Текст книги "Настоящая фантастика – 2013 (сборник)"

Автор книги: Степан Вартанов

Соавторы: Марина Ясинская,Дмитрий Скирюк,Дмитрий Володихин,Антон Первушин,Сергей Чекмаев,Андрей Дашков,Дарья Зарубина,Игорь Минаков,Елена Первушина,Татьяна Томах
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 48 страниц)

За два десятка лет, которые прошли с момента Заклятия, на меня сумели выйти двенадцать человек. Сказать иначе, дюжина. И все они искали смерти. Если честно, я не очень представляю, откуда они узнали про моё умение. С другой стороны, Оскол невелик, слухи расходятся быстро. Кумушки на кухнях, пьяницы в кабаках, любовники в будуарах и торговки на рынке, все они рассказывают шёпотом друг дружке, будто слышали о девочке, которая не только не растёт и вечно остаётся ребёнком, но может убить человека, даровать ему смерть (если, конечно, захочет). Зачем они это рассказывают, понятно, дело не в убийстве. Просто, если некто несёт в себе дар смерти, значит, есть надежда, что кто-то может даровать и жизнь.

А убила-то я больше, чем двенадцать. Приходило тоже больше. Только я кому-то отказала, у других, наоборот, не стала спрашивать. А вообще, я поняла, что могу убивать на второй год, когда Перри Остроглаз, который был, скажем так, довольно знаменитым вором, решил, что раз мы вместе промышляем, то и постель у нас должна быть общая, нажрался и полез геройствовать ко мне под одеяло. За что и поплатился. Я даже не хотела его убивать, как-то само получилось. Но именно тогда я поняла, что с воровством пора завязывать, и ушла в одиночное плавание. После этого меня и прозвали Смертью, сначала в воровских кругах, а после по всему Осколу. Вот так, когда нарочно, а когда и вынужденно я отправила в другой мир ровным счётом девятнадцать человек, аккурат по числу прожитых лет: подельника-вора, двух нюхачей, одного чересчур назойливого егеря, кого-то ещё… ну и двенадцать «добровольцев». Попутно выяснилось следующее правило: один год – одна жизнь. Я из-за этого чуть не попалась, когда однажды понадеялась на своё умение, а оно возьми и дай осечку.

Иногда ночами я не могу заснуть, так сильно думаю об этом. Крысята дрыхнут у меня под боком, зубки чешут, а я лежу, смотрю на звёзды, и Оскол мне представляется тогда огромным театром, вроде кукольного: сцена, занавес и маленькие люди, нити от которых тянутся куда-то к небесам. И эти ниточки такие прочные, что их уже не оборвать, пусть даже кукла износилась. Стальные нити, может быть, адамантиновые. Самое умное, до чего я додумалась, это будто старое заклятие каждый год спохватывается, «вспоминает» обо мне и ищет мою «нить», чтоб её оборвать.

А я ему каждый раз подсовываю другую.

Всё-таки жаль, что я не волшебница, а то бы непременно с этим разобралась.

У всех, кто добровольно ищет смерти, есть на то свои причины. Иногда дурацкие, вроде скуки или несчастной любви, а иногда серьёзные, от них рехнуться можно. Была одна женщина, у которой умерли дети и она совсем помешалась от горя. Сестра просила за неё, и я не смогла отказать. Впрочем, даже если я и откажусь, не всё потеряно – на крайний случай есть ещё астрал и крайняя обитель.

А у этого дядьки, похоже, причины были серьёзные, хотя выглядел он как обычный придворный хлыщ. Вернее, как придворный хлыщ, который две недели ползал по лесам, жрал что попало, ночевал у костра и подтирался листиком. Костюм его был весь в пыли и конской шерсти, бархатный колет, обшитый золотой тесьмой, потёрся и залоснился, тёплый синий плащ, который он сейчас отбросил за спину, помялся, штаны с прорехою, а сапоги не знали щётки много дней. В то же время его лошадь не выглядела усталой, так что последние дни он скорее шатался по окрестностям, чем шёл издалека. Как и все аристократы, он был бледен, только кожа у него была не белой, а какой-то слишкомбелой, чтоб назвать её здоровой. Это была мёртвая, слепая белизна, среди которой выделялись пятнышки и трещины, как будто что-то разъедало человека изнутри, а когда он снял берет, чтобы раскланяться, я увидела, что пальцы его скрючены и одного мизинца не хватает, лицо опухло, а волосы на голове торчат пучками, словно островки речного камыша среди гноеточивой сыпи. Грязная кожа, изуродованные пальцы, воспалённые глаза и запах гниющей плоти, который не в силах отбить никакие духи… Я не очень разбираюсь в болезнях, но даже у меня похолодело сердце: будь он хоть трижды бессмертный и трижды аристократ, ошибки быть не могло.

