Текст книги "Создатель ангелов"

Автор книги: Стефан Брейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

В конце концов она остановилась посреди фразы и извинилась. Сказала, что не должна была ему надоедать. А потом сама спросила, чем может ему помочь. Возможно, она просто хотела узнать, зачем он звонит, но он воспринял ее слова буквально. Значит, она хочет ему помочь. Это было как раз то, к чему он стремился.

– Я хочу, чтобы вы приехали сюда, – сказал Виктор.

Это была не просьба. Она прозвучала как требование.

Женщина ответила, что у нее трудности. Что она не может оплатить поездку. Не говоря уже о проживании.

Он сказал, что возместит все расходы. Деньги не проблема.

Тогда она спросила, о чем он хочет с ней поговорить, и он наконец-то снова смог воспользоваться своей шпаргалкой.

Ее оказалось просто уговорить. Уязвленное самолюбие. И ревность. И одиночество. Все это зрело в ней целых два месяца. Так что предложение поступило как раз вовремя. Ребенок подчеркнет ее женственность. Станет бельмом на глазу для ее девушки. Избавит от одиночества. А кроме всего прочего, это была бы девочка, похожая на нее.

Ветер, проснувшийся в 1981 году в Филадельфии, через три года превратился в ураган и в конце февраля 1984 года добрался до европейского побережья. В журнале Scienceпоявилась статья под заголовком «Компенсация неустойчивости пересаженных в энуклеированные зиготы ядер мышиных бластомеров развитием in vitro».Она была написана Дэвидом Соларом и Джеймсом Гратом, а содержание оказалось уничижительным для доктора Виктора Хоппе.

Солар и Грат подробно следовали его методике клонирования мышей, но им ни разу не удалось получить ни единого живого эмбриона. Словно острым филировочным ножом они разделали отчет Виктора Хоппе и беспощадно растоптали почти все его пункты. Вывод был кратким и однозначным: «Клонирование млекопитающих путем пересадки клеточного ядра в яйцеклетку с точки зрения биологии невозможно».

Еще важнее оказалось сказанное между строк. Ясно читалось, что работа Виктора Хоппе не имеет никакой научной ценности, более того, становилось очевидным, что он попросту всех обманул.

Рекс Кремер влетел в лабораторию, не постучавшись. В руках у него был номер Science, который он показал сидящему за письменным столом Виктору.

– Ты это читал?!

– Они мошенники, – немедленно ответил Виктор.

– То же самое они утверждают о тебе.

– Ах, да кто они такие?

– Это люди с именами, Виктор! И у них целый список заслуг!

– Это ни о чем не говорит.

– Это говорит обо всём, потому что каждому их слову безоговорочно верят.

– И тем не менее они мошенники.

– У меня тоже ничего не получилось, – сухо сказал Рекс. – Ни единого раза за три года.

Реакции не последовало. Виктор смотрел вниз. Ординатор снова заговорил.

– Я всегда тебя прикрывал, – холодно начал он. – И я готов снова тебя защищать, но в этот раз тебе самому придется постараться. Остальные профессора в ярости.

– К ним это не имеет никакого отношения, – пробурчал Виктор.

– Они имеют к этому прямое отношение. Это коснулось всего отделения. Даже ректору задавали неприятные вопросы. Мы должны немедленно отреагировать.

– На клевету я не реагирую.

– Это не клевета! Ты что, до сих пор не понял? Это результат многолетнего исследования двух уважаемых ученых. Если ты не отреагируешь, все будет потеряно.

– Что будет потеряно?

– Все. Весь эксперимент. Субсидии прекратятся, а отделение сократят, а возможно, даже закроют.

Виктор так и не поднимал голову. Было слышно, как он дышит.

– Есть еще кое-что, – сказал он.

– Что ты сказал?

– Что есть еще кое-что.

– Ты о чем?

– Я могу доказать, что они не правы.

– Значит, ты должен это сделать. Ты обещал закончить за шесть месяцев. Прошло уже почти семь. Я, правда, надеялся, что у тебя что-то получилось, Виктор.

Рекс вздохнул. Он понимал, что все это время был слишком наивен и ему теперь тоже придется расплачиваться. По другую сторону стола Виктор сложил руки и поднял голову.

