Текст книги "Создатель ангелов"

Автор книги: Стефан Брейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Вернувшись в операционную, он совершенно не помнил, сколько времени отсутствовал. В любом случае, женщина продолжала лежать в том же положении, как будто боялась, что малейшее движение нанесет вред двойняшкам в ее животе.

Она сразу же спросила, что случилось. Он ответил, что ему стало душно. Это даже не было ложью.

Потом она спросила, все ли в порядке и успешно ли прошло обследование. Виктор дважды солгал.

Он помог ей встать со стола и сообщил, что результаты будут готовы через неделю. Для себя он решил, что тогда-то и сообщит ей правду о том, что растет у нее в животе. Но не о том, что планировал. Это уже ничего не меняло. Мысли его были уже далеко. Намного дальше.

Через три дня женщины опять появились у него, чем-то явно напуганные, и после ультразвука доктор Хоппе только подтвердил их худшие опасения. Одна из них разрыдалась и без остановки, едва переводя дыхание, выпалила всю свою историю, чтобы доктор понял, что она ничего не могла с этим поделать.

Все началось с сильной боли в животе, и она пошла в туалет и стала тужиться, рассказывала она. У нее уже несколько дней не было стула, и вдруг кишечник опорожнился одним длинным спазмом, она зажала уши руками, чтобы не слышать звуки, издаваемые собственным телом. Стояла такая вонь, какой она от своего организма не ожидала, из-за этого ей стало дурно, и она сразу спустила воду в туалете, чтобы скорее избавиться от того, что сидело внутри нее и с такой силой вырвалось наружу.

Понял ли он?

Потом она вытерлась и вновь спустила воду, два раза, не глядя, зажмурившись, так противна она была самой себе. Потом поднялась на ноги, но боль в животе осталась такой же сильной, так что она подумала, что кишечник опорожнился не полностью, и снова села и стала тужиться, потому что решила, что боль наверняка пройдет, если ей удастся еще раз…

Понимает ли доктор?

И у нее еще раз был стул, и опять с ужасными звуками и этой отвратительной вонью, а потом, после всего этого, ей показалось, она почувствовала, что из ее тела выходит что-то другое, другим путем. Но потом, потом что-то внизу заболело так сильно, что она уже и не знала, что откуда выходит, и поэтому снова спустила воду, ведь она и подумать не могла, что там окажется…

– Вы понимаете меня, герр доктор?

Она опять привела себя в порядок, отрывая от рулона много, очень много бумаги, в три, в четыре слоя, складывая еще раз вдвое, и всю эту бумагу тоже спустила в несколько приемов, отвернувшись и все еще испытывая тошноту от самой себя. А потом она встала, чтобы надеть трусы, и тут заметила, что боль совершенно прошла, и только тогда, только тогда она увидела струйку крови на внутренней стороне бедра и, оглянувшись, посмотрела вниз, где навсегда исчезло то, что было извержено из нее с такой неудержимой силой.

Может ли он…

Он все понял, успокоил женщину доктор Хоппе.

Кто же все-таки их забрал?

Виктор не задавался этим вопросом. Это больше не было важно. Едва женщины ушли, как он сделал первый шаг к выполнению своего плана. Он взял телефон и позвонил Рексу Кремеру.

– Доктор Кремер, это Виктор Хоппе. Я обещал вам перезвонить.

– Рад слышать вас, доктор Хоппе.

– Помните, мы в прошлый раз говорили о Боге? Вы сказали, что я обошел Господа Бога.

– Да, конечно, помню.

– Я передумал.

– Значит, это действительно так?

– Я имею в виду, что хочу попробовать кое-что другое.

– Другое, чем что?

– Чем получать потомство от исключительно женских или исключительно мужских родителей. Если человек решится обойти Господа Бога, он должен отважиться попробовать свои силы в других областях.

– Что вы имеете в виду?

– Бог создал человека по своему образу и подобию.

– Да, и из ребра Адама Он создал ему жену…

– Это возможно. Из ребра мужчины сделать женщину. Это прекрасно получится. И не кажется мне особенно трудным. Если вынуть ядро из костных клеток и поместить туда ядро…

– Доктор Хоппе, я пошутил. К чему вы клоните?

