Текст книги "Царствие костей"

Автор книги: Стивен Галлахер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

Сэйерс поднялся и зашагал прочь. Позднее Себастьян узнал, что Сэйерс постучал в домик смотрителя и сообщил, что на лестнице, неподалеку от его жилища, лежит человек без сознания. Смотритель подплыл к Себастьяну на лодке, подцепил его крюком, затащил в лодку и отвез на берег, попутно хорошенько отчитав за безрассудную храбрость.

К тому времени Том Сэйерс успел скрыться.

Глава 16

Миссис Мак не накрывала своим гостям обед, но соглашалась готовить из тех продуктов, которые они приносили ей на кухню. Примерно в пять часов она подавала в гостиную чай, хлеб с маслом и иногда пирог с тмином. Несмотря на скудость полдника, актеры, привыкшие в силу своей профессии довольствоваться сухим пирогом со свининой, наскоро поедая его в промежутках между действиями, были хозяйке очень благодарны.

Однако сегодня все они страдали отсутствием аппетита. Трудно сказать, что больше потрясло труппу – насильственная смерть мальчика-посыльного или арест Тома Сэйерса, подозреваемого в убийстве. Кто-то предложил отменить вечерний спектакль, но Уитлок и слышать об этом не хотел. Решили давать представление, но играли все как во сне, а вечером вернулись в пансион тихо, без обычных разговоров и восторгов. В десять минут шестого в столовой находились только Эдмунд Уитлок и Джеймс Каспар. Уитлок как ни в чем не бывало уплетал пирог с тмином, Каспар мерил шагами комнату.

Выглядела она угнетающе – тяжелые шторы с толстыми витыми шнурами, мрачная темная мебель и стоявшие везде, где только можно, отвратительные украшения. Во время оживленной беседы гостиная казалась не такой ужасной, но только не сегодня, когда тишину нарушали лишь стук маятника напольных часов и методичное чавканье маленькой собачки Уитлока, поедавшей один за другим кусочки пирога.

Каспар остановился, немного понаблюдал за Уитлоком и его любимцем.

– Кстати, в Китае едят собак, – вдруг сказал он.

Уитлок отрезал очередной кусок пирога и, сжав между большим и указательным пальцами, поднял вверх. Собака замерла, не сводя глаз с лакомства. Уитлок чуть опустил руку, пес подпрыгнул и выхватил кусок.

За последние несколько месяцев настроение директора театра сильно ухудшилось, что заметили все, но причину странного изменения разгадать не могли. За исключением, впрочем, коверного Галлифорда, который объявил, что Уитлок нездоров, потому что, по его заверениям, он знал, как выглядят больные люди.

– Держи себя в руках, Джеймс, – посоветовал Уитлок.

– И сколько времени мне нужно держать себя в руках? А если они его не поймают? Значит, и не повесят, – выпалил он.

– Меньше чем через три недели мы возвратимся в Лондон. Если до тех пор ты не умеришь свои аппетиты, то фактически его реабилитируешь.

Каспар вытянул из-под стола стул, опустился на него. Сложив руки на лучшей скатерти миссис Мак, он оперся на них подбородком.

Он с минуту разглядывал собаку, затем предложил:

– Я могу принять участие в его поисках.

– Нет.

– Эдмунд, я должен что-то делать. Иначе я сойду с ума.

– Ну, в такое мне трудно поверить, – усмехнулся Уитлок. – Не будь ребенком, Джеймс.

Каспар состроил гримасу, которую можно было принять за кривую усмешку, и откинулся на спинку стула.

– А вот мисс Портер не считает меня ребенком.

– У тебя детская тяга к обучению, – парировал Уитлок с истощающимся терпением в голосе. Он следил за собачкой, доедавшей последний кусочек пирога. – Тяга к тьме слишком далеко завела тебя. Но чем глубже ты увязаешь, тем дальше от тебя уходит ее смысл.

Каспар раздраженно вскочил.

– Ну почему, как только я начинаю на что-то жаловаться, ты сразу принимаешься читать мне нотации?! – воскликнул он.

– Тогда перестань жаловаться. И займись чем-нибудь полезным.

