Текст книги "По обрывистому пути"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

– Наше девичье дело – думать совсем о другом, – лукаво отвечала она.

– О чем же? – спросил Горелов.

– Господи! О замужестве! – засмеялась Фрида. – Люди сегодня гадают, а вы опять затеваете диспут! Виктор – Сергеевич, идемте же танцевать! – нетерпеливо поощрила она.

– Вы заскучали от наших споров? – спросил Рощин, уже приготовившись к вальсу с Фридой.

– Споры с Гореловым вряд ли полезны, – ответила Фрида вполголоса.

– Прошу всех к столу, господа. Пора! – пригласила Анемаиса Адамовна. – Доктор, позовите погромче, – попросила она.

– Господа! – заглушая музыку и разговоры, взревел Баграмов. – По беспроволочному телеграфу Попова нам только что сообщили, что Новый век вступил в соседнюю губернию и приближается к нам со скоростью вращения планеты. Осталось двадцать минут, – доктор поднял и всем показал часы. – Встреча Нового, века произойдет в соседней комнате за столом, куда он и прибудет в назначенный срок. Прошу кавалеров приглашать своих дам к столу!

Двери в столовую распахнулись. Сверкнула огнями зажженная елка, заблистал на столе хрусталь, Федя грянул бравурный туш на рояле.

3

Среди шумного оживления никто не слыхал, что у подъезда остановились запряженные парой сани, и только Витя выскочил на звонок отпереть.

И пока хозяйка настойчиво приглашала занимать места за столом, а гости слегка замялись, мысленно прикидывая выбор соседства, раздались один за другим два выстрела и дождь конфетти посыпался всем на плечи и прически. Рядом с Витей в дверях, с такой же, как у Вити, разряженной «бомбой» в руке, стоял коренастый, бритый, причесанный на косой пробор, светловолосый, румяный крепыш во фраке с белою хризантемою в петлице. Он так же, как Витя, радостно и непосредственно хохотал над произведенным ими эффектом.

– Мое почтение просвещенному обществу! С наступающим Новым веком, месье, медам! Леди я джентльмены! Мой нижайший поклон прекрасной хозяйке! – выпалил он с порога и, подойдя к Анемаисе Адамовне, с непринужденной ловкостью склонился к ее руке.

– Господа, кто не знаком, рекомендую Митрофана Прокофьича Саламатина, – сказала расцветшая от удовольствия хозяйка.

– Капиталистического повесу, опору отечества, миллионщика-буржуя, – подхватил Костя, обрадованный прибытием своего многократного собутыльника.

– Костя! Грубо! – упрекнул Саламатин. – Ведь можно сказать: «Вольного романтического коммерсанта!»

Митрофан Прокофьевич Саламатин, похожий бритым лицом на артиста, за столом оказался между Натальей Федотовной Зотовой и Симочкой Фотиной.

– Разрешите презентовать, – обратился он к Зотовой, подавая ей украшенную котильонную звездочку. – Это будет орденом деда-мороза! И вам, – обратился он к Симочке, достав из жилетного кармана вторую такую же хрупкую нарядную игрушку.

– А где же сам дед-мороз? Это вы? – спросила Сима, покраснев от собственной смелости.

– Я хотел бы быть дедом-морозом и сделать своей специальностью украшение жизни, – шутя, ответил Саламатин.

– Д…для чего уже открыл иг…грушечный маг…газинна Успенской улице… «Ук…крашение жизни! П…па-а сходной цене украшение жизни!» – дразнил Саламатина Костя, подражая крику разносчика.

– Внимание, господа, внимание! Приготовьте бокалы! – гулким голосом возгласил доктор, срывая проволоку с серебряной головки шампанского.