– У меня получилось, – сказал он. – Теперь нужно ждать.

– Что ты имеешь в виду, Виктор? Хватит говорить загадками. Сейчас неподходящий момент.

– Я тебе покажу.

Он поднялся и подошел к бинокулярному микроскопу, который использовался при работе с клетками. Вокруг лежали стопки бумаг и журналов, стояли штативы с пустыми пробирками. Бросив вокруг беглый взгляд, Рекс увидел, что по всей лаборатории разбросаны бумаги, но никаких других следов деятельности Виктора не видно. Ни установок для опытов, ни приготовленных чашек Петри, ни контейнеров с мышами. Как будто Виктор действительно закончил эксперимент, как он и говорил, и теперь убивает время за чтением журналов, словно охранник на ночном дежурстве.

Виктор вернулся со стопкой фотографий, поискал в ней и потом, словно собираясь сыграть партию в покер, выложил перед Кремером пять карточек. Это были пять одинаковых фотографий, датированных одним и тем же числом и пронумерованных разными трехзначными числами. Снимки были сделаны под микроскопом. Ничего не объясняя, Виктор снова выложил на стол пять фотографий. На всех была видна пипетка, проникшая в клетку. Над рядом из десяти фотографий Виктор выложил еще пять, изображающих каждую клетку после деления – дата на один день отличалась от предыдущих снимков. Так же молча он продолжал выкладывать четвертую и пятую серии снимков, которые показывали следующую стадию процесса роста эмбриона.

До сих пор это не произвело на Рекса впечатления. Он сам делал снимки, похожие на те, что показывал Виктор. Следующая серия с восьмиклеточными эмбрионами, достигшими той стадии, когда они уже могли укрепиться в матке, тоже ничем его не удивила.

– Что ты хочешь… – начал он.

– Подожди, – сказал Виктор и снова выложил на стол несколько рядов карточек, показав на них пальцем, чтобы подчеркнуть важность. Рекс увидел, как с каждой новой серией эмбрион растет. От восьми клеток к шестнадцати, а потом к тридцати двум. Насколько он знал, никому не удалось искусственным путем дойти до этой стадии, избежав при этом каких-нибудь деформаций. На следующем снимке клетки уже нельзя было различить невооруженным взглядом, но их должно было быть шестьдесят четыре, а когда Виктор выложил последнюю серию карточек и весь стол оказался покрыт фотографиями, ординатор понял, что эмбрион на снимках вырос до ста двадцати восьми клеток.

– Как тебе это удалось? – спросил он возбужденно. – И для чего ты вырастил их такими большими?

– Когда эмбрион естественным путем спускается по трубе в матку, – объяснил Виктор, – это происходит именно на стадии, которая изображена на этой фотографии. То есть на пятый или шестой день.

Он постучал указательным пальцем по фотографии из последнего ряда и продолжил:

– То есть шанс, что искусственно созданные эмбрионы приживутся в матке, будет гораздо выше, если их поместить туда на более поздней стадии, чем это делали до сих пор.

– Но до сих пор невозможно было вырастить эмбрионы до такого размера.

– Иногда то, что кажется невозможным, на самом деле просто сложно, – ответил он почти машинально.

– Но как, Виктор?

– Надо просто найти правильный баланс. Это не более чем химический процесс. Я всё опишу.

– И поскорей, – сказал Рекс, в нем снова затеплилась надежда.

Он взял один из снимков и прочел дату: 10 февраля 1984 года. Он посчитал на пальцах и сказал:

– Прошло почти три недели. Мыши могут родиться в любой момент.

Он увидел, как Виктор покачал головой.

– Ничего не получилось? – спросил он тогда. – Эмбрионы все равно не прижились?

Виктор снова покачал головой.

– Но что тогда, Виктор? – воскликнул Рекс нетерпеливо.

– Это займет примерно девять месяцев, – сказал Виктор, глядя в одну точку перед собой.

