Текст книги "По обрывистому пути"

Автор книги: Степан Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

Аночка бросилась к ней и схватила бинокль.

– Вот так история! Как горох рассыпались всюду городовые! Галя, пора! Одевайся. Запомни адрес, иди поскорей. Вот тебе на извозчика, – деловито распоряжалась Аночка. – Но до самого дома не езди, сойди у Грузинской. Постучишься в окошко. Вот тебе три бумажных цветка, передашь их цветочнице Мане, расскажешь, что сходка уже началась, что в Манеже, должно быть, засада и университет оцепляют.

– Понимаю.

– Ну, Галя, беги, – послала Аночка. – А если Маня сама еще ничего не знает, то все равно приезжай обратно. Там скажи, что как только будут новости, так мы опять сообщим. Да пусть она даст тебе и ещё цветочков с собой. Может быть, посылать придётся кого другого, если из нас кого-нибудь арестуют.

Галя уехала.

Около двух часов дня вышли университетские дворники запирать ворота университета. Целая рота городовых выстроилась по улице. Раздались пронзительные свистки, какая-то схватка в воротах, полиция бежала в помощь толпе городовых. Посторонняя публика плотной толпой наседала с Никитской. Ее оттесняли конные жандармы.

Аночка наблюдала, дрожа от волнения.

Наконец распахнулись ворота Манежа, и в строю вышли две роты солдат с ружьями. Что-то громко командовали офицеры. Солдаты выстроились шпалерами от университетских ворот до Манежа, и между рядами солдат полиция погнала в Манеж группу студентов… Погнали?! Опять… Аночка чувствовала, что надо немедля мчаться куда-то самой, самой врываться на фабрики, звать рабочих, кричать, что творится такое насилие!

Посторонняя публика с панели рванулась на помощь к студентам, что-то возбужденно крича городовым и солдатам, но набежали еще городовые и стали хватать людей из публики, вталкивая в поток студентов и подгоняя к. Манежу…

Однако странно: вот все и кончилось! Провели небольшую кучку студентов – и всё. И солдат уже отвели к стороне, построили у Манежа в ряды… Полицейские пристава прохаживаются, отгоняя толпу любопытной публики.

– Лида, возьми бинокль. Наблюдай, пока не стемнело, и записывай всё, что увидишь, – распорядилась Аночка. – Галя что-то долго не возвращается. Я поеду «туда» сама. Ты запомнила адрес, куда сообщать? Вот тебе искусственные фиалки, вместо пароля для Мани-цветочницы… Если я через час-полтора не вернусь, то спеши с сообщением «туда».

Аночка быстро оделась, но любопытная публика и полиция уже наводнили переулок, в воротах кучкой стояли городовые.

– В аптеку пройти, – на вопрос пристава пояснила Аночка, вспомнив, что у нее есть с собой случайно оставшийся Клавусин рецепт.

– В какую? Куда? – добивался пристав.

– Господи, да в какую вам больше нравится, сударь, – на Тверскую, на Моховую, к Никитским. Мне нужно в аптеку. Хотите – пойду к Феррейну, какая мне разница! Вы с ума сошли с этими вашими студентами, чтобы вам всем вместе с ними…

– Ба-рыш-ня! – внушительно сказал пристав. – Вы оскорбляете…

– Никого она не оскорбляет! – зашумела вокруг публика. – Она сказала, что все посходили с ума. И правильно! Что за город у нас получается?! Человеку в аптеку надо – его не пускают!.. Другой, извините, в баню идет – его тоже ловят… Вот тут господин не может домой пройти, на. Никитскую…

– Барышня, проходите направо, идите в какую хотите аптеку, только туда, туда, на Тверскую. По Моховой и Никитской нельзя.

Аночка проскользнула в толпе.

Обогнув Лоскутную гостиницу, оглянулась. Из Охотного ряда было видно войска, полицию и жандармов вдоль всей Моховой. Надо было разведать, что делается на Никитской. По Тверской до Газетного и там на Никитскую она шла деловым, торопливым шагом.

У выхода из Газетного переулка на Большую Никитскую стоял полицейский кордон.

– Позвольте пройти, – требовательно сказала Аночка.

– Куда? – грубовато спросил пристав.

– Здравствуйте! Вот интересный вопрос! Домой. Кисловский, дом Поповой, квартира три. Разрешается? Или ещё есть вопросы? Может быть, рассказать вам, зачем мне домой!? – напала она на пристава.