Федя Рощин и Аркадий Гаврилович Горелов в разных концах стола с поспешностью делали то же. Взгляды собравшихся перебегали со стрелки стенных часов на медленно движущиеся пробки шампанского, а Виктор Сергеевич, поигрывая голосом, произносил:

– Итак, господа, мы вступаем в новый век человечества, в столетие подлинно демократического космополитизма, когда упадут рубежи государств и свободные народы братски протянут руки друг другу… С наступающим Новым годом, с Новым веком!

Приветственные восклицания, заглушая бой часов, сплетались и сталкивались в общем шуме, усиленном отчаянным, восторженно-тревожным лаем коростелевского пуделя.

Витя Рощин в эту минуту появился под елкой в белом костюмчике, в красном фригийском колпаке, с огромным мечом у пояса и с букетом роз. На груди его красовалось римскими цифрами «XX».

– Слушайте, слушайте! – призвал всех ко вниманию Виктор Сергеевич.

– Все оглянулись на хорошенького, будто с картинки, мальчишку.

 
Я меч поднять пока еще не в силах,
Но верь мне, угнетенный человек,
Что кровь моя вскипает в юных жилах,
И грозным будет ваш Двадцатый век! —
 

с детским пафосом прочитал Витя.

– Шампанского новому молодому веку! Шампанского грозному ребенку! – весело выкрикнул Саламатин. Он выскочил из-за стола и подошел к Вите с бокалом.

 
Со страхом на тебя гляжу я,
Наш юный век, младой нахал!
От трепещущего буржуя
Прими сей радостный бокал! —
 

ловко сымпровизировал Саламатин, подавая шампанское Вите.

– Не «трепещущий», а «трепещущий», – серьезно поправил Витя, под общий хохот и аплодисменты.

– Буржуйский экспромт экспорчен! – язвительно заключил Костя.

– Константировал Константин! – дурачась подхватил Федя Рощин.

Все оживленно и пустозвонски болтали.

Душою компании быстро стал Саламатин. Он привлекал общее внимание и своим действительно незаурядным богатством, которое делало его одним из виднейших людей города, а также своей образованностью, находчивой живостью, воспитанностью иприятной, несколько нарочито артистической внешностью мужественного тридцатилетнего денди… Глядя на него, Анемаиса Адамовна удовлетворенно думала, что он с охотой был бы принят в доме губернатора и у прокурора, ему были бы рады в доме управляющего банком и среди «отцов города». Но, избрав их, интеллигентское общество, он словно отмежевался от местных бюрократов, как и от денежных воротил, мукомолов, фуражных лабазников, шорных и скобяных торговцев. И он был ее, Анемаисы Адамовны, собственным гостем. Это она, познакомившись с ним через Горелова на концерте, пригласила его бывать в доме, а при рассылке приглашений на встречу Нового года настояла, чтобы Виктор Сергеевич послал и ему пригласительное письмо.

Объездивший страны Европы, после Москвы учившийся в Лейпциге, слушавший лекции по экономике в Англии, он умел рассказать остроумно об иноземных порядках. Он сам, наконец, был достаточно «лево» настроен, чтобы не внести диссонанса в рощинскую атмосферу.

В этом году Саламатин возвратился из Скандинавских стран, где совершал какие-то торговые сделки и изучал лесоводство и сплав леса по горным рекам. По приезде оттуда он, между прочих дел, открыл магазин игрушек и развлечений, где несколько дней сам весело торговал, показывая пример вновь нанятым двум хорошеньким барышням-продавщицам, чем привлек толпу покупателей.

– Чудак! Забавляется! – говорили в городе.

В те же дни он неожиданно выступил перед городской управой с предложением устроить в городе электростанцию…

О Саламатине преувеличенно говорили как о смелом предпринимателе нового типа, несущем цивилизацию передового Запада в преддверие русской Азии.

Ворчание старозаветных купцов, которые называли Саламатина «стрикулистом» и уверяли, что кости его отца потеряют в могиле покой от его несолидных проделок, только возбуждало к нему сочувствие «просвещенного» обывателя.

В рощинском доме этот веселый малый сразу стяжал симпатии своим эксцентрическим появлением и смешным экспромтом по поводу стишка, произнесенного Витей.

