Текст книги "Тайна банкира. Красная мантия"
Автор книги: Стенли Джон Уейман
Соавторы: Мэри Элизабет Брэддон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Глава VI
ПОД ЮЖНОЙ ВЕРШИНОЙ
Вот какой был у них план! В двух или трех часах пути к югу, над каймою бурых лесов, тянулась в обе стороны белая блестящая стена. За нею лежала Испания. Переправив через границу, они легко могли задержать меня в качестве военнопленного, – если бы со мною не случилось чего-нибудь худшего, – потому что в то время Франция держала сторону Италии и воевала с Испанией; или могли меня отдать в руки одной из тех диких шаек, не то разбойников, не то контрабандистов, которые бродили в горных проходах; или, наконец, что еще хуже, меня отдали бы во власть французских эмигрантов, которые легко могли признать меня и перерезать мне горло.
– Это ведь длинная дорога, в Испанию, – пробормотал я, чувствуя себя не в силах оторвать взора от пистолетов, которые Клон вертел в руках.
– Другая дорога, надеюсь, покажется вам еще длиннее, – сурово ответил трактирщик. – Впрочем, выбирайте сами, только поскорее.
Их было трое против одного, у них было огнестрельное оружие, – одним словом, я не имел выбора.
– Ну, в Испанию, так в Испанию! – воскликнул я с наружною беспечностью. – Не в первый раз мне видеть «донов» и «идальго»!
Они кивнули головами, как бы говоря, что и ожидали этого. Трактирщик выпустил узду моей лошади и мы пустились по узенькой тропинке, по направлению к горам.
В одном отношении я теперь чувствовал себя спокойнее. Они не замышляли против меня никакого коварства, и мне нечего было бояться получить в каком-нибудь закоулке пистолетный выстрел в спину. Стало быть, до границы я мог ехать спокойно. Но зато, раз мы перейдем через границу, моя судьба будет решена. Человек, попавший без всяких охранных грамот и без конвоя в среду диких бандитов, которыми в военное время кишели Астурийские ущелья, мог считать скорую смерть самым счастливым для себя уделом. Я отлично понимал, что меня может ждать. Один кивок головы, одно слово, сказанное этим дикарям, – и бриллианты, спрятанные у меня в сапоге, отправятся ни к кардиналу, ни к мадемуазель, – да и мне будет решительно все равно, что с ними станется.
Таким образом, пока мои спутники тихо переговаривались между собою или ухмылялись, глядя на мое мрачное лицо, я смотрел глазами, которые ничего не видели, на темно-бурый лес, на красную векшу, прыгавшую с ветки на ветку; на испуганное стадо свиней, убегавших с хрюканьем при нашем приближении; на вооруженного с ног до головы всадника, который встретился нам на дороге и, пошептавшись с трактирщиком, продолжал свой путь к северу. Все это я видел, но ум мой был далек от всего этого: он, как крот, блуждал в темноте, ища какого-нибудь средства к спасению. А время было дорого. Подъемы, по которым мы взбирались, становились круче. Скоро мы вступили опять в горную долину, тоже поднимавшуюся кверху, и поехали по ней, то и дело пересекая на своем пути быстрые горные речки. Снеговые вершины скрылись из виду за нависшим над нами кряжем холмов, и иногда мы ничего не видели ни спереди, ни сзади, кроме зеленых лесных стен, тянувшихся в обе стороны на тысячу шагов.
Дикий и мрачный вид являла эта местность даже в эту пору дня, когда полуденное солнце играло на струившейся воде и вызывало благоухание из вековых сосен. Но я знал, что меня ждет картина еще хуже и с отчаянием в душе, старался придумать какую-нибудь хитрость, чтобы, по крайней мере, разрознить моих врагов. С одним я еще мог бы справиться, но трое – слишком было много. Наконец, после того, как я ломал себе голову целый час и уже решил произвести неожиданное нападение на всех трех – последняя, отчаянная попытка, – меня осенил план, тоже довольно опасный и почти отчаянный, но все же подававший мне некоторую надежду. Возник у меня этот план в ту минуту, когда я, случайно положив руку в карман, наткнулся на клочки саше, которые захватил с собою без всякой определенной цели. Саше было разорвано на четыре части, соответственно четырем углам. Машинально перебирая их в кармане, я попал внутрь одного из лоскутков пальцем, очутившемся как бы в перчатке. Второй палец попал таким же образом в другой лоскуток, и это вдруг подало мне мысль.