В окружающей публике засмеялись.

– Господин пристав вас проводит, мадам! – пошутил кто-то.

– Благодарю вас, молодой человек, за находчивость! Уж вас-то провожать меня не прошу! – строго сказала Аночка шутнику.

– Проходите, мадам! – обратился к ней пристав.

Аночка оглянулась налево. Всюду по панелям стояла густая толпа любопытных, как тогда, в прошлом году. Аночка перешла дорогу и смешалась с толпой.

– И в Шереметьевском, всюду, всюду солдаты, казаки, полиция, – слышала она разговор.

– А с Воздвиженки подошли жандармы.

– Да, всюду! Со Знаменки тоже пришла полиция.

– Окружили голубчиков, будто крепость какую-то брать собрались!..

– Да сходку-то, сходку ведь разрешили, а сами ловушку устроили молодежи!

– Господа, не толпитесь здесь! Проходите! – кричал на публику полицейский пристав.

Его не слушались, не обращали внимания на его возгласы. Господа в каракулевых шапках, мещане в простых ушанках, чиновники, ремесленный люд, различно одетые женщины, гимназисты стояли неподвижной толпой.

С Моховой послышались крики «ура». Не грозное «ура» сражений, штурмов, борьбы, а приветственное, радостное «ура».

– Что там, Середкин? Сходи узнай, – приказал пристав.

– Юную жизнь попирают копнем и мечом, плетьми и скоропионами, юные бо правды взалкали! – гудел голос какого-то, монаха или заштатного дьякона в замусоленной, порыжелой скуфейке, толкавшегося в толпе. – За правду гонимы. «Блаженны изгнанные правды ради…» – проповедовал он.

– Ура-а!.. – доносилось с угла Моховой.

Там уже раздавались частые свистки полицейских.

– Ваше благородье, – насмешливо позвал пристава мастеровой из публики, стоявшей на тротуаре, – разрешите вам доложить…

Пристав обернулся к нему:

– Что такое?

– Вы городового послали узнать, а нам телеграф сообщил: студенты в университете окна разбили, красными флагами машут, а полиция и жандармы «ура» им кричат…

– Идите сюда, господин! – приказал пристав.

– Мне и здесь хорошо! – отозвался мастеровой.

– Я вам приказываю – идите сюда!

– Городовыми командуйте, а я вам не подчиненный! – вызывающе огрызнулся мастеровой.

– Данилочкин, Федоров! Взять его! – крикнул пристав. Двое городовых кинулись выполнять приказание, но густая толпа публики, сомкнувшись, не пропускала их.

Аночка отступила подальше в толпу: надо было спешить «туда»…

Она проскользнула в Кисловский переулок, оставив кипящую улицу» а спинок, нашла извозчика и помчалась на Пресню.

3

Маня была не одна. У неё сидел незнакомый Аночке молодой рабочий с рукой на перевязи.

– Вот от Савелия Сеня пришёл, – сказала Маня. – А это та самая Аночка, – пояснила она рабочему.

– Здравствуйте… Вести-то нехорошие у меня, – сказал он, подавая Аночке руку и взглянув на нее смелым взглядом больших серых глаз. – Вокруг заводов войска и полиция. Не пройти. На Прохоровской бумажки в отхожем повесили, долго висели, – чтобы идти в Александровский сад. Мастера узнали и объявили, что за нынешний день за работу заплатит вдвое. У Шмита время смены подходит, но видно – фабрику обступили войска. В переулках повсюду солдаты, как будто всюду идёт учебная маршировка. Жандармы по улицам ездят… Пожалуй, рабочих не выпустят.

– А как же Савелий сказал, что если начнут обижать студентов, то рабочие вступятся! – возмущенно и требовательно воскликнула Аночка. – Что же, он обманул?!

Сеня смущенно замялся.

– Да кто же, товарищ Аночка, хочет обманывать! Странно вы рассуждаете, – сказал он. – Что там у вас-то творится?

– Войска, жандармы, казаки, полиция. Студенты заперлись. Университет окружен. Человек пятьдесят студентов, видно, струсили, сдались полиции, их отвели, посадили в Манеж. Остальные в осаде. Окна разбили, красным флагом машут. Публика кричит им «ура», полиция публику разгоняет… Вот и всё. А потом я поехала к вам, – заключила Аночка. – Если бы вот сейчас да рабочие вышли, да в Александровский сад прорвались!..

– А много там посторонней-то публики? – спросил Сеня.

– По всем панелям стеной.

– Как прошлый год! – радостно подхватила Маня. – Анечка, отпусти ты меня, я пойду, подерусь маленько с полицией, легче станет… – взмолилась она.

Но вмешался Сеня.

– Дуришь! – строго сказал он. – Как же она тебя отпустит, когда ты должна сидеть дома? Все равно что солдат с караула сбежал бы!

– Не могу отпустить, понимаешь сама, – подхватила Аночка, хотя, если бы не вмешался Сеня, готова была сказать: «Одевайся, да только живей!»

– Да ты не серчай, – вдруг извиняясь, сказала Маня. – Ведь я – живая. Закисла я тут, в подвале, как в похоронном бюро, прежде время в могиле, будь оно проклято всё!.. Я понимаю, Анька, что ты не отпустишь. Не я попросилась – душа хочет воли… Аночка обняла её.

– А думаешь, я не хотела быть там, со всеми на сходке, а мне поручили вон что!.. – дрогнувшим от слез голосом сказала она.

– Дело большое нам с вами, девушки, поручили! – серьёзно вмешался Сеня. – Вы горевать погодите, товарищ Аня. Давайте обсудим, что делать.

– Разыщите сейчас же Савелья Иваныча. Скажите, что надо во что бы то ни стало прорваться с заводов к Манежу. Немедленно, слышите! – Аночка и сама удивилась своим решительным, командирским ноткам. – Там у студентов оружие. Может начаться побоище… Надо спешить. Я буду на месте, там, вот вам адрес, прочтите, запомните и разорвите. Ну, пошли, вы – туда, я – сюда. Постойте. У меня на извозчиков деньги есть, вот возьмите полтинник.

Сеня сделал было протестующий жест.

– Ты, Сеня, глупость оставь! – в свою очередь просто и строго вмешалась Маня. – От копеек какое ведь дело зависит. Бери да живее скачи!

– Идите вы первым. Вам надо скорее, – сказала Аночка Сене, – а я чуть-чуть позже…

– Ух, Анька, какая ты девка-то золотая! – воскликнула Маня, когда, они остались наедине. – Откуда в тебе что берется! Ты не серчай, что я попросилась. Как Саша с работы придет, я тогда тоже пойду к Манежу, а его на квартире оставлю…

Аночка повернулась уж к выходу, когда в окно застучали с улицы.

– Может быть, от Савелия весточка, я подожду, – шепнула Аночка Мане.

Это была Галя Косенко, возбужденная, бурная.

– Как хорошо, что ты здесь! Я боялась разъехаться! – выпалила она. – Какого-то сторожа мать-старушонка выбралась из университета через чужую квартиру, с переулка, как будто в Охотный за маслом, и к нам принесла записку «для Аночки», так и сказала. Вот она.

Аночка развернула клочок.

«Во двор к нам вводят солдат, нижний этаж занимают жандармы. Ректор, подлец, обманул, устроил ловушку. Садимся в осаду в актовом зале. Двери начали забивать гвоздями, устраиваем баррикады, готовим знамена и транспаранты. До утра продержимся. Нас здесь 517, в том числе 60 курсисток. Приняли резолюцию: политические свободы, общедоступность образования, без различия пола и национальности. Вместе с рабочими требуем восьмичасового рабочего дня и свободы стачек, Требуем Учредительного собрания. Настроение бодрое. Поем революционные песни. Ждем и верим в поддержку рабочих.

Иван»

– Галя, Лидушка на месте? – спросила Аночка.

– Дежурит. Да из окна уже ничего не видать. Студентов ловят по всей Москве. Жандармы и казаки по улицам скачут. Извозчик сейчас сказал, что в Орехово-Зуеве бунт. Офицеров возил на вокзал, – мол, они говорили, что там сорок тысяч народу бунтует. Солдат туда повезли экстренным поездом!

– Сорок тысяч?! – вмешалась Маня. – Ого! Начинается, Анечка, девонька, слышишь? Ой, господи, легче дышать, ведь ей-богу, девки! Плясать готова! – оживилась Маня.

– Да, если бы в Москве! – возразила Аночка. – А то до Орехова верст шестьдесят. Вот что, Галя, сейчас же спеши на квартиру назад. Маня, дай Гале пучочек фиалок вместо пароля. Ну, поезжай.

Галя вышла.

– Надо сейчас же, сию минуту, найти Савелия. Где он? – спросила у Мани Аночка.

– Да кто же его знает. Ведь я у него не бывала. Саша знает.

– Беги зови Сашу.

– Да-как же его… Ведь работа… Вот после шести… – заикнулась Маня.

– Ну, я сама позову его. Где мастерская? Он же ведь знает меня, – волновалась Аночка. – Ты понимаешь, что время не ждёт? Понимаешь?!

Минут через десять Аночка вошла в мастерскую, пропахнувшую металлическим чадом. У едва освещенного верстака над тисками трудился напильником Саша. Его товарищ возился с шипучей паяльной лампой.

– Мне надо замок отпереть, – громко сказала Аночка. – Понимаете, заперся, и не могу открыть.

– Где замочек, мадам? – подошел к ней маленький, щуплый еврей, в котором Аночка сразу узнала хозяина.

– В квартире замок, да вот Саша ведь знает, он был уже у меня на квартире, – ещё громче сказала Аночка, чтобы перекричать шипение паяльной лампы и скрежет напильника.

Но Саша не слышал.

– Саша, вас спрашивает заказчица, вы отпирали у них замок! – позвал хозяин.

Тут только Саша взглянул и сквозь чад мастерской узнал посетительницу.

– Здравствуйте. Вы у меня отпирали замок у двери, помните? – заторопилась Аночка. – Я опять не могу отпереть.

– Ушли и войти не можете? – добродушно усмехнулся хозяин. – Что же вы, Саша, так плохо им сделали? Такая интересная барышня или, простите, дама, а вы осрамились!..

– Я схожу посмотрю, Самсон Абрамыч, – сказал Саша, поняв, что приход Аночки означает какую-нибудь необычайную срочность.

– Раз заказчику надо, конечно, идите. Заказчик не может сидеть на улице, когда квартира заперта на замок, – отозвался тот.

Саша вышел на улицу вместе с Аночкой.

– Надо срочно найти Савелия. Самым срочным порядком.

– Говорят, оцепили вокруг весь квартал? – спросил Саша, имея в виду университет.

– Все вокруг запрудили.

По Пресне текло необычно много народа. Улица показалась Аночке какой-то особенно шумной и тесной.

– Попробую съезжу, – сказал Саша, – да кто его знает…

– А если я с вами?

– Неловко. Уж очень я вам не пара. Внимание обратят, ведь полиция всюду.

Аночка удивилась предусмотрительности спутника.

– Как же быть?

– Посидите у Мани. Уж если так надо, я мигом слетаю.

– Вот вам на извозчика. Туда и обратно скорей, а то знаете что, я у Мани платок спрошу, повяжусь.

Закутавшись в Манин старенький полушалок, выпустив кудряшки на лоб, Аночка бойко вскочила первая в извозчичьи санки; Саша назвал адрес, где-то возле Горбатого моста.

– Фабрика Шмита, – пояснил ей Саша. Они поехали переулками, и вдруг Саша в испуге толкнул в спину извозчика.

– Дуй прямо дальше. Не стой, мимо, мимо! – тревожно пробормотал он.

Извозчик хлестнул лошадь, и тут только Аночка увидала, что они проезжают мимо строя солдат, а в оставшемся влево от них переулке маячит отряд жандармов.

– Видали? – шепнул Саша Аночке, когда переулок остался сзади.

– Весь город – как чисто война началась! – полуобернувшись, сказал извозчик. – Куда же теперь вас, дорогие, выходит, везти-то? – понимающе спросил он.

– Помаленьку вперед, а там где-нибудь в тихом месте сойдем.

Они сошли в Девятинском.

– Теперь нам одно остается – домой, да сидеть-дожидаться, сам не придет ли.

– А пешком не пройдемся назад, через мост? – спросила Аночка.

– Не боитесь, что остановят?

– А мы с работы, домой идем, – что же такого? У Смоленского рынка работаем. Я – кассирша. В одной квартире живём…

– Ну, идемте.

Они не спеша прошли мимо наводненного солдатами переулка:

– Куда, куда скопом?! – кричал у фабричных ворот повелительный голос полицейского пристава. – Вас пропустили – идите домой! И нечего, нечего дожидаться, без вас остальные домой придут! – требовал он, видно, в ответ на возражения. – Не задерживай, расходись по домам! В толпу не скопляться!

По улице проскакали попарно казаки, патрулируя прилегающие переулки.

Когда они дошли, у Мани сидел, поджидая их, Сеня.

– Не нашли? – спросил он.

– Не нашли.

– Всё равно, – махнул рукой Сеня. – Теперь уж как утром дело пойдет! Видали, сколько солдат? Говорят, по всем фабрикам и заводам такое творится, – растерянно сообщил он.

– Аночка, ты куда же теперь? – спросила Маня. – К Манежу небось?

Аня молча кивнула.

– Я с тобой. Саша дома побудет, на случай, если Савелий придет, а я с тобой. Все дома, все дома сижу, а больше невмочь… То все боялась – пальтишка худая, а нынче нагреешься изнутря – никакой мороз не прохватит! Ты, Саша, смотри, не усни, постучат – чтобы сразу открыть…

– А ты, я гляжу, распалилась уж больно. Не лезь на рожон-то, смотри. Ведь тебя не то что прикладом ударят, пальцем пхнут – и рассыплешься на кусочки. Вы, Нюра, ее не пускайте, а то она вправду ведь в драку полезет! – заботливо попросил Саша.

4

Конка шла только до Кудринской площади. На Кудринке у «пятачка» дежурил усиленный наряд городовых.

У Никитских ворот стояла застава из войск и полиции. У Большого Кисловского снова стояла застава.

– Куда?! Чего надо? – остановил их околоточный.

– В Лоскутный, ваше сиятельство! – расходясь и чувствуя приток бывалого озорства, отчеканила Манька, взяв по-военному «под козырёк».

– А я вот тебя, «сиятельство», отведу в Манеж.

– С таким кавалером пройдусь с удовольствием! – дурачилась Манька.

– Видишь, тут нет прохода! Идите назад, – грозно сказал околоточный.

– А где ночевать прикажете, ваше превосходительство? – продолжала Манька.

– В Лоскутный кругом, с Тверской обойдете.

– Черт знает, после работы кружи тут по городу из-за каких-то дурацких студентов! – сказала Аночка, пускаясь на хитрость.

– Да что ты, Нюрка, не видишь, что ли! Какие же это студенты, когда фараоны! Ну что же, миленок, не пустишь нас, что ли, домой-то сегодня?! – приставала к околоточному Манька.

– А хочется тебе, видно, в участок либо в Манеж, – строго сказал околоточный. – Господин, вы куда?! – остановил он какого-то чиновника. – Вы куда, господа? Постойте! – обратился он тут же к какой-то паре.

– В театр спешим. Вашего разрешения на покупку билетов не брали! – резко ответил один из задержанных.

– Ваши билеты! – сказал околоточный.

– Вы с ума сошли? Билеты в театр на улице спрашивать! Я французский корреспондент, – парировал тот.

– Проходите! – околоточный сделал под козырек.

– Господин французский президент! Захватите и нас до угла с собой! – крикнула Манька вдогонку.

Вечерняя Тверская была по-обычному освещена и оживленна, по-обычному, с криками «берегись!» скакали извозчики, тесно толкались по панелям прохожие, но и тут то и дело проезжали разъезды конных городовых и жандармов.

У часовни против Охотного ряда стоял полицейский отряд.

Кучка городовых и пристав преградили подругам дорогу.

– Барышни, вы куда?

– В Лоскутный, – бойко откликнулась Аночка, – мы там живём!

– Мимо Лоскутной гостиницы проходите, через Тверскую.

В вечернем сумраке улицы Аночка разглядела темную массу людей, перегородивших Моховую, – это были войска или полиция.

– Ну, чего ты там смотришь?! Слыхали! – зыкнул пристав.

– Господи, вежливо разговаривать разучились! – вздохнула Маня. – Пойдем уж, Нюрка! – позвала она, пожимая локоть подруги.

– Разучишься с вами тут… Целый день одно и то же! – проворчал пристав.

У Лоскутной гостиницы также стояла застава, и среди городовых и приставов белели дворницкие фартуки. Когда Маня с Аночкой подошли к переулку, пристав окликнул:

– Дворник, бляха сто тридцать семь! Иди смотри – твой жилец?

Белый фартук выступил из толпы.

– Из четвертой квартиры. Наш господин; – отозвался дворник.

– Проводи и назад возвращайся, – распорядился пристав.

– Пойдём! – шепнула Аночка Мане и потянула ее в сторону, поняв, что в Лоскутный пускают одних лишь опознанных дворником жильцов.

Александровский сад был закрыт. Пешеходов пропускали только по тротуару, вдоль ограды сада. На противоположной стороне улицы, возле домов, от самой Воскресенской площади стояли войска и полиция, отрезая Манеж и квартал университета.

Перед Манежем горели костры, у которых грелись солдаты и городовые. Вокруг ездили казаки и жандармы. Вдоль ограды Александровского сада через каждые полсотни шагов стояла немая фигура городового.

Со стороны университета через разбитые окна слышалось стройное пение «Рабочей Марсельезы». Девушки задержались, прислушались…

– Прох-ходи! – заревел на них городовой.

Не вступая в спор, они двинулись дальше.

– Как в осажденной крепости! – вполголоса сказала Аночка спутнице.

– Даже мурашки пошли по спине, – ответила Маня. – Страшно тебе за них?

– Нет, нисколечко. Только досадно, что я не с ними. Вместе лучше.

– Конечно, лучше, – согласилась, и Маня. – Как прошлый год, помнишь – все вместе были! А может, и завтра так же: ведь завтра фабричные не из фабрик пойдут – из домов. Помаленечку в город пролезут, а тут соберутся в одно!..

Они обошли Манеж, площадь перед которым чернела массою войск. Под фонарем блеснули каски пожарных. Поблескивали штыки. По Воздвиженке от Кремля публику пропускали только левой стороной, не позволяя стоять. У Кисловского со стороны Воздвиженки, так же, как от Никитской, стояла застава из полицейских.

– Тут тысячи нужно народу, чтобы прорваться! Тысячи нужно! – с сокрушением повторяла Аночка.

– Тысячи нужно! И тысячи будут. Придут! – увлеченно, с уверенностью ответила Маня.

Они возвратились к Мане в подвал, по дороге купив в чайной колбасы, захватив готового студня, хлеба и сахару.

Саша вытащил из одеял закутанный в их ожидании чайник.

Едва они сели за чай, появился Савелий Иванович, мрачно опустился на табурет у стола.

– Обхитрили! – сказал он. – Подвели, сукины дети, рабочий класс!..

– Мы уж видали. Полгорода обошли и объехали, – откликнулась Аночка.

– Вот и я… В Замоскворечье сейчас побывал – то же самое! Пошли узлавать, до какого часа войскам приказано быть у заводов и фабрик. Боюсь – простоят весь завтрашний день… Товарища видал сейчас. Говорит – фабричные казармы повсюду оцеплены. Под домашним арестом люди… А как там студенты?

– Сидят. Мы мимо шли – песни поют, – ответила Аночка.

– «Вставай, подымайся…» Аж мурашки пошли по спине, до чего хорошо! – воскликнула Маня.

– А ты, Марья, я вижу, совсем уж здоровой стала от этих событий. На пользу тебе, – тепло улыбнулся Савелий Иванович.

– А если бы еще удалося завтра по улицам так же, как в прошлый год, я бы и вовсе… – ответила Маня. – Устала вот только… – словно бы виновато призналась она.

– Вы получили письмо от Ивана? – спросила Аночка.

– Получил. Оно теперь всюду, по всем заводам. Конечно, не много, по одному экземпляру, чтобы вслух могли прочитать, – сказал Савелий. Он задумчиво помолчал и добавил: – В Лефортове тоже войска у заводов…

– А у Манежа! – сказала Маня. – Солдаты, полиция, даже пожарных зачем-то призывали.

– Пожарных? – живо переспросил Савелий. – Это, товарищи, плохо: значит, на штурм полезут… Говорите, оружие у студентов? – спросил он Аночку.

– Я видала, что брали.

– Напрасно. Их там перебьют… Напрасно они оружие… Да… – Он вдруг поднялся. – Я пойду, – сказал он. – Рабочие будут с утра сидеть тихо. Сбор назначен на Театральной. Часам к девяти утра пробиваться начнем, не раньше, чтобы все успокоилось… Если они там продержатся ночь… Ну, прощайте! – вдруг оборвал он и вышел.

Аночка осталась у Мани. Нервное и тяжелое напряжение этого дня одолело ее настолько, что, позабыв про опасность чахотки, она легла с Маней в одну постель и заснула.

Утренний шум, возня, плач детей в соседних помещениях подвала, хотя и отделенный кирпичной глухой стеной, разбудил Аночку. Она открыла глаза, и первое, что увидала возле себя, – это была безжизненная, запрокинутая назад голова Мани. Хотя на улице брезжил свет, но в подвале было почти темно. Дыхания Мани не было слышно. Аночку взяла оторопь. Она резко вскочила с постели.

– Маня! Маня! – встревоженно позвала она. – Маня!.. Подруга молчала.

Аночка потрясла её за плечо. Та открыла глаза.

– Анька? – спросила она. – Вставать пора, что ли?.. Ну, ты вставай, а я что-то не в силах… Должно быть, зря столько ходила вчера. Не могу. Мокрая вся я…

– Может, Сашу позвать? – в беспокойстве спросила Аночка.

– Пусть отсыпается: воскресенье – одно на неделе. Проснётся – придёт! – слабым голосом отозвалась Маня.

Аночка собралась, потихоньку вышла и побежала к центру.

Воскресная Москва просыпалась медленно. На улице не было того оживления, которое обычно царило в будни.

На большой извозчичьей бирже у Кудринской площади лениво переговаривались с козел два извозчика. Из трактира выбежал услужающий мальчик, лет тринадцати, в красной рубашке, за ним с полотенцем в руках, в жилетке и в рубахе с вышитым воротом – половой, бородатый рослый мужик.

– Иди назад! – кричал он. – Иди, говорю, в заведенье!

– Ой, дяденька Павел, боюсь! Ой, боюсь, отколотишь! – в слезах лепетал мальчишка, прячась за извозчичьи санки.

– Иди, говорю, – хуже будет! Иди, а то вдвое волью!

– Ой, дяденька Павел, боюся! – твердил мальчик, бегая от преследователя вокруг лошади и саней.

– А ну-ка, извозчик, кнутом его! – попросил половой.

Извозчик готовно взялся за кнут. Мальчишка скакнул от него и попал половому в руки.

– Пошёл, говорят, в заведенье! – свирепо прохрипел половой, вывернув руки и волоча в трактир приумолкшего в ужасе мальчугана. Дверь за ним захлопнулась…

Аночка с жалостью посмотрела вслед мальчишке.

Не было ни солдат, ни полицейских, ни казачьих разъездов. Утреннюю тишину нарушал только дальний звон церковного колокола.

«Успокоились царские слуги. Значит, утром попозже прорвутся рабочие с разных сторон!» – радостно думала Аночка.

У Никитских ворот тоже не было никакой тревоги, лишь усиленный полицейский наряд без дела слонялся на небольшой площади.

Пробежали гурьбой мальчишки-газетчики, выкрикивая названия газет, и мигом рассыпались в разные стороны по переулкам. Аночка заметила, что среди прохожих совсем не попадается студентов.

«Может быть, все уже собрались у Манежа», – подумалось ей.

Она дошла до Газетного. Заставы и оцепления были сняты. Не было войск до самой Кремлевской стены.

Кроме обычного постового только трое-четверо городовых поодиночке медленно прохаживались вдоль здания университета и его ограды. Университетский дворник посыпал песком тротуар. Идя с ним рядом, разговаривал городовой. Аночка оказалась как раз сзади них.

– А сколько же всех их отправили? – спросил городовой.

– Пятьсот двадцать шесть или семь, – сказал дворник, не оставляя работы. – Наших-то меньше. Там и барышни были, и посторонние… А наших, должно быть, четыреста человек…

– И оружие было? – спросил с любопытством городовой.

– Ливорверов штук двадцать в одно окошко все скинули в кучу на снег. И правильно. Только бы лишняя кровь! Должно, старшие у них рассудили бросить…

– А куда их отправили? – не вытерпев, спросила Аночка.

– Вы, барышня, проходили бы лучше! – сказал городовой.

– А может, у вас кто тут был? – участливо спросил дворник.

– Брат Сережа домой не вернулся, – нашлась Аночка. – Мама исплакалась вся, послала меня…

– Студент? – спросил дворник.

– Ну конечно, медик…

– Теперь в Бутырках ищите. Готовьте гостинцев! – усмехнулся городовой.