Текст книги "Настоящая фантастика – 2013 (сборник)"

Автор книги: Степан Вартанов

Соавторы: Марина Ясинская,Дмитрий Скирюк,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Сергей Чекмаев,Андрей Дашков,Дарья Зарубина,Игорь Минаков,Елена Первушина,Татьяна Томах
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 48 страниц)

3. Понятие Текстона как суперпозиции всевозможных текстов. Автор как измерительный прибор и творчество как акт измерения.

Перейдём же, наконец, от скучных автомобилей к нашей любимой фантастике. Теперь будем говорить о художественном тексте, о процессе его возникновения. Хочется употребить слова «легко видеть» и произнести следующее: «Легко видеть, что текст до написания автором – это такой же квантово-механический объект, как каталог машин». Но дело в том, что увидеть это вовсе не легко. Здесь требуется введение новой сущности.

Представим себе виртуальный океан всевозможных текстов. Всевозможных в квантовом смысле, то есть ничем и никак не разделённых, находящихся в суперпозиции состояний. Назовём этот океан Текстоном. Тогда реализованный текст – это состояние, полученное при квантовом измерении Текстона мозгом автора.

Автору вовсе не нужно ничего сочинять, раз имеется бесконечный Текстон. Единственно, что нужно, более того, совершенно необходимо автору, – запутаться на Текстон. Тот, кто не умеет этого делать, то есть не умеет запутываться именно на Текстон (а запутываться, как было показано выше, все мы умеем, и авторы, и читатели, и даже покупатели), но пытается соединиться с Текстоном – тот графоман. Если не пытается – тот читатель. Через готовый текст читатель запутывается не с Текстоном, а, к примеру, со своими воспоминаниями, жизненным опытом, фантазиями и неосуществлёнными желаниями, со своим глубинным Эго. Читательская магия – это другая квантовая магия и заслуживает отдельного доклада. Я же – об авторах.

Для этого рассмотрим так называемую матрицу творчества.

Опишем схему Текстон ↔ Автор. Для этого Текстон сузим с бесконечной суперпозиции до суперпозиции двух состояний. Предположим, Автор задался целью написать роман в жанре фэнтези. Пускай наш простейший Текстон – это суперпозиция двух состояний: фэнтези на основе героического эпоса (далее для простоты Эпос) и фэнтези на основе мира компьютерной игры (далее для простоты Квест).

Итак, перед автором лист чистой бумаги и старый добрый карандаш. Но мы уже знаем, что перед его квантовым прибором – мозгом находится незримый Текстон. И коль наш автор именно автор, то происходит запутывание Автора на эту простейшую систему Текстона. При этом автор впадает в состояние, напоминающее помешательство. Всякий, знакомый с писателями, знает это особое состояние отрешённости от внешнего мира: и не приведи, к примеру, жене или кому-нибудь ещё это состояние разрушить, можно и по голове получить.

Г. Л. Олди в докладе «Как оживить персонажа» интуитивно, сами того не зная, верно описали способы запутывания на Текстон и возникающее состояние: перевоплощение и представление. При этом, говорят Олди, в мозгу возникают псевдоличности, от которых в обыденной жизни надо избавляться: псевдоличности давят на мозги. Это всё то же описание квантовой запутанности, только в других терминах.

Но когда же происходит собственно измерение?

Вот как описывает это известный фантаст Святослав Логинов: «Пишешь рассказ (или повесть, или роман, это неважно). Есть сюжет, есть герои, имеется идея и авторская сверхзадача. Нет только рассказа. А потом, вдруг, – раз! – и рассказ готов, просто ещё не написан. Вот тут-то и возникает вопрос: а в какую минуту рассказ начинает быть»?

После запутывания должна неминуемо произойти декогеренция. Иначе автор останется в состоянии творческого безумия навсегда. И только благодаря тому, что автор сам в себе ортогонален, ему удаётся выйти из состояния творческой шизофрении победителем. Иначе, смотрите на матрицу творчества, будет нехорошо. И, хотя вроде бы авторская ортогональность сужает авторское же разнообразие, именно она позволяет ему произвести измерение желаемого состояния в Текстоне.