Чтобы привести свой план в исполнение, мне необходимо было вооружиться терпением до следующего привала, который мы сделали около полудня, у самого конца долины. Я подошел к ручью под предлогом, что хочу напиться, и, набрав незаметно горсть мелких камешков, спрятал их в тот же карман, где у меня лежали куски разорванного саше. Когда мы снова двинулись в путь, я вложил камешек в один из лоскутков – самый большой – и стал ждать.
Хозяин ехал рядом, по левую руку от меня. Остальные двое ехали сзади. Дорога в этом месте благоприятствовала мне, потому что долина стягивала к себе всю влагу из окружающих холмов, отличавшихся поэтому дикостью и бесплодием. Здесь не было ни деревьев, ни кустов, и дорога представляла не что иное, как узенький, проложенный животными след, покрытый низкой вьющейся травой и тянувшийся то по одному берегу горного потока, то по другому.
Улучив минуту, когда хозяин обернулся, желая что-то сказать своим товарищам, я вытащил лоскуток, в котором находился камешек, и, осторожно положив к себе на колено, изо всей силы пустил его щелчком вперед. Я хотел, чтобы лоскуток упал впереди нас на дороге, где его легко можно было бы увидеть. Но моим надеждам не суждено было осуществиться. В критический момент моя лошадь дернула, палец зацепил лоскуток сбоку, камешек выпал из него и материя свалилась в кусты у самого стремени.
Досада взяла меня. То же самое могло случиться и с остальными кусками, которых у меня теперь было только три. Но судьба сжалилась надо мною, и мой сосед вступил в жаркий спор с кудлатым парнем по поводу каких-то животных, показавшихся на отдаленном утесе: один сказал, что это серны, а другой заявил, что это простые козы. Благодаря этому, хозяин гостиницы продолжал смотреть в другую сторону, и я имел возможность приладить камешек в другой кусок материи. Положив его опять на бедро, я старательно нацелился и метнул вперед.
На этот раз щелчок пришелся как раз посредине лоскутка, и он упал на дороге шагах в десяти впереди нас. Убедившись в этом, я ударил лошадь трактирщика ногою в бок. Лошадь дернула, и трактирщик, рассердившись, хлестнул ее. Через секунду он с такою силой затянул поводья, что она стала на дыбы.
– Святое небо! – воскликнул он, с изумлением глядя на клочок желтого атласа.
Его лицо побагровело, и рот разинулся до ушей.
– Что такое? – сказал я. – В чем дело, дуралей?
– В чем дело? О Боже!
Но Клон пришел в еще большее возбуждение. Увидев, что привлекло внимание его товарища, он издал какой-то ужасный нечленораздельный звук и, спрыгнув с лошади, бросился, как зверь, на драгоценный лоскуток.
Трактирщик не отставал от него. Через мгновение он тоже был на земле, устремив жадный взор на находку, и я уже думал, что они начнут драться. Несмотря на все соперничество, их пыл несколько поостыл, когда они увидели, что кусочек саше не содержал в себе ничего: камешек, к счастью, вывалился из него во время полета. Но смешно было смотреть, как они заметались во все стороны, ища дальнейших следов саше. Они разгребали землю, рвали траву, шарили повсюду, бегали взад и вперед, как собаки, потерявшие след, и, искоса поглядывая один на другого, каждый раз возвращались на первоначальное место. Соревнование их было так велико, что они ни на минуту не решались выпустить друг друга из виду.