Примерно девять месяцев. Его слова эхом отозвались в голове у Кремера. Девять месяцев. Он громко сглотнул и понадеялся про себя, что мысль, которая у него возникла, окажется неверной. Мужчине стало не по себе, и он снова посмотрел на снимок, который держал в руках, хотя и знал, что больше ничего на нем не увидит. Большинство эмбрионов млекопитающих на этой стадии выглядели одинаково.

– Это же… – начал он, но не смог произнести этого вслух.

– Человеческие эмбрионы, – подтвердил Виктор.

Рекс закрыл руками глаза. Даже если бы ему отвесили пощечину, это было бы не так больно.

Если кто-то во всем этом деле и обманывал, то это был Рекс Кремер с того самого момента, когда узнал, что Виктор клонирует человека. Он понимал это, но считал, что у него нет выхода. Это была, как ему казалось, единственная возможность исправить ситуацию. Возможно, это было необдуманное решение или же он действовал в своих интересах, а может быть, просто был в панике, но в любом случае, это было его собственное решение. Виктор поставил его перед свершившимся фактом, но потом он сам разработал дальнейший сценарий и заставил Виктора следовать ему. Кремер использовал особую тактику. Для начала он сказал, что Виктор должен срочно клонировать взрослых мышей, потому что в тот момент от него ожидали именно этого. Вероятно, это был шаг назад, но таким образом он бы ответил на критику Солара и Грата, а кроме того – ученый подчеркнул это, – так можно разубедить всех остальных скептиков. К тому же Виктор смог бы подвести мостик для новости о человеческих клонах, которая иначе свалилась бы на голову человечеству как гром среди ясного неба.

Разубедить всех скептиков. Подвести мост. Всё человечество. Гром среди ясного неба.

Рекс Кремер и в самом деле использовал эти слова, и они произвели ожидаемый эффект. Виктор превратился в сплошной слух, и ординатор предложил ему продолжить ряд фотографий человеческих эмбрионов снимками мышиных.

– Я ведь должен что-то предъявить остальным, – объяснил он. – Это единственный способ убедить их.

– В чем? – спросил Виктор.

– В твоей правоте.

Этой фразой он нарочно задел чувствительное место, да и на самом деле он думал так же. Рекс действительно поверил, что Виктор зашел в своем эксперименте так далеко, как рассказал. На самом деле он сомневался в благополучном окончании эксперимента гораздо больше, чем в самом эксперименте в целом, по крайней мере, в этот момент. В глубине души он еще надеялся, что эмбрионы не приживутся в матке и потом будут отторгнуты материнским организмом. Так он в любом случае был бы избавлен от угрызений совести. Но не это тревожило его в первую очередь.

– А если они захотят узнать, где сами эмбрионы? – спросил Виктор.

– Тогда мы скажем, что они были отторгнуты. Я могу показать деформированные эмбрионы из моих собственных опытов.

– Мы? Ты сказал «мы скажем»…

– Да, Виктор, мы. Ты и я. Мы должны согласовать, что будем говорить. Позже, когда придет время, мы расскажем правду. И тогда они поймут нас. Сейчас главное – выиграть время. Мы должны подготовить мир к тому, что случится.

Виктор кивнул, и Рексу показалось, что он его убедил. То есть его предположение о том, что Виктора можно направить в нужную сторону, правильно подобрав слова, оказалось верным. На Виктора можно было воздействовать риторикой. Он ценил слово больше, чем науку. Или же считал слово наивысшей наукой. Этого Кремер пока не понял, да это и не было так уж важно. Оба предположения, в любом случае, объясняли, почему Виктор не придавал значения научным отчетам. Ведь в них главными были не слова, а факты, ну а высокий стиль и вовсе не приветствовался. Важным был каркас, а не оболочка.

Потом Рекс снова решил все проверить, задав еще один вопрос. Он был совершенно уверен, что всё уже понял, и заранее знал ответ.

Он спросил Виктора, почему тот решил клонировать самого себя, и был уверен, что тот скажет о Господе, который создал человека по образу и подобию Своему, как Виктор уже говорил раньше.

Но Виктор сказал совсем другое. Сначала он показал на свой рот. На шрам на верхней губе, наполовину скрытый усами.

– Вот поэтому, – сказал он.

Никаких высокопарных слов. Никакой риторики.