– …

– Доктор Хоппе?

– Клонирование.

– Клонирование?

– Клонирование. Создание генетически идентичной копии…

– Я знаю, что это означает, но кого именно вы хотите клонировать?

– Мышей, например.

– Это невозможно. С биологической точки зрения невозможно клонировать млекопитающих.

– Это вопрос техники. С правильными средствами должно получиться. В принципе это даже проще, чем мои предыдущие эксперименты.

– Даже не знаю. Вы меня ошеломили. Давайте обсудим это в другой раз. Когда вам будет удобно? Может быть…

– Завтра. Я приеду завтра.

– Как вам угодно. В десять часов? Вам подходит?

– В десять часов.

* * *

Однажды Йоханна Хоппе не встала с постели. Она ничего не ела и вставала, только чтобы сходить в туалет. Она осталась лежать и на другой день, и все последующие дни. Муж несколько раз пытался уговорить ее, но каждый раз оказывался изгнан из комнаты гневным движением руки и в конце концов сдался, а две подруги, заходившие уже третий день, вновь ушли, качая головой. Поначалу у Йоханны регулярно происходили истерики, но постепенно они прекратились, и в ее глазах начал меркнуть блеск. Единственным оставшимся проявлением жизни были приступы гнева, во время которых она несколько минут била себя кулаками по голове. Вскоре наступило ухудшение. С ее лица исчезли все проявления чувств, из тела ушло всякое движение, кроме биения сердца.

В Вольфхайме это никого не удивило.

– Она с тех пор так и не оправилась.

– Безумие ребенка давно засело и у нее в крови.

– После родов она так больше и не разрешила доктору Хоппе даже притронуться к себе.

– Она по пять раз в день принимала ванну.

– Она никогда не гасила свет по ночам.

– Как с чертом поведешься, так и жди беды.

– Давайте помолимся.

Жителей деревни еще меньше удивило то, что доктор сам ухаживал за женой, вместо того чтобы отправить ее в больницу. Он лучше всех знал, в каком состоянии она находится, и мог сам давать ей лекарства и, если надо, ставить капельницу.

– Для нее так лучше, – повторял он настойчиво, как раньше то, что его сыну будет лучше в приюте у сестер-кларисс.

Многие жители были, однако, немало изумлены, когда однажды стало известно, что доктор забрал ребенка из монастыря и поселил у себя в доме.

– Ему и так тяжело с женой.

– Она бы ни за что этого не допустила.

Несмотря ни на что, доктор Хоппе не предпринимал никаких усилий, чтобы скрыть сына от жителей деревни, что некоторым казалось даже вызывающим. Он брал мальчика с собой, когда ходил за покупками, оставлял его ждать в машине, когда посещал больных, и время от времени ходил с ним на прогулки по деревне, при этом здороваясь со всеми как ни в чем не бывало.

Все, естественно, сразу же заметили, как похожи отец и сын – волосы, рот, глаза. Но еще больше, чем сходство с отцом, жителям деревни бросалось в глаза, что с мальчиком что-то не так.

– Он ничего не говорит.

– Он не смеется.

– Он туповат.

Большинство жителей так и не смогли понять, почему доктор забрал Виктора из приюта, особенно после того как пастор Кайзергрубер, принявший год назад приход в Вольфхайме, обмолвился, что в теле мальчика все еще обитает зло. Он сам слышал это от аббатисы. Если же кто-то из соседей осторожно осведомлялся у доктора о его сыне, то в ответ раздавалось только одно:

– Это была ошибка. Виктору там было совсем не место.

В лицо ему понимающе кивали. Но никто ему не верил. И чем чаще люди видели мальчика, тем чаще у них возникало убеждение, что с ним действительно что-то не так и это явно не к добру.

Карл Хоппе знал об этих разговорах, и поэтому ему хотелось показать всем, что с его сыном все в порядке, но показывать, к сожалению, было практически нечего. Виктор не только не говорил ни слова, но и редко проявлял эмоции. И все-таки доктор повсюду брал его с собой в надежде, что контакт с обычными людьми разбудит мальчика. Все сводилось к тому, что Виктор должен был пережить второе рождение. Так себе это представлял его отец.