Лепра, подумала я. Это лепра.

Всякий раз теряюсь, когда вижу подобное. Этот человек был болен, и если бы мы жили в прежнем мире, до Заклятия, я бы сказала, что он болен смертельно. Ну а поскольку в нашем мире нет ни смерти, ни лекарства от проказы, то ему и дальше суждено страдать и разлагаться заживо.

Вот про это я говорила, что в мире есть вещи похуже смерти.

Но всё это было не важно, ибо по-настоящему меня поразило другое.

Этого человека я знала.

Его было трудно узнать, особенно теперь, когда он выглядел так ужасно. Но эта его манера кланяться и говорить, этот взгляд я узнала бы из тысячи, пусть даже голос его стал скрипучим, как несмазанная дверь.

Бард Кассиус де Рей из Туар-Гелена.

Я ещё раз глянула на лошадь, распознала среди поклажи маленькую арфу в кожаном чехле и поняла, что угадала. Бард молчал. А я стояла перед ним, глядела снизу вверх – недоразвитая угловатая дурёха с костылём, такая же оборванная, как и он, а в голове у меня было пусто и только сердце бухало в груди. Вся моя злость куда-то испарилась. Я проглотила все колючие словечки, что вертелись у меня на языке и норовили выпрыгнуть, и произнесла одно лишь слово.

– Больно? – спросила я.

– Боль – не самое страшное, госпожа, – грустно улыбнулся Кассиус. – Я к ней привык.

– Есть средства…

– Есть, я знаю. Только мне они уже ни к чему. Проказа – милосердная болезнь… впрочем, до определённой степени.

Я опять поразилась. Даже сейчас, в таком ужасном положении поэт изыскивал красивые сравнения. Когда он улыбался, разочарование и безнадёжность исчезали с его лица, и это был прежний Кассиус де Рей, за которым я когда-то, будучи совсем малявкой, бегала с подружками. Мы всегда просили его спеть или сыграть, а он всё время торопился и отшучивался. Высокий, красивый, с арфой за спиной и неизменным свежим цветком в петлице, он дюжинами сочинял дразнилки, над которыми мы хохотали до упаду, а в кошельке у него были леденцы. Мы ничего не смыслили в куртуазной поэзии, но его весёлые песенки, такие, как тот же «Крысомор» или «Шляпа моя, шляпа», распевали до самозабвения. Когда он соглашался спеть, все люди замирали, и даже куры переставали кудахтать, а свиньи – возиться в грязи. Вряд ли он помнил меня, обычную дворовую девчонку, дочку угольщика и прачки. Но я его помнила. Этот человек сросся со своим несчастьем, он целиком признал свои заслуги и грехи, он смирился и больше уже ничего не хотел. Я не знала, что ему сказать. У меня ком к горлу подкатывал.

Я не хотела лишать его жизни.

– При дворе наместника хорошие лекари, – сказала я, правда, не очень уверенно.

– Я давно там не живу. Сама понимаешь почему. Мне нигде нет места. Раньше такие, как я, надевали балахон из мешковины и ходили с колокольчиком, чтобы люди слышали их и уступали дорогу. Но в этом нет нужды. Я сам ищу одиночества. Конечно, есть обители, но прокажённым туда хода нет.

– Есть ещё астрал, – напомнила я.

Кассиус покачал головой.

– Я… не хочу, – сдавленно сказал он. – Терять воспоминания… и мысли… дать себя выпить демонам астрала, превратиться в чистый лист – это не по мне. Мне говорили знающие люди, что ты ходила за край. Значит, ты знаешь, каково это. А ты ведь знаешь, кто я, леди Смерть?

– Знаю. Ты великий бард.