Наталья Федотовна Зотова в разговоре отметила, что Вите к лицу его белый костюмчик балетного принца.

– Да, да, очень идет, прелестно! – согласилась польщенная Анемаиса Адамовна.

– А пожалуй, ко всем остальным «украшениям жизни» стоит прибавить устройство маскарадов, – выпалил возбужденный обстановкой гимназист Сережа Родзевич. – Почему бы на праздник не устраивать маскарады? Митрофан Прокофьич! Вы видели карнавал за границей? – громко спросил он.

– Заезжал из любопытства в Рим специально во дни карнавала, – оживленно откликнулся Саламатин. – Весь город на улицах. От толпы ни пройти, ни проехать – схватят, закружат, затянут к себе в хоровод, заставят петь песни, плясать под скрипку, зацелуют, затащат куда-нибудь в кабаре…

– Доктор, вы тоже ведь были в Париже на карнавале? – спросил Федя Рощин Баграмова, желая «сбить спесь с буржуя», который уж слишком стал центром внимания.

– Французы – народ веселый, – ответил Баграмов. – Карнавал – это праздник улицы, радостный, весь под хмельком, но не пьяный. Улицы полны танцующих, полны песен. И, представьте себе, – казаки и жандармы отсутствуют! Вряд ли у нас такое возможно… Разве на ярмарке…

– Русский народ по природе не мрачнее, пожалуй, французов! – возразил Саламатин.

– Браво, браво! Давайте устроим на масленице маскарад! – увлеченно воскликнула Наталья Федотовна, обращаясь к Саламатину, который, как ей в эту минуту казалось, мог сделать все, что ему захотелось бы.

– Ваше желание – закон для вашего рыцаря! – с шутливым пафосом поклонился ей Саламатин. – Да здравствует маскарад!..

– В маскараде люди удовлетворяют желание сыграть роль, стать на время не тем, что они в самом деле, – с глубокомысленным видом почти продекламировал Зотов. – В маскараде и танце заложены подсознательные начала театрального действа…

– П…послушай, буржуй! А поч…чему бы тебе не устроить театр? – выкрикнул через стол Костя. – К…каких-нибудь пятьдесят – сто тысяч целк…ковых, и тебя возблагодарят поколения! Гамлеты и Офелии, Отелло и Яго, Хлестаковы и Сквозники-Дмухановские склонятся перед тобой… Я уже не г…говорю о прелестных дамах нашего города!

– Мой старый друг Константин Константинович более чем остроумен! – шутливо отозвался Саламатин. – Пол сотни тысяч моих, остальные – твои, и дело в шляпе – строим театр!..

– З…за…а театр и меценатствующих буржуев мой новогодний тост! – откликнулся Коростелев.

– За новый театр! За украшение жизни! – выкрикнули с пафосом Наталья Федотовна и хозяйка.

– Что касается украшения нашей ж…жизни, то мне она представляется в этом свете как г…гигантская выгребная яма, украшенная гирляндами роз. Украшать эту яму обойдется дешевле, чем на ее месте устроить ба-ассейн для купанья, – с обычным своим сарказмом продолжал журналист.

– Оригинальные эстетические концепции моего друга, как и всегда, сверкают алмазами таланта и, так сказать, антивдохновения, – огрызнулся Саламатин.

– Патологический случай здорового пессимизма! – откликнулся доктор Баграмов. – К сожалению, действительность мало нас вдохновляет на украшения. Украшать нищету – это значит прятать ее в мишуре.

Но Костя был уже склонен спорить со всеми.

– А я утверждаю, Иван Петрович, что я – оптимист! Театр для меня н…не сусальное «украшение жизни», а одно из орудий, для ее коренной перестройки.

– Сделайте Константина Константиновича директором театра – и он за кулисами устроит доходнейшую фабрику для изготовления бомб, – обратился Горелов к Саламатину.

