Текст книги "Тайна банкира. Красная мантия"

Автор книги: Стенли Джон Уейман

Соавторы: Мэри Элизабет Брэддон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА IV

Руперт Гудвин направился к кабинету, где Гарлей Вестфорд ожидал его.

– Любезный капитан! – сказал он, входя, – теперь объяснимся откровенно! Вы желаете получить ваши деньги сегодня же?

– Непременно, – отвечал капитан. – Требование мое вам покажется неприличным, потому что здесь не то место, где принимаются и выдаются деньги, но особенное обстоятельство, в котором я нахожусь, должно служить извинением.

– Я уже говорил вам, что не имею привычки носить с собою такую сумму и при обыкновенных обстоятельствах не был бы в состоянии возвратить вам сегодня же 20000 фунтов. Но вы сказали, что завтра с восходом солнца отправляется ваш корабль и что вы понесете большую потерю, если не можете отправиться на нем?

– Да, значительную потерю, – отвечал капитан.

– Хорошо же. Несмотря на то, что ваше поведение для меня весьма обидно, я все-таки не прочь исполнить ваше желание. Случайно, и это вам может казаться странным, у меня, в этом доме, находится сумма, которая значительно превышает эти 20000 фунтов, врученные мне вами.

– В самом деле?

– Да, не правда ли, случай очень странный, – и банкир засмеялся. – Я имею удовольствие считать своим клиентом старую и оригинальную даму, капитал которой лежал еще недавно в обществе железных дорог. Несколько недель тому назад я получаю от нее письмо, в котором она меня убедительно просит, по случаю разных неосновательных слухов, взять эти деньги от общества и сохранить их у себя до дальнейших ее распоряжений. Но интереснее всего то, что она меня просит сохранить их здесь, в моем загородном доме, потому что она боится подвергнуть их покраже, если они будут лежать в Ломбартстрите. Слышали ли вы когда-нибудь о подобной странности? – И банкир снова засмеялся. – Если вам угодно будет, – продолжал он, – последовать за мною в другой флигель этого дома, в котором я сохраняю вверенные мне сокровища, я вам доставлю ваши 20000 фунтов в банковых билетах.

– Вы меня крайне обяжете, – ответил капитан.

Руперт Гудвин отомкнул железный ящик и вынул из него огромную связку ключей, из которых каждый был обозначен этикетом из пергамента. То были ключи от северного флигеля его дома.

В ту самую минуту, когда банкир со своим гостем намеревались оставить кабинет, дверь отворилась и молодая девушка лет девятнадцати, по черным, как смоль волосам, и прекрасному испанскому типу которой можно бы немедленно узнать дочь Руперта Гудвина, вошла в кабинет. Рост молодой девушки был большой, осанка величественная, прекрасное лицо чрезвычайно выразительно. То была Юлия Гудвин, единственная дочь банкира; жена его уже давно умерла, оставив ему двух детей: сына и эту дочь.

– Я тебя везде искала, папа! – воскликнула Юлия, – где ты скрывался весь вечер!

Банкир взглянул с досадой на свою дочь.

– Сколько раз я должен повторять, Юлия, что это место для меня священно и что я не желаю, чтобы мне здесь мешали? Этот господин здесь по весьма важным делам, и потому я должен попросить тебя возвратиться в свою комнату и не обременять меня долее своим присутствием.

– Слушаю, папа, – возразила Юлия обидчивым тоном; – но это так страшно скучно сидеть целый вечер одной в этом старом доме и ожидать каждую минуту появления какого-нибудь привидения.

– Идемте, капитан Вестфорд, – сказал банкир по уходе дочери, – уже довольно поздно. Последний поезд отправляется из Гертфорда незадолго до полуночи. Можете ли вы дойти пешком до станции?

– Три раза, если только это необходимо, – ответил капитан.