Кассиус опять улыбнулся. Несмотря на изуродованное, «львиное» лицо и бескровные губы, улыбка у него по-прежнему была красивая. Я даже сейчас могла представить, как придворные дамы готовы были заложить свои сердца за одну его строку, за одно слово, за один аккорд его арфы.

– Я ничтожный бард, – ответил он. – К несчастью. Но зато я богат. Я владею небом. Я вложил весь свой капитал в солнце. И как все богачи, я боюсь растерять свои богатства. Я хочу всё унести с собой.

Мы помолчали.

– Кто сдал меня? – спросила я. – Кто подсказал, где меня искать? Финтий? Клещ? Малахия? Йенс Водяной из Тиндервета? Кто?

Кассиус опять покачал головой.

– Это не важно, леди Смерть. Я всё равно тебе не скажу. Не хочу, чтобы ты винила кого-то из друзей. Ты же знаешь, для чего я тебя искал. Несколько месяцев я скитался по лесам, целых семнадцать дней я шёл от одного хутора до другого и даже сейчас не верю, что мне наконец повезло.

– И ты хочешь уйти, – подытожила я.

Бард смежил веки и некоторое время так стоял, словно что-то высматривал в темноте.

– Да, – сказал он наконец. – Да. Ты поможешь мне? Я… могу рассчитывать на твоё снисхождение?

Я замешкалась и сразу не ответила, а он, приняв молчанье за отказ, стал расшнуровывать колет. Я смотрела, недоумевая, что он хочет, но в конце концов, если человек пришёл ко мне за смертью, вряд ли он желает мне зла. Шнуровка была частая, корявые пальцы плохо слушались, но он справился. Блеснула тонкая цепочка, Кассиус подцепил её ногтем, вытащил на свет небольшой овальный медальон и протянул мне.

– Возьми, – сказал он и, когда я заколебалась, подбодрил: – Возьми, не бойся: проказой ты так просто от меня не заразишься.

Я взяла. Медальончик оказался неожиданно увесистым.

– И что? – спросила я.

– Открой.

Я поддела медальон ногтем, и крышка отскочила. Внутри оказался маленький женский портрет в три четверти. Девушка была смуглая, молодая, очень красивая. У неё были большие сверкающие глаза диковинного разреза, с лёгкими веками и длинными ресницами под густыми широкими бровями. Она смотрела на меня и улыбалась так, как улыбаются любимому мужчине – весело, открыто, с примесью лукавства и обмана, без которых не обходится любовь. Позади неё виднелось море, пальмы и песок. Краски были такие яркие, что здесь, я думаю, не обошлось без волшебства.

– Кто это? – спросила я.

– Её звали Килалиана, – сказал бард. Незнакомое имя прозвучало как звон колокольчика. – Она жила на юге, на Пандуро, на острове Ароа. Ты, наверное, никогда там не была. Мы с нею… очень любили друг друга. Я даже собирался перебраться туда насовсем. Знаешь, там невероятно красиво! Солнце, пальмы, водопады. Чистые озёра. Море. Море и солнце…

Я хмыкнула. Пандуро, говорят, архипелаг забавный. Много островов, большие, маленькие, всякие. На некоторых есть заброшенные храмы, даже города – пустые, дикие, заросшие лианами, они стоят там, а местные жители водят к ним приезжих за деньги. Я только слышала о нём, потому что и правда ни разу там не была. Даже если я скоплю такую прорву денег, чтобы оплатить проезд, меня сразу сцапают в порту. Делать на островах особо нечего, поэтому аристократы испокон веков катаются туда на отдых. Там был бы настоящий рай, когда б не ураганы и пираты. Когда Сарнаут раскололся после Катаклизма, ураганы прекратились. Но вот пираты…

– Ты заразился там? – невпопад спросила я.

– А? – бард сделал усилие, чтобы вернуться с небес на землю. – Да. Наверное, да. Я тогда ещё не знал, что болен. Когда на Оскол пало Заклятие, я был вполне себе здоров. Проказа есть проказа, тут ничего нельзя сказать заранее – эта зараза может сидеть в тебе и восемь лет, и десять, а ты даже не будешь знать, что уже обречён. Потом ничего нельзя сделать. Может, магия мне помогла бы, но…

Тут он пожал плечами и умолк.

– А эта девушка, она тоже больна?