– Как? – спросил Каспар. – Ведь ты же сам запрещаешь мне искать удовольствий.

Стряхивая с рук крошки, Уитлок поднял глаза на Каспара и выложил основной постулат:

– Научись действовать тонко. Вполне реально разрушать нечто невинное без привлечения внимания публики.

* * *

Самой светлой комнатой в пансионе была гостиная, расположенная в фасадной части дома, окна которой выходили на улицу. Здесь стояло пианино, любовно отполированное самой миссис Мак, лежали хорошо взбитые большие дамасские подушки – эта комната, с великолепными шторами, собранными наподобие театрального занавеса и множеством памятных вещиц, способных украсить собой маленький музей, была ее гордостью и витриной. На стенах висели фотографии и афиши в рамках, на камине красовались китайские фарфоровые статуэтки. Столы в ней украшали небольшие приятные скатерти, и на каждой из них стояли вазы или изящные фигурки.

Луиза Портер, изучая сборник пьес, сидела у окна, в кресле с высокой спинкой. Оглушенная происшедшими событиями более остальных, она надеялась отвлечься, погрузившись в свое ремесло.

Мысли о том, что она столько раз оставалась наедине с Томом Сэйерсом, но так и не сумела разглядеть истинной природы «верного слуги», приводили ее в отчаяние. Его постоянные мелкие услуги, кажущиеся невинными шутки – все это сейчас принимало новый и зловещий аспект. Сколь близко она подходила к опасной черте и ни о чем не подозревала. Но сейчас, стоило ей подумать о нем, как по коже ее пробегали мурашки.

Она стала объектом внимания чудовища. Пусть и самым невинным образом, но она говорила с ним, позволяла ему заговаривать с собой, хуже того – поощряла. Какая страшная участь ждала ее, если бы его злодеяния не были вовремя раскрыты! Убедительность, умение, с которым Сэйерс играл роль и скрывал свои намерения, показывали, что он лучший актер в их труппе.

И все же отчаяние ее было несколько странным. При воспоминании о Сэйерсе сердце ее начинало колотиться, но страха она не испытывала. Напротив, Луиза словно обрела уверенность в себе и опыт. Если вчера она совсем мало знала о мире, то сегодня чувствовала себя готовой к любым превратностям судьбы.

И лучшим началом новой жизни стали бы для нее новые роли.

Когда другие актеры о каком-либо отрывке сцены отзывались как «мечта» или «жемчужина Фауста», она чувствовала себя неуютно. Луиза завидовала легкости, с какой ее коллеги по труппе бросались такими словами. Большинство из них много лет либо играли в хороших театрах, либо часто гастролировали. Луиза сознавала, что если она не хочет запереть себя в клетке одной-единственной пьесы, то лучшей возможностью для нее расширить свой репертуар пока является чтение.

Она приблизила книгу к самому носу, на котором сидели крошечные очки в тонкой металлической оправе. Когда-то они принадлежали ее тетушке, ныне – покойной. Луиза наткнулась на них, прохаживаясь после похорон по тетушкиным комнатам, из любопытства примерила и приятно удивилась – в них она видела намного лучше. Вообще-то она надела их лишь для того, чтобы посмотреться в зеркало и оценить свой вид в очках, она и не подозревала, что видит неважно и что очки ей просто необходимы. Она забрала их и теперь надевала при чтении. Никто в труппе не знал, что она ими пользуется. Очки стали ее секретом. Но Луизу иногда охватывало ощущение вины. Нет, не потому, что она пользуется очками, а из-за сделанного ею смущающего открытия, заставившего ее носить их.

Услышав слабый скрип дверных петель, Луиза подняла глаза и посмотрела поверх книги. Заметив в дверях Каспара, она быстро сорвала очки и сунула их под чехол, накрывавший кресло.

Ей показалось, что Каспар не заметил ни ее движений, ни мелькнувшего на лице смущения. Голова его была опущена, выглядел он удрученным.

– Мистер Каспар, это вы, – пробормотала Луиза.

Каспар поднял руку.

– Простите меня, я не думал, что тут кто-то есть. Не буду вам мешать.