Кудлатый парень и я сидели на своих лошадях и смотрели на них: он недоумевал, а я делал вид, что недоумеваю. Так как они бегали по дороге взад и вперед, то мы отступили немного в сторону, чтобы дать им больше простора; улучив минуту, когда все они смотрели в другую сторону, я бросил в кусты другой лоскуток. Кудлатый парень первый заметил его и отдал Клону. Так как мои спутники, очевидно, были далеки от всяких подозрений против меня, то я отважился сам заявить о находке третьего и последнего лоскутка. Впрочем, я не поднял его, но подозвал трактирщика, и тот бросился на лоскуток, как ястреб на цыпленка.
Они стали искать четвертый кусок саше, но, разумеется, напрасно. Убедившись, наконец, в безуспешности своих поисков, они принялись прилаживать найденные куски, причем ни один не решался выпустить своего куска из рук, и каждый с недоверием смотрел на соперника. Странно было видеть их в этой обширной долине, над которой вздымали свои белые вершины безмолвные снеговые горы, – странно было, говорю, видеть, как эти два человека – настоящие букашки среди исполинских горных громад, – неистово бегали друг около друга, скребли и оглядывали землю, точно петухи перед боем, и, совершенно забыв об окружающем мире, были поглощены тремя оранжевыми клочками материи, которых за пятьдесят шагов не было видно!
Наконец, трактирщик воскликнул с досадой:
– Я еду назад! Надо уведомить их об этом. Дайте мне эти куски, а сами поезжайте дальше с Антуаном. Так будет лучше всего!
Но Клон, размахивая обоими кусками материи, отрицательно покачал головой. Он был лишен способности речи, но его жестикуляция достаточно ясно показывала, что если кто-нибудь поедет назад сообщить об этой находке, то только он.
– Вздор! – сердито возразил трактирщик. – Нельзя же пустить с ним одного Антуана. Дайте сюда ваши куски.
Но Клон и слышать об этом не хотел. Он ни за что не соглашался уступить честь быть вестником, и я уже думал, что у них дело дойдет до драки. У них был, впрочем, еще один исход, – исход, очень близко затрагивающий мою судьбу, – и сначала один, а затем и другой оглянулись на меня. В этот момент мне грозила опасность, и я знал это. Моя хитрость могла обратиться против меня самого, и мои враги, чтобы выйти из затруднения, могли покончить со мною. Но я смотрел на них так спокойно и так смело выдержал их взгляд, а с другой стороны – местность была настолько открыта, что они тотчас оставили эту мысль. Они снова вступили в спор, еще более ожесточенный. Один схватился за ружье, другой – за пистолеты. Трактирщик ругался, немой издавал какое-то бормотание. Дело кончилось так, как я желал.
– Хорошо, – в таком случае мы оба поедем! – закричал трактирщик. – А Антуан пусть едет с ним дальше. Вы сами будете виноваты во всем. Отдайте ему ваши пистолеты.
Клон вынул один пистолет и отдал его кудластому парню.
– А другой! – нетерпеливо закричал трактирщик.
Но Клон, сердито усмехаясь, отрицательно покачал головой и указал на аркебузу.
Недолго думая, трактирщик выхватил у Клона второй пистолет и избежал его мщения только потому, что вместе с пистолетом отдал Антуану и свою аркебузу.
– Ну, – сказал он, обращаясь к Антуану, – вы можете ехать. Если мосье сделает попытку убежать или вернуться назад, стреляйте в него! Через четыре часа вы будете в Рока-Бланка. Там вы найдете наших, и ваше дело будет кончено.
Но Антуан, как видно, держался другого мнения. Он посмотрел на меня, затем на дикую тропинку, по которой нам предстояло ехать, и с громким проклятием заявил, что ни за что не поедет один.
Но трактирщик, нетерпеливо желавший поскорее вернуться в Кошфоре, отвел его в сторону и наконец убедил его ехать.
Антуан вернулся назад и угрюмо промолвил:
– Вперед, мосье!
Я пожал плечами, вонзил шпоры в бока своей лошади, и через минуту мы с Антуаном вдвоем ехали по горной тропинке. Раз или два я обернулся назад, чтобы посмотреть, что делают Клон и трактирщик, и убедился, что они продолжают стоять на дороге, горячо споря. Впрочем, мой спутник выразил такое недовольство моими движениями, что я снова пожал плечами и перестал оглядываться назад.
