотрел на полицейского.

– Чем могу быть полезен? – поинтересовался он.

– Я надеялся поговорить с мистером Уитлоком.

– Я его заместитель, веду все дела театра. Если я не сумею вам помочь, то скорее всего и никто не поможет.

Тернер-Смит с минуту рассматривал сидящего перед ним человека, и решил, что может с ним разговаривать как джентльмен с джентльменом. «В конце концов, у нас имеется больше оснований для взаимодействия, чем для конфликта», – подумал он.

– Взгляните вот на это, мистер Сэйерс, – произнес он и положил перед ним наклеенные на листы бумаги газетные вырезки, из которых ясно вырисовывалась связь между гастролями театра и немотивированными убийствами нищих по всему маршруту.

Собеседник пробежал глазами вырезки, поднял голову и проговорил:

– Согласен, не везде нас хорошо встречали.

– Я не об этом. Вы обратите внимание на даты, мистер Сэйерс.

Собеседник снова углубился в вырезки, потом откинулся на спинку стула с видом человека, не находившего оправдательных аргументов.

– Многозначительные совпадения.

Тернер-Смит, впервые за все время разговора получивший возможность внимательно изучить лицо гостя, вдруг спросил:

– Кстати, мистер Сэйерс, а вы, случаем, грим не носите?

Тот кинул на стол бумаги и усмехнулся:

– Ну разве что иногда.

Тернер-Смит осторожно, чтобы неловким движением не выдать своих намерений, потянулся за тростью.

– Зачем? Вы же не играете в спектаклях.

– Не играю, – улыбнулся гость. – А вы прекрасный детектив, все подмечаете. С вами не поспоришь.

Несколькими секундами позже из кабинки вышел человек и направился к выходу. Четверо коммивояжеров, увлеченно болтавших в соседней кабинке, не заметили его ухода. Один из них, отхлебнув из бокала, откинулся на спинку стула и вдруг вздрогнул, разлив по столу напиток. Его товарищи не поняли происходящего и рассмеялись. Тому же было не до смеха.

– Черт подери! – удивленно произнес он. – Меня что-то кольнуло. – Он повернулся в кресле посмотреть вниз.

Трое других окружили его и увидели, что из набитой конским волосом спинки стула торчит кончик лезвия.

– Ну, Джек, конец тебе, – сказал один из коммивояжеров, мужчина с пышными свисающими усами, делавшими его похожим на моржа. – Похоже, это коготь Железной Леди.

– К черту твою Железную Леди! – отозвался пострадавший и встал, чтобы заглянуть в соседнюю кабинку.

Там сидел седоволосый мужчина со строгим лицом, который, как они заметили, прихрамывая зашел в паб минут сорок – сорок пять назад. Сидел он спиной к ним, голова его упала на грудь. Трость его была разложена. Ножны лежали на столе, а ручка с лезвием торчала в груди. Кончик его и поранил коммивояжера.

* * *

Полтора десятка шагов понадобилось Джеймсу Каспару, чтобы пересечь аллею и скрыться в дверях театра. Молчун захлопнул за ним дверь и по извилистым узким коридорам, мало кому известным путем, провел к боковой кулисе. Следуя за ним, Каспар на ходу сбросил сюртук, шарф, отстегнул воротничок рубашки. Позже Молчун подобрал все и спрятал. Каспар отстегнул запонки, сдернул рукава. Все это тоже полетело на пол. Сделав еще пять шагов, пара оказалась у двери, за которой уже виднелась сцена. Каспар провел руками по волосам, взъерошив их, сделал в меру радостное лицо и стал похож на человека, несправедливо обвиненного в конце первого акта, но благодаря интуиции и титаническим усилиям шестидесятилетнего детектива с обвислыми щеками, в сединах и корсете, возвращающегося к жизни и вновь обретающего достоинство.

На сцене Уитлок только-только успел произнести первый монолог – длинный, на целую страницу, посвященный страдающей Луизе, настолько трогательный и многозначительный, что после него публика, как правило, вскакивала и гремела аплодисментами. Иначе и быть не могло – ведь по сюжету Луиза считала, что ее возлюбленного повесили. Он же возвращался к ней живой и невредимый, и девушка вновь расцветала.

Коверный, не видя на сцене Каспара, уже набрал воздуху, чтобы своими жизнерадостными сообщениями заполнить ожидаемую паузу, но в этот самый момент на сцену вылетел Каспар, так стремительно, словно кто-то вытолкнул его из-за боковой кулисы. Он сбросил с головы капюшон, под которым скрывался в роли таинственного нищего, мелькнувшего в окне в середине второго акта – как часть великолепного плана, сработанного детективом с целью усыпить бдительность истинного преступника и заставить его выдать себя, – и, раскинув руки, принял в свои объятия Луизу, бросившуюся к нему и павшую ему на грудь с такой силой, что Каспар пошатнулся. Оставив счастливую пару, Уитлок неторопливо выступил вперед, готовый порадовать публику новыми детективными откровениями.

Сэйерс вернулся в дальнюю часть зала, откуда ушел некоторое время назад. Он не разделял восторга свистящей и орущей толпы, на сердце его лежал камень. Причиной его уныния стал короткий разговор с Луизой в минутном перерыве между первым и вторым действиями.

Девушка торопливо подошла к нему.

– Том, – сказала она.

– Что, Луиза?

– Я хочу кое-что спросить вас.

– Пожалуйста. Для вас – что угодно.

– Как вы думаете, я могу нравиться мистеру Каспару?

Сэйерс застыл на месте, не проронив ни слова.

– Том, вы меня слышите?

– Вы всем нравитесь, Луиза, – выдавил он.

* * *

Поздним вечером, когда спектакль уже закончился, зрители разошлись и актеры покидали театр, путь им преградили полицейские. На противоположной стороне улицы стояли два фургона, возле них тоже толпилось немалое число полицейских. Они быстро окружили здание и начали отсекать любопытных. Для лучшего освещения зажгли дополнительные фонари, в здание вбежали люди с носилками и простынями. Репортер «Сэлфорд кроникл», на ходу пытаясь отделить факты от вымысла, опрашивал стоящих на тротуаре припозднившихся зрителей и зевак, ничего не видевших и не слышавших, но охотно делившихся своими фантазиями. Из сбивчивых рассказов ему удалось выяснить, что из-за какой-то женщины между кем-то произошла то ли драка, то ли дуэль, что в деле замешана шайка, орудующая на Риджентс-роуд, что в схватке в театре погибли двое, а в близлежащем пабе распоясавшиеся хулиганы устроили массовую резню. Какой-то пьяница наткнулся на нож. Матросы насмерть бились с местными. Кто-то подсказал, что шайку на Риджентс-роуд возглавляет Билл Свирепый Бык. Вскоре любовь к грошовой «желтой прессе», воображение и жажда дать интервью довели собеседников репортера до истерики.

Сэйерс посчитал своим долгом побыстрее увести от театра женщин.

Каспара нигде не было видно.