Тот же Г.Л Олди в лице Дмитрия Громова описывает любопытный квантово-механический эксперимент, связанный с запутыванием автора в Текстоне. В процессе написания романа «Чёрный Баламут» Дмитрий никак не мог выбрать из пространства эпизодов тот, который казался бы ему подходящим для разрешения некой ситуации в романе. Сбросив результаты работы на дискету, он отправился к соавтору, продолжая в голове перебирать варианты, то есть оставаясь в состоянии квантовой запутанности. Повстречавшийся по дороге кришнаит попытался всучить писателю «священные тексты», но тот, будучи «глубоко в теме», как-то рассеянно заметил, что все эти тексты всего лишь комментарии такого-то гуру к такой-то главе «Махабхараты».

И в этот момент – внимание – произошла декогеренция! Писатель совершенно чётко увидел ускользающий от него эпизод. Потрясение было столь велико, что он обратился к кришнаиту:

– Стой, мужик, сейчас я тебе расскажу, как там на самом деле всё было!

Ошеломлённый кришнаит в ужасе ударился в бегство, а Дмитрий, ещё некоторое время пребывая в состоянии эйфории после акта декогеренции, преследовал его со словами: «Да стой же, я расскажу, как там было-то», пока не осознал некоторую нелепость ситуации.

Таким образом мы наглядно увидели, как случайное явление (встреча с кришнаитом) послужило триггером к выходу из состояния квантовой запутанности на редукцию фон Неймана и сопровождающую её декогеренцию. Не говоря уже о том, что таким образом удалось доподлинно выяснить некоторые события древнеиндийского эпоса.

Да не введёт вас в заблуждение используемое в формулировках слово «творчество». Оно употребляется исключительно для наглядности. Изначально понятие творчества означает создание чего-либо нового. А в нашем случае не создаётся ничего. Происходит квантовое измерение, выбирается нечто уже где-то существующее как чистая потенция и превращается в материально реализованное. Конечно, эти рассуждения теряют смысл, если не существует самого Текстона. Но вот он как раз есть. Вспомним, что научной фантастики не существовало до девятнадцатого века, хотя наука была. А потом она вдруг появилась. Есть первопроходцы в фантастике, но нет её изобретателя. Представляется, что до определённого времени авторы не обладали в себе соответствующим делением на шкале своего измерительного прибора, подобно тому, как мы не обладаем делениями, чтобы разглядеть все четыре реализации состояний кота Шрёдингера. С появлением таких измерительных приборов, как Жюль Верн, возникла и НФ. Никто её не сочинял, никто не конструировал её как новое направление. Просто Жюль Верн писал тексты, которые, как потом обнаружилось, принадлежали новому направлению литературы.

Имеется и другое обстоятельство, указывающее на реальность Текстона. Это существование фэнтези и НФ. Как ни стараются авторы, добиться синтетического литературного направления не удаётся. То же технофэнтези неизбежно сводится либо к НФ, либо к фэнтези. Если описываемые чудеса имеют научное объяснение, то это НФ, если сверхъестественное, то – фэнтези. Если бы авторы именно творили и никакого Текстона не существовало, то имелась бы куча текстов, где причудливо и комфортно переплетались бы волшебные и научно-фантастические реалии. Да и самого бы разделения на эти жанры не существовало. Да и вообще мы бы имели не строго дискретный спектр литературных направлений, а непрерывное распределение. И в каждом тексте было бы от всего понемножку, и ни один из них нельзя было бы атрибутировать какому-либо конкретному жанру. Эта жанровая дискретность свидетельствует о том, что, во-первых, Текстон существует, а во-вторых, что он устроен квантово. То есть состоит из суперпозиции ортогональных волновых функций, соответствующих, например, жанровому делению. В нём, конечно же, имеется масса новых жанров, но время авторов с «вшитыми» в них новыми делениями ещё не пришло.