Как я трудился, чтобы привести в исполнение свой план; а теперь, странно сказать, добившись своего, я почувствовал разочарование. Я достиг равенства сил и избавился от самых опасных врагов, но зато Антуан, оставшись один, удвоил свою бдительность и подозрительность. Он ехал немного позади меня, положив ружье на луку седла и держа наготове свои пистолеты, и при малейшей моей остановке бормотал неизменно:
– Вперед, мосье!
Тон его при этом был не менее предостерегающим, чем палец, который тотчас клал на курок ружья. На таком расстоянии он не мог промахнуться, и мне ничего не оставалось, как покорно ехать вперед к Рока-Бланка… и своей судьбе!
Что мне было делать? Дорога скоро привела нас в узкое лесистое ущелье, усеянное камнями и валунами, по которым с оглушительным шумом прыгал и извивался горный поток. Впереди темная кайма древесных стволов, увитых ползучими растениями, прерывалась белизною водопадов. Снеговая линия лежала по обеим сторонам менее чем в полумиле расстояния, а всю эту картину венчала в конце ущелья, как издали казалось, белоснежная громада южной вершины, вздымавшейся на шесть тысяч футов к голубым небесам. Чудная картина, столь неожиданно раскрывшаяся предо мною, заставила меня на мгновение позабыть об опасности, и я невольно придержал поводья своего коня. Но в ту же минуту послышался окрик, вернувший меня с небес на землю:
– Вперед, мосье!
Я поехал дальше. Что мне было делать? Я ломал себе голову над этим вопросом.
Этот парень отказывался говорить со мною, отказывался ехать рядом со мною. Нельзя было и думать о том, чтобы спешиться, остановиться, вступить с ним в какое бы то ни было соглашение. Он требовал одного, чтобы я молча продвигался вперед, чувствуя за спиной дуло его ружья. Мы довольно быстро поднимались в гору, оставив своих прежних спутников час или почти два часа тому назад. Солнце уже спускалось; было, по моему расчету, около половины третьего.
Если б только он приблизился ко мне на расстояние руки или если б что-нибудь отвлекло его внимание! Когда ущелье снова расширилось в голую однообразную равнину, усеянную огромными камнями, а в углублениях покрытую снегом, я с отчаянием посмотрел вперед, измеряя глазами огромное снеговое поле, тянувшееся над нами к подножию заоблачной вершины. Но я не видел для себя спасения. Ни один медведь не попадался на дороге, ни одна серна не показывалась на окружавших нас утесах. Резкий, холодный воздух леденил наши щеки, свидетельствуя о приближении к вершине горного хребта. Повсюду царило пустынное безмолвие!
– Боже мой! Что, если злодеи, на произвол которых меня хотят обречь, выехали к нам навстречу? Они могут показаться ежеминутно! В последнем порыве отчаяния я приподнял свою шляпу, так что первый порыв ветра сорвал ее у меня с головы. С громким проклятием я высвободил одну ногу из стремени, чтобы соскочить на землю, но негодяй громовым голосом закричал мне, чтобы я не смел оставлять седла.
– Вперед, мосье! Вперед!
– Но моя шляпа! – закричал я. – Тысяча проклятий! Я должен…
– Вперед, мосье, или я буду стрелять! – неумолимо ответил он, поднимая ружье. – Раз, два…
Я снова поехал вперед.
Злобой кипело мое сердце. Чтобы я, Жиль де Беро, попался впросак! Чтобы эта гасконская дрянь помыкала мною, как пешкой! Чтобы я, которого весь Париж знал и боялся – если не любил, – гроза игорного дома, нашел свою гибель в этой унылой пустыне, среди скал и вечных снегов, пав от руки какого-нибудь контрабандиста или вора! Нет, это невозможно! В самую последнюю минуту я все-таки сумею справиться с одним человеком, хотя бы весь его пояс был утыкан пистолетами.
Но как? По-видимому, мне оставалось одно: прибегнуть к открытой силе. Сердце у меня начинало трепетать при мысли об этом и потом снова замирало. Шагах в ста впереди нас дорога подходила к самому краю пропасти, и в этом именно месте была нагромождена куча камней. Я выбрал это место, как самое удобное для моей отчаянной попытки. «Антуан, – рассуждал я, – должен будет притянуть свою лошадь обеими руками для того, чтобы перебраться через эти камни, и если я неожиданно обернусь, он уронит ружье или выстрелит наудачу».
Но тут случилось нечто неожиданное, как всегда бывает в последнюю минуту. Мы не проехали и пятидесяти шагов, как я почувствовал сзади горячее дыхание его лошади, а затем с каждой секундой она стала подаваться все больше и больше вперед. Сердце у меня неистово запрыгало. Он равняется со мною, он сейчас будет в моей власти! Чтобы скрыть свое волнение, я начал насвистывать.
– Тише! – прошептал он таким странным и неестественным голосом, что моею первой мыслью было: уж не болен ли он? Я обернулся к нему, он повторил:
– Тише! Здесь надо ехать молча, мосье.
– Почему? – строптиво спросил я, не будучи в состоянии побороть своего любопытства.
Это было очень глупо с моей стороны, так как с каждой минутой его лошадь подходила ближе. Ее морда была уже наравне с моими стременами.
– Тише, я говорю! – сказал он опять и на этот раз в его голосе явственно звучал страх. – Это место называется «Дьявольским Капищем». Дай Бог благополучно проехать здесь. Здесь не следует бывать позднею порою! Посмотрите!
И он поднял руку, которая явственно дрожала. Я посмотрел по указанному направлению и увидел на краю пропасти, на небольшом пространстве, очищенном от камней, три обломанных шеста, водруженных на грубо сложенных пьедесталах.
– Ну? – спросил я тихим голосом.
Солнце, приближавшееся к горизонту, озаряло кровавым отблеском снеговую вершину, но долина уже тонула в сером сумраке.
– Ну, что ж из этого? – повторил я.
Несмотря на всю опасность, которая грозила мне, и на волнение, которое овладевало мною при мысли о предстоящей борьбе, мне сообщился и его страх. Никогда я не видел такого мрачного, такого пустынного, такого Богом забытого места! Я невольно задрожал.
– Здесь стояли кресты, – сказал он почти шепотом, между тем, как глаза его испуганно блуждали по сторонам.
– Габасский священник благословил это место и поставил кресты. Но на другое утро от них остались только палки. Вперед, мосье, вперед! – продолжал он, хватая меня за рукав. – Здесь опасно после захода солнца. Молите Бога, чтобы сатаны не было дома!
В своем суеверном страхе он забыл все свои прежние предосторожности. Его ружье соскользнуло с седла, а нога касалась моей. Я заметил это и изменил свой план действий. Когда мы достигли груды камней, я остановился, словно затем, чтобы дать своей лошади собраться с духом, и затем сразу выхватил у него из рук ружье, осадив вместе с тем свою лошадь назад. Это было делом одной секунды! Через секунду дуло ружья было наведено на него, и мой палец лежал на курке. Мне еще не случалось видеть столь легкой победы!
Он Посмотрел на меня взором, исполненным гнева и испуга, и рот его раскрылся.
– Вы с ума сошли? – воскликнул он, стуча зубами от страха.
Даже теперь глаза его испуганно бегали по сторонам.
– Ничуть не бывало! – ответил я. – Но мне это место так же мало нравится, как и вам, (что было отчасти справедливо). – А потому, скорее отсюда! Поворачивайте назад, или я не ручаюсь за последствия.
Он с покорностью ягненка повернул и поехал назад, не вспомнив даже о своих пистолетах. Я ехал вслед за ним, и через минуту мы уже были довольно далеко от «Дьявольского Капища», я не менее был благодарен за то, что убрался оттуда, – я приказал Антуану остановиться.
– Пояс долой! – коротко скомандовал я. – Бросьте его на землю и имейте в виду, если вы вздумаете обернуться, я выстрелю.