– Вам совершенно не обязательно уходить.

Каспар замотал головой.

– Я не смею находиться рядом с вами. Не хочу причинять вам боль. – Он повернулся, показывая, что собирается покинуть Луизу.

– Постойте! – воскликнула она, откладывая книгу.

Каспар замер.

– Что я могу сказать вам, Луиза? Мне стыдно, что я принадлежу к тому же полу, что и Сэйерс.

– Вы не несете ответственности за его преступления.

– И тем не менее я в полном отчаянии.

– Почему?

Каспар пересек комнату, скромно, будто стесняясь, сел на самый краешек кресла напротив Луизы.

– Ведь теперь ваше отношение ко мне омрачено мыслями о Сэйерсе, о его гнилой натуре и извращенных страстях. Представляю, что вы обо мне думаете. – Он понурил голову.

Луиза немного подумала, затем ответила, тщательно взвешивая каждое слово:

– Я думаю, есть страсти вполне естественные и прекрасные, которые славят Бога и наш путь.

Он пристально взирал на нее с выражением растущего удивления, словно в кромешную темноту она неожиданно внесла яркий свет.

– Хотел бы я вам поверить, – отозвался он.

Он произнес эти слова настолько искренне, что Луиза решила – перед ней сидит человек, которого она способна переубедить.

* * *

В этот же день, поздним вечером, Сэйерс нашел себе пристанище на балке, в сложной конструкции под одним из железнодорожных мостов, где его никто не мог увидеть. Сквозь просветы Том разглядывал крыши домов, улицы, залитые светом газовых фонарей, далекие едва заметные дымки, шедшие из каминных труб, поднимавшийся от воды пар, постепенно заволакивавший небо, превращавший яркие звезды в мутные пятна. Сэйерс ежился от холода, потуже запахивая пальто, украденное им в пивной и пропахшее пивом, стараясь отогнать растерянность и чувство жалости к себе и сконцентрироваться на более важных проблемах, стоящих перед ним.

Он обрадовался, когда, ощупав руку, не обнаружил в ней переломов. Просто новая травма, полученная в драке с полицейскими, разбередила старую, но он успокаивал себя тем, что скоро боль уймется.

Том не представлял себе, как ему поступать дальше. Куда идти? Друзей, если не считать Лили Хейнс, у него здесь не было, но и загружать ее своими проблемами он не хотел. Понимая, что ему нужно уехать – в Лондон например, – он не мог заставить себя бежать по одной-единственной причине: Том боялся за Луизу.

В труппе был сумасшедший и находился рядом с ней. Сэйерс не сомневался, что это Джеймс Каспар должен сидеть в кандалах. Это он, повинуясь своим противоестественным наклонностям, убивал нищих и бродяжек. Очевидно, что Артур, недовольный постоянными придирками и оскорблениями со стороны Каспара, просматривая в течение нескольких месяцев местные газеты, заметил ряд фатальных совпадений. Наверняка мальчик жаждал отомстить актеру за свои мучения, передал в полицию вырезки из газет и тем самым подписал себе смертный приговор.

Бекер упоминал о какой-то записке, посланной за кулисы Клайвом Тернер-Смитом директору театра. Кто-то вернул ее ему якобы с ответом от Сэйерса. С ответом, означавшим для Тернер-Смита смерть. Сэйерс не видел никакой записки. Значит, кто-то перехватил ее и ответил от его имени.

Неужели Каспар так крепко сдавил Уитлока, что тот передал записку ему, а не Сэйерсу? Если да, то вывод отсюда следовал только один – Уитлок прекрасно понимал, чем и кому грозит приезд Тернер-Смита. Таким образом, он был отлично осведомлен о преступлениях Джеймса Каспара. Вспоминая слезоточивую сцену в холле пансиона, Сэйерс признал, что недооценил актерские способности Уитлока. Он потрясающе сыграл сочувствие – гораздо лучше, чем на сцене.