– Так пойдемте же. Руперт Гудвин взял лампу и ключи и направился к большой зале. Он повел капитана по длинным коридорам, украшенным богатыми обоями, драгоценными картинами и большими китайскими вазами, наполненными живыми цветами. Все в этой части дома дышало богатством и роскошью и в открытые двери Гарлей Вестфорд увидел великолепные комнаты, в которых старинная резьба на стенах и на потолке контрастировала с роскошным модным убранством.

Но вдруг сцена переменилась. В конце длинного коридора Руперт Гудвин отпер тяжелую дубовую дверь и ввел капитана в мрачную залу, воздух которой был пропитан пылью.

На одной стороне этой комнаты стояли железные сундуки; в середине паркетного пола, не покрытого коврами, находились письменный стол и несколько стульев. Высокое узкое окно, защищенное внутри железною решеткой, было закрыто снаружи ставнями. В другом конце залы виднелась дверь, запертая плотными железными задвижками. Ничего не могло быть мрачнее этой комнаты, бледно освещенной лампою, которую Руперт Гудвин поставил на письменный стол.

– Здесь я храню сокровища, врученные мне на продолжительное время, – сказал банкир, между тем как Гарлей Вестфорд осматривался в этом мрачном пространстве, – эти железные сундуки содержат деньги и важные бумаги, а эта дверь ведет в кладовую, где я сберегаю серебро. Он отпер большой сундук и вынул из него маленький железный ящичек. – Здесь лежат деньги г-жи Вентвортс, у которой я теперь хочу отнять 20000 фунтов, чтобы возвратить вам ваши деньги. – С этими словами он поставил ящичек на письменный стол и пока капитан рассматривал его внимательно, он вернулся к большому сундуку. Капитан не видел, что он из него вынул. То был какой-то блестящий предмет, который банкир спрятал в карман. – Вам бы следовало также осмотреть мою кладовую, – заметил банкир. – Я не думаю, чтобы вы в моем присутствии боялись привидений?

– Ни в вашем и в ни чьем. Моряк не должен знать боязни; можно верить в появление сверхъестественных существ, не боясь их.

Банкир отпер тяжелую дверь. Медленно повернулась она на ржавых крючках и открыла глазам капитана лестницу, ведущую в глубину.

– Возьмите лампу и взгляните вниз.

Гарлей взял ее со стола и подошел к дверям. Он остановился и задумчиво посмотрел в темную бездну.

– Страшное место! – воскликнул он, – там, внизу, чернее, нежели в каюте африканского корабля, наполненной рабами!

Едва успел он выговорить эти слова, как банкир поднял руку и вонзил нож, по самую рукоять, в спину капитана. Гарлей Вестфорд вскрикнул, пошатнулся вперед и ударился головою о лестницу, ведущую вниз в погреб. Раздался звон разбитого стекла в глубине, ибо лампа скользнула из руки капитана, и глухое падение тела достигло слуха банкира из подземельной кладовой. Затем последовала мертвая тишина.

«Не думаю, чтобы он завтра явился в Ломбартстрит за деньгами», – проговорил банкир, замыкая дверь и положив ключи в карман сюртука. Затем он оставил комнату и тихо пошел по длинному и узкому коридору, который вел к обитаемой части его дома. Он свободно вздохнул, когда вступил в коридор, выложенный коврами, и стал замыкать дверь. В это время вышла Юлия из одной из смежных комнат.

– Где же твой приятель, папа? – спросила она с удивлением.

– Он уехал в Лондон.

– Но каким образом? Я видела, как вы оба вошли в северный флигель и с тех пор сидела смирнешенько в моем бударе, дверь которого оставила отпертой, чтобы слышать ваши шаги. Я уверена, что он не проходил по коридору!

– Как ты любопытна, – сказал банкир с замешательством, – я выпустил этого господина из северного флигеля, потому что он желал пройти парком, чтобы ближайшею дорогой дойти до станции.

– Ах, это другое дело! Но что же тебя понудило идти в этот страшный флигель?