– Для этого было бы удобнее администрировать пиротехнической мастерской, – отозвался Вася Фотин. – Но» кстати сказать, Константин Константинович противник равашолевских методов. Он, сколько я знаю, бомбы не признает.

– Серьезные санитарные мероприятия никогда не ограничиваются охотой с бомбами на каждую вошь и клопа в отдельности! – поддержал его Костя.

– Господа, господа! Пощадите! Несут пломбир! – обратилась к мужчинам Анемаиса Адамовна. – Костя, нельзя ли без этих ужасных… животных!..

– Пломбир есть десерт, охлаждающий страсти, распаленные Бахусом, – произнес Горелов. – Подчиняюсь хозяйке! Вашу ручку, мадам! – почтительно обратился он к Анемаисе Адамовне, пользуясь случаем для еще одного поцелуя ее изящной, душистой руки.

– Так как же, Митрофан Прокофьевич, с театром! – мило жеманясь, спрашивала Наталья Федотовна.

– На паях с Константином Константиновичем! – отшутился Саламатин.

– Буржуй не верит в д…доходность этого предприятия, потому и старается увильнуть! – откликнулся Коростелев.

– И совершенно напрасно не верите, Митрофан Прокофьевич! Театр даст бесспорный доход! – воскликнул Зотов. – Даже любительские благотворительные спектакли…

– Дорогой Антон Александрович, напрасны надежды! – перебил Саламатин. – Зритель, зритель у нас не созрел. Не созрел, чтобы зрить театральные зрелища, – скаламбурил он. – Интеллигенции мало-с! А простой народ, так сказать – пролетарий, всегда предпочтет театру кабак… Я убежден, что театр-в нашем городе действительно не окупит себя.

– А вы рядом устройте сад для народных гуляний, – подсказала Фрида.

– Карусели, качели и балаган с учеными медведями! – иронически продолжил Баграмов.

– Лотерею аллегри с коровою во главе и небольшой трактир с отдельными кабинетами, – подхватил Федя. – Тогда будут доходы и от чиновников и от купечества…

– Я п…полагаю, что доходней всего будет вместо т…театра отк. крыть торговые бани с номерами… С…своеобразную вариацию мас-скарада, к тому же бесспорное «ук…крашение жизни»! – заключил Костя. – Предлагаю тост за доходные торговые бани высшего класса в новом, двадцатом столетии…

– Нет, скажите серьезно, господин Саламатин, откуда у вас убеждение, что рабочие не пойдут в театр? Именно потому и идут в казенку, что нет театра, а там, где он есть, он им недоступен, – гудел Баграмов с азартом.

– Танцевать, господа, танцевать! – уже приглашал Зотов.

Анемаиса Адамовна позабыла все свои огорчения. Вечер действительно удался, и ей, слегка захмелевшей, казалось все таким интересным, веселым, что она сегодня совсем не мечтала о «новом счастье», которого как-то особенно значительно пожелал ей Горелов. «Нет, пусть будет старое счастье», – подумала она про себя. Когда вышли из-за стола, она с удовольствием пела романсы, поочередно с Натальей Федотовной, радостно слушала свой чистый голос и совсем не замечала в рояле дребезжащего «ля». Когда все танцевали, она даже забыла про валенки доктора…

Саламатин так и остался центром ее внимания. Он танцевал превосходно, с неизменной удачей острил, а в беседах с мужчинами не уступал испытанным адвокатам-говорунам, эрудитам.

Разговаривали о больших политических перспективах. Саламатин тотчас же сообщил, что английская печать за последний месяц считает неизбежной войной между Японией и Россией.

– Из «осведомленных кругов» они сообщают, что драка в Китае обходится нам по два миллиона рублей в неделю, – сказал Саламатин, – наш золотой запас, которым хвалился Витте, давно растаял. А новый договор между Англией и Германией нас может вовлечь в авантюру похуже…

– Немецкие банки в серьезной тревоге, – подтвердил и Горелов. – Немцы пишут, что не могут подставить свои капиталы на Дальнем Востоке под удар войны. Соглашение с Англией они объясняют защитой своих интересов от нас и японцев.