Каспару ничего не стоило загримироваться под Сэйерса и прийти на встречу. Во втором акте «Пурпурного бриллианта» на сцене актер появлялся всего один раз, в образе таинственной фигуры, закутанной в плащ, с закрытым капюшоном лицом. В этом месте кто-то из зрителей обязательно взвизгивал от страха, а позже, когда тайна раскрывалась, раздавались аплодисменты и радостные крики. В любом случае таинственную фигуру сыграть мог кто угодно. Каспар легко улизнул из театра минут на двадцать, вернулся, и его отсутствия никто не заметил. Позднее, уже в пансионе миссис Мак, ему нужно было только улучить момент, чтобы спрятать тело убитого Артура в комнате Сэйерса.

Мост задрожал, наверху пронесся мощный паровоз. Сначала Сэйерс услышал грохот, затем его окутали клубы дыма, огненным дождем посыпались искры. Сырой воздух наполнился знакомым запахом угля и пара, вызвав у Сэйерса воспоминания о переездах, гастролях, заказах билетов и мелких скандалах при распределении мест в купе. В нескольких ярдах от него, потерянного, одинокого, кипела жизнь.

Где-то вдали раздался бой часов, но из своего убежища он их не видел. Сосчитав удары, Том подумал, что скоро начнется второе действие «Пурпурного бриллианта». Сэйерс обхватил голову руками, откинулся на каменную кладку и закрыл глаза.

Несколькими часами раньше Том попытался приблизиться к пансиону, подальше угла улицы не пошел. Прячась в тени, он разглядел у дверей силуэт полицейского. Подняв воротник пальто, Сэйерс прошел мимо дома. На Ливерпуль-стрит наблюдалось то же самое – вокруг театра ходили констебли. Дождавшись окончания вечернего представления, Сэйерс проводил глазами кебы, развозившие женщин по домам.

Том искал способ предупредить Луизу об опасности. Он понимал, что она едва ли станет слушать его, но надеялся убедить.

Даже сейчас, опозоренный, избегающий посторонних взглядов, Том оставался ее верным слугой.

* * *

Дневной спектакль труппа давала словно в полусне, что многим зрителям показалось странным, к вечеру же слух о происшедших утром событиях в пансионе распространился по всему городу. К семи часам зал театра набился до отказа, атмосфера была накалена до предела. Труппа оказалась в центре нездорового внимания – казалось, все жители города стремились поглазеть на нее.

Открывая действие, Галлифорд, в гриме и костюме своего комического героя Билли Дэнсона, до крайней степени взволнованный, нервно ходил взад-вперед за кулисами. Рабочим и декоратору пришлось буквально втолкнуть его за боковую кулису – настолько он не хотел появляться перед зрителями. Оркестр заиграл забавное вступление. Собравшись с силами, насколько хватило сил успокоившись, Галлифорд, смешно подпрыгивая, вышел на сцену.

Впоследствии он рассказывал, что, как только оказался там, ему будто кто-то дал власть над тысячеголовым существом; никогда в жизни он не встречал столь благодарных зрителей и не владел залом так, как сегодня. Тот же номер, с которым он гастролировал уже лет двадцать, вызывавший лишь редкие вежливые аплодисменты в Уайтхейвене, набивший оскомину ему самому, произвел настоящий фурор. Зрители хватали налету, как нищий кусок хлеба, все бородатые репризы, навзрыд смеялись над самыми плоскими шутками.

Спев древнюю комическую песенку и сорвав бурю аплодисментов, он ушел со сцены и, бросив режиссеру: «Ну, Чарли, такого успеха я не видел лет пятнадцать. По-моему, кое-кто из зрителей просто кресло обмочил от смеха», – снова бросился на сцену добирать аплодисменты, словно был не второстепенным, а ведущим актером театра.

То же настроение царило в зале на протяжении всей первой части, а когда занавес поднялся и перед зрителями открылась первая сцена «Пурпурного бриллианта», зал застыл в оцепенении. Воцарилась напряженная тишина, сопровождавшая все сюжетные повороты, нюансы и перипетии развернувшегося действия… хотя, следует заметить, обилием нюансов, весьма к тому же банальных, драма зрителя не особо баловала.

Пьеса, конечно, не относилась к высокому искусству, но скроена была ладно. Подогретые слухами, зрители, пришедшие на вечернее представление, внутренне готовились увидеть жуткую шокирующую трагедию, и в их глазах «Пурпурный бриллиант», даже с его слабенькой интригой и легко разгадываемой тайной, предстал именно таким. Встретили они спектакль с удивительным восторгом.

Уитлок был неподражаем. В ключевой сцене, вместо того чтобы, как следовало по сюжету, обратиться к отчиму – его играл Первый толстяк труппы, – он вдруг повернулся к зрителям и выкрикнул:

– Пусть каждый из вас станет свидетелем! Мужчины, женщины, младенцы на ваших руках, знайте! Юноша этот – ваш долгожданный сын, и вы не найдете лучшего и достойнейшего вашего имени!

Первый толстяк отвечал:

– Да! Я не знал этого, но теперь – знаю!

Джеймс Каспар, ложно обвиненный, стоял рядом с Луизой, игравшей Мари Д’Алруа. Первый толстяк повернулся к нему со словами:

– Говори, мальчик мой. Скажи, чем я могу загладить свою вину перед тобой?

– Мне ничего не нужно, сэр, – откликнулся Каспар, – кроме руки вашей падчерицы. Чтобы счастье мое стало полным, я желал бы обменять обретенную свободу на более приятные оковы.

– Я не могу ответить за нее, – произнес Первый толстяк, и Уитлок снова взял бразды правления спектакля в свои руки.

– Так пусть же ответит она! – взревел он таким голосом, что зазвенела люстра, а зал вздрогнул. – Каков будет твой ответ, Мари? Веришь ли ты ему?

На мгновение, пока Луиза поворачивалась к Каспару, зрители, казалось, затаили дыхание. Словно это их судьба решалась сейчас. Сжимая сумочки и билеты, зал напряженно ждал ее слов.

Умоляюще глядя в глаза Луизе, Каспар схватил ее руки и прижал к своей груди. В сценарии этого движения не было, но оно выглядело естественно в своей искренности и мольбе.

– Всем сердцем верю, – ответила Луиза, и зал взорвался аплодисментами.

Они не прекращались несколько минут. В спектакле возникла пауза. Зрители ревели, топали ногами, свистели, поздравляли актеров. Никогда труппа не встречала подобного приема. Актеры молчали, давая публике выразить свои чувства. Луиза, часто и возбужденно дыша, с бьющимся от счастья сердцем, пристально всматривалась в глаза Каспара. Все то время, пока Уитлок произносил финальный монолог, она не сводила с Каспара глаз. Опомнилась она, только уйдя за боковую кулису, где и стояла словно в забытьи, ожидая вызова на сцену для исполнения песни. Внезапно Луиза почувствовала присутствие Каспара и догадалась, что он не уходил, все время находился рядом с ней.

Он наклонился к самому уху, его дыхание обожгло ее шею и всколыхнуло волосы. Луизу охватила сладкая истома. Дрожь пробежала по всему телу.

– Вы меня убедили: теперь я вижу, что есть страсти, угодные Богу, красивые и естественные, – зашептал он.

Она повернулась, чтобы еще раз посмотреть на него, но Каспар уже растворился в тени кулис.

Когда Луиза вышла на сцену и запела, казалось, воздух стал наполняться слезами. Даже стоявшие в конце зала полицейские утирали повлажневшие глаза. На половине песни Луиза вдруг вспомнила Артура Стеффенса – тело его ранним утром вынесли из пансиона и отправили в городской морг, – и голос ее едва не оборвался. Женщинам не разрешили смотреть на изуродованного мальчика.

Вернувшись за кулисы, она с изумлением обнаружила, что многие актеры плачут, а остальные ходят словно оглушенные взрывом. Никто из них не предполагал, что печальные события в пансионе столь удручающе на всех подействуют. Атмосфера и в зале, и за кулисами словно пропиталась смесью восторга и ужаса; находясь рядом со смертью, люди восторгались яркими красками жизни.

* * *

Театр построили лет десять назад, но все, что находилось за кулисами, выглядело изношенным. Два вечерних спектакля шесть раз в неделю да плюс еще дневные не лучшим образом сказывались и на помещении, и на конструкции. Руководству театра стоило тратить деньги более эффективно – к примеру, на поддержание здания в хорошем состоянии.

Кто-то унес из крохотной гримерной Луизы ширму, и плотнику пришлось соорудить вместо нее экран – раму, обтянутую материей. Она отгораживала уголок, где Луиза переодевалась. Сбросив платье Мари Д’Алруа, грубое и некрасивое (оно могло сойти за одежду богатой дамы только с расстояния десяти футов), девушка вдруг услышала, как открылась и сразу же закрылась ведущая в коридор дверь. В свете слабенькой керосиновой лампы, стоявшей на столике у зеркала, по ткани экрана пробежала чья-то тень.

– Миссис Ригглсворт? – позвала Луиза. – Подойдите ко мне. Во время обморока на платье разошлось несколько швов. Под левой подмышкой. Вы не зашьете? – Она высунула из-за экрана платье, и кто-то принял его.

– Никто мне записок не передавал? – поинтересовалась Луиза, расшнуровывая корсет и сбрасывая одну из нижних юбок, придававших платью пышность.

Ответа не последовало, Луиза снова позвала:

– Миссис Ригглсворт? – и высунула голову.

Однако увидела она не швею, а Каспара. Одетый в свой сценический костюм, он стоял в трех-четырех футах от нее. Кроме него, в комнатке никого не было. На вытянутых руках он держал платье, словно только что выловил из воды и нес на берег.

– Мистер Каспар! – воскликнула Луиза. – Джеймс! Что вы тут делаете?

Лицо его было мрачным.

– Прогоните меня, – сказал он.

– Мне так и следует поступить, – отозвалась Луиза.

– Тогда прогоните меня, – повторил Каспар.

– И прогоню.

Никто из них не пошевелился.

– С минуты на минуту сюда войдет миссис Ригглсворт, – сказала Луиза.

– Думаю, не войдет. Сейчас она как раз обшивает мистера Уитлока более тугим шелковым жилетом. Он собирается к директору театра и хочет выглядеть перед ним наилучшим образом.

Их разделяла лишь хлипкая ткань, которую Луиза придерживала рукой, да ее прозрачная сорочка с глубоким декольте, ничего не скрывавшая от взгляда Каспара. Луиза чувствовала, будто сидит перед Каспаром обнаженной.

– Ну и?.. – спросил он.

– Ну и?.. – повторила она.

Луиза вдруг поняла, что не хочет прогонять Каспара, не должна этого делать; хотя мораль и устои общества обязывали ее именно так и поступить, они ее вдруг перестали заботить.

Смущало лишь одно – вдруг кому-то из труппы станет известно о ее недостойном поведении? Правда, был еще Бог, конечно… но разве он уже не благословил их?

– Сегодня… – Луиза осеклась, подыскивая для своих ощущений нужное слово и не находя его. – Такой необычный день, – беспомощно пробормотала она.

Каспар повернулся и осторожно повесил платье Мари Д’Алруа на спинку стула. Изначально оно предназначалось для роли Эрнестины из пьесы «Как одолжить возлюбленного», а приобрели его, вместе с прочим реквизитом «Королевского театра», в каком-то заштатном городишке, куда приезжали на гастроли.

– И вечер, не похожий на другие, – добавил Каспар. – Что скажешь, Мари? Прав я или нет?

– Мистер Каспар, – слабо запротестовала Луиза, но сердце рвалось в груди, будто она находилась на сцене.

– Так прогоните же меня.

В любой другой день и при других обстоятельствах Луиза повела бы себя соответственно ее полу; когда молодые люди преступают границы дозволенного, молодые девушки обязаны призвать их соблюдать приличия. Но сегодня день выдался действительно непростой – напряженный, наполненный сознанием скоротечности жизни и непредсказуемостью ее конца. День, преподнесший простой, но яркий урок: все проходит, иногда внезапно, и если сейчас не ухватить что-то от жизни, соблюдая приличия или нет – не важно, то можно никогда не успеть этого сделать.

Она отодвинула экран, вышла в комнату и прошептала:

– Закрой дверь. И ничего не говори.