Ещё одним важным доказательством бытия Текстона является условие единственности измерения каждого состояния. Проще говоря, невозможно написать две «Анны Каренины». Даже если вторую назвать Жанной, а действие перенести в Бразилию и на узкоколейку, такое не будет воспринято, как текст. Происходит это вовсе не в силу нашей так называемой психологии. Вспомните про редукцию фон Неймана. В результате квантового измерения происходит коллапс волновой функции. Она попросту исчезает, остаётся макрорезультат в виде книги. И возможности написания похожего текста исчезают. По крайней мере, в нашей Вселенной, а не в параллельной эвереттовской. Вот там это как раз возможно, если, конечно, гипотеза Эверетта верна. Вот там, в бразильском Сан-Паулу, в среде бразильских аристократов обитает некая Жанна Кареньо, мучимая личными проблемами. И в итоге тоже бросается, но на рельсы узкоколейки Бразильских Штатов. При этом в эвереттовской России ничего подобного, разумеется, написано не будет.

На этом примере мы можем видеть, что любое состояние Текстона – это не слова, не имена персонажей. Это сложная и тонкая система образов. А слова, озвучка производится автором в меру его интеллекта, жизненного опыта, словарного запаса и нравственных ценностей. На самом деле в результате измерения автор всегда огрубляет измеренное состояние, сужая образы Текстона. И степень огрубления зависит от количества делений и масштаба шкалы автора как измеряющего прибора. Поэтому гениальность определяется как максимально возможная для человека разрешающая способность шкалы его мозга, как квантового компьютера. Причём это верно не только для литературы, но и для других сфер деятельности, связанных с проявлением эффектов квантовой запутанности. Человек может быть гениальным игроком в покер, гениальным покупателем, который всегда знает заранее, какие акции покупать, а какие – сбрасывать.

В заключение, хочется заметить, что, насколько бы забавными ни выглядели предложенные умопостроения, речь идёт о вещах серьёзных. И коль скоро мы обнаружили, что существует удивительный квантовый мир Текстона, то возникает вопрос: а кто его создал?

Маргарита Плоская
Рецензии

«Секс в катапультном кресле, или Любовь зла в стратосфере»

Автор Марриэтта Худэнька, издательство «Тихие домочадцы», серия «Наши в женском монастыре», тираж большой, гонорар детям Африки, год выпуска текущий.

Новый триллер известного автора содержит интригу уже в самом названии. Не зря книга стала бестселлером и стоит в рейтингах продаж магазинов столицы в пятёрке лучших. Вовсе не просто так она выдвинута на «Русский букер» и «Книгу года». О чём же эта книга? Что хотела сказать нам на этот раз суперзвезда женского секси-технотриллера Марриэтта Худэнька? Не благое это дело пересказывать шедевр, однако, прочитав его на одном дыхании, я сразу и не вытирая слёз бросилась к перу и чернилам.

Действия этого захватывающего романа происходят в основном на базе ракетных стэлс-бомбовозов Эдвардс. Герои – многочисленные пилоты и штурманы этого самого бомбовоза Б-1. Точными, умелыми стежками Марриэтта Худэнька описывает нам их быт и судьбу. В свободное от полётов и чистки ракетных боеголовок время пилоты и штурманы катаются на «американских горках». У некоторых есть семьи, и тогда они катаются всей семьёй. У главного героя тоже есть семья, но он влюблён в жену русского консула Верокосу Житкую. Однако погодим о главном герое, расскажем о его боевых товарищах.

Штурман Гад Берроу посредством гамбургера заразился куриной слепотой. Но поскольку судьба безработного пилота в Америке до жути трагична – множество бывших лётчиков побираются на окраинах Эдвардс и ночуют в картонных коробках от пылесосов, – то боевые товарищи не хотят бросать своего коллегу в беде. Ведь до пенсии ему осталось всего-то восемнадцать неполных лет. Во время полёта они, используя намеренно освоенный язык жестов, подсказывают второму пилоту, когда надо опускать, а когда поднимать закрылки. Кроме того, они специально накрасили самые нужные кнопки и экраны управления фосфором, и потому их друг может уверенно убирать и вынимать шасси, когда требуется по делу. А ежегодный медосмотр он вообще проходит уверенно. Старший врач базы генерал-мичман Хрен Тарикоид давно пристрастился к виски и готов всего за одну бутылку сдать любые анализы вместо проверяемого.