– Как это? – переспросил Рекс.

Его голос прозвучал неожиданно высоко.

– Это будет доказательством. Как цвет шерсти у мышей.

Рекс тут же понял, что он имел в виду. Вдруг все снова вернулось к науке. К ее основе. К доказательству.

– То есть ты хочешь сказать, – начал он с некоторым замешательством, – что если у ребенка при рождении тоже… – он неловким движением показал на свою верхнюю губу, – то это будет физическим доказательством, что этот ребенок – твой клон.

Виктор кивнул.

– Но ведь это может просто передаваться от отца к сыну, – заметил Рекс, не догадываясь, насколько точным окажется его замечание. – Это может быть просто наследственным. Ведь это генетическое отклонение, не так ли?

Виктор снова кивнул. Ответ у него уже был готов.

– Каждая губная расщелина уникальна, – сказал он заученным тоном. – Расположение, форма, глубина и ширина. То есть если я покажу, что расщелина у ребенка идентична моей…

– А как ты это сделаешь? – перебил его Рекс. – Ты же…

Он не сразу подобрал нужное слово и поэтому снова сделал неловкий жест. И тут ему вспомнилось слово. Прооперирован. Но прежде чем успел его произнести, Виктор пододвинул к нему бумажную папку.

– Вот так, – сказал он.

Рекс раскрыл папку и с изумлением стал всматриваться в фотографии (это были черно-белые снимки, контрасты казались еще более резкими), и каждая фотография беспощадно показывала шрам на протяжении всех этих лет. Он не мог отвести взгляда. И чем дольше он смотрел, тем сильней было чувство, будто его самого разрывали. Как будто эти снимки были заразными.

– А женщина, Виктор? – с трудом произнес он. – Эта женщина. Она знает?

Виктор промолчал, и Рекс все понял.

Виктор ничего не рассказал ей. Он пытался, но у него не получилось. Он хорошо начал, именно так, как запланировал. Сказал, что ребенок будет рожден из ее собственных яйцеклеток и сперма в зачатии участвовать не будет. Так было и на самом деле, и поэтому он произнес это с чистой совестью.

Она повторила его слова.

Собственные яйцеклетки. Никакой спермы.

Ее бурная реакция сразу дала Виктору понять, что женщина сделала из его слов выводы, о которых он вовсе не собирался говорить.

Она воскликнула:

– То есть ребенок будет очень похож на меня!

Он хотел ответить, что ребенок, которого она родит, не будет похож на нее. И даже близко не будет. Хотел добавить, что в следующий раз сможет сделать ребенка, похожего на нее. Который будет совсем как она.

Он хотел это сказать. Но тут она произнесла одну фразу.

Она сказала:

– Ребенок, похожий на меня. Это был бы настоящий дар Божий.

Ее слова глубоко задели его.

* * *

В гимназии Братства христианских школ в Эйпене Виктор Хоппе получил массу прозвищ, которые намекали на его внешность. Даже учителя, среди которых были не только духовные лица, но и миряне, иногда говорили о нем: «этот рыжий из второго „Б“» или «этот мальчик с заячьей губой из четвертого „А“». Конечно, Виктор слышал это, особенно когда ученики кричали ему вслед, но это его не беспокоило. Собственно говоря, мало что могло его беспокоить. Это было его счастьем в то время, потому что больше некому было защищать его, как это делал брат Ромбу на протяжении четырех лет.

Из-за его апатии ко всему окружающему говорили, что он окружен стеной, от которой все отскакивает, иногда даже в буквальном смысле, когда в него бросали мячом или чем-нибудь еще, но чаще фигурально, когда его обзывали или высмеивали.

Так как Виктор почти никак не реагировал, в конце концов издевательства прекратились. В начале каждого школьного года, когда в класс приходили новенькие и каждый пытался самоутвердиться, Виктору приходилось туго, но уже через пару недель его мало-помалу оставляли в покое, и, несмотря на выразительную внешность, опять начиналось неприметное существование.

Да и в интернате на него оборачивались все меньше, тем более что он беспрерывно был занят учебой. Виктор постоянно читал, всегда и везде. Он штудировал учебники, энциклопедии, журналы, справочники.