– А наши промышленные дела, между тем, приходят в упадок. Капиталы текут за границу, – сказал Саламатин.

– И много твоих утекло? – язвительно спросил журналист.

– Пока держу дома, – ответил тот. – Однако я не настолько привержен дальневосточной политике… Если будет угроза… Нет, я не хочу разоряться ради наживы дальневосточных подрядчиков, фабрикантов и кучки чиновников!..

– Господа, довольно политики. Вы забыли дам, господа! Аркадий Гаврилович, музыки! – капризно произнесла Анемаиса Адамовна.

– Мадам, я – ваш раб! – воскликнул Горелов и ринулся к замолчавшему патефону.

В это время под окнами загремели веселые бубенцы подъезжавших упряжек. Послышались выкрики ямщиков.

– Господа, господа! К нам кто-то приехал! – подойдя к окну и стараясь разглядеть, что творится на улице, громко сообщил Рощин.

– Что такое?! Кто бы мог быть?! Удивительно! – произнесла Анемаиса Адамовна.

– Три тройки! Но почему-то никто не выходит, – сообщил Виктор Сергеевич.

Гости столпились у окна, силясь увидеть что-нибудь сквозь замерзшие стекла.

– Новогодняя мистика! Поезд таинственных невидимок на тройках! – сказал доктор Зотов.

– Господа! Маленький новогодний сюрприз. Это я заказал тройки, – немного смущенно признался Саламатин. – Не сочтите за навязчивость и не примите в обиду. Я думал, что следует разнообразить веселье. – Он посмотрел на часы. – Еще нет и двух, и я предлагаю немного проехаться по морозцу…

Саламатин обвел взглядом собравшихся, силясь прочесть по лицам, какое произведет впечатление его необычная и нежданная выходка. Когда он ее задумал, она казалась ему удачной и смелой, но теперь он вдруг понял, что это было самоуверенно и нескромно и, будучи сделано без разрешения хозяев, ставит их в неловкое положение. Конечно, можно и отпустить эти тройки… Но ему было жаль.

– Господа! Разрешите вас пригласить сейчас же и всей компанией ехать ко мне для осмотра места постройки будущего театра, – вдруг найдясь, предложил Саламатин. – Я думаю, все немного устали от танцев.

Он не собирался до этого строить театр, но у него было затеяно угостить всю компанию необычайным зрелищем. Как же допустить, чтобы замысел не удался! Своео&ычный характер Саламатина не мог этого вынести, хотя он и понял свою бестактность. Он был скорее готов тут же всем обещать и даже действительно осуществить постройку театра. Причуда? Но здесь говорят о театре, здесь жаждут его? Что же… Пусть будет театр! – решил он под хмельком, почти как творец мира…

– Как мило! Как неожиданно мило! – воскликнула Рощина.

– Неужели уже задумано место?! – удивилась Наталья Федотовна.

– А где? Далеко ли? – спросил Горелов, который, как поверенный Саламатина, отлично знал, что разговор о театре – новогодний экспромт миллионера.

– У меня в саду. Там все подготовлено ко встрече гостей по поводу закладки театра. Сейчас только, половина второго. Умоляю вас, едемте. Никто не будет жалеть! Ведь на то новогодняя ночь! – уговаривал Саламатин, обрадованный поддержкой дам.

– И водка стоит?! Митрофанушка! Дай я тебя расцелую! Ты гений! – воскликнул Коростелев, которому надоело у Рощиных.

– Лошади у крыльца, места хватит на всех. Собирайтесь без промедления – и едем! – еще настойчивей уговаривал всех Саламатин.

Рощины оказались в затруднении.

– Право, едемте, господа! – предложил доктор Зотов. – Виктор Сергеевич, Анемаиса Адамовна!

– Серафима Викентьевна, уговаривайте родителей. Анна Федотовна! – просил Саламатин барышень.

Несколько минут еще шли перекоры и уговоры, но всем уж было ясно, что большинство на поездку согласно.

– Все же прорвался Тит Титыч из-под кембриджских лекций! – проворчал Лихарев, прощаясь с Баграмовым, который остался у Рощиных, ссылаясь на то, что ему по утру надо ехать на поезд.

Вася Фотин пошел провожать домой Фриду. Саламатин предложил довезти их на тройке. Анемаиса Адамовна остановила его, сказав значительно:

– Нет уж, вы им позвольте пройтись. Молодежи всегда приятней ночная прогулка.

Горелов, Коростелев, супруги Рощины, Зотовы, Фотины с дочерью и Родзевич с двумя сыновьями шумно уселись в сани.

Прощаясь со своими гостями, которые отказались ехать, Рощины испытывали неловкость. Вася с Фридой, конечно, от этого ничего не теряли и были рады остаться наедине. Доктор Баграмов – тот в самом деле хочет выспаться перед дорогой. А вот Лихарев – этот может обидеться… Но Саламатин все же очарователен и блестящ. Может быть, в этой выходке он и не очень тактичен и дерзок, как будто заранее понимал, что ему не откажут. Но ведь дело не в том, что богач! Нет, он право же просто мил! – думала Анемаиса Адамовна.

4

На трех санях, с веселым погромыхиванием бубенцов и бодрящим скрипом полозьев, промчались они по ночным улицам города и, обогнув несколько кварталов, остановились перед освещенным особняком Саламатина. Им отпер швейцар.

– Прошу дорогих гостей не спешить раздеваться, а следовать дальше за мной… ничего, ничего, в галошах и ботиках, кто в чем обут, – поощрил хозяин. – Всё готово, Петруша? – спросил он вполголоса молодого человека во фраке, вышедшего навстречу.

– Готово, Митрофан Прокофьич. Давно ожидаем-с! – с поклоном ответил тот.

Через просторные комнаты хозяин, вывел, гостей на балкон, выходящий в сад, где перед домом в снегу высилась украшенная игрушками и сверкающая «золотым дождем», при свете разноцветных фонариков, десятисаженная несрубленная ель. Под елью в стеклянном домике бегала в колесе белка. В другом подобном домике, больших размеров, жалась семейка «трусиков», а почти, рядом, возле другого дерева, гремя цепью, поднялся на задние лапы и приветствовал вошедших невнятным мычанием молодой медведь, который вызвал бурный протест коростелевского пуделя. Тот лаял и прятался между ног у Коростелева.

– Познакомьтесь, господа, мой приемный сынок Михаил Митрофаныч, – сказал Саламатин, обняв одной рукой медвежонка, другой же засунул ему в пасть какой-то гостинец. – Прошу всех сюда! – позвал он гостей. Оставив мишку, пошел он вперед по аллее и распахнул перед гостями дверь просторной восьмиугольной застекленной беседки, в которой стояли столы с закуской и питьем. – Господа, по стаканчику грога с морозца! Налей, Петруша.

И пока расторопный Петруша обносил всех стаканами и разливал горячий, дымящийся грог, заснеженный сад заиграл зелеными, фиолетовыми и красными отсветами, со всех сторон вспыхнули плошки с бенгальскими огнями. А на просторной поляне перед беседкой, разбрасывая цветные искры, завертелось огненное колесо.

Раздались восхищенные восклицания гостей.

Бац-бац-бац!.. – загремели выстрелы, и из купы молоденьких елок взлетели одна за другой ракеты и римская свечка, а с балкона дома загрохотал торжественным маршем граммофон. Ошарашенный всем этим, обалделый пудель снова отчаянно взлаял, и слышно было, как по городу его лай подхватили сотни собак.

Анемаиса Адамовна и Наталья Федотовна зажали в ужасе уши. Коростелеву пришлось отправить Мальчика в дом, под арест.

– Господа! На месте вот этой беседки, где вы находитесь, будет построен театр для публики! – провозгласил охмелевший хозяин. – Мы с Костей торжественно вам обещаем не щадить капиталов и сил для его скорейшего открытия. Вульгарно считать закладкой первый камень. Будем считать моментом закладки первый фейерверк!

– Тост за театр! – шумел Костя.

Прозвенело «ура», и под звон бокалов ударили выстрелы ракет, цветные огни которых рассыпались в новогоднем небе…

Гремела музыка. Было морозно, но от выпитого вина все разогрелись, горячий грог еще, всех подогрел. Никто не жалел, что поехал в этот праздничный зимний сад, никого не раздражала музыка граммофонных пластинок. И хозяин казался всем милым и остроумным, отнюдь не Тит Титычем. Все смеялись, шутили…

– Г…господа! Но дороге сюда Мит…трофан Прокофьич дал окончательное согласие п…приобрести печатное предп…приятие – нашу газету… За будущего издателя, господа! Возглашаю тост за будущего издателя! – бушевал Коростелев, суетливо наполняя бокалы. – Господа, подумай те только – Саламатин будет нас просвещать электричеством, газетой, те…те…театром! Наз…зовеем его Митрофан Па-апросветитель… З…за просветителя тост!

– А ты провокашка, Костя! – весело, без обиды сказал Саламатин.

– П…почему провокашка?! Нет, погоди-и! Нет, пого-ди-и! – задирался сильно нетрезвый Коростелев. – Ты мне дал согласие? Дал? Обещал?!

– Мы слышали, слышали – обещал! – воскликнула Наталья Федотовна. – Правда, Тосик? – обратилась она к мужу.

– Могу показать под присягой, – подтвердил доктор Зотов.

– Митрофан Прокофьевич, имейте в виду – устное обещание, данное в нетрезвом состоянии, юридически недействительно! – шутливо сказал Горелов.

– Значит, все – и театр и газета – всего лишь новогодняя шутка?! – разочарованно воскликнула Наталья Федотовна. – Вы над нами смеетесь, Митрофан Прокофьевич?

– Никогда, Наталья Федотовна, не позволю себе такого бесстыдного, коварства! Господин мой поверенный против газеты. Но Константин Константинович уговорил меня на газету, а вы – на постройку театра. А Аркадий Гаврилович не получал полномочий отменять мои обещания! – серьезно и громко сказал Саламатин, с неожиданной злостью взглянув на Горелова, и актерское лицо его вдруг стало жестоким и неприятным.

– Я же шучу, – поспешил уверить Горелов. – Шучу, Митрофан Прокофьич!

– Я тоже шучу, Аркадий Гаврилович, не примите в обиду, – насмешливо ответил Саламатин, заметив явное смятение Горелова. – А вот, господа, за что я еще с удовольствием подниму бокал – это за согласие Виктора Сергеевича стать редактором новой газеты, хотя он еще и не обещал… – Саламатин улыбнулся и стал снова очарователен.

– Избави бог, что вы, что вы! – с деланным испугом воскликнул Рощин. – Чую, это Костина несуразная выходка! Если уж пить еще, то выпьем за дам, за прелестных женщин и за радость людскую в наступающем новом году!

– За прелестных женщин! – выкрикнул совсем уже хмельной Коростелев.

Над морозным садом опять с разных сторон загорелись цветные огни, озаряя снег красными, синими и зелеными отсветами.

– Салазки, салазки! – воскликнул Коростелев. – Садитесь, Симочка, я повезу вас, как сивка-бурка!

Сима смутилась:

– Что вы, Константин Константинович! Я – толстушка.

– Садись, садись, – поощрил фабричный инспектор дочку.

И Коростелев побежал по дорожке, увозя Симочку.

– Господа, да здесь же отличная горка в саду! – вдруг вспомнил хозяин. – Идемте кататься на санках!..