Мужество давно покинуло его, и он беспрекословно повиновался. Я спрыгнул на землю, не сводя с него дула своего ружья, и поднял пояс с пистолетами, затем я опять сел на лошадь и мы продолжали свой путь. Спустя некоторое время он угрюмо спросил меня, что я намерен делать.
– Ехать назад, пока не доберемся до дороги на Ош.
– Через час будет темно, – заметил он.
– Я знаю, – ответил я. – Нам придется как-нибудь приютиться на ночь.
Мы так и сделали. Пользуясь остатками дня, мы добрались до конца ущелья и здесь, на опушке соснового леса, я выбрал местечко, в стороне от дороги, защищенное от ветра, и приказал Антуану развести огонь. Лошадей я привязал поблизости от костра. У меня был с собою кусок хлеба, у Антуана тоже, и впридачу головка лука. Мы молча поужинали, расположившись по обеим сторонам костра.
После ужина я очутился в затруднении: как я буду спать? Красноватый свет костра, падавший на смуглое лицо и жилистые руки негодяя, озарял также и его глаза – черные, злые, бдительные. Я знал, что он думает о мести, что он не задумается вонзить мне между ребер кинжал, если только представится к этому случай, – и мне представлялся только один исход – не спать.
Будь я кровожаден, я нашел бы другой выход из затруднения и застрелил бы его на месте. Но я никогда не чувствовал склонности к жестоким поступкам, и у меня не хватило духа на это. Обширность окружавшей нас пустыни, темный небосклон, унизанный золотыми звездами, черная бездна внизу, где клокотал и бурлил невидимый поток, своим ревом не нарушавший, а еще резче оттенявший безмолвие гор и небес, отсутствие всяких признаков человеческого существования вокруг, – все это вызывало во мне какое-то благоговейное настроение, и я, содрогаясь, оставил греховную мысль, решившись лучше не смыкать глаз всю ночь – долгую, холодную, пиренейскую ночь. Мой компаньон скоро свернулся клубочком и заснул, согреваемый костром, а я часа два просидел над ним, догруженный в раздумье. Мне казалось, что уже целые годы прошли с тех пор, как я был у Затона или метал кости. Прежняя жизнь, прежние занятия – вернусь ли я когда-нибудь к ним? – рисовались мне сквозь неясную туманную дымку. Будут ли когда-нибудь также рисоваться мне и Кошфоре, этот лес, эти горы, серый замок и его хозяйки? И если каждый отдел нашего существования так быстро вянет и бледнеет в нашем воспоминании при вступлении в новый период жизни, то не будет ли когда-нибудь и вся наша жизнь, все, что мы… Но довольно. Я спохватился, что предаюсь праздным мечтаниям. Я вскочил на ноги, поправил костер и, взяв ружье, стал расхаживать взад и вперед. Странно, что какая-нибудь лунная ночь, несколько звезд, легкое дуновение пустыни уносят человека назад к детству и возбуждают в нем ребяческие мысли.
На следующий день, часа в три после полудня, когда солнце обливало своими горячими лучами дубовые аллеи, и воздух был пропитан теплыми испарениями, мы достигли того склона, на середине которого от главной дороги отделялся проселочный путь к Ошу. Желтые стволы и опавшие листья, казалось, сами испускали свет, а красноватые буки, точно кровавые капли, унизывали там и сям склоны холмов. Впереди нас, лениво хрюкая, паслось стадо свиней, а высоко над нами, на скале, лежал мальчик-пастух.
– Здесь мы расстанемся, – сказал я своему спутнику.
Мой план был проехать немного по Ошской дороге, чтобы ввести своего спутника в заблуждение, а затем, оставив лошадь в лесу, вернуться пешком к замку.
– Чем скорее, тем лучше! – насмешливо ответил он. – И надеюсь, что мы никогда больше не увидим вашего лица, мосье.
Но когда мы подъехали к деревянному кресту, у которого дорога разделялась надвое, и уже готовы были разъехаться в разные стороны, мальчик, которого мы видели, выскочил из папоротника и пошел за нами.
– Эгой! – нараспев закричал он.
– Что такое? – нетерпеливо спросил мой спутник, останавливая свою лошадь.
– В деревне солдаты!
– Солдаты? – недоверчиво повторил Антуан.
– Да, конные черти! – ответил мальчик и плюнул на землю. – Шестьдесят человек. Из Оша!
Антуан обернулся ко мне с лицом, искаженным от бешенства.
– Чтобы вам сгинуть! – закричал он. – Это ваши штуки! Теперь мы все пропали. И мои барыни! Господи! Будь у меня это ружье, я застрелил бы вас, как крысу.
– Молчи, дуралей! – ответил я грубо. Это для меня такая же новость, как и для тебя.
Это было совершенно верно, и мое удивление было так же велико, как и его, если не больше. Кардинал, вообще говоря, редко менявший фронт, послал меня в Кошфоре именно потому, что не хотел командировать туда солдат, которые могли дать повод к восстанию. Но в таком случае чем могло объясняться это нашествие, столь несогласное с планами кардинала? Я был в недоумении. Быть может, странствующие торговцы, перед которыми я разыграл комедию измены, донесли об этом начальнику Ошского гарнизона и тем побудили его послать в деревню отряд? Но это тоже казалось мне маловероятным, так как при управлении кардинала оставалось очень мало места для личной предприимчивости. Одним словом, я этого не понимал, и ясно для меня было только одно, что теперь я свободно могу явиться в деревню.
– Я поеду с вами, чтобы разузнать, в чем дело, – сказал я Антуану. – Ну, вперед!
Но он пожал плечами и не двинулся с места.
– Слуга покорный! – ответил он с грубым проклятием. – Я не имею охоты знакомиться с солдатами; проведя одну ночь под открытым небом, проведу и другую.
Я равнодушно кивнул головой, потому что теперь он уже был мне не нужен, и мы расстались. Через двадцать минут я достиг окраины деревни и действительно нашел здесь большую перемену. Никого из обычных обитателей деревни не было видно. Они, очевидно, или заперлись в своих лачугах, или, подобно Антуану, убежали в лес. Двери всех домов были затворены, ставни закрыты. Но зато по улицам бродило с десяток солдат в сапогах и кирасирах, а у дверей гостиницы была свалены в кучу коротенькие мушкеты, патронницы и лядунки. На пустыре, разделявшем деревню на две части, стояла длинная вереница лошадей, привязанных головами друг к другу и наклонявших свои морды над вязанками фуража. Веселый звон цепей и бубенчиков, громкий говор и смех наполняли воздух.
Когда я направил свою лошадь к гостинице, старый, косоглазый и криворотый сержант испытующе посмотрел на меня и пошел навстречу, чтобы окликнуть меня. К счастью, в этот момент двое слуг, которых я взял с собою из Парижа и оставил в городе Ош в ожидании моих приказаний, показались на улице. Хотя я сделал им знак, чтобы они не говорили со мною и проходили мимо, но они, очевидно, сказали сержанту, что я не тот человек, которого ему нужно, и он оставил меня в покое.
Привязав лошадь к забору позади гостиницы – все стойла в деревне были переполнены – я протиснулся сквозь кучу народа, стоявшего у дверей, и вошел в дом. Хорошо знакомая комната с низким, закопченным потолком и вонючим полом была полна незнакомых людей, и первое время среди царившего там дыма и сутолоки меня никто не заметил. Но затем хозяин, случайно проходивший мимо, увидел меня. Он выронил из рук кувшин, и, пробормотав какое-то проклятие, остановился, выпуча глаза, словно одержимый нечистой силой.
Солдат, для которого предназначалось пролитое вино, швырнул корку ему в лицо и крикнул:
– Ну, жирная образина! На что выпучил глаза?
– На дьявола! – пробормотал хозяин и задрожал.
– А ну-ка, и я посмотрю на него! – ответил солдат, оборачиваясь на своей скамье, и, увидев, что я стою подле него, вздрогнул.
– К вашим услугам, – сурово сказал я. – Но скоро будет наоборот, приятель.