Список книг, которые он брал в школьной библиотеке, был впечатляюще длинным, но в то же время очень односторонним, потому что Виктора интересовали только книги, имеющие отношение к естественным наукам. Ни разу он не взял книгу о чем-то другом, постороннем.

Из-за своей крайней концентрации на предмете Виктор все больше отдалялся от окружающих, а они, в свою очередь, все больше отдалялись от него, главным образом из-за того, что Виктор, как часто говорили, вел себя очень странно. Если начинал говорить, то говорил всегда либо о чудесных свойствах человеческого организма, либо о функционировании рентгеновского аппарата, либо о новом лекарстве от той или иной редкой болезни. И уж принявшись говорить, никак не мог остановиться и говорил без всякого перерыва и в такой педантичной манере, что мало кто мог или хотел его слушать. Сам Виктор этого не осознавал, так как до него как будто не доходили сигналы из внешнего мира. И только когда учитель громким голосом приказывал ему прекратить рассуждения, он замолкал.

Во время обучения в гимназии у Виктора все больше и больше стала проявляться так называемая неряшливость. Во всяком случае, так учителя объясняли тогда тот факт, что он иногда выполнял письменные задания только наполовину. Некоторые называли это ленью, и, собственно говоря, эти учителя были ближе к правде. Многие упражнения Виктор оставлял незаконченными, потому что не видел пользы в том, чтобы повторять вещи, которые уже однажды выучил, или раз за разом полностью переписывать доказательства, в то время как в его голове всё уже разместилось по полочкам.

Из-за этой якобы неряшливости в сочетании с ограниченной областью интересов Виктор считался в гимназии посредственным учеником. По физике, химии и биологии у него был хорошие результаты, по латыни и языкам он был середнячком, по географии, истории и математике чаще всего получал едва лишь удовлетворительно, а по Закону Божию, музыке и рисованию ему регулярно ставили неуды. Но никогда ситуация не была настолько плоха, чтобы возникла угроза оставить его на второй год. О том, чтобы перепрыгнуть через класс, как это было в начальной школе, судя по его результатам, также не могло быть и речи.

Поэтому, как и остальные ученики, Виктор Хоппе проучился в средней школе шесть лет, но, так как у него было преимущество при поступлении, в шестнадцать лет он все же оказался самым младшим учеником, который был выпущен из гимназии Братства христианских школ в Эйпене 30 мая 1961 года и поступил в университет.

До новой выходки или публичного спектакля за эти шесть лет так и не дошло. Надо сказать, что Виктор нашел некоторое успокоение в своей вере. Успокоение в том смысле, что никаких новых представлений в его сознании не прибавилось. Бог делал зло, Иисус творил добро.

Иисус, в конце концов, за это и был наказан. Это Виктор мог видеть собственными глазами. Кто делает добро, того наказывают.

Подтверждение этому он увидел и в реакции отца Норберта, который стащил его с креста и надавал пощечин. Как будто разразилась гроза.

– Бог накажет тебя за это, Виктор Хоппе!

Зло пыталось бороться с добром. Каждый раз, снова и снова.

Несмотря на все препятствия, Виктор должен продолжать делать добро. Его целью оставалось стать врачом, и, пока у него была цель, к которой он мог стремиться, его было не сбить с пути.

Но по отношению ко злу он должен быть настороже. Зло всегда подстерегало его. Он заметил это по своему отцу. Его разъедало зло. Как врач он творил добро, как отец – совершал зло. И зло распространялось. Хотя Виктор редко бывал дома, каждый раз отец находил повод, чтобы на него сердиться. Он все громче кричал на него, и иногда за этим следовали удары.

Чем же, во имя всего святого, я это заслужил?!

Отец часто выкрикивал эти слова, и Виктор знал, что при этом он имел в виду то зло, которое овладело им.

Даже жители деревни говорили так, однажды Виктор понял это. Его отец посещал больного и еще не вернулся, а люди собрались и ждали его у изгороди. Виктор сидел в своей комнате и через окно слышал их голоса.

– У доктора дела идут неважно, это не к добру.

– Да уж, нет хуже зла…

Так они говорили. И этого ему было достаточно.