О чтении, про которое говорила сестра Марта, пока не было и речи. Виктор листал детские книжки, но не более того. А в ответ на вопросы, которые задавал отец, мальчик чаще всего пожимал плечами или вообще никак на них не реагировал.

Тем не менее доктор продолжал верить, что однажды все изменится. Должно возникнуть доверие, повторял он себе снова и снова. В этом убедила его сестра Марта. Как мальчик может сразу взять и забыть то зло, что он причинил ему за эти почти пять лет? Поэтому он продолжал как ни в чем не бывало разговаривать с сыном. Как и со своей женой, хотя она впала в состояние сна, из которого ее уже нельзя было вывести. Не получая ни слова в ответ, Карл Хоппе вел с ней долгие беседы и за короткое время рассказал больше, чем за все годы до этого.

Но о том, что он забрал домой Виктора, доктор промолчал. Он не солгал, он просто не стал ничего рассказывать, испугавшись, что жена навеки проклянет его. Поэтому, да и не только поэтому, было даже лучше, что Виктор никогда не подавал голоса.

Однажды появилась надежда. На время приема пациентов он оставил сына в бывшем ателье своей жены и усадил мальчика перед собранным наполовину пазлом, который начала складывать его жена за несколько дней до того, как окончательно слегла.

– Складывай дальше, – сказал он Виктору, показав на двух кусочках, что надо делать.

Он не строил никаких иллюзий, потому что в пазле, изображавшем Вавилонскую башню, было две тысячи деталей. Просто в тот момент в доме не нашлось ничего, чем можно было занять мальчика. А в приюте он иногда видел, как пациенты собирали пазлы. Сестра Марта говорила, что это хорошая терапия, она помогает внести структуру в беспорядок, царивший у них в головах.

Когда Йоханна почти полгода назад вдруг притащила домой этот пазл, хотя раньше у них дома никогда не появлялось ничего подобного, он был немного озадачен. Может быть, она впадала в детство или хотела таким образом возродить к жизни своего потерянного ребенка? Один из его коллег, впрочем, сделал вывод, что Йоханна пыталась по кусочку заполнить пустоту. Ему это объяснение до сих пор казалось маловероятным, но складывание головоломки со временем показалось действительно хорошей терапией, потому что его жена стала гораздо спокойней. Слишком спокойной, как оказалось в конце концов.

Закончив прием, доктор вернулся в ателье и некоторое время наблюдал за сыном. Он увидел, как сосредоточенно мальчик ищет нужный кусочек, находит его и моментально кладет на соответствующее место, даже не делая пауз, чтобы сориентироваться. Карл Хоппе подошел к столу и, к своему удивлению, обнаружил, что Виктор меньше чем за полтора часа сложил пазл почти на три четверти.

«Значит, он все-таки не дебил», – взволнованно подумал отец.

Но чуть позже ему пришлось пересмотреть свое мнение. В течение четверти часа он смотрел на сына, пока тот, не замечая ничего, продолжал собирать пазл. Совершенно невозмутимо, вот что бросилось в глаза доктору. В действиях Виктора было что-то автоматическое. Мальчик скользил взглядом по кусочкам головоломки, выбирал один и клал его на место. Потом снова. Тот же взгляд, то же движение. И опять. Посмотрел, выбрал, положил. Все это время лицо Виктора оставалось неподвижным и пустым.

Монотонные движения. Вот о чем подумал Карл Хоппе и получил подтверждение своим мыслям, когда выхватил кусочек головоломки из руки Виктора. Виктор даже не сопротивлялся. Он не проявил никакого возмущения. Никакого непонимания или злости.

Скажи же хоть что-нибудь! Ради Бога, реагируй! Вот что хотелось закричать доктору, но он промолчал и сдержал свою злость, качая головой и глядя на сына, который будто застыл, продолжая держать перед собой вытянутую руку со сжатыми большим и указательным пальцами: мальчик словно все еще держал кусочек пазла. Виктор дождался, пока отец отдал ему детальку, тут же положил ее на нужное место и невозмутимо продолжил манипуляции уже со следующим кусочком.

