Текст книги "Сирена в котелке"

Автор книги: Стефан Вехецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

⠀ ⠀
На стройке
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Отправились мы с шурином на прошлой неделе проверить, как протекает строительство восточной стороны Маршалковской улицы. Как обстоит дело с общественным подвигом наших варшавских земляков. Принимают ли они участие?

И что же оказалось? На всей строительной площадке, между скелетами будущих небоскребов и каруселью Управления сберегательных касс^[1]1
  Здание Управления сберегательных касс в Варшаве строится в виде гигантской бочки или карусели, видимо, для того, чтобы очередь вкладчиков, завиваясь по кругу, не высовывалась на улицу. – Здесь и далее примечания автора.


[Закрыть] происходит битва молодежи.

Десяток так называемых двадцатилетних бросаются на одного, чтобы у него что-то такое отобрать. А парень это «что-то» прижимает к себе и, со слезами на глазах вопит:

– Не отдам, не отдам, я первый ее увидел!

Подошли мы с шурином поближе и видим, что шум идет из-за лопаты. В другом месте опять же за одну тачку боролись чуть ли не двести человек. Небольшой паренек удирал, как заяц, через всю площадь со стамеской в руке, а за ним гналась дюжина его товарищей.

Опять же смотрим – два старика какое-то железо друг у друга вырывают. Оба, совсем мокрые, галстуки на боку, на губах пена, глаза дикие и орут.

– Отпусти! – кричит один. – Эта кирка принадлежит техникуму пищевой промышленности. Она к нам прикомандирована!

А другой в ответ:

– Ишь ты! Небось на колбасу выменяли или на салтисон с языком. Мы – металлисты, мы на кирку имеем больше прав!

Оказалось, что это два преподавателя из разных школ, которые во главе пятисот человек молодежи явились на восточную сторону в качестве общественной помощи строительству. Каждый хотел совершить подвиг, но не было чем, потому что дирекция инструментов не подготовила.

Бросились мы с шурином разнимать педагогов и вскоре восстановили кое-какой порядок.

Лично я стал во главе химического техникума, мы нашли два ведрышка с зелёной краской, кисть, и я давай красить забор. Но, поскольку я не специалист, краска немного разбрызгивалась. Когда я наконец закончил, у всех представителей техникума лица были в зеленую крапинку и одежда также само собой. Но все же, передавая кисть друг другу, по очереди, мы выполнили план и даже с превышением.

Но только напрасно. Выяснилось, что забор надо было красить в помидоровый цвет. Ничего не поделаешь, если надо – перекрасим.

С шурином вышло хуже. Он отвел за карусель общеобразовательный техникум и, не имея при себе, других инструментов, начал учить их игре в «три листика».

«Черная карта проигрывает, красная выигрывает. За злотый – пять, за десятку – полсотни. Липы нет, мошенничества нет, один оптический обман человеческого зрения. Играйте и выигрывайте!»

Молодежи это очень понравилось, шурину даже зааплодировали, игра пошла на сто два, но прибежал директор техникума и отобрал у шурина учащихся. Забор тоже был закончен, так что мы с братишкой жены отправились домой.

Проходя Ерусалимскими аллеями^[2]2
  Теперь это очень шумная варшавская улица. На автомобиле здесь лучше не проезжать, того и гляди нарвешься на штраф.


[Закрыть], мы стали вспоминать, как двадцать лет тому назад вместе со студентами мы убирали разбабаханные до невозможности улицы. Глядя на Европу, которая тут выросла, глазам не веришь. До того здесь было ужасно. Повсюду Карпаты обломков, горы металлического лома. Казалось, что за тридцать лет не управимся! Но пришел я однажды и ахнул. Несколько сот штук студентиков по улице снуют. Лом носят, мостовую ремонтируют, обломки на машины грузят – прямо вихрь какой-то. Я смотрел, как живо они работали, и стало мне стыдно, что я по улице разгуливаю, а студентики вместо того, чтобы кроить трупы, готовить уроки или со студентками в Ботаническом саду цветы нюхать, вкалывают в качестве чернорабочих. И я кинулся им помогать.

Работа сразу же закипела. Мы схватили чертовски тяжелую стальную рельсу, размахнулись и кинули ее на грузовик. Пошла как по маслу, правда, одним кондом врезалась в зеркальную витрину свежеоткрытого ресторана «Золушка» и разбила ее в мелкий мак, но это уже не наша вина, просто машина близко стояла. Целый день вкалывал я с этими чудесными ребятами, а под вечер был уже со всеми «на ты». Вскоре железного хлама в аллеях не осталось ни кусочка.

Да, да, молодежь работает отлично, только нужно дать ей инструменты и комбинезоны, потому что мамуся дома пилит за испорченную одежду, как меня Геня.

⠀ ⠀

1964

⠀ ⠀

⠀ ⠀

⠀ ⠀
Семья из глубокой провинции
⠀ ⠀

Я встретил на Торговой^[3]3
  Главная улица Праги, но не той, которая, столица, а нашей – варшавской, что на правой у стороне Вислы.


[Закрыть] пана Печурку, он был какой-то странный, чем-то ужасно расстроен. Сперва не хотел объяснить, что его мучит, но потом все же признался:

– Свалилась на меня, понимаешь, семейка из провинции, какие-то племянники, два зятя, шестеро детей и кума с гусем. Из Бискупиц Костельных приехали досмотреть на Варшаву. Гуся мне в подарок привезли. Но в первый же день, как только мы вернулись с прогулки по городу, мой гусь был до основания уничтожен с картофельным пюре, Геня еще прибавила к этому противень холодца из ножек домашнего приготовления. Надо сознаться, что возвратились мы голодные и коня с копытами могли бы умять, не то что гуся с ножками. Но, в конце концов, дело не в продовольственном подарке, а в том, что у этих дерзких провинциалов на все готов ответ и удивить их нет возможности.

Я повел гостей на угол аллей и Маршалковской улицы и показываю им так называемую восточную стену, карусель Управления сберегательных касс и объясняю, что каждый дом здесь будет по меньшей мере этажей в десять, то есть здесь вырастут так называемые небоскребы.

– А у нас в Бискупицах Костельных новые высотные здания имеют по двенадцати, – отвечает один из племянников и кривит рот.

– Чего по двенадцати, – спрашиваю – по двенадцати комнат?

– По двенадцати этажей. Такие теперь строят. А на будущий год запланирован даже тринадцатиэтажный.

Отбрил меня, – ничего не скажешь! Тогда я спрашиваю:

– А что там помещается в ваших высотных зданиях?

– Что может помещаться? Внизу магазины крестьянской взаимопомощи, в первых этажах отделы Народного совета, а выше живут квартиранты.

– А коровники?

– Какие коровники?

– Обыкновенные. На двенадцатом этаже они, что ни? Интересно, как вы туда коров втягиваете?

Обиделись на меня гости и говорят, что, видно, я давно не был в Вискупицах и не знаю, какой там город вырос. Коровы, а также свиньи в центре уже не проживают, только на так называемой периферии, в производственных кооперативах.

– Ну хорошо, а как вы влезаете на верхние этажи? По лестницам?

– Зачем по лестницам? А лифты для чего?

– Настоящие лифты? Электрические?

– Известно, настоящие.

– И не портятся?

– Как так не портятся? Портятся, конечно.

– И что тогда?

– Тогда поднимаемся по лестницам.

– Ну это как у нас в Варшаве. А вода наверх доходит?

– Как когда. Если не доходит, ведрами носим.

– Точно как у нас.

– Известное дело, Бискупицы Костельные идут нога в ногу с техническим прогрессом.

Я вижу, что остаюсь с носом, что строительством их не удивишь, тогда я привел экскурсию к магазину с телевизорами и объясняю:

– Тут мы видим такие волшебные ящики, нечто вроде радио с форточкой. При помощи этих ящиков дирекция рассылает нам по домам разные движущиеся картинки, ну, например, народные праздники, пуск доменных печей, заседания по вопросу копчения шпрот и старые кинокартины, на которые в кино уже никто не ходит. Все это видно в форточку. Ящик такой стоит от 5 до 15 тысяч и представляет собой чудо XX века.

– Минутку, минутку, – отозвался один из племянников из провинции. – Это вовсе не радио с форточкой, и никакое это не чудо, это венгерский телевизор марки «Орион» и довольно старого типа, с семнадцатидюймовым экраном. У нас теперь в моде телевизоры «Тесла» и «Бельведер» с экранами в двадцать один дюйм. Программы, правда, никудышные, но иногда попадаются жемчужины репертуара, как, например, «Милый лжец». Велосипедная гонка мира тоже в общем неплохая информационная передача.

Одним словом, воздушный шарик сделали из меня эти провинциальные родичи, я приумолк и, чтобы как-нибудь этот конфуз заглушить, пригласил экскурсию в кофейный бар. Решил показать великосветскую жизнь нашей столицы. Но мы неудачно попали, кофейная машина только что испортилась, и кофе нам подали сваренный в кастрюле. Провинциалы попробовали и начали гримасничать, мол, кофе мало романтичный^[4]4
  Видимо, пан Печурка хотел сказать «ароматичный». Он любит красивые слова, но иногда путает их значение, с ним такое будет случаться и дальше, как, – впрочем, и с некоторыми другими персонажами рассказов.


[Закрыть], что, дескать, совсем не то, что у них в Бискупицах. Там, оказывается, как подадут чашечку «Сатаны» из итальянского «Экспресса», так человека на стуле подбрасывает, Вот это жизнь! Не то что в столице.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1964

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀
Туфельки-невидимки
⠀ ⠀

Пошли мы вчера с Геней на Новый Свет на выставку. Сперва мы думали, что там показывают какие-нибудь новомодные скульптуры, сделанные из гвоздей, кусков кожи, обрубков дерева, проволока, шпагата и тому подобного. Но нам объяснили, что это не творения наших Дуникощаков^[5]5
  Ксаверий Дуникощак – известный современный польский скульптор. Мои друг Валерий Печенка, единожды посмотрев его работы, всех скульпторов именует Дуникощаками. Почему? Не знаю. Ему так нравится.


[Закрыть], а выставка государственного кооперативного сапожного искусства.

Мы увидели там дамские «шпильки» с твердыми, как гранит, пятками. В них муж-злодей водил свою жену на танцплощадку в наказание за супружескую неверность. Бедняжка босиком сбежала из дому, а он эти «шпильки» отправил обратно на фабрику с сердечной благодарностью.

Видели лечебные туфельки «татржанки», специально для ножных грязевых ванн. Стоит только выйти в них в дождь на улицу, и сразу же начинается лечение методом самообслуживания. Находятся там и так называемые «смутняки», или лакировки, преждевременно сморщившиеся, имеются подметки без верхов и верха без подметок. Еще там есть полуботинки-невидимки, от которых после одной недели носки остались только шнурки и подковки. В общем, каждая обувная фабрика выставила здесь какую-нибудь собственную неповторимую редкость.

Я не знал об этом, а то бы сам приволок на выставку экспонат, которым владею. Это штиблеты не для носки. Даже самый терпеливый индийский факир через полчаса из них выскочит. У меня они уже десять лет, и ничего им не делается.

Посмотришь, и кажется, что они очень удобны, но только поносишь их десять минут, они дадут такого дрозда, что заплачешь, как дитя, и пулей из них выскочишь. Из ежа они что ли сшиты? Как только я их приобрел, сразу же испытал на себе всю их силу.

Прямо из магазина мы с шурином отправились обмыть обновку. После первой четвертинки я говорю:

– Ты знаешь, Олесь, я люблю чувствовать новые штиблеты на ногах, но эти холеры немного чересчур дают о себе знать. А когда я шевелю мизинцем, я вижу сразу все созвездия.

– Так ты не шевели, Валерек, для чего тебе это. Отдыхай, куда спешить, поедим, выпьем, потом пойдем ноги приучать. Пока пройдешься от Маршалковской до Шмулек^[6]6
  Шмульки, или Шмуловизна, далеко не самый красивый район Праги, родина пана Печенки и Гени.


[Закрыть], они, гады, будут сидеть на ногах, как перчатки.

Мы пошли, но ботинки сидеть не хотели, куда им было до перчаток, они больше смахивали на кандалы. От боли я стал немножко подвывать.

– Олесь, – говорю я, – умоляю, сядем в такси, я больше не могу.

А шурин не соглашается!

– Исключено! Чтобы я этим холерам – штиблетам – уступил! Мы их должны сегодня же разносить. Куда это годится, чтобы галантерея свободным гражданам жить спокойно не давала. Не бывать этому. Будет не так, как штиблеты хотят, а так, как мы этого желаем.

– У меня одно желание – сесть в такси.

Мы с шурином сильно поспорили, после чего он отправился в «Скорую помощь», а я вернулся домой босиком.

Очень жаль, что я не захватил с собой эти штиблеты. Они бы на выставке очень пригодились. Директора обувных фабрик съезжаются на такие выставки со всей страны. Смотрят, ахают, и, видимо, им очень все это нравится, потому что на следующий год они выпускают еще больше подобной дряни.

По-моему, эти выставки следовало бы немного изменить, внести поправки. Пусть каждый директор такую выставочную пару на собственных ногах демонстрирует. А публика пусть им аплодирует и преподносит соответствующие букеты.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀
Что нельзя – то нельзя
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В Варшаве рыболовством занимаются мало – всего два раза в год. Встают в третьем часу ночи, берут ведерко и ждут, когда появится карп на прилавках магазинов Главрыбы. Иногда что-нибудь удается выудить. Чаще всего это случается на рождество или на пасху.

Но зато на отдыхе я этим очень интересуюсь. Сам лично удочек не забрасываю, но присаживаюсь возле рыбаков и участвую в рыболовном спорте больше подсматриванием.

Был, правда, случай, когда я сам втянулся, разохотился, купил себе удочку, крючок, наловил, как полагается, мух в коробку из-под спичек, влез в трамвай и махнул на Черняковское озеро. Но тут какой-то тип решил на ходу вскочить в трамвай и вместо поручня ухватился за мою удочку. Ясное дело, что он тут же выпал обратно. А мой крючок вцепился ему в галстук, из-за чего этот тип проволочился несколько метров по асфальту. Трамвай остановили, типа отцепили, и – что бы вы думали! – оказалось, что его зовут Налим. Станислав Налим. Но что из этого, если моя удочка оказалась сломанной, леска порвалась, мухи из коробочки повылетали – и карасей на ужин можно не ждать. Еще спасибо, в суд меня не потянули. В общем, с того времени, как я поймал Налима, я больше рыбной ловлей не занимаюсь, но поболтать с рыбаками люблю.

В этом году на отдыхе вышел я раз утром на речку, смотрю, сидит какой-то лысый. Три удочки запустил в воду и мечтательно смотрит в так называемую синюю даль. Посидели мы эдак с полчаса, я и говорю: вроде не клюет, уважаемый.

А он посмотрел на меня злобно и спрашивает:

– А что должно клевать?

– Как, что? Рыба.

– Тут нет никаких рыб уже три года.

– А что есть?.

– Фенол. Рыбы истреблены все до одной.

– Кто же это их истребил?

– Дирекция фабрики, которая спускает в реку неочищенные сточные воды.

– Если это в самом деле так, я не очень понимаю, для чего, уважаемый, вы здесь удочки расставили.

– Сельди вымачиваю.

Я невольно отодвинулся от лысого на несколько метров, но все-таки осторожно заметил:

– Ну, хорошо, но ведь их нельзя будет есть после этой воды.

– А это не для еды, это чтобы, крыс травить.

– А отрава в этой воде получается?

– Первосортная. Стоит только крысе попробовать, и сразу ей конец.

Ну, значит, хоть какая-то польза от реки имеется!

– Что верно, то верно. Но ведь не только отрава бывает нужна. Сочная щука, сом, судак, даже холера-плотва тоже свое применение в домашнем и народном хозяйстве, имеют.

– И вся эта рыба здесь раньше была?

– Червяков не успевали запасать.

– И фенол все прикончил?

– Вчистую.

– Скажите мне, пожалуйста, как же это выходит? Если, например, в купальном бассейне какой-нибудь тип, не, получивший домашнего воспитания, наплюет на санитарные условия и загрязнит воду, – что с ним сделают?

– Отправят куда следует, составят соответствующий протокол, так сказать, наглядно надают ему по шее.

– А разве нельзя точно так же поступить с дирекцией, которая загрязняет всю реку и тысячи рыб превращает в труды?

– Как видно, нельзя, если рыб становится все меньше, а рек, пригодных только для того, чтобы в них вымачивать сельдь на приманку крысам, все больше, – закончил рыбак, и мы грустно разошлись в разные стороны.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1964

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀
Живой карп
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Геня уже давно проедает мне мозги, чтобы мы изменили наше обеденное меню. Чтобы перебросились со свинины на рыбу, потому что в мясе будто бы слишком много белка и не хватает фосфора и каких-то там угольных вод, которые человека от склероза спасают. По радио это уже несколько раз отмечали.

А в пятницу послала меня Геня в «Главрыбу» за карпом.

– Только такого, – говорит, – чтобы весил кило двести, не больше.

Обегал я все «главрыбы» в нашем районе, но карпа нигде не было. То есть он был, но или в желатине, или в томатном соусе, или в собственном соку, ну и, разумеется, все это в банках.

Наконец вхожу я в один магазин и спрашиваю:

– Карп есть?

Субъект, плюгавый такой, скучный, за стойкой сидит и, кажется, кроссворд решает:

– Да, есть, но вы его не купите.

– Почему?

– Большой очень. Два с половиной кило.

– Что и говорить, порядочный.

– С нового года с ним мучаюсь и не могу от него избавиться.

– Нельзя ли его купить частично?

– Нет, потому что если я продам голову, мне хвост останется. Если реализую хвост, то кто у меня возьмет голову? А кроме того, каждый хочет живого.

– А если бы два покупателя скооперировались?.

– Все равно ничего не поможет. Его из воды не вынешь.

– Почему?

– Не дается.

– А вы пробовали?

– Два раза он меня в бассейн швырял, а ведь я его хотел только взвесить.

– Сильный?

– И скользкий.

– А что же вы с ним будете делать?

– Ожидаю: может, уснет.

– И похоже на то?

– Какой там! Что ни день, то веселее становится, Я уже для него и радио включал – доклады и легкую музыку – не помогает.

– А голодом: взять не пробовали?

– Чего не могу – того не могу: совесть не позволяет! Завтраком с ним делюсь. Сжились мы, В день по французской булке съедает.

– Так он, наверно, в весе прибавил?.

– Вполне возможно.

– Чего же вы ждете?

– Пятнадцатого ухожу в отпуск.

Пока мы так стояли и рассуждали, вошел какой-то покупатель с авоськой и тоже спрашивает о карпе. Слово за слово, уговорились мы: с ним; что он возьмет верхнюю половину, а я остальное.

– Я люблю голову, потому что она сочная и помогает соображать, говорит этот тип, – а я, как пенсионер, собираюсь поступить в универмаг на полставки.

Тогда продавец рассказывает ему о трудностях о поимкой данной рыбы.

– А зачем его ловить; возьми гирю побольше и дай ему по голове; не вынимая из воды.

Схватил этот пенсионер со стойки двухкилограммовую гирю и как запустит ею в карпа – мы все трое в одну минуту стали мокрые – до нитки. От головы до пяток катилась с нас вода, так что мы были похожи на утопленников. Вдобавок пенсионер основательно выщербил бассейн и за повреждение народного имущества будет теперь отвечать по суду. А карп живой…

Я взял филе из трески и вскочил в трамвай, потому что меня уже начинала бить лихорадка. Теперь я лежу в кровати с гриппом. Ем гренки на меду и «жешовскую» колбасу^[7]7
  До упорядочения цен называлась «обыкновенная». В Жешове не известна.


[Закрыть] и думаю, что это не такая простая штука – переброситься с белков на фосфор и угольные воды…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀
Вежливость с перерывом
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вошел я несколько дней назад в трамвай, пробился в середку, и тут мне стало и холодно и жарко сразу. Я вспомнил, что у меня нет мелких денег, только одни сотенные, потому что это было, как раз после получки. Я стал пробираться назад, но это оказалось физически невозможно, пассажиры не пускали, Я посмотрел на кондуктора, и у меня от страха в глазах потемнело. Дело в том, что как раз эту трамвайную служащую с сережками в виде золотых сердечек я знаю. Она умеет сразу распознавать пассажира, который хочет проехать зайцем. И у нее такой язык, что лучше сразу из вагона выскакивай, прежде чем она за тебя примется.

Я просто не знал, что мне делать. Однако выхода не было, ни туда, ни сюда, и я протянул руку с сотенной. И тут же втянул ее обратно, представив себе, как кондукторша сейчас рявкнет:

– Что вы тут, в вагоне, банк для размена денег собираетесь открыть или как?

Или из мести сдаст мне сдачу одними пятидесятигрошовыми монетами, двести штук на сотенный банкнот…

И вдруг… представьте себе, она улыбается мне, как говорится, очаровательно, берет бумажку и замечает:

– Сотняшка? Пожалуйста, какими, уважаемый, вам хотелось бы получить сдачу? Двадцатизлотовыми, а может быть, одну бумажку в пятьдесят злотых и две но двадцать, остальное, к сожалению, придется разменной монетой. Будьте любезны, отдохните минутку на моем месте, потому что в вагоне немного тесно.

Я оцепенел. Ну, думаю, как сейчас она начнет моих родственников по местам расставлять, потом их не соберешь!

А она – ничего подобного! Отсчитала сдачу и невыносимо вежливо начала пассажиров вперед продвигать. Я вышел из трамвая почти без сознания. Что случилось? – думаю я, – нервы, видимо, не выдержали. Такая здоровая женщина и подкосилась. Жертва изнурительной профессии.

Но когда я на другой день влез в автобус и увидел, что – кондуктор ведет себя, как заслуженный мастер танца или профессор хорошего тона, я решил провести следствие. И что же оказалось? Дирекция городского транспорта объявила конкурс вежливости среди обслуживающего персонала. Если кондуктор окажется самым вежливым, он получает награду и звание передовика городского трамвая, автобуса и троллейбуса.

Для этого во всех вагонах имеются специальные карточки, которыми пассажиры голосуют. Теперь я все понял и с невозможной симпатией стал разглядывать транспортных служащих. Жалко мне стало их, сердечных. Что тут много говорить, попадаются такие пассажиры, что их только за галстук брать и из вагона выбрасывать. А тут – конкурс. И приходится со всякой дрянью обращаться в белых перчатках. Чуть ли не парле франсе разводить. Твист перед ними танцевать…

Не знаю, долго ли трамвайщики так выдержат. По-моему, дирекция правильно поступила, что в июле и августе объявила перерыв в этом, конкурсе. Обслуживающий персонал должен хотя бы два месяца отдыхать, чтобы малость в себя прийти, а потом: осенью приняться за вежливость с новыми силами.

Во всяком случае, лично я в первые дни этого перерыва буду ходить пешком.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1963

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