– Дела, дитя мое. У меня там лежат важные бумаги. Но довольно, я не люблю подобных вопросов.

Молодая девушка посмотрела на отца с удивлением и беспокойством.

– Папа! – воскликнула она, – ты бледен, как смерть! Посмотри, – сказала она, указывая на грудь отца!

– Что с тобою, дитя мое?

– Кровь, папа, кровь на твоем белье.

Банкир нагнул голову и увидел на своей всегда безукоризненно белой рубашке несколько пятен крови.

– Как ты глупа, Юлия, – сказал он, – чего тут пугаться? У меня с некоторого времени болела голова и теперь, как я несколько минут рылся, нагнувшись, в бумагах, пошла из носу кровь; вот и все. Доброй ночи, дитя мое! – Он поцеловал ее в лоб, и от прикосновения его ледяных губ ее обдало холодом.

«Что это могло случиться сегодня с отцом, – подумала она, возвратившись в свою прелестно убранную комнату, – не имел ли он каких-нибудь неприятностей в городе»?

Между тем банкир отправился в столовую, где Гарлей Вестфорд несколько часов тому назад так неприятно помешал его мечтам. Лампы еще горели на столе, и при свете огня шлифованные бутылки блестели как рубины. Но комната не была пуста. За столом сидел, с газетой в руках, человек, которого Руперт Гудвин желал бы встретить всего менее в эту минуту. Это был Яков Даниельсон. После замечания своей дочери, банкир до верху застегнул сюртук и прикрыл таким образом кровавые пятна, но, несмотря на то, он не мог победить минутного испуга при виде своего старшего приказчика.

– Вы здесь, Даниельсон! – воскликнул он, – я воображал вас на пути к Лондону?

– Нет, я опоздал на поезд и принужден был возвратиться просить вашего гостеприимства. Надеюсь, что вы не найдете меня навязчивым?

– Нисколько, – ответил Руперт Гудвин, опускаясь в изнеможении в кресло, – будьте так добры, позвоните, – и обратившись к вошедшему лакею: – Принеси мне рому, – сказал он. Приказание его было исполнено, и Руперт Гудвин, налив себе полстакана, залпом выпил его.

– Так вы опоздали на поезд? – спросил банкир своего приказчика.

– Да, я уже отпустил вашего кучера с тильбюри, как заметил, что поезд отправился, и был принужден возвратиться пешком. Но где же ваш гость, капитан Вестфорд?

– Уже с полчаса как на возвратном пути.

– Так вам удалось успокоить его?

– Совершенно. Он оставил деньги у меня до своего возвращения из Китая, но я должен был назначить ему больший процент.

– Весьма естественно, – сказал приказчик, медленно потирая подбородок; и смотря в то же время очень внимательно на своего начальника, который уже в третий раз наливал себе ром. – Так капитан пешком отправился на станцию, – продолжал он, – вы ему, вероятно, указали ближайшую дорогу, парком?

– Да, я его послал этою дорогой, – рассеянно ответил банкир.

– Странно, – сказал приказчик, – я бы должен был его встретить, ведь я возвратился тем же путем. – Очень может быть, что он сбился с дороги: моряки вообще не ловки на суше.

– Должно быть; к тому же он оставил здесь свое верхнее платье, – сказал Даниельсон, указывая на пальто, лежавшее на ближайшем стуле.

– Это чрезвычайная рассеянность с его стороны, – преспокойно ответил банкир. – Однако ж меня одолевает сон; покойной ночи, Даниельсон; слуга отведет вам комнату.

Руперт Гудвин оставил столовую и пошел по большой лестнице в свой кабинет. Здесь спала маска с лица убийцы. Он тяжело упал в кресло и закрыл лицо руками. «Страшно! – воскликнул он, – и люди уверяют, говорят, что мщение сладко! Целые годы я жаждал этого мщения и теперь наконец отомщен; Клара Понсонби не увидит более моего соперника!» Банкир вынул из грудного кармана своего сюртука длинный испанский нож, который был в крови от острого кончика до самой рукояти. «Его кровь, – шептал он, – кровь человека, которого я ненавидел уже двадцать лет и увидел сегодня в первый раз». Банкир встал и подошел к шкафу. Он отпер потайной ящик и положил в него нож. «Никто не знает тайну этого ящика и вряд ли попадется кому на глаза этот нож, поразивший Гарлея Вестфорда. Но умер ли он? Да, да, он умер и 20000 фунтов теперь принадлежат мне». Вдруг он остановился и выражение испуга показалось на его лице. «Квитанция! – воскликнул он, – черт возьми, где квитанция на эти 20000 фунтов? Если она попала в чужие руки?!» Но после минутного размышления, он прибавил: «Нет, нет, это невозможно. Она была с ним и теперь с ним лежит в подземелье, где ей и покоиться навеки». В ту же минуту он вспомнил и о верхнем платье, которое Гарлей Вестфорд оставил у него в столовой. «Если случайно квитанция в одном из карманов этого платья? – сказал он в раздумье. Взяв тотчас свечу, он спустился в столовую. Она была пуста; лампы были погашены, но пальто капитана все еще лежало на том же месте. Руперт Гудвин обшарил все карманы, но нигде не было даже следа квитанции.

ГЛАВА V

Мистрисс Вестфорд поправлялась чрезвычайно медленно от болезни. Терпеливо просидела Виолетта Вестфорд все прекрасные летние дни у постели своей больной матери. Несколько раз, в прекрасные июньские вечера, Лионель настаивал на том, чтобы она вышла подышать свежим воздухом, обещая заменить ее у постели больной.

– Ты напрасно все со мною споришь, – говорил он, – если ты, после длинного дня, проведенного у постели больной, не хочешь прогуляться вечером, то ты непременно заразишься и у нас тогда вместо одной больной будут две.

Если бы молодой человек был наблюдателем, он непременно заметил бы яркий румянец, покрывавший каждый раз щеки молодой девушки, когда речь заходила о вечерних прогулках.

Несколько минут спустя она оставила дом и, направив шаги по зеленой площадке в густую аллею, вышла из сада через маленькие ворота, ведущие прямо в лес.

Лицо ее было бледно, несмотря на яркий румянец, покрывавший его еще несколько минут тому назад. Она вступила на узкую тропинку, прорубленную в чаще высоких старых деревьев, и достигла широкой поляны, окруженной со всех сторон величественными соснами.

Место это было восхитительно. На этой поляне сидел, перед расставленным рисовальным станком, молодой человек и смотрел на тропинку, по которой должна была прийти Виолетта. Наружность его показывала в нем с первого же взгляда вполне светского человека. Как только белое платье Виолетты мелькнуло среди зелени, он встал со своего места и пошел к ней навстречу.

– Как долго я ждал тебя! – сказал он ей, – и как тяжело было мне это ожидание!

– Я не могла прийти раньше, Рафаель, – отвечала молодая девушка, – и почти упрекаю себя в том, что теперь пришла. О, если б только мать моя могла вскоре выздороветь и я могла бы представить тебя ей! Ты не знаешь ее и потому думаешь совершенно несправедливо, что твоя бедность вызовет с ее стороны сопротивление. Она знает, что я не способна искать в супружестве только денежных выгод.

Молодой человек вздохнул и отвечал немного помедля.

– Твоя мать, может быть, действительно благородно направленная женщина, но не все таковы; бывают люди, которые чтят и любят одно только золото и готовы принести ему в жертву даже счастье своих детей. Ты не знаешь света, как я его знаю, иначе бы ты не уверяла, что бедность не будет препятствием к нашему браку.

– Но ни отец, ни мать моя не поклоняются золотому тельцу. Отец мой, – лучший из людей и мне стоит только признаться ему в любви моей к тебе, чтобы получить его согласие на эту любовь.

– Дорогая моя Виолетта! – сказал молодой человек.

– Да разве моя мать не пришла в восторг от тебя, когда мы встретились с тобою в Винчестере? Только она тогда воображала тебя богатым человеком, а не бедным живописцем. В осанке твоей так много величия, как будто у тебя по крайней мере 10000 фунтов годового дохода.

Лицо молодого человека приняло выражение глубокой грусти.

– Будь у меня только 500 фунтов дохода, – возразил он, – я бы явился к отцу твоему до его отъезда и попросил бы у него смело твоей руки, но я беден и, что всего хуже, я завишу от человека, которого не могу уважать.

Виолетта взглянула на него с удивлением и маленькою досадой.

– Но это не всегда будет так, Рафаель, – сказала она, – ты сделаешься со временем известным художником и увидишь у ног своих уважение света.

Печальное лицо молодого человека прояснилось при взгляде на восхитительное личико Виолетты.

– Милая моя мечтательница, – сказал он, – я не ищу величия и славы, а только домогаюсь приобрести себе имя, при помощи которого я бы достиг самостоятельности. Я работаю только для достижения этой цели и ты можешь сознаться, что меня нельзя обвинить в недостатке стремления достигнуть ее.

– Да, я знаю это, – отвечала она, – и только боюсь, что твое здоровье не выдержит этих усилий.

– Твои опасения совершенно напрасны; но поди и взгляни на мою работу.

Молодой художник подвел Виолетту к своей картине и хотя она не имела познания в живописи, она сознавала, что эта картина обнаруживала великого художника. Она изображала только лесную поляну, на которой они находились теперь, и зеркальную поверхность воды, в которой отражалось заходящее солнце. Но душа поэта, видимо, водила рукою художника и придала поразительную прелесть картине. «О, да ты будешь великим художником, я это чувствую», – сказала молодая девушка, устремив на него свои большие голубые глаза. Молодые люди пробыли еще несколько времени вместе; но вскоре Виолетта поспешила вернуться к постели своей матери. Он, однако ж, проводил ее и решился проститься не иначе, как дойдя с нею до садовых ворот. Чисто было это молодое и искреннее чувство, но, несмотря на это, Виолетта чувствовала что-то тяжелое на совести в ту минуту, когда вошла в комнату и заняла место у постели больной. История любви Виолетты и молодого художника была очень проста. Они встретились на балу в Винчестере. Мистер Станмор произвел с первого же раза самое благоприятное впечатление на мать и на дочь. Впоследствии времени Лионель и сестра его столкнулись с ним случайно в этом самом лесу. Он не скрыл от них, что он художник по призванию и по ремеслу и поселился в лесу ради возможности ближе изучить природу. Они видели его несколько раз сидящего под навесом походной палатки и срисовывающего старые обнаженные дубы. Мало-помалу молодые люди сблизились с Рафаелем Станмором. Лионель в особенности был от него в восторге; но он должен уехать на лето в университет, и Виолетта совершала уже одна свои привычные лесные прогулки. Мистрисс Вестфорд посвящала почти все свое время посещению бедных на расстоянии нескольких миль от ее жилища. Виолетта несколько раз сопровождала ее, но она тоже часто ходила в леса или каталась на своем любимом пони. Во всяком случае пешком или верхом совершалась эта прогулка, она была уверена, что встретит везде Рафаеля Станмора. Остальное расскажется в коротких словах. Они увидали и полюбили друг друга. Виолетта Вестфорд готова была, невзирая на бедность Рафаеля Станмора, выйти за него замуж. Но молодого человека удерживала мысль о тяжести этой бедности для Виолетты.

ГЛАВА VI

Клара Вестфорд медленно оправлялась. На бледных щеках стал появляться слабый румянец, и впалые глаза начинали блестеть блеском возвратившегося сознания. Первый вопрос ее был о муже и о том, нет ли писем от него. Ответ был отрицательный. От капитана не было получено ни строчки. Это молчание не беспокоило ни Лионеля, ни Виолетту. Они просто думали, что ему не представилось случая переслать письмо. Но сердце Клары не разделяло спокойствия детей. Муж обещал ей при прощании переслать немедленно квитанцию на капитал, который он намеревался вручить банкиру. Деньги эти стояли, конечно, для нее на втором плане; но она поняла, как серьезно смотрел на это дело муж, и его молчание удивляло ее не без причины. Ее тревога была так сильна, что она почти не находила силы скрывать ее, и дети, заметив это, старались успокоить ее по силе возможности.

– Ты можешь вообразить, – говорил ей Лионель, – что если бы была действительно какая-нибудь причина к беспокойству, я не был бы так весел, каким ты меня видишь. Ты, вероятно, забыла пословицу, что у дурных вестей есть крылья? Если бы с отцом нашим случилось что-нибудь неприятное до выхода «Лили Кин» в море, то Жильбер Торнлей не замедлил бы уведомить нас. Ты знаешь, как он предан отцу и всем нам, – сказал молодой человек, бросив выразительный взгляд на Виолетту, которая, краснея, отвернулась к окну.

Лето прошло для обеих любящих безмятежно и счастливо в беседах с глазу на глаз, а иногда с участием Лионеля.

Приближалась осень; дни становились короче, и маленькое семейство уже проводило вечера в ярко освещенном салоне. Ни писем от Гарлея Вестфорда, ни известий о счастливом плавании «Лили Кин» не было. У мистрисс Вестфорд и ее детей было много друзей и знакомых в соседстве, но, несмотря на то, их навещали редко; все знали, что Клара в отсутствие мужа избегала общества.

В один прекрасный осенний вечер Клара Вестфорд послала детей своих в Винчестер за покупками; она любила видеть их занятыми и веселыми. Она сидела в салоне, большие окна которого выходили на веранду. День был теплый и приятный, и чистый вечерний воздух и ароматный запах цветов проникали в открытое окно. Подле Клары стоял маленький стол, покрытый книгами, но ни одна из них не была открыта. Она не была в состоянии читать; мысли ее бродили далеко; они следили по широкому морю за плаванием «Лили Кин».

Никогда еще, даже в полном цвете молодости, Клара Вестфорд не была так хороша, как в эту минуту. Шум поднявшейся портьеры заставил ее поднять голову, и в комнату вошел человек, при виде которого невольный крик ужаса вырвался из ее груди. Вошедший был не кто иной, как Руперт Гудвин, банкир из Ломбартстрита.

– Вы здесь! – воскликнула она, – вы здесь?!

– Да, это я, Клара Вестфорд, – сказал он совершенно спокойно. – Ровно через двадцать лет я вижу эту женщину, которой суждено было иметь такое губительное влияние на всю мою жизнь!

– О Боже! – сказала содрогнувшись, Клара Вестфорд, – могла ли я думать, что после двадцати лет счастия услышу опять этот голос?!

– Да, Клара, в продолжение двадцати лет между нами было перемирие; теперь же война опять начинается и кончится только тогда, когда я одержу победу!

Жена капитана закрыла лицо руками.

– Вы все еще прекрасны, Клара, но не так горды, как прежде, – сказал банкир, – жена капитана уже не высокомерная дочь баронета.

– Вы ошибаетесь! – воскликнула она, устремив глаза свои на Руперта Гудвина, – я горда теперь более, чем когда-либо, потому что теперь я должна защитить честь мужа моего, как свою собственную!

– Хорошо сказано, Клара! Я вижу, вы все еще та же гордая королева; но тем более славы принесет мне теперь победа, которая непременно останется за, мною!

– Чего вы хотите здесь? Как нашли вы это скромное убежище?

– С помощью вашего мужа. Вы сейчас узнаете это подробнее!

– С помощью мужа моего?! Не может быть, чтоб он был у вас!

– Да, я его видел!

– Теперь вспоминаю, – сказала мистрисс Вестфорд. – Он хотел вручить вам значительную сумму на сохранение?

– Вы ошибаетесь, Клара, – ответил банкир, – ваш муж не вручал мне никаких денег. Он отыскал меня, чтобы взять у меня денег на плату за часть нагрузки его корабля и оставил мне в залог законные акты на владение этим имением.

– У вас он занял деньги! – воскликнула Клара. – К чему же говорил он мне, что намерен вручить вам 20000 фунтов?

– Он говорил вам неправду; он потерял все свое состояние во внешних спекуляциях и только с помощью занятых у меня денег ему было возможно отправиться в путь для новых предприятий. Но я не требую, Клара, чтобы вы мне верили на слово; у меня есть бумаги за подписью вашего мужа, которые я не замедлю представить вам.

– О, Боже! – воскликнула несчастная женщина, – Гарлей ваш должник! Должник последнего человека, к которому он должен был обратиться!

– И в самом деле, – ответил банкир, – это довольно странно, не правда ли, Клара, даже очень странно?

Устремив неподвижные глаз на банкира, Клара думала молча о последних минутах, пробытых ею с мужем, и вспомнила каждое его слово. Возможно ли было, чтоб он обманул ее насчет настоящего положения дел своих?

– Покажите мне подпись Гарлея Вестфорда, – сказала она, – иначе я вам не верю!

– Не к чему торопиться узнавать неизбежное, – возразил банкир, – а вспомним лучше прошлое. Теперь, когда после двадцатилетнего перемирия снова начинается сражение и на этот раз сражение на жизнь и на смерть!

– О, нет, нет! – воскликнула жена капитана, умоляющим голосом, – оставьте прошлое!

– Я хочу только показать вам, как хороша моя память, и потому позвольте мне рассказать вам всю историю нашего знакомства. Ответа не было. Мистрисс Вестфорд опять отвернулась от Руперта Гудвина и закрыла лицо обеими руками, как будто не желая ничего более ни слышать, ни видеть; но банкир, несмотря на то, начал говорить: – Двадцать лет прошло с той осени, которую я провел в приморском городке, славившемся тогда своими целительными водами. Все, что было нарядного, знатного и принадлежащего к аристократии, назначало там свидание во время сезона. В среде всех этих людей высшего происхождения я, однако ж, не был неизвестным человеком; слава богатства отца моего сопровождала меня. Я тогда кончил свое образование в столичных городах и мог назваться, в полном смысле этого слова, светским человеком. Много красивых женщин посетили тогда этот приморский городок, но прекраснее всех их была дочь сэра Джона Понсонби, богатство барона из Иоркшира. В театре, на балу ли, на прогулке, в библиотеке ли – везде встречал я ее в обществе старика отца. Я влюбился в нее безумною, дикою страстью и решился жениться на ней.

Клара Вестфорд открыла лицо свое и посмотрела на банкира с презрительною улыбкой.

– О! Я понимаю смысл этой улыбки, Клара, – сказал Руперт Гудвин, – я требовал невозможного, не правда ли, когда решился назвать эту девушку моею? Но вспомните, что эта девушка сама подала к этому повод; она своими ласковыми и нежными улыбками довела меня до этого решения. Ее окружала толпа поклонников, – но меня она предпочитала всем им; в разговоре со мною она, видимо, находила более удовольствия, чем с кем-либо другим.

– Это была просто слабая девушка, – ответила Клара, – но она не имела никаких дурных намерений!

– Она не имела дурных намерений, – повторил банкир, – но она питала страсть мою. И когда я пришел к ней, полон надежды найти сочувствие, она посмотрела на меня холодным взором и отвечала мне, что она уже обещалась другому. – Банкир замолчал; но минуту спустя он продолжал дрожащим от волнения голосом: – Я был не таков, Клара Вестфорд, чтоб спокойно прослушать подобный ответ. Я не принадлежу к числу тех слабых созданий, которые могут прощать и забывать. Я тогда оставил Клару Понсонби с бурею в сердце. В ту ночь я поклялся себе отомстить за унижение, я клялся, что Клара Понсонби рано ли, поздно ли будет моею. На следующее утро я увиделся с нею и познакомил ее с моею клятвой; но она происходила от гордых предков и ответила мне с привычною надменностью. Шесть месяцев продолжалось сражение; шесть месяцев мы молча вели дойну. Везде, где показывалась Клара Понсонби, видели и меня в ее обществе; я ее преследовал всюду. Отец (ее любил меня и доверял мне, – она не могла выключить меня из его общества, не признавшись ему в любви к человеку, который по своему положению в свете стоял гораздо ниже ее и которому отец ее отказал бы наотрез в ее руке. Клара молчала, и как ни было ей неприятно мое общество, она была принуждена сносить его. В театре я стоял за ее креслом, на прогулке я верхом сопровождал ее карету. У меня было много друзей, которые всячески старались услуживать мне. Простая шутка с моей стороны, легкое пожатие плечами – и хорошая репутация Клары Понсонби была запятнана еще до окончания сезона. Подозрительные слухи дошли и до ее отца, и слабый старик, поверив им, выгнал ее из дому, запретив ей являться на глаза. Тогда я думал восторжествовать, – продолжал Руперт Гудвин, – опозоренною, изгнанною, какою она была тогда, я надеялся ее (увидеть в прекрасном жилище, которое я ей приготовил. Страстные письма мои говорили, что я готов принять ее с открытыми объятиями. Агенты мои наблюдали за нею, когда она оставила дом отца своего; но я тогда ошибся, она направила шаги свои не в мой дом. Она поехала в Сутгамптон, откуда вскоре и отправилась в Мальту, и месяц спустя я уже прочел в газетах объявление о ее бракосочетании с Гарлеем Вестфордом, капитаном торгового корабля «The Adventurer». В Мальте она соединилась с человеком, которому дала давно слово. Далеко от круга, в котором она жила до того, проводила она теперь свою жизнь, и скандальные слухи, изгнавшие ее из родительского дома, до нее уже больше не достигали. Этим кончилось первое действие. Три месяца тому назад началось второе – появлением Гарлея Вестфорда, вашего мужа, по милости которого вы меня обидели, – в моей конторе в Ломбартстрит.

Клара Вестфорд внезапно поднялась и обратилась к банкиру с движением, полным гордости: – Оставьте этот дом, – сказала она, указывая ему на дверь, – ваша присутствие в нем неуместно! Двадцать лет тому назад, когда вы мне навязывали ваше общество, мы были в доме моего отца, где я не имела власти выгнать вас, но этот дом, Руперт Гудвин, принадлежит мне, и я приказываю вам сию же минуту оставить его и не переступать более его порога!

– Это жестокие слова, Клара, но тем не менее я не могу не повиноваться им. Я ухожу, но только не надолго. Настанет день, когда я буду иметь большее право войти сюда. Но прежде чем, оставлю вас, позвольте обратить ваше внимание на один параграф этой газеты, который может иметь для вас некоторый интерес. – Руперт Гудвин подал мистрисс Вестфорд газету, в которой было обозначено одно место; оно гласило: «Председатели Лойда начинают беспокоиться об «участи корабля «Лили Кин», который 27-го нюня этого года отправился в Китай и о котором до сих пор нет нигде никаких известий».

Пронзительный крик вырвался из груди Клары Вестфорд, и она без чувств упала на пол.

– Не прав ли я был, Клара, – сказал банкир, с злобною улыбкой взглянув на ее безжизненное тело, – не прав ли я был, сказав, что началось второе действие драмы!