Монотонность. Это слово вертелось в голове у доктора, и, сам того не желая, он с досадой подумал о заведении, откуда вернулся его сын.

Карл Хоппе заметил, что люди стали избегать его дом с тех пор, как он забрал Виктора. Первое, на что он обратил внимание, было отсутствие пастора Кайзергрубера, хотя до этого пастор заходил к ним почти каждую неделю, чтобы почитать Библию у постели Йоханны. Эту обязанность доктор взял на себя, потому что ему показалось, что жене этого хотелось. Сам он никогда не взялся бы за чтение Библии, так как был гораздо менее благочестивым, нежели его супруга. Менее фанатичным, думал он про себя, но никогда не говорил этого вслух.

Постепенно он понял, что и пациентов становилось все меньше. Еще недавно в приемной было полно людей, но с момента возвращения Виктора такого больше не случалось. Неделю за неделей пациентов становилось все меньше, и однажды на прием не пришел никто.

Доктору вспомнились его первые месяцы в Вольфхайме, примерно лет десять назад. Только что закончивший учебу врач приехал со своей женой из соседней деревни Пломбьер, где уже было два домашних терапевта. И хотя жителям Вольфхайма несколько лет приходилось мириться с отсутствием доктора, они вначале не спешили к нему на прием. Недоверие к чужим людям было велико, и прошло несколько месяцев, пока местные жители признали его и его жену. О том, что в отсутствии пациентов, возможно, виновата его внешность, доктор даже не подумал, но тот факт, что Йоханна оказалась глубоко верующей и совершенно бескорыстно бросилась помогать церкви, гораздо больше повлиял на переменившееся отношение к ним местных жителей, чем его врачебные заслуги.

Каким образом он сейчас без помощи жены мог изменить эту ситуацию, Карл не знал. На самом деле, конечно, знал, и выход был очень простым, но он твердо решил не возвращать Виктора туда, где он находился раньше. Ему нужно было убедить жителей деревни и, разумеется, пастора Кайзергрубера, что в Викторе нет ни зла, ни глупости, а зло и глупость на самом деле скрываются в их предрассудках, с которыми доктору так часто приходилось бороться. Но на этот раз борьба будет совсем другой. Тяжелой. В этом он был уверен.

Несмотря на усилия отца, Виктор часто вспоминал приют. Дело в том, что слишком многое в его новом доме напоминало ему о том месте: распятие на стене в каждой комнате, чаша со святой водой в прихожей, статуэтка Девы Марии и высушенные пальмовые ветки на камине, а также висящие в самых разных местах в доме картинки с напечатанными изречениями вроде: «Господь всё видит» и «Здесь не бранятся». Запахи, которые доносились из кабинета и приемной, тоже вызывали воспоминания. Иногда он узнавал запах эфира или дезинфицирующего спирта, а в другой раз запах пота и немытого тела.

Но больше всего его уносили назад в монастырь слова, которые он слышал каждый вечер, когда ложился в постель. В соседней комнате его отец читал Библию. Голос был приглушенным, но он так хорошо знал текст, что мог легко повторять его. Часто он вспоминал сестру Марту.

В соседней комнате лежал пациент. Так сказал отец. Отец также сказал ему, что заходить туда нельзя. Что это запрещено. Но Виктор этого не понял. Запрещено было только заходить в комнаты к сестрам. Это он выучил. Пациентам нельзя заходить в комнаты к сестрам. Но пациентам можно заходить к другим пациентам. Так было всегда.

И поэтому он все-таки зашел к этому пациенту. Один раз. И еще один раз. И много раз потом. Каждый раз, когда он слышал, что отец заснул, то есть начал издавать громкие храпящие звуки, которые часто издавали и другие пациенты.

В первый раз, когда он зашел к пациенту, он издалека увидел четки в сложенных руках, такие же, как у сестер. Может, эта пациентка была сестрой, и поэтому к ней запрещалось входить?

Он тихонько подошел поближе и в свете зажженной свечи, которая всегда горела здесь, разглядел лицо пациентки. Оно было похоже на лица сестер. Но чепца на ней не было, значит, это не монахиня. Все-таки это была пациентка. Как Эгон Вайс. Или даже как Дитер Леберт. Он тоже всегда лежал в кровати, и только его грудь двигалась. Вверх-вниз. Леберт – растение, сказал однажды Марк Франсуа, но Виктор ему не поверил.

Когда Виктор навещал пациентку в этой комнате, он садился у кровати и смотрел, как двигалась вверх-вниз ее грудь. Иногда он читал Библию, которая лежала на тумбочке у кровати. Чаще всего мальчик оставался здесь все то время, пока спал его отец. Как только грохочущий звук прекращался, он потихоньку проскальзывал в свою комнату.

Но однажды пациентка оказалась мертвой. Он сразу это понял, потому что грудь больше не двигалась вверх-вниз. А еще он почувствовал запах. Он узнал этот запах. Как будто кто-то наделал в штаны. И другой запах, который он не мог описать.

Если кто-то умирал, за него надо было молиться. Так было положено. Чтобы душа умершего обрела покой, так говорили сестры. Поэтому он сложил ладошки и начал читать литанию Святого Духа. Громко. Потому что сестрам должно было быть хорошо слышно, когда пациенты молились.

Сначала Карлу Хоппе показалось, что ему это снится. Потом он решил, что кто-то пробрался к ним в дом. Но как только он сообразил, что это детский голос, он подумал о Викторе и вскочил с кровати.

Он поспешил к комнате сына и остановился у двери, чтобы не напугать Виктора и послушать, действительно ли это его голос.

– Дух милости и сострадания… Дух Святой, помогающий нам в слабости нашей… Дух Святой, усыновивший нас Отцу…

Доктор Хоппе прислушался не столько к словам, сколько к тому, как они произносились. Он слышал носовые звуки. И еще он обратил внимание, что звуков «п» и «б» практически не слышно. Дефект речи. Это мог быть только голос Виктора. Он говорил! Радость, охватившая отца от этой мысли, тут же улетучилась, когда он понял, что голос доносится не из спальни Виктора, а из комнаты, в которой лежала Йоханна.

– Дух Святой, не дай нам сойти с пути праведности. Дух Святой, будь нашей небесной наградой…

По спине пробежала дрожь. В два прыжка он оказался у спальни и увидел, что его сын сидит у кровати жены. Пламя свечи сделало похожими на зарево рыжие волосы Виктора, который, склонив голову и сложив руки, монотонно произносил над Йоханной слова.

«Она не должна об этом знать!» – подумал Карл Хоппе и в панике бросился вперед. Одной рукой он схватил сына чуть выше локтя и резким движением сдернул со стула. Мальчик завизжал, и в этот момент доктор бросил взгляд на жену и сразу понял по цвету лица и полуоткрытому рту, что смерть уже вступила в свои права. Он механически выпустил сына, приложил два пальца к вене на шее жены, ощутил холод ее тела и молчание ее сердца и, сам не зная почему, несколько раз выкрикнул ее имя.

Тут мужчина посмотрел на своего молчавшего три месяца сына, который только что снова заговорил. А потом на свою мертвую жену. И тут же понял, что речь сына и смерть жены связаны между собой. Что одно повлекло за собой другое. И хотя он всегда ставил под сомнение историю о том, что в его сына вселился дьявол, в этот момент, когда пламя свечи рисовало на стене огромные тени, он поверил в нее. И этот вывод, такой болезненный, нарушил что-то у него в голове. Как будто кто-то повернул рукоятку, и вся злость и печаль, все разочарования, которые годами копились внутри, должны были вырваться наружу, но не проклятиями с губ и не слезами из глаз, а через правую руку, которая замахнулась, сильно замахнулась и тяжело обрушилась на щеку его сына.

Карл Хоппе поклялся себе никогда не делать того, что все-таки сделал. С тех пор как он был подростком и осознал, что в один прекрасный день у него, возможно, появятся дети, он решил никогда не делать со своими детьми того, что делал с ним его собственный отец. Но в пощечине, которую он дал Виктору, доктор с ужасом увидел ту самую агрессию, которую так проклинал когда-то и надеялся, что она не пробралась и в его кровь.

Насколько стыдно ему должно быть, чтобы он это признал? Это вопрос всегда задавала себе Йоханна о своем муже. Когда они ссорились по мелочам, и он потом молчал несколько дней, хотя для этого не было уже никаких причин. Когда он не мог что-то найти и обвинял ее, хотя позже выяснялось, что он сам переложил эту вещь в другое место. Он никогда не извинялся, даже спустя время. Он никогда не говорил, что сожалеет. Да, он давал это понять: убирал со стола и помогал вымыть посуду, читал ей газету вслух и массировал по ночам поясницу. Но ни разу он не сказал вслух «прости меня». И этим ужасно ее раздражал.

Это было сильнее его. Если дьявол и сидел в ком-то, то в нем самом, когда он ударил Виктора. Карл ужасно сожалел об этом, но время уже нельзя было прокрутить назад. А какой смысл тогда в извинении? Он сам, в любом случае, не слышал и намека на то, что его отец сожалел о своих действиях, когда от его побоев все еще болело тело. И Карл знал, что, несмотря на сожаление, однажды побои повторятся снова.

Он, конечно, думал над тем, как загладить вину. Что он мог сделать, чтобы Виктор его простил? Как ему теперь вернуть доверие мальчика?

Новые пазлы стали хорошим началом. В перерыве между соболезнованиями – жители деревни вдруг снова вспомнили дорогу к его дому – доктор сбегал в магазинчик на Галмайштрассе и купил все три пазла, которые у них еще остались. Он боялся, что Виктор ничего больше не возьмет из его рук, но мальчик спокойно открыл коробку и сразу начал собирать картинку в ателье, подальше от многочисленных посетителей.

К вечеру этого же дня он собрал все три пазла. Честно говоря, доктор надеялся, что его сын проведет за головоломками все время от смерти до похорон. Но, закончив пазл, Виктор отказывался разбирать его и начинать все сначала.

И тогда Карл Хоппе принял решение.

– Вот, – сказал он. – Я думаю, ей бы этого хотелось.

Он имел в виду свою жену, но, положив в руки Виктора Библию, вспомнил о сестре Марте. Во время их короткой беседы в монастыре она сказала, что Виктор с удовольствием читал Библию. Но доктор Хоппе так сильно хотел, чтобы его сын как можно скорее забыл годы, проведенные в приюте, что сознательно спрятал от него эту книгу. И то, что его сын молился за Йоханну, хотя он и понял это только потом, тоже подтолкнуло его к этому решению. Возможно, так у него получится завоевать доверие. Он делал это не только для Виктора, но и ради жены, потому что действительно был уверен, что ей бы этого хотелось. И, в конце концов, хоть он и не желал себе в этом признаваться, он делал это и ради себя, ради успокоения своей совести. Это принесло ему облегчение, как человеку, который наконец-то избавился от старых грехов.

Карл Хоппе не питал никаких надежд и был очень удивлен, когда Виктор сразу же начал читать Библию, только взяв ее в руки. И хотя он читал про себя, доктор был уверен, что он на самом деле читает. Он понял это по тому, как Виктор водил по строчкам пальцем, слева направо, а в конце строчки возвращался к началу новой. Стих 1. Стих 2. Стих 3. Стих 4. Стих 5.

– Почитай вслух, Виктор.

Сказав это, Карл Хоппе думал, что хочет слишком многого.

Но Виктор прочел. Вслух.

– И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро.

Доктор оторопел. «Ну вот, – подумал он. – Я же всегда это знал».

– Продолжай, продолжай, Виктор.

– И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды.

Он слушал вполуха. Он думал о том, что сказала бы его жена. У Карла возникло двойственное чувство: с одной стороны, он был удивлен, что его сын умеет читать, а значит, он умный мальчик, даже очень умный – ведь какой ребенок умеет читать в этом возрасте? – но с другой стороны, отец осознавал, что для него самого и для его жены было бы гораздо спокойней, если бы Виктор все-таки оказался дебилом, потому что тогда не надо было терзаться чувством вины за все, что они причинили ему. К счастью, ей уже не пришлось этого пережить.

Он снова попытался сосредоточиться на словах Виктора.

– И сказал Бог: да собе-дётся вся вода, которая под небом, в одно…

– Соберётся, – машинально исправил он, и тут же пожалел об этом, потому что снова с ужасом узнал поведение собственного отца. Хуже того, ему показалось, что он услышал его голос.

– Собедётся, – повторил мальчик.

– Соберётся, Виктор, собе-рётся, – поправил он, хотя на самом деле хотел сказать, что и так хорошо.

Спустя несколько дней после похорон Йоханны к пастору Кайзергруберу зашел Карл Хоппе. Доктор заплатил ему за мессу и, уже уходя, вдруг спросил:

– Вы все еще считаете, что моему сыну место в приюте?

– Мне кажется, для него это лучше всего, – честно ответил пастор.

– Но он не дебил.

«Это не единственная причина», – подумал пастор, но ничего не сказал.

– Я могу доказать вам, что он не дебил, – продолжал доктор. – Виктор может доказать. Сам.

– Я заинтригован, – ответил пастор, хотя это было вовсе не так.

– Не сейчас. Пока он еще упражняется. Скоро. Вы будете поражены.

Пастор Кайзергрубер уже тогда подумал, что Карлом Хоппе движет отчаяние. А через несколько недель он убедился в этом у доктора дома. Все попытки уклониться от приглашения оказались напрасными.

Сначала доктор привел его в небольшую комнатку, где на полу и на столе были разложены пазлы.

– Это всё сделал Виктор. Всё. И совершенно один. Без чьей-либо помощи, – гордо сообщил он.

Пастор кивнул и спросил себя, неужели его позвали только ради этого. Но потом доктор проводил его в гостиную. Там во главе большого обеденного стола сидел Виктор.

Доктор пригласил пастора тоже занять место за столом, сбоку. Доктор сел, оставив между собой и мальчиком пустой стул.

В последний раз он видел Виктора в приюте для умалишенных, за несколько дней до того, как доктор Хоппе забрал его. Потом сестра Милгита рассказала, что доктор устроил сцену, поставив под сомнение доброе имя их учреждения.

Он, как духовный наставник Вольфхайма, попытался оправдать доктора. Он сказал, что его жена совсем плоха, и доктор чрезвычайно переживает.

– Тогда пусть сам сходит к доктору! – в гневе прокричала сестра Милгита. Такую причину она сочла недостаточной.

Аббатиса спросила его, не стоит ли некоторое время игнорировать доктора. Не в качестве наказания, а чтобы дать ему возможность одуматься. Ответ на ее вопрос содержался в самом вопросе.

Это было четыре месяца назад. С тех пор пастор больше не видел Виктора. Но мальчик совершенно не изменился. Пастор сразу это заметил. Поведение. Внешность. Взгляд. Как будто поменялись только декорации вокруг, а Виктор остался сидеть на прежнем месте.

Перед мальчиком лежала раскрытая книга, пастору показалось, что это была Библия. Его предположение подтвердил доктор Хоппе, севший напротив, по другую сторону стола.

– Виктор читает Библию, – сообщил он.

Мальчик не пошевелился, а его отец, похоже, сильно нервничал. Он все время тер одной рукой другую, а когда пастор смотрел на него, быстро отводил взгляд.

– Это хорошо, – сказал пастор.

Он взглянул на Виктора, который и в самом деле смотрел в книгу, но при этом сидел так, будто отец запретил ему шевелиться. Сколько же ему сейчас лет, подумал пастор. Почти шесть?

– Но он может гораздо больше, – сказал доктор, сделав ударение на последнем слове. – Не так ли, Виктор?

Мальчик не отреагировал, и пастор даже не знал, кому сейчас больше сочувствовать.

– Виктор, закрой-ка Библию, – велел доктор.

Тот послушался, хотя пастору хотелось, чтобы он немного почитал вслух.

– Господин пастор, назовите какой-нибудь стих из Ветхого Завета.

– Что вы имеете в виду?

– Просто две цифры. Глава двенадцать, стих седьмой, к примеру.

Пастор пожал плечами.

– Может, глава седьмая, стих шестой?..

Ему самому сначала надо было вспомнить, что сказано в той главе, но доктор не дал ему такой возможности и кивнул, показав, что надо обращаться к Виктору. Он посмотрел на мальчика и повторил:

– Глава седьмая, стих шестой.

Пока он произносил эти слова, ему вспомнился сам стих. Ной же был шестисот лет, когда потоп водный пришел на землю.

В комнате повисла тишина. Было слышно только, как тикают часы на камине. Доктор отвел взгляд. Рядом с часами под стеклянным колпаком стояла статуэтка Девы Марии, а над ней висели засушенные пальмовые ветки с прошлогодней Пасхи.

– Виктор, глава седьмая, стих шестой, – раздался голос доктора.

Краем глаза пастор взглянул на мальчика. Он ни разу не слышал, чтобы тот говорил, и сейчас, судя по поведению, от него тоже не следовало этого ждать. Доктор снова повторил настойчивым тоном:

– Виктор, пастор Кайзергрубер о чем-то спросил тебя.

«Надо заканчивать это мучительное представление», – подумал пастор.

– Может, попросить мальчика просто почитать из Библии? – предложил он. – Это ведь тоже…

– Нет-нет, он может! Он делал это уже сотни раз. Он просто упрямится! Глава седьмая, стих шестой, Виктор!

Он тоскует по жене, понял пастор. Ему надо за что-то ухватиться.

– Герр доктор… – начал он.

– Вы ведь не верите мне, да? – резко перебил его доктор. – Вы думаете, я все это придумал. Вы думаете, что Виктор дебил, ведь так?

– Герр доктор, нет ничего страшного в том, что ваш сын дебил. Вам нечего…

– Покажи же ему, Виктор! Докажи, что он не прав!

– Ему не нужно…

– Молчите!

Пастор явно испугался, и, увидев это, доктор понял, что перегнул палку.

– Виктор должен заговорить, – сказал он уже спокойнее.

Он мог спрятать свою злость, но не отчаяние.

Однако Виктор ничего не говорил, и пастор видел по налившемуся краской липу доктора, каких сил ему стоит сдерживаться. Пастор еще подумал, не стоит ли сказать, что для Виктора, возможно, все-таки найдется место в Ля Ша-пели, хотя он и не был в этом уверен. Но он решил, что разумнее будет промолчать. Он отодвинул стул и поднялся.

– Мне действительно пора идти, герр доктор. Мне очень жаль.

Доктор даже не встал, чтобы попрощаться. Он только сдержанно кивнул. Пастор Кайзергрубер не знал, нужно ли еще что-нибудь сказать. Напоследок он еще раз взглянул на Виктора и подумал: «Я пытался его спасти, но больше ничего не могу поделать».

– Аминь.

Это говорили все пациенты, когда получали что-то от пастора Кайзергрубера. Марк Франсуа иногда говорил: «Аминь, и пошел вон!», но это было неправильно. В этом случае сестра Милгита его потом наказывала. Они говорили так, когда получали от пастора тело Христово. А тот, кому пастор ничего не давал, должен был молчать. Так велела сестра Милгита.

«Разве мой отец этого не знает? – думал Виктор. – Разве сестра Милгита ему не объяснила?»

Карл Хоппе думал, что до этого дня все шло хорошо. С тех пор как он дал сыну Библию, мальчик переменился. Как будто, раскрыв Библию, раскрылся он сам.

Иногда он думал, что это произошло из-за пощечины. Что удар разбудил то, что все это время скрывалось в мальчике. Но такие мысли он предпочитал гнать от себя. Да, причиной была Библия. Этим подарком он завоевал доверие сына. Он дал мальчику точку опоры, хотя сам все время думал, что воспоминания о монастыре надо скорее стереть.