Виктору было пятнадцать лет, когда он узнал, что приют, где он провел первые годы своей жизни, расположен в деревне Ля Шапель. В гимназии он мало думал о приюте. Не то чтобы он забыл эти годы, но за это время не произошло ничего такого, что закрутило бы шестеренки в его голове и заставило часовой механизм воспоминаний прийти в движение. Все, что имело значение прежде, потеряло свой смысл. Еженедельные литургии и каждодневные молитвы отскакивали от его сознания. Библия, из которой он так много почерпнул в свое время, была окончательно убрана на место в конце года, как и прочие учебники, – в этом смысле Библия стала для него только учебным материалом. В гимназии не было преподавателей, которые, как брат Ромбу, мягкими чертами лица и приятным голосом живо напоминали бы ему сестру Марту, и с тех пор как Виктора переселили в другое отделение пансионата, отец Норберт, громким голосом напоминавший сестру Милгиту, также исчез из его непосредственного окружения.

В итоге наряду с некоторым умиротворением в вопросах веры Виктор обрел в гимназии – впервые и на долгое время – покой в своей голове. На долгое время – лет на пять. После этого воспоминания опять начали пробуждаться – медленно, но неотвратимо, как будто в голове трогали давние струны, и в конце концов эта последовательность звуков начала складываться в узнаваемую мелодию.

Вновь это произошло во время одной из школьных экскурсий. Ученики пятого класса отправились сначала к границе трех стран, а потом на голгофу в Ля Шапель. В первом из этих мест Виктор не был никогда, второе он знал слишком хорошо. И все же парень не поднял руку, когда учеников спросили, проделывал ли кто-нибудь уже крестный путь. Он и не очень-то стремился туда. Пересечение границ трех стран его совершенно не интересовало, а оказаться еще раз на крестном пути Христа ему не хотелось.

На этот раз они поехали на автобусе. На экскурсию поехал весь класс, двадцать один человек, и ни один из учеников не сел рядом с Виктором. Его это не смутило. Он даже ничего не заметил. Хотя впереди и сзади него места был заняты и один из мальчиков, Нико Франк, долговязый парень семнадцати лет, похлопал его по плечу, когда автобус тронулся.

– Виктор, скоро подъедем к приюту.

А мальчик, сидевший рядом с Нико Франком, нагнулся вперед и сразу же добавил:

– Смотри, а то сестры тебя увидят и заберут к себе.

– И посадят вместе с идиотами, там тебе и место, – сказал Нико.

Смех, последовавший за этими словами, никак не подействовал на Виктора. Чего нельзя сказать о словах: Приют. Сестры. Идиоты.Они затронули три струны. После этого ученики оставили его в покое.

Виктор смотрел в окно, но едва ли видел, где они проезжали. Он даже не заметил, как автобус проехал мимо его собственного дома.

– Сюда Виктор приезжает во время каникул. Его отец здесь врач, – брат Томас, учитель латыни, говорил громко, чтобы большинство учеников его услышали.

– А я-то думал, что он живет в приюте, – со смехом сказал Нико Франк, резко выпрямившись и постучав указательным пальцем по макушке Виктора.

– Франк, веди себя прилично и сядь на место! – строго одернул его брат Томас.

Смех не стихал еще некоторое время.

Приют.И снова эта струна. Начало мелодии.

Когда автобус достиг вершины Ваалсерберга и все стали выходить, Виктор оказался последним. Пока господин Роберт, учитель географии, что-то объяснял, Виктор оглядывался по сторонам. Народу было очень много. Десятки туристов толпились на площадке, где был всего один киоск и несколько скамеек.

– Здесь хотят построить башню, еще выше, чем башня Юлианы, – рассказывал учитель. – Башня Юлианы стоит чуть дальше. В Нидерландах. Кто был когда-нибудь в Нидерландах?

Виктор не слышал вопроса. Он думал о приюте. О сестрах. Об идиотах.

Имбецилы. Дебилы.Эти два слова сами собой всплыли в его сознании.

– Виктор, пошли!

Череда учеников уже потянулась в направлении трех границ. Виктор поплелся вслед за ними. Бетонный столб. И больше ