Текст книги "Создатель ангелов"

Автор книги: Стефан Брейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Потом все пошло быстрее. Их словарный запас или уже был достаточно большим, или очень быстро рос, потому что в последующие дни мальчики продолжали произносить слова, причем все время дополняли или повторяли друг за другом. Иногда даже казалось, что дети играют в игру. Когда фрау Манхаут делала им фруктовое пюре, мальчики перечисляли фрукты по-французски, так как уже поняли, что она говорит на этом языке. Всех троих было достаточно сложно понимать, и не только потому, что они были еще совсем крохи, но и из-за того, что заячья губа мешала им, как и их отцу, произносить некоторые звуки. Но она понимала, что они говорили, и это вначале было самым главным.

Очень скоро дети снова продемонстрировали свой талант. Как и просил доктор, фрау Манхаут каждый вечер перед сном пела по-голландски про песочного человечка, и однажды вечером, примерно минут за пятнадцать до того как мальчиков уложили спать, Гавриил вдруг сказал «moe» [1]1
  Усталый (нидерл.)Здесь и далее примечания переводчиков.


[Закрыть]. Фрау Манхаут не разобрала, что он имел в виду, но тут Рафаил произнес «slapen» [2]2
  Спать (нидерл.)


[Закрыть], тоже на голландском, а Михаил отреагировал на это словом «welterusten» [3]3
  Спокойной ночи (нидерл.)


[Закрыть], и она поняла, что тройняшки говорят слова, которые встречались в песенке.

Когда Шарлотта, спустя несколько дней, рассказала об этом своей подруге и бывшей коллеге Ханне Кёйк, та сказала:

– Это оттого, что у них нет матери. Поэтому они не привязаны к одному родному языку.

Фрау Манхаут сочла это объяснение чересчур надуманным, а ее подруга еще предположила, что мозги мальчиков могут быть соединены друг с другом невидимыми нервными связями и все вместе формируют один сверхразум. О таких вещах фрау Манхаут неоднократно слышала, а также о том, что близнецы могут читать мысли друг друга и чувствовать эмоции, даже если находятся на расстоянии многих миль. И все же ее больше всего устраивало простое объяснение, что мальчики пошли умом в отца, ведь также им от него передалась его апатия: несмотря на свой талант к языкам, тройняшки были скупы на слова и выражение своих эмоций.

За те четыре часа в день, пока фрау Манхаут сидела с детьми – с половины девятого до половины одиннадцатого утром и с шести до восьми вечером, – она занималась с ними со всем энтузиазмом и энергией, на которые только была способна. Она корчила смешные рожицы с выпученными глазами, строила высокие башни из кубиков и коробок, сажала малышей друг за другом к себе на коленку и качала их, возила по невидимым дорогам игрушечные машинки, катила деревянный поезд через темные туннели и рассказывала истории и сказки, в которых сама перевоплощалась в колдунью, фею или королеву. Но, несмотря на все это, ей ни разу не удалось заставить хотя бы одного из мальчиков засмеяться или завизжать. Так же редко она видела, чтобы они капризничали или плакали.

– Это переменится, – сказала на это Ханна Кёйк. – У детей сейчас, конечно, травма. Ведь в первые месяцы жизни они совсем не получили любви. Ни от матери – она умерла, – ни от отца, потому что он просто слишком холодный человек. Уже сам факт, что он хочет, чтобы дети называли его «отец», а не «папа» или «папочка», означает желание дистанции. Я даже думаю, что позже он велит им говорить ему «вы», а не «ты».

– Но он постоянно их фотографирует, – возразила фрау Манхаут. – Это ведь означает, что он их любит.

– Я этого не отрицаю. Но, по-моему, это прежде всего сублимация. Таким образом он пытается компенсировать свое неумение любить. Он думает, что так у него получится построить какие-то отношения. Нет, Шарлотта, держись, этим детям повезло, что у них есть ты. Хоть кто-то научит их чувствовать.

– Я запомню это, Ханна.

Глава 5

– И еще фунт этих чудесных имбирных печений.

– Для сыновей доктора?

Фрау Манхаут со смехом покачала головой:

– Да нет, это для меня самой.

Марта Боллен запустила руку в стеклянную банку с печеньем собственной выпечки, стоящую на прилавке. Она положила печенье в бумажный пакет и опустила его на медную тарелочку весов, а на другую поставила гирю в полкилограмма.

– Я добавила еще три штуки, – сказала она, вполглаза глядя на стрелку весов. – Для мальчиков. И скажите, что Марта из магазина передает им привет.

Фрау Манхаут хотела отказаться от печений – детям доктора нельзя было сладкого, – но побоялась, что Марта опять начнет приставать со своими бесконечными вопросами, поэтому просто кивнула и сказала:

– Это очень мило. Большое спасибо.

Она взяла пакет и положила его в хозяйственную сумку на колесиках, полную продуктов, которые она почти каждый день покупала для доктора. Ее плетеная сумка тоже была полна, среди прочего там лежали бумажные носовые платки, детская присыпка и упаковка пеленок.

Фрау Манхаут все больше и больше занималась домашним хозяйством доктора. Пока сидела с детьми, она старалась что-то почистить, приготовить еду, постирать. Выстиранное белье она и так брала гладить к себе домой. Об этом доктор не просил. Шарлотта делала это, повинуясь собственному душевному порыву, главным образом для мальчиков, которых она слишком часто видела в запачканной одежде и которые, по ее мнению, слишком однообразно питались. Доктор покупал по большей части консервы или готовую еду в стеклянных банках.

Марта забарабанила по клавишам кассы.

– Когда же вы возьмете с собой мальчиков? Они совсем не выходят, – сказала она.

– Марта, они еще слишком малы для этого.

– Слишком малы? Но ведь им уже вроде год?

– В субботу исполнился.

– В субботу? Двадцать девятого сентября?

– Верно.

– О, тогда, значит, они родились прямо в день своих именин.

Фрау Манхаут удивленно посмотрела на продавщицу.

– Двадцать девятое сентября, – сказала Марта, – день святых Михаила, Гавриила и Рафаила.

– Правда? А я и не знала.

– Моего мужа звали Михаил. Вот почему я знаю. Значит, доктор Хоппе так назвал своих детей, потому что они родились в этот день.

– Тогда это удивительное совпадение.

– Совпадений не бывает, – сказала продавщица и подняла вверх указательный палец. – Ну, расскажите, детям конечно же устроили веселый праздник?

Фрау Манхаут кивнула и отвернулась, потому что почувствовала, что у нее покраснели щеки. Она могла бы спокойно сказать правду, но ее до сих пор не покидало чувство неловкости, когда она вспоминала, как доктор отправил ее домой в то субботнее утро, когда она пришла с сумкой, полной подарков и книжек с картинками. Доктор сказал, что дети серьезно заболели и он решил, что они проведут остаток выходных в изолированной стерильной комнате – он назвал эту процедуру отвратительным словом «карантин». На ее вопрос, что с ними случилось – накануне вечером ни один из них ни на что не жаловался, – он ответил, что посреди ночи их стало тошнить, и теперь ему надо за ними понаблюдать.

То, что все трое заболели одновременно, произошло впервые. До этого часто случалось, что доктор забирал кого-то из них в изолятор, главным образом в целях профилактики, потому что находил симптомы, указывающие на приближающуюся болезнь: красное горло, легкий кашель, потерю веса или подозрительную сыпь на коже. Ребенок должен был находиться несколько часов или несколько дней в стерильной комнате, которая примыкала к приемной доктора и использовалась также как лаборатория и склад лекарств.

Ей показался странным такой ход событий, но кто она была такая, чтобы подвергать сомнению знания доктора. Кроме того, Михаил, Гавриил и Рафаил всегда возвращались из изолятора здоровыми.

«Здоровые» – не совсем правильное слово, потому что у них действительно было какое-то хроническое заболевание. Фрау Манхаут не знала только, какое именно. Доктор всегда говорил об этом очень пространно, как будто не хотел признаваться, что и сам толком ничего не знает. Чтобы определить их болезнь, он употреблял слова, которых она не понимала, и постоянно твердил, что занимается их лечением. Однажды она все-таки предложила позвать специалиста, но доктор так расстроился, что в дальнейшем она об этом не заговаривала.

– Другие врачи ничего в этом не смыслят, – сказал он и ушел очень недовольный.

Самым страшным ей казалось то, что она понятия не имела, в чем заключается их болезнь и в чем она будет проявляться. Кроме того, что дети быстро уставали и не терпели прикосновений, она не замечала ничего, что могло бы указывать на серьезную болезнь.

– На что мне надо обратить внимание? – спрашивала она доктора Хоппе еще в самом начале.

– Вы сами потом увидите, – ответил он, но, когда с одним из мальчиков что-то случалось, по его поведению она понимала, что он и сам многое делает наобум.

Голос Марты Боллен вывел ее из задумчивости.

– А как они осваивают языки? – спросила продавщица. – Розетта Байер говорила, что они уже знают и голландский. Она слышала, как они поют по-голландски.

– Петь еще не значит говорить, Марта. Не надо верить всему, что болтают люди. Мальчики просто повторяют за мной.

Шарлотта сознательно перевирала. Она и раньше чувствовала зависть и недоверчивость, как только заговаривала об исключительных языковых способностях мальчиков. Некоторые считали, что она просто хотела похвастаться своими собственными успехами.

– Но ведь они все-таки очень смышленые ребятки, правда?

– Все в отца.

– Ну и слава Богу, – добавила Марта вполголоса. – Не хотелось бы верить, что они унаследуют только его внешность. А как, кстати, поживает герр доктор?

– Занят, очень занят. Все считают, что он творит чудеса.

– Так ведь так оно и есть. На прошлой неделе он избавил Фредди Махона от его вечной подагры. Пять уколов – и готово. Доктор сказал, что в Германии этой штукой уже давно лечатся. Знаете что, фрау Манхаут? Медицина в Бельгии еще в пеленках. Жаль, что доктор не приехал к нам раньше. Может быть, он смог бы вылечить нашего Михаила.

– Не вспоминай об этом, Марта. Прошлого не воротишь. Сколько с меня?

Марта бросила взгляд на кассовый чек, чтобы проверить, все ли она посчитала, и сказала:

– Все вместе – девятьсот двадцать франков.

Фрау Манхаут взяла кошелек, вынула купюру в тысячу франков и вложила ее в пухлую руку продавщицы. Спрятав сдачу, она повернулась и вышла, покатив за собой сумку на колесиках.

Когда она была у двери, Марта крикнула ей:

– Передавайте привет герру доктору.

Шарлотта закрыла дверь и перешла улицу. Пластмассовые колесики сумки гремели по булыжной мостовой и привлекли внимание трех мальчиков на площади, которые стали махать фрау Манхаут. Она узнала Фрица Мейкерса, Роберта Шевалье и глухого Гюнтера Вебера, которому она несколько лет назад давала раз в неделю уроки дикции, потому что его родители не могли оплачивать логопеда. Результат она не посчитала удовлетворительным, но он все-таки научился кое-как объясняться и, похоже, достиг больших успехов, с тех пор как в прошлом году стал ездить на занятия в специальную школу в Льеж.

Она помахала ребятам в ответ и пошла дальше, подгоняемая часами на церковной башне, которые начали бить шесть. Между тем прошло уже больше двух дней с тех пор, как она видела детей. Как всегда, женщина все выходные провела у телефона в надежде, что доктор Хоппе позвонит, если ему придется отлучиться на срочный вызов, и тогда она могла бы посидеть с детьми. Но ни с кем в деревне не произошло ничего серьезного – а она, к своему стыду, почти желала этого, – так что ее ожидания оказались напрасными, и она все больше волновалась о мальчиках.

Но и в это утро ей так и не удалось их увидеть. Доктор сказал, что им намного лучше, но они еще спят. Он не хотел поднимать их, пока они сами не проснутся, поэтому она только немного прибралась в доме, внимательно прислушиваясь, не раздадутся ли голоса Михаила, Гавриила или Рафаила. Когда она уходила домой, дети все еще спали. По словам доктора, которому она позвонила часа в три пополудни, они окончательно проснулись около половины второго, и это сообщение ее успокоило.

Когда она позвонила у ворот, отзвук последнего, шестого, удара колокола таял над крышами Вольфхайма. Сквозь решетку ограды она с надеждой всматривалась в окна, надеясь увидеть, как доктор Хоппе смотрит из окошка, с кем-нибудь из мальчиков на руках. Но ей так и не удалось ничего увидеть.

Фрау Манхаут успела привязаться к детям, а они – к ней. Правда, она до сих пор чувствовала, будто они втроем окружили себя стеной, но ей начинало казаться, что в этой стене уже стали появляться пробоины. Выражение их лиц явно менялось, когда она приходила и уходила. Тот, кто не видел их раньше, эту разницу, возможно, и не заметил бы, но она знала, на какие мелочи надо было обращать внимание: складка в углу рта, выражение глаз, движение руки.

– Фрау Манхаут остается, – так ей сказал Михаил, когда она уходила в прошлый раз, как будто он почувствовал, что они не увидятся дольше обычного.

«Фау анаут атаетя» – так это прозвучало.

Между тем мальчики узнавали об окружающем мире все больше. По оценкам фрау Манхаут, они опережали свой возраст примерно на полгода. Дети понимали почти все, что она говорила, и могли строить простые фразы на немецком и французском. Они также составляли деревянные пазлы, которые предназначались для детей полутора лет, и легко перечисляли то, что запомнили из детских книжек и комиксов.

Но физически мальчики заметно отставали. Они еще не ходили, и у них были проблемы с мелкой моторикой. Это становилось заметно, когда они начинали сами есть или пробовали что-нибудь взять. Фрау Манхаут казалось, что это происходит из-за того, что она должна делить свое время между тремя мальчиками, а каждому в отдельности доставалось слишком мало внимания. «У меня только две руки!» – часто восклицала она.

Кроме того, она подозревала, что сам доктор вряд ли занимается с детьми, когда она уходит. Он запихивал их в детские стульчики или в манеж и не обращал на них внимания, кроме тех случаев, когда обследовал.

– А герр доктор дома? – вдруг раздался мальчишеский голос.

Фрау Манхаут вздрогнула. Доктор все еще не появлялся, и мальчишки с деревенской площади подошли к ней. Роберт Шевалье заговорил с ней еще издалека.

– Он дома, сейчас выйдет, – ответила она, как только мальчики подошли поближе.

– Как поживают братья Хоппе? – спросил Длинный Мейкерс.

– Очень хорошо. А как ты? Я вижу, ты все растешь. Еще немножко, и будешь выше меня.

– Герр доктор говорит, что я точно буду два метра ростом, – не без гордости ответил мальчик. – Доктор недавно измерял мои хрящи.

– Отеф чафто да-ает ему-у подфопники! – заметил Гюнтер Вебер. – Поэ-эфому он та-акой длинный!

– А тебе – редко!

– Не ссорьтесь, мальчики.

Фрау Манхаут взглянула на дверь в дом, но там все еще не было заметно никакого движения.

– Отец говорит, что сыновья доктора – гении, – сказал Роберт Шевалье.

– Ге – фто? – прокричал Гюнтер, показывая на свои уши.

– Ге-ни-и, – произнес Роберт, четко выговаривая. – Вун-дер-кин-ды.

– Да вы все вундеркинды, – подмигнула им фрау Манхаут и увидела, как все трое раздулись от гордости. – Вот, тут у меня кое-что для вас есть. – Она поставила на землю корзинку и вынула пакет с печеньем.

– Это от Марты из магазина, – сказала она, довольная, что может порадовать сладостями кого-то другого.

– М-м-м, – прогудел Гюнтер.

– Большое спасибо, фрау Манхаут, – хором отозвались Длинный Мейкерс с Робертом Шевалье и скорей потянулись к пакету.

– Во-он доктоф.

Гюнтер показал на дом. Доктор Хоппе открыл дверь и спускался по ступенькам крыльца. Фрау Манхаут закрыла пакет с печеньем и положила его обратно в сумку.

– Когда можно прийти поиграть с ребятами доктора? – быстро спросил Длинный Мейкерс.

– Попозже, когда они немножко подрастут.

– Здраштвуйте, гошподин доктор, – прошамкал Роберт с набитым ртом.

Доктор кивнул и открыл ворота.

– Проходите, фрау Манхаут.

– Помочь вам донести сумку? – спросил Длинный Мейкерс.

Доктор сделал вид, что не расслышал. Он наклонился, поднял с земли корзинку и повторил:

– Проходите, фрау Манхаут, дети в доме одни.

Длинный Мейкерс скорчил рожу своим дружкам. Фрау Манхаут взяла за ручку сумку на колесиках и кивком головы попрощалась с мальчиками, которые провожали ее взглядом, пока она шла по садовой дорожке. У входной двери доктор взял у нее сумку.

– Как там дети, герр доктор? Все хорошо? – спросила фрау Манхаут еще на пороге.

Ответа не последовало. Он постоял немного и пропустил ее вперед.

– Я отнесу все в кухню, – сказал он. – Проходите прямо туда.

Ей не надо было повторять это дважды. Большими шагами она поспешила по коридору.

– Фрау Манхаут? – услышала она сразу же. Голос доктора звучал настойчиво.

Она вопросительно посмотрела на него через плечо и обратила внимание, что его левое веко дергается. Это же происходило у детей, когда они волновались.

– Кое-что произошло, фрау Манхаут.

И его веко снова задергалось.

Глава 6

Когда, через год после приезда доктора Хоппе в Вольфхайме наконец полностью восстановился покой, метлы в руках хозяек опять смогли вернуться к своим законным обязанностям. Зимой они сгребали с тротуаров снег, затем, сухим летом, сметали пыльный песок, который приносил ветер с вершины горы Ваалсерберг в долину, а осенью сгоняли в кучу мертвые листья, которые стряхивала со своих веток старая липа на деревенской площади. Все это время доктор Хоппе идеально выполнял свою работу и микстурами собственного приготовления, мазями и пилюлями спасал жителей деревни от приступов кашля, солнечных ожогов, гриппа, камней в почках и других напастей. Нового чуда, однако, не случалось, но ведь подобные вещи требуют времени и происходят всегда неожиданно, как провозгласил пастор Кайзергрубер в одной из своих воскресных проповедей.

В любом случае, все высказывались о герре докторе с большим уважением и очень редко позволяли себе замечания о его сыновьях, хотя все больше жителей задавались вопросами при упоминании того факта, что никого из троих детей не было видно ни в доме, ни в саду. Зимой никто не считал это подозрительным: несколько недель подряд стояли страшные холода, но когда наступила весна и установилась прекрасная погода, а потом пришло и жаркое лето, однако дети так и не появились, многие стали недоумевать. Никто, тем не менее, сильно не беспокоился по этому поводу, потому что по тонким голоскам, которые время от времени доносились в приемную доктора, пациенты могли слышать, что с тройняшками все хорошо, и это многократно подтверждалось самим доктором и фрау Манхаут, до сих пор почти ежедневно проводившей у них по нескольку часов.

Через некоторое время в деревне все же получили распространение две версии, которые должны были объяснить, почему дети не появлялись на людях. Леон Хёйсманс, когда-то безуспешно проучившийся на первом курсе медицинского факультета Льежского университета, предположил, что у детей, возможно, элефантизм – болезнь, при которой голова становится похожа на голову слона. Он пришел к такому выводу, потому что на письменном столе доктора уже многие месяцы стояла одна и та же фотография, снимок, сделанный, когда детям был год. У них уже тогда были большие головы, и развитие болезни могло с того времени пойти так быстро, что доктор уже не отваживался показывать другие фотографии, хотя и продолжал покупать кассеты для «полароида», как утверждала Марта Боллен. Хельга Барнард, напротив, раскопала где-то статью из Readers Digestо людях, у которых бывает аллергия на солнечный свет и они должны постоянно сидеть в темноте.

– Как только они выходят на солнечный свет, их кожа сразу сгорает. У них должно быть что-то вроде этого.

И только в сентябре 1986 года правда частично приоткрылась. Это случилось однажды вечером, когда Ирма Нюссбаум в который раз зашла к доктору Хоппе, теперь – чтобы измерить давление. До этого у нее болела спина, иногда она жаловалась на шум в ушах или забывчивость, частенько приключалось что-то с желудком или кишечником, хотя ее муж считал, что все проблемы у нее исключительно в голове.

Маленький Юлиус Розенбоом, которому из-за диабета каждый день приходилось делать уколы, уже сидел в приемной, когда вошла Ирма Нюссбаум. Она села напротив него так, чтобы держать в поле зрения дверь в приемную, и взяла женский журнал из пачки на столике.

– Доктор еще не начал прием? – спросила она.

Юлиус пожал плечами, не отрывая глаз от комикса, лежащего у него на коленях.

– Ты их уже слышал? – спросила она.

– Кого? – поднял голову Юлиус.

– Сыновей доктора.

Мальчик опять пожал плечами. В этот момент где-то в доме хлопнула дверь, и сразу же вслед за этим детский голос прокричал:

– Нет, не хочу!

– Так вот где они, – восторженно воскликнула Ирма.

Она наклонила голову, чтобы лучше слышать звуки, которые, похоже, доносились сверху.

– Михаил, не упрямься и иди сюда.

– Фрау Манхаут явно с ними не справляется, – продолжала Ирма. Она посмотрела на Юлиуса, который перевернул страницу. – Часто тут такое случается?

– Да я не знаю, – сказал Юлиус, повернув голову в направлении приемной. – Кажется, доктор идет. Идите первая, я еще не успел дочитать.

И он закрылся журналом.

Ирма поняла, что мальчику не очень-то хотелось делать укол, с радостью приняла его предложение и сразу же встала, как только доктор Хоппе открыл дверь.

Ей всегда надо было немного привыкнуть, когда он появлялся. Поневоле она сразу обращала внимание на его волосы и бороду и часто ловила себя на мысли, что рассматривает шрам, который он пытался скрыть под усами. Голос доктора тоже каждый раз звучал по-другому, не так, как ей казалось раньше.

– Проходите, фрау Нюссбаум, – пригласил доктор.

Войдя в кабинет, он сел за письменный стол и наклонился, чтобы найти ее историю болезни в одном из ящиков. Она использовала эту возможность, чтобы немного повернуть к себе рамочку с фотографиями на углу стола.

– Меня всегда поражает, насколько они похожи друг на друга, герр доктор, – сказала она.

Доктор чуть поднял глаза и кивнул. Ирма невозмутимо продолжала:

– Они, должно быть, сильно изменились за это время, не так ли?

Он положил историю болезни на стол и снова кивнул.

– Они все еще похожи между собой? – настаивала она.

– Все еще похожи.

– И как они поживают, герр доктор? Мне кажется, я только что слышала, как кто-то из них кричал.

– Я думаю, фрау Манхаут собралась их искупать. Они этого не любят. И, естественно, сопротивляются. А что бы вы стали делать?

– Мне и объяснять ничего не надо. Подождите еще, пока они подрастут. Я так рада, что оба моих наконец-то живут самостоятельно. А сколько точно вашим мальчикам сейчас?

– Почти два. А скажите…

– Надо замочить в холодной воде, – перебила она доктора.

– Как вы сказали?

– Это пятно, – показала она на его белый халат, на левом рукаве которого было темное пятно величиной с монетку.

– Ведь это кровь? Пятно можно вывести, замочив на часок в холодной воде, а потом стирать при шестидесяти градусах. Разве фрау Манхаут этого не знает?

Он, казалось, смутился и потер высохшее пятно.

– Или это чернила? – теперь она показывала на авторучку на письменном столе. – Тогда надо взять кислоту или лимонный сок.

– Я передам фрау Манхаут, – сказал доктор, пытаясь соскоблить пятно ногтем.

– Не надо, вы сделаете только хуже, – строго заметила Ирма.

Рефлекторным движением доктор отдернул руку, потом снова выпрямился и начал машинально листать ее историю болезни.

– Так что вас беспокоит сейчас?

Но не успела она ответить или хотя бы придумать, зачем пришла, как откуда-то сверху вновь раздались звуки, на этот раз ужасный топот. Казалось, кто-то кувырком летит вниз по лестнице. Ирма и доктор посмотрели на дверь, ведущую в коридор, и в следующую минуту она распахнулась. В дверном проеме появилась фрау Манхаут. Она остановилась, крепко схватившись за дверную ручку, кровь прилила к ее лицу, женщина хватала ртом воздух. Рот кривился в гримасе, а глаза за стеклами очков сверкали от ярости.

Ирма сжалась на своем стуле при виде высокой фигуры, которая большими шагами двинулась в ее сторону. Она уже подняла руки, чтобы защищаться, но оказалось, что фрау Манхаут метила совсем не в нее. Она обошла вокруг стола и вплотную приблизилась к доктору, который вцепился в подлокотники кресла, как будто желая отодвинуться, если она вдруг бросится на него. Резким движением фрау Манхаут подняла вверх руку, наклонилась вперед и поднесла свой угрожающий указательный палец прямо к его носу.

– Если вы еще раз, – выкрикнула она, – еще только один раз тронете детей хоть пальцем, я заявлю на вас в полицию! Запомните это хорошенько, герр доктор!

Затем она резко повернулась и промаршировала вон из комнаты. Ирма Нюссбаум закрыла рот рукой, а доктор Хоппе, казалось, нисколько не смутился. Он поднялся с места, не успела Шарлотта Манхаут сделать и трех шагов.

– Фрау Манхаут, что вы имеете в виду? Я не понимаю, что…

Женщина замедлила шаги и обернулась.

– Как вы смеете! – закричала она. – Как вы только смеете делать вид, что ничего не случилось?

– В самом деле, фрау Манхаут, я…

Ирма переводила взгляд с фрау Манхаут на доктора Хоппе и обратно.

Она не знала, то ли ей убежать, то ли вмешаться, то ли держаться в стороне, и в это время в дверном проеме вдруг появились все три сына доктора, каждый с полотенцем на плече.

Лысые. Это сразу бросилось ей в глаза. Головы мальчиков были совершенно голые. На них не было ни единого рыжего волоска, из-за чего их и так огромные черепа выглядели еще больше. Сквозь тонкую кожу просвечивала густая сеть голубых сосудов.

– Как будто три огромные, прозрачные электрические лампочки, – рассказывала она потом своему мужу, который напрасно надеялся выудить у нее побольше подробностей, потому что, еще до того как Ирма смогла рассмотреть лица мальчиков, Шарлотта Манхаут уже подошла к ним, чтобы мягко выставить в коридор.

– Пойдемте, вам надо еще в ванну, – сказала она и, не удостоив никого больше взглядом, вышла из кабинета.

Ирма слышала, как она сказала детям, что все будет хорошо, и после этого наступила тишина. Доктор Хоппе, сидящий напротив, наклонился вперед и сцепил пальцы.

– Так чем я могу вам помочь, фрау Нюссбаум?

Его лицо не выражало никаких эмоций, как будто ничего не случилось.

– Нет, я не хочу!

Михаил громко хлопнул дверью ванной и, сложив на груди руки, остался стоять в коридоре. Фрау Манхаут крикнула ему с другой стороны:

– Михаил, не упрямься и иди сюда!

Она опять открыла дверь и поднялась на лестничную площадку. Михаил стоял у лестницы, готовый бежать вниз, если она подойдет ближе.

Бывало и раньше, что у них завязывалась борьба, когда надо было купаться, но такого сопротивления они еще никогда не оказывали.

– Мы сами, – сказал Рафаил, вставший вместе с Гавриилом в дверях ванной; он засунул руки под мышки, чтобы показать, что сегодня сотрудничать не намерен. Гавриил кивнул и добавил:

– Раздеваться, мыться, вытираться. Сами все можем.

Михаил кивнул с лестницы:

– Все сами.

– Ну хорошо, хорошо, – сказала фрау Манхаут. – Пусть будет по-вашему. Но только сегодня. Давай, Михаил, проходи.

Михаил вошел в ванную, два его братика последовали за ним. Фрау Манхаут покачала головой. Уже некоторое время назад дети вступили в такую фазу развития, когда хотели все знать. Почему это? Почему то? Зачем? Каждый ответ вызывал новый вопрос. В то же время они хотели попробовать делать все сами, хотя еще не все умели. Собственно говоря, ей надо было быть с ними построже, но у нее не получалось. Ей было их жалко. Вот в чем все дело.

Войдя в ванную, она увидела, что никто из мальчиков еще не начал раздеваться.

– Ну, что еще? – спросила она.

– Сначала чистить зубы! – вдруг воскликнул Рафаил и побежал к умывальнику, братья бросились за ним по пятам.

Они взобрались на скамеечки, чтобы достать до крана. Рафаил раздал зубные щетки, которые были у них того же цвета, что и браслетики.

В зеркале фрау Манхаут видела их голые головы. Она вспомнила, как несправедливо обвинила их отца, когда вдруг увидела, что у них нет волос, на следующий день после того, как им исполнился год. Она подумала, что он обрил их наголо для какого-то исследования или просто по собственной прихоти. Но оказалось, что волосы сами выпали за одну ночь. В качестве доказательства доктор Хоппе показал ей волосы, которые он собрал с подушек и положил в три полиэтиленовых пакета. Мальчики тоже подтвердили его рассказ.

– Все будет хорошо, – сказал доктор и добавил, что это временное явление.

Но между тем прошел почти год, а волосы так и не вырастали, и доктор все надоедал детям всевозможными обследованиями, которые, как он надеялся, должны дать какой-нибудь результат. Это были и обычные тесты, когда он слушал сердце и дыхание, измерял давление или проверял их рефлексы, но иногда он проводил и другие исследования, при которых чем-то вроде напильника снимал частички кожи или вкалывал в их тонкие ручки толстые полые иглы, чтобы взять кровь. Обо всех этих неприятных вещах дети докладывали фрау Манхаут. Они деловым тоном рассказывали, что происходило, как будто смотрели на все со стороны, а не были объектом исследований. В этом отношении за прошедшие месяцы мальчики мало изменились. Они сами все еще не знали, как им реагировать на то, что происходит, или же – в этом фрау Манхаут была не уверена, – возможно, и знали, но не могли выразить свои чувства. Как бы то ни было, они были ужасно замкнутыми, кроме тех случаев, когда им не хотелось что-то делать, а это случалось все чаще. Тогда все трое вели себя чрезвычайно упрямо, и фрау Манхаут считала, что таким образом у них проявляется чувство страха.

Она снова посмотрела в зеркало на трех мальчиков и подумала, замечают ли они, что в отражениях их шрамы почему-то проступают резче, чем в действительности, и из-за этого их уродство еще больше бросается в глаза. Конечно, они должны были это видеть, когда смотрели друг на друга. С одной стороны, в этом было преимущество их схожести: глядя друг на друга, они могли видеть, какое впечатление производит их внешность на других людей. В то же время это было и огромным недостатком – потому что, когда один из братьев смотрел на другого, он сразу же видел, насколько тот некрасив. Обычные дети могут закрыть зеркала или отвернуться, когда не хотят иметь дело со своим отражением, но у близнецов не было такого выбора. Собственно говоря, фрау Манхаут даже не знала, осознавали ли мальчики, что выглядят иначе, потому что они редко видели других людей или других детей. Она никогда не говорила с ними об этом, а их отец – тем более.

И хотя за год братья сильно изменились, они все еще были поразительно похожи друг на друга. Все трое были одинаково маленькие и худенькие, а их головы были ненормально велики. У всех троих в одном и том же месте криво росли зубы, и шрам у них зарастал, одинаково деформируясь. В их кровеносных сосудах, которые просвечивали сквозь кожу на голове, не было ни изгиба, ни поворота, который отличался бы от другого – хоть на расстоянии, хоть вблизи; у всех троих была видна одна и та же большая артерия в форме серпа, идущая от правого уха вдоль затылка.