– Нет. Ей не было двадцати пяти. Она умерла. Просто умерла, как все остальные. Знаешь, дитя, я прожил много лет. Сейчас мне пятьдесят, а в год Заклятья было тридцать. Я любил многих женщин. Сочинял для них песни, посвящал им стихи, пил за их здоровье на пирах, сражался на дуэлях, совершал всякие глупости… Но сейчас, когда я остался один и превратился в развалину… я вспоминаю её. Только её. Больше никого.

Он, должно быть, и правда расчувствовался, раз начал называть меня «дитя». Впрочем, на кого-кого, а на него я обижаться не могла. Сквозь расшнурованный колет и распахнутую рубаху я видела голую кожу, и она вся была покрыта язвами, а среди них белели шрамы от ножа – как раз там, где сердце. Не иначе, бедняга и вправду пытался покончить с собой. Тело не подвластно смерти, только разрушению. Крессин совершил большую ошибку, когда накладывал Заклятие. Привязанная «искра жизни», бесконечное существование – это ещё далеко не всё, что нужно человеку для счастья. Оскол заплатил страшную цену, а что в итоге? Если нежить, о которой рассказывал Крив, – это «живые мертвецы», то кто тогда мы? «Мёртвые живучки»?

Я захлопнула медальон и протянула его Кассиусу, но он только покачал головой.

– Оставь себе, – сказал он. – Я знаю, ты грабишь могилы, чтобы прокормиться. Там, в седельной сумке золото, а в маленьком мешочке камни. Немного, но это всё, что мне удалось накопить. Думаю, мне это больше не понадобится. Деньги не вернут мне ни силы, ни здоровье.

– Тебе правда так плохо?

Бард хмыкнул и пожал плечами.

– Если ты поможешь мне, то скоро будет хорошо. Боль уже не так сильно мучает меня, но я уже много недель не могу есть – моё тело отторгает пищу. Я гнию заживо, у меня отсыхают ноги и руки, пальцы отваливаются, связки рвутся, мне тяжело говорить. Счастье, что я нашёл тебя: ещё неделя – и я бы не смог забраться в седло. Скоро я смогу только лежать и разлагаться, и лучше делать это мёртвым, чем живым… Я хочу покоя, леди Смерть. Дай мне его, избавь от дальнейших мучений. Пожалуйста. Я прошу тебя. Ты можешь это сделать?

Больше уговаривать не стоило, и спорить тоже было не о чем, и я сказала:

– Да. Могу.

Я прекрасно знала, с чего начинать, но всё-таки на всякий случай достала рамку и глянула на барда сквозь неё. И не увидела ничего особенного – человек как человек. Никаких наведённых заклятий, магических предметов, следилок и прочего. Что касается Заклятия Бессмертия, то я и не надеялась его обнаружить. Я никогда не знала, где оно находится, за что цепляется и как туда попало. Когда-то я думала об этом, но так и не смогла понять. Мне представляется что-то вроде паука или грибницы, которое, наверное, так прочно срослось с «искрой жизни», с душой, что их уже не различить.

А чтоб увидеть душу человека – тут моя рамочка слабовата, тут даже настоящее магическое зрение не поможет.

Тут нужно божественное.

Кассиус терпеливо выдержал осмотр.

– Что я должен делать? – спросил он, когда я убрала рамку.

– Ничего. Но лучше ляг. Ты чего-нибудь хочешь? Я не спешу. Если хочешь, мы можем подождать пару дней. Всё равно я никуда не тронусь, пока не заживёт нога.

– Мне ничего не надо, – ответил бард, постелил свой плащ, лёг на него вверх лицом, посмотрел в мою сторону и улыбнулся, как мне показалось, ободряюще. – Я давно уже простился с этим миром, раздал долги, допел все песни и сосчитал все облака. – Он посмотрел на небо. – Солнце клонится к закату. Хороший день, чтобы уйти. Не стоит тянуть до темноты – этого добра у меня впереди будет достаточно.

Я села рядом на поваленное дерево и нерешительно протянула руку.

– Мне нужно будет прикоснуться к тебе.

– Делай, что считаешь нужным, девочка.

Он в самом деле сильно исхудал. Тело на ощупь было как ватное. Дряблые мышцы, торчащие рёбра, впалый живот. Вдавишь кожу – остаётся ямка. Как он странствовал верхом, не понимаю – седло запросто могло разрезать его пополам. Если у меня поначалу и была мысль предложить ему самому выкопать себе могилу, то теперь я от этого отказалась. Заставлять его сейчас работать было бы бесчеловечно. Я сама, конечно, не справлюсь, но Крив должен был вернуться в самом скором времени. С моей стороны нехорошо было без спроса рассчитывать на его помощь, но я хотела успеть покончить с этим делом до его прихода. Лишний свидетель мне ни к чему.

Надеюсь, он хотя бы не пустит в ход эту свою дурацкую «некромантию».

Я положила ладонь барду на грудь, а он взял меня за руку. Мне надо было успокоиться. Я шуганула крысят, которые вертелись поблизости и шарили в траве, сосредоточилась и стала нащупывать заклятие. В некоторой степени это было то же самое, что взламывать ловушку, только можно было не опасаться ответного удара. Я прошептала заклинание, заплетающее кокон, – то, которому когда-то обучил меня Ярре. Миновало несколько томительных ударов сердца. Ничего не происходило, и на меня нахлынули сомнения (вдруг не получится?) – но тут пальцы ощутили пульсацию магической силы.

Странное дело, если вдуматься – с единственным заклинанием я могу даже больше, чем иные волшебники с десятком оных. Вопрос, чтоя могу…

Я вспомнила Ярре – его худенькую фигуру в ученическом балахоне, голову, которая вечно клонилась к плечу от привычки смотреть по ночам в телескоп, его очки, которые он всё время поправлял кстати и некстати. Я редко видела Великого мага, у которого он ходил в учениках: Крессин не поощрял нашу дружбу, но и не препятствовал ей. Это Ярре однажды от нечего делать устроил мне проверку на восприимчивость к магии и не на шутку испугался, когда увидел лопнувший и почерневший кристалл адамантина. Ему бы здорово влетело, узнай маг об этом, ведь у парня не было ни диплома заклинателя, ни лицензии на выявление адептов. Но мы помалкивали. Это был наш маленький секрет. Да и кто б ему поверил? Сопливая замарашка, дочь прислуги – кандидатка в магички? Смех на палочке… И это Ярре разыскал меня в тотдень, угрюмый, запыхавшийся, сказал, что маг с наместником о чём-то сговорились, а он подслушал, и что аллоду грозит что-то страшное, и что я не должна спать в ближайшие ночи, потому что… Я тогда не поняла и половины, помню только, что ужасно испугалась. А он сказал, что скоро все умрут и никого нельзя спасти. А я ему не поверила. Да и кто бы такому поверил? «Ты тоже умрёшь?» – спросила я и заплакала, а он сказал: «Не знаю. Но ты можешь спастись. У тебя сильнейшая сопротивляемость, заклятье подействует не сразу, ты успеешь его расплести. Я научу тебя, слушай и запоминай…».

Вот так всё кончилось.

И началось.

И я не знала и не знаю, умер Ярре, как другие, или нет.

Вот и сейчас я расслабилась, как он меня учил, открылась и позволила увлечь себя в эту «паутину», дать ей присосаться ко мне. На какой-то миг «нити» наших жизней сплелись и мы с Кассиусом стали одно; я ощутила его боль и страх, поверх которых разлилась неимоверная, смертельная усталость, целое море усталости, к которой примешивались спокойствие и облегчение. Тонкие лучики, потоки энергии, которые связывали Кассиуса с этим миром, были натянуты, как цепи узника, который рвётся на свободу, я даже будто слышала их звон. Мне стало страшно. Он действительно хотел уйти.

Бежали секунды, а я сидела и чего-то ждала. Я никогда не позволяла этой силе заходить так далеко и кого другого давно бы уже отпустила, а с Кассиусом почему-то медлила. Он смотрел на меня, я смотрела на него, пока окончательно не поняла, что дальше мне нельзя, иначе океан небытия поглотит нас обоих. Бард и так слишком долго ждал, когда этот кошмар закончится.

– Готов? – спросила я. Он смежил веки: «Да», и я сказала: – Прощай, Кассиус… Лёгкой тебе дороги.

И стала расплетать.

Это странный миг, когда расплетается заклятие такого уровня. Это не звук, но я будто слышу, как высоко в небесах лопается тонкая серебряная струна, мир замирает, а потом всё опять приходит в движение, но уже по-другому. И Кассиус де Рей будто тоже это почувствовал.

– Спасибо тебе, девочка, – сказал он. – Спасибо – и прощай. А если тамчто-то есть, то… до свидания.

Он улыбнулся и закрыл глаза. Судорожно сжатые крючковатые пальцы разжались в последний раз, бард откинулся назад, и столько безмятежного спокойствия было в этом движении, что казалось, он всего лишь погрузился в сон. Я наклонилась к нему и окликнула по имени, сперва вполголоса, потом громче. Ответа не было. Я уже решила, что всё кончено, но вдруг услышала, как он шепчет, даже не отсюда, а откуда-то из темноты: «Там в кошельке… леденцы…»

И он умолк.

А я от этих слов просто опешила. Всё так – болезни, смерти, двадцать лет скитаний, «леди Смерть» и всё такое, но… он помнил! Он узнал меня. Наверняка он с самого начала всё-всё помнил. Я приучилась быть злобной, как крыса, и чёрствой, как сухарь. Я так привыкла, что всегда одна, что у меня нет прошлого, а прошлое подкралось и ударило, нахлынуло, накрыло с головой. И я никак не ожидала от себя того, что я потом сделала.

Я расплакалась.

Я сидела на поляне, прямо на земле и ревела, размазывала слёзы и сопли, как последняя дура. Немного успокаивалась, но потом бросала взгляд на тело Кассиуса – и начинала опять. Лошадь возле дерева переступала, фыркала и звякала сбруей, рыдания рвались из меня наружу, и я не могла и не хотела их сдерживать. Я плакала и плакала и ничего не видела вокруг.

А когда я успокоилась и подняла взгляд, то увидела, что меня окружили всадники. Они ничего не говорили, просто молча смотрели, и пускай у меня в глазах всё плыло и двоилось, я сразу поняла, что это не простые егеря и не загонщики на зверя, а отряд гвардейцев. Во главе стоял какой-то белокурый дворянчик, а с ним был тип в суконной куртке и дурацкой шляпе с низкой тульей в форме сковороды, какие носят нюхачи наместника при исполнении, совершенно неуместной в лесу. И они искали именно меня.

Не Крива же.

Я огляделась. Крысюки мои предусмотрительно слиняли. Заклятие я расплела, тем самым потратив единственное своё оружие. Убегать с моей ногой не имело смысла. Опять меня подвело то, что я поверила людям. Нельзя, нельзя было подходить к костру, надо было сразу драпать, прятаться и уходить, как только я увидела чужака!

Тем более что для меня все люди – чужаки.

– Так-так, – с усмешкой произнёс белобрысый стервец, который, как видно, был в этом отряде предводителем. – Чисто сработано! Вот так и ловят рыбку на живца. Я же говорил, что это должно помочь. – Он оглядел своих охотников и ловчих с выраженьем торжества и снова обернулся ко мне. – Так вот ты какая, Крысинда… Что ж, не так уж ты и страшна.

– Поимей себя в зад, – мрачно посоветовала я.

Они меня не боялись, потому что знали: если б я могла убивать, давно бы уже их убила. Хотя бы одного, вон того, белобрысого.

Мне было тошно до безумия.

– Плохая девочка, – заметил ловчий с арканом, и все засмеялись.

– Вяжите её, – сказал предводитель.

* * *

Комната под самой крышей, куда меня заперли, была тесной и холодной, с маленьким окном и жёсткой лежанкой. Из окна я могла видеть часть двора, часть ограды и южные ворота городского кремля. Башмаки и одежду у меня отняли, взамен дали длинную рубашку, которая болталась на мне, как на пугале. Щелястый пол, тонюсенький тюфяк, мучная похлёбка, больше похожая на солоноватый клейстер… в иные времена я сочла бы эти условия ужасными, но всё познаётся в сравнении. Как ни крути, это было лучше, чем скакать верхом, дурея от бессонницы и тряски. Видимо, насчёт меня у стражников был особый приказ. Четверо суток маленький отряд провёл в пути, меняя лошадей на постоялых дворах и останавливаясь только на еду и сон. Я даже не знала, похоронили они барда или бросили так – мне не сочли нужным сообщить. Со мной вообще не церемонились. Никто из них не знал моих сил и возможностей, поэтому мне на всякий случай заткнули рот, связали руки, и всё равно боялись как огня. То привязанная за спиной у стражника, то брошенная поперёк седла, к концу пути, я вся была в ссадинах от верёвок и синяках от скачки. Руки мои онемели, губы распухли, зад вопиял. Я ничего не соображала, даже не узнавала мест, по которым мы ехали. Быть может, этого они и добивались. Когда отряд добрался до Туар-Гелена и над серебряной лентой реки замаячили купола и крыши резиденции наместника, я не узнала знакомые места. Всё сильно изменилось. Я слышала, лет пять назад случился пожар, половину города потом отстроили заново. Городскую стену разобрали в двух местах, прорубили двое новых ворот. Посад остался прежним, даже уменьшился (естественно, откуда взяться новым людям-то), вот только привычные белые фахверковые домики сменили рубленые избы и узорчатые терема на манер канийских. Новая каменная ратуша, новые мосты, новые дома, особняки… Однако первое, что мне бросилось в глаза, это исчезновение башни мага. Раньше она торчала, словно рыбья кость, теперь там не было ничего, только солнце и небо. Пока мы проезжали предместья и дорога шла вдоль колосящихся полей, меня не трогали, но ближе к воротам закутали, спеленали как мумию, а на голову надели мешок, чтоб не привлекать внимания зевак и не плодить нежелательные слухи. День выдался душный, я сразу одурела в этих тряпках, меня вырвало, я потеряла сознание и пришла в себя уже в этой злополучной комнате.

Спасибо, хоть не в подземелье.

Всё было неясно – сколько меня здесь продержат, зачем привезли и когда прибудет наместник. Женщина, которая носила мне еду и забирала пустые тарелки, не отвечала на вопросы. Зачем вообще было так спешить, чтоб засадить меня в башню и после оставить в покое? Я не понимала.

Шёл третий день моего заточения, когда во дворе внезапно поднялся гам и я увидела в окошко, как в замок въезжает кавалькада расфуфыренных придворных. Оказывается, наместник изволил охотиться. Ну, хоть что-то! Наверняка в ближайшее время следовало ждать визита.

Так оно и вышло.

Он мало изменился, наместник Володар Хубин. Двадцать лет прошло, а он был всё такой же невысокий, с одутловатым лицом и пухлыми щеками, на которых плохо росла борода. Жиденькие волосы красноватого оттенка закручивались в длинные локоны, в которые он то и дело засовывал пальцы, украшенные перстнями, слишком большими, чтоб быть не магическими. При случае я б с охотой посмотрела на них в свою рамочку. Сколько ему было во времена Заклятия? Двадцать шесть? Двадцать семь? Наверное, да. Может, чуть больше. Надо же… А раньше он казался мне старше, в памяти у меня он остался почти взрослым. Впрочем, что я могла помнить, чернавка, прислуга, девчонка тринадцати лет? Конечно, я интересовалась жизнью знати и заучивала даты, имена, но в последующие годы возраст потерял всякое значение. Старше, младше – какая разница, если тебе самой уже тридцать три? В лесах и под камняминикто не спрашивает, сколько лет ты живёшь на свете. В первые годы после наложения Заклятия дни рождения не отмечали, так свежа была боль от потери родных и близких. Потом долго не могли привыкнуть к мысли, что теперь придётся жить вечно.

А когда привыкли, перестали отмечать.

Наместник вошёл, завидел меня, усмехнулся, сделал знак, и ему принесли и поставили стул. С ним были трое – мужчина с оружием, в котором я после некоторого усилия опознала начальника стражи, потом заросший бородой широкоплечий дядька в чёрном. Ну и тот самый белокурый дворянчик.

Я не стала вставать.

– Ну здравствуй, Крысинда, – сказал наместник, усаживаясь и закидывая ногу на ногу. – Или как там тебя на самом деле зовут?

– Меня зовут, если хотят умереть, – безразлично сказала я. – Потому сами решайте, как меня называть.

– Ах, ах, как патетично! – Володар усмехнулся и покачал головой, потом стянул перчатки и хлопнул себя ими по коленке. – А ведь мы двадцать лет искали тебя. Так хотели встретиться – и не могли. Ты могла бы быть и повежливей.

Я пожала плечами, зыркнула на белобрысого и потупилась.

– Я не знаю, что такое «патетично», – сказала я. – И с чего мне быть вежливой? Это ведь не вас четверо суток везли связанной и закутанной в ковёр.

Белобрысый стиснул зубы, вцепился в ремень, но Володар тронул его за локоть, будто хотел успокоить, и тот не двинулся.

– Сама виновата, – сказал наместник. – Что творила, на то и нарвалась. Не стоит рассчитывать на ласку, если убиваешь моих людей. Знаешь, сколько Пашка потерял нюхачей? Не притворяйся удивлённой, мы прекрасно знаем, чем ты занималась. Ты знаешь, кто я?

– Кто ж не знает… Вы – здешний наместник, Володар Хубин Третий.

– Ого! – притворно удивился тот. – А я уж думал, ты всё забыла за двадцать лет жизни в лесах. – Володар сделал знак бородатому, тот выглянул за дверь, что-то сказал, и двое слуг втащили столик, на котором стояли вазы с фруктами, серебряные кубки, кувшин и даже цветочек в вазе. – Был наместник, да сплыл, – объявил он. – Зови меня просто: Князь Володар, третий и последний правитель аллода Оскол. Не правда ли, лучше звучит? Хочешь вина?

– Я не пью вина.

– Тогда, может быть, яблоко? Или персик? Или ты предпочитаешь г’хаш? – Я вздрогнула, а Володар рассмеялся. Слуга нацедил ему вина из кувшина, он отхлебнул глоток и поставил бокал на стол. – Удивлена? Мы навели о тебе справки. За двадцать лет можно многое узнать.

Он встал, подошёл к окну и встал там, заложив руки за спину и качаясь с пятки на носок.

Я сидела, насупившись, смотрела на него, и помаленьку на меня стала накатывать тошнота. «Князь Володар»! Кем он был до Заклятия? Владимир Губин, третий и последний сын имперского аристократа, наместник крохотной провинции. Ни рыба ни мясо. А сейчас – посмотрите на него! Маленький, плюгавый, ноги тонкие, кривые, а туда же – «князь»… Даже имя поменял на канийский манер. Володар, надо же. Тьфу!

– Александра Хилл по прозвищу Крысинда, – сказал он, глядя вверх, будто читал слова в небесах. Я вздрогнула – так давно я не слышала своего настоящего имени. – Бывшая прислужница вот в этом самом тереме. Какая ирония судьбы! В сущности, мы в некоторой степени знакомы, так ведь? – Наместник обернулся ко мне. – А ведь я тебя даже помню, – сказал он, словно бы смягчаясь. – Ты, правда, в детские годы выглядела несколько иначе, но у меня хорошая память. Тринадцать лет возрастных и тридцать с чем-то прожитых. Нигде не живёшь, нигде не работаешь, промышляешь грабежом могил… Нарушаешь закон, между прочим!

Я потупилась.

– Этим камням тысяча лет. И я делаю это только ради денег.

– Продажа и распространение заколдованных вещей – тоже преступление, – резонно заметил наместник. – По счастью, в нашем мире маленькому ребёнку трудно спрятаться, хотя какое-то время это у тебя получалось. Дорого бы я дал, чтобы узнать, как тебе удалось уцелеть. Не могло же тебе, в самом деле, исполниться двадцать пять… Не хочешь рассказать? Впрочем, ладно. Не хочешь – не надо. – Он опять отвернулся к окну. – Как ты думаешь, зачем мы тебя искали?

– Знать не знаю, – буркнула я.

– Честно?

– Честно.

Володар рассмеялся.

– А между тем могла бы догадаться. Да… – Он постучал пальцем по стеклу. – Очень жаль, что ты не хотела говорить с моими людьми и сразу убивала! Очень жаль. Но сделанного не вернёшь. Я предлагаю тебе сделку.

– Сделку? – Я не поверила своим ушам.

– Если кто-то может то, чего не могут другие, он может продать своё умение, – сказал наместник. – Всегда найдётся тот, кто захочет его купить. Ты умеешь убивать. Умеешь, не оправдывайся, я знаю. Несмотря на пробелы в моём образовании, я умею считать. Девятнадцать лет – девятнадцать смертей. Наш аллод не так велик, чтоб можно было сохранить в тайне подобные вещи. Год, два, но не двадцать же!