Не проста судьба и пулемётного прапорщика, латиноамериканца филиппинского происхождения Маздры Тю. Пострадавшая в филиппино-американской войне за испанское наследство мать героя передала ему по генетической цепи своё заболевание, вызванное дефолиантами, применёнными агрессорами против окучивания моркови, основного продукта тамошнего населения и их свиней. Как и его упокоенная мать, а также все братья, сестры и свинята, Тю постоянно мучается от дизентерии. Из солидарности к развивающимся народам мира, его боевые товарищи смотрят сквозь пальцы на то, что пулемётный прапорщик основное время полёта проводит, запершись в туалетной комнате. Только лишь иногда они аккуратно стучат ему в дверь и предупреждают, дабы он не гадил, пока их Б-1 пролетает над Нью-Йорком или Парижем.

Четвёртый пилот и старший применяльщик подвесного оружия Зебр Благострик абсолютно здоров, однако он страстный серфингист. Порой он не в меру увлекается своим увлечением, и проходящая волна уносит его в малоизвестные дали. Потому его боевые друзья и товарищи давно привыкли, что он не всегда успевает вернуться с пляжа к вылету, и часто убывают в свои стратосферы без него. С большим знанием дела Худэнька описывает судьбу этого человека, нашедшего своё призвание и место во Вселенной и непростом окружающем мире.

Но все же о главном герое. Дофин Синдроун – это человек неполных сорока лет. Он несколько лысоват, но умело скрывает свой недостаток стратосферным шлемом, который всегда носит несколько набекрень и пикантно-залихватски. Он привержен человеколюбивому глобалистическому гуманизму, серьёзно относится к своей службе, тщательно проверяет дозиметром давление шин перед вылетом, и если что не так, то тут же умело достаёт из одежды переносной насос подкачки. Однако последнее время он обеспокоен. Дело в том, что однажды, катаясь на «американских горках», он встретил на изгибе поворота жену русского консула Верокосу. Состоялся роман. Да, прямо тут, на «американских горках». С большим знанием дела, с неприкрытой правдой жизни сочинитель Марриэтта Худэнька описывает нам все анатомические прискорбия их любвемыслия и страстности «камасутрости» (так у автора).

Но ведь вокруг героев кипит жизнь. Они ведь не сами по себе в этом мире, а лишь часть общечеловечной общности. Трагедия разрывательной двойственности между долгом и любовной лихорадкой – вот о чём в сущности книга. У главного героя есть его верный могучий В-1, у главной героини муж – русский консул Булан Панорамов. Последний весьма противоречивая и по-своему притягательная личность. Ведь как каждый русский за границей, он не только простой советский консул, но ещё и шпион-диверсант. Конечно же, он знает о проделках своей жены Житкой, ведь в её левый каблук загодя встроена микросхема с джипиэс-шагомером. Но что же делать? Ведь как разведчик, он должен только приветствовать, что его поверенная жена может теперь запросто подобраться не только к шинам стэлс-бомбовоза Б-1, но даже узнать давление в них, выраженное в мегапаскалях. О, здесь тоже умело встроенная автором интрига между любострастием и родино-долговой обязаловкой.

И всё же расскажем немного о сюжете и трагическом финально-развязочном конце.

Встречаться исключительно на извилистых терниях «американских горок» героям всё же не слишком удобно. В дом Дофина Синдроуна они попасть не могут: ведь там водится его, вынесенная автором за кадр и неясная нам как читателям, семья. Переступить порог советского консульства Дофин не может, даже когда консул на выезде с отчётом в Москве, бюрократы от Пентагона не торопятся выдавать нашему герою нужную визу, всё тянут и тянут с оформлением. Что же остаётся? «Природа», скажут некоторые и будут не правы. Ведь база Эдвардс находится посреди пустыни Невада, а нынче в эту негуманную к человеку местность ещё и пришла зима. Вокруг неприветливые сугробы, и одичавшие, изголодавшиеся, неухоженные лоси бродят тут и там, угрожая встречным рогами и копытами. И потому у героев остается один путь – Б-1.

Здесь, в тесной кабине стратегической машины, между рычагом опускания шасси и поднятия закрылков, а также нависшей поверху жужжащей болванкой гироскопа и проходят основные натуралистические сцены романа. Это шикарные сцены. Скажу как читательница, особое впечатление на меня произвёл рычаг управления шасси. Как он ходит туда-сюда, туда-сю… Впрочем, не буду распространяться о всех перипетиях, лишать читателя ощущения чувственного открытия.

К сожалению, всё в романе заканчивается трагически. Долг и любострастие столкнулись на страницах нешуточно.

Однажды бомбовоз Б-1 обязуется срочно подняться в воздух по тревоге. Герои вынуждены спешно расстаться. Дофин пылко лобызает возлюбленную, вовсе не подозревая, что это последний поцелуй. И тут, после её поспешного бегства по подвесной стремянке, обнаруживает на своем штатном кресле-катапульте забытые Верокосой предметы гардероба и кое-какие туалетные принадлежности. Что же делать? Нельзя, чтобы его подчинённые убедились, будто все слухи о их командире правда. К тому же искажённая, обращённая правда. Ведь что они могут подумать? То, что здесь, в пилотской кабине, произошёл обычный низменный блуд? Но ведь всё тут было совсем на другом, неповторимо возвышенном уровне. Сможет ли герой это доказать? Не стоит и пытаться. Его соратники хорошие, но всё же приземлённые люди, им не понять высот истинной, незамутнённой любви.

Именно поэтому Дофин Синдроун героическим усилием дотягивается до заправочной бомбовозной штанге, и, поцеловав предварительно, запихивает в неё трусики, чулки и прочие принадлежности русской красавицы. О, сколь эротично выглядит сцена заталкивания бюстгалтера во влагалище трубы. Но вот, всё. Следы «преступления» скрыты. Так что друзья застают героя за его обычным занятием по подкачке шин.

На горе, нынче полёт Б-1 планируется далеко. Цель полёта – остров Паломарес. Там разразилась очередная гуманитарная катастрофа. Бомбовоз Б-1 должен пройти над хижинами, на малой высоте, чтобы шумом двигателей и отражением солнечных бликов от крыльев сообщить всем жителям Паломареса, включая неграмотных, что, мол, «всё нормально, мировое сообщество с вами, не забыло и соболезнует».

Однако до Паломареса Б-1 не добирается. В смысле, роман Марриэтты Худэнькой заканчивается чуть раньше. «Почему же так?» – спросит читатель и получит ответ.

Несчастный остров Паломарес находится далеко. Бомбовоз должен дозаправиться в воздухе. Романистка Худэнька, со знанием дела, погружает нас в пучину специальных терминов, в дебри расчёта расхода горючего на квадратный километр в секунду. Однако вот и сам акт совокупления тяжёлых металлических машин. Да, да, я не ошиблась, именно «акт совокупления». Как трогательно описан подход бомбовоза Б-1 к заправщику сзади. В лучах поднимающегося солнца партнеры словно танцуют в воздухе (дополнительную пикантность вводит куриная слепота штурмана Гада Берроу, его спорадические, не сразу попадающие в такт дерганья рычагами). И наконец сам акт. Как штыревая труба бомбовоза находит раструб заправочной пуповины, о, тут целая поэма в прозе. Признаться, в процессе читки я почти испытала ор… Да, вернёмся к роману.

После длительного, трёхдневного полета над морями и пилоты, и уж тем более читатели как-то забыли о застрявших в наливной полости принадлежностях Верокосы Житкой. А топливо-то по шлангу пошло!

Это трагично, это очень трагично. Топливо пошло, горючее полилось. Но куда же ему деваться? И оно прыщет во все стороны. Заливает округу, заливает стёкла пилотов, через которые они видят мир. Заливает крылья и киль. Но ведь мало того, что заливает. Оно ведь ещё и замерзает, забивает своим льдом выхлопные дюзы многосильных двигателей.

И вот трагичный финал. Бессильный бомбовоз Б-1 несётся над полярными льдами. Катапультные кресла не работают, видимо, их тоже чем-то залило. Сквозь стёкла ничего не видать, и потому герой просто вспоминает свою жизнь и свою любовь. Навязчиво стучит что-то, отвлекая. Это случайно закрытый снаружи пулемётный прапорщик Маздры Тю рвётся наружу из своего туалета. Это вносит диссонанс. А не есть ли забывчивость жены русского консула не просто забывчивостью? Вдруг это было разведывательно-диверсионное задание? Или всё-таки бескорыстно-бесшабашная любовь? Нам, читателям, остаются вопросы. Впрочем, как и герою романа Синдроуну. Тщательно ли он проверил давление в шинах на шасси? Сможет ли Б-1 сесть на ледовые торосы. Разобьётся ли вдрызг о ледовый наст? Или проломит лунку и уйдёт в глубину мировой бездны? Придётся ли экипажу попросту обратиться в сосульку, или их объедят донные рыбы-ремни? Что теперь будет с островом Паломарес, раз Б-1 не сообщит о сочувствии мирового сообщества?

Вот на такой ноте и заканчивается повествование. Будет ли продолжение? Возьмёт ли этот шедевр русский и прочие букеры? Думаю, мы узнаем это очень скоро.

«Новый Маугли-Пятница, или Поиск предназначения штучек-дрючек»

Автор Болван Пенисглерс, перевод с другого языка, издательство «Трусишка зайка серенький», серия «Тарзанка», тираж средний, года выпуска нет.

Книжка Болвана Пенисглерса – это небывалый эксперимент на самую актуально-философичную тему. К тому же здесь не просто бряканье с ходу и вдруг. Самим названием книга Болвана отфутболивает нас к классике. Каждый вспоминает Дефо, Диккенса, Берроуза, Киплинга, Толстого, Свифта и прочих нечитанных ранее титанов пера. Но вопрос в романе поставлен, что называется, ребром. Потому как этот вопрос волнует всех и каждого всю сознательную жизнь, особенно в бессознательном плане. Кто я? Какова моя ориентация? Правильно ли я выбрал оную? Не ошибся ли? Не сбили ли меня с панталыку встречные знакомые? А вдруг всё не так?

Каждый из нас в долгом жизненном пути ошибается с ориентацией. Порой ставит над собой смелые эксперименты, обжигается и снова ставит. Однако вокруг нас наличествует населённый мир. Добрейшие люди вокруг могут посоветовать, разубедить, поделиться своим собственным опытом жизни в отношении поиска ориентации. Показать свои штучки-дрючки и научить их пользовать. Иное дело, главный герой (или, быть может, героиня) романа Болвана Пенисглерса.

Маугли-Пятница (судя по первичным страницам, вроде бы мальчик) вынужден ютиться в общежитии с волками. А что с этих волков взять? Они же собаки собаками, правильно? Под тёплой, но свалявшейся верблюжьей шерстью совсем не найти, чего ищешь, а если и найдешь, то неясно чего. Недаром герой долгое время не находит себе места. В конце концов он вынужден обратиться за советом к чему-то более похожему на себя, в плане навесных туловищных штучек-дрючек. К собратьям павианам.

С одной стороны, у павианов есть руки, и они, оказывается, вполне толково умеют применять их по делу поиска ориентации. С другой же стороны, павианье сообщество давно состарилось, потеряло хватку не только в руках, но и в ногах. Запуталось в своих пальцах, в летописях, в склерозе сомнений. «Какая же ориентация у нас самих?» – спорят до хрипоты на общих собраниях мудрейшие из павианов. Часто для доказательства они пользуют свои штучки-дрючки. Очень смело и, на первый взгляд Маугли-Пятницы, просто донельзя правильно ставят они этот первичный вопрос. Они даже, почти как неведомые герою люди, целенаправленно ставят и проводят над собой и друг над дружкой удивительные по смелости эксперименты со штучками-дрючками, в плане поиска ориентации. Но находят ли братья-павианы ответы? Правильно ли они ориентируют свои штучки-дрючки? Вот в чём главный вопрос. Терзаемый новой чередой сомнений, проделавший над собой не один эксперимент в обобщённых оргиях, Маугли-Пятница всё более запутывается со своей и без того неясной ориентацией. Вместе с героем мучается неясностью и читатель. Кто же всё-таки главный герой? Правильно ли он ориентирован?

Через множество сотен страниц сомнений и подробнейших прописок всё более неожиданно экстравагантных экспериментов братско-сестринского павианьего царства со штучками-дрючками вроде бы наступает некая ясность. На горизонте жизни Маугли-Пятницы вырисовывается Багира. Всё как бы устаканивается, книжка начинает течь ровно, однако…

Некая тень сомнения всё-таки сохраняется, остаётся. Ведь в самом-то деле! Ясно ли что-то по самой Багире? Не прячется ли где-то под нутриевым мехом некие другие штучки-дрючки? Кроме того, жутким диссонансом отзывается появление на страницах медведя Балу. В неожиданном смысле, зарождается самоистязающая мысль, а медведь ли в самом деле Балу? Есть ли у него нужные штучки-дрючки? Может быть, всё тут тоже непросто? Ведь, в конце концов, сомнения в выбранной когда-то ориентации прощупываются под ондатровым мехом даже у весельчака и балагура Балу.

С введением в повествование ещё и питона Каа дело совершенно запутывается. Можно, конечно же, понять сомнения в ориентации самого Каа. Когда в тебе добрых девяносто пять метров, тут поневоле свихнёшься, где тут и что. Дай-то бог найти начало или хотя бы конец чего-нибудь. Хоть какой-то штучки-дрючки. Для определения ориентации желательно всё же побыстрее определиться именно с концом. Возможно ли такое в полумраке и непроходимости джунглей вообще? Разумеется, чистосердечно жаждущий помочь другу Маугли-Пятница проводит целые дни в поисках хоть каких-то штучек-дрючек и хоть какого-то конца друга. Он производит с ним совместные эксперименты по поиску ориентации и пригодности штучек-дрючек. Всё тщетно.

И уж совершеннейшим диссонансом выплёскивается периодическое явление из ниоткуда товарища-тигра Шархана. Вместе с дружком (а то и подружкой) шакалом Табакой они давно потеряли всякую ориентацию. Даже заявившиеся красные собаки неясной ориентации и с незнакомыми штучками-дрючками не проясняют дело. Ни Шархан, ни Табака всё равно не способны припомнить хоть какую-то внятную ориентацию.

Девочка Маугли-Пятница уже в совершеннейших потёмках насчёт ориентации, как своей, так и окружающих. Найденные в руинах старых дворцов батареечные штучки-дрючки только запутывают дело. Опробовавшие вибро-штучки-дрючки Багира и Балу в растерянности ещё большей. Попросту в трансе. Не помогает даже братско-сестринское волчье сообщество. Тем более что Акелла во время эксперимента с вибро-штучкой-дрючкой позорнейше промахнулся.

Так что вывод, выплеснутый в конечной стадии книги, неизбежно предрешено, конечно, неумолим. Для точного определения своей ориентации и предназначения своих собственных штучек-дрючек Маугли-Пятница всё-таки должен (должна) отправиться за советом к хомосапиенсам. Каков будет этот ответ?

Именно такой вопрос задаёт себе каждый прочитавший книгу и надолго задумывается над Мауглиными штучками-дрючками. Да и над своими тоже. Задумалась и всё ещё размышляю и я тоже.

«Гондванаский лесоповал, или Полуостров Цейлон»

Автор Бунч-Брунич Хлюпик, перевод с латинского, издательство «Марсианские упыри», серия «Я, ты, он, она – вместе демократия», тираж неразборчиво, год выпуска следующий.

«Гондванский лесоповал» – это вам не фифти-тру-ля-ля. Это серьёзный, можно сказать, научный труд. Он основан на череде кропотливых исследований, проведённых учёным интернет-поисковиком правдолюбцем Бунч-Брунич Хлюпиком. Как всякий передовой учёный современности, он не стал тратить бесценность отпущенного нам миром времени на какие-то ненадёжные полевые изыскания. Копания в палеонтологическом мусоре известняковых наслоений – это не метод современной науки. Бурить всяческие шурфы, путешествовать со спелеологами по загаженным летучими мышами пещерам – разве это лицо современной науки? Столь примитивные методики давно выброшены серьёзной учёной братией на помойку. Безобразно не ухоженные и до сей поры слабо систематизированные, неопылённые поля интернет-ресурсов – вот истинное эльдорадо практичных, нужных человечеству открытий. Сколько жемчужин, изумрудин и прочих драгоценных каменьев сокрыто от людей примитивно-грубыми поисковыми системами-автоматами? Только кропотливый перебор всего схороненного материала, статья за статьей, страница за страницей и промокашка за промокашкой дают нужный результат. Но многие годы и десятилетия поиска вознаграждаются. Вот и сейчас мы получили на-гора настоящий перламутр.

Книга-откровение Бунч-Брунич Хлюпика приоткрыла нам завесу времён, доселе совершенно неведомых. Абсолютно неизученных. Однако пристальный взгляд учёного позволил нам разглядеть в безднах палеонтологических далей неумолимые ростки доброго и вечного, того, что окружает и тепло баюкает теперь нас всех. То есть истинной, незамутнённой тоталитаризмом демократии. Корни её простираются в неумолимые пласты истории. Ведь книга Хлюпика отсылает нас к тому времени, когда планета Земля была совершенно другой. К трагическому времени, когда первый праматерик Гондвана, составленный из Мадагаскара, Гренландии и Цейлона, начал распадаться на составляющие. Учёный перст Бунч-Брунич Хлюпика сосредотачивает нас конкретно на полуострове Цейлон. Именно там проходит трагедия подавления ростков демократии и свободы. Ведь теперь наукой точно установлено, что демократия являлась неотъемлемой частью мира ещё до появления хомо сапиенсов. Однако и тогда, в мезозое-архее, не всё было так просто.

Маленькое семья-сообщество млекопитающих утконосов, в несколько миллионов особ, мирно демократизировалось на полуострове. Возделывало поля, наготавливало соленья и даже развивало рыночную, меновую торговлю. Однако тоталитарно настроенные соседи с оледенелой Гренландии всё ещё не понимали преимуществ демократии и свободы. Подлые, роющие отхожие ямы в льдистых снегах, донельзя отсталые тоталитаристы тираннозавры решили задавить, задушить ростки нового света. И вот посланные бандой тиранов бронтозавры-исполнители, явившись средь бела дня, затоптали кладку яиц семейства гордых утконосов да ещё и уволокли к себе наготовленные к зиме соленья.

Напрасно старейшины утконосового племени посылали иски о компенсации ущерба. Подло-гнусные тираннозавры рексы только посмеялись над бумагой, использовали её в соответствии со своей ящерной сущностью. И снова глупые орды диплодоков, науськанных тиранами, прибыли топтать посевы и кладки свободолюбивых утконосов, выискивать и без сочувствия изымать банки с соленьями. Хоть труд Бунч-Брунича Хлюпика написан и научным языком, на глаза всё едино наворачиваются слёзы. Научно подкованный читатель просто зеленеет от жутчайших картин попирания демократий и свобод цейлонских утконосов. Как переживательно, совершенно без прикрас, описана попытка утконосного народа вырыть совместную канаву и обратить полуостров Цейлон в неприступный, свободный остров. Всё тщетно. Безбожные тоталитарные рексы напустили на утконосные кладки так же плоско-тоталитарно мыслящих птеродактилей. Камни и глина – вот что сыплется на демократический утконосный народ сверху. Некоторые норы-жилища утконосов самозакупориваются этой глиной, и бедный народ должен дышать, напрягая легкие и экономя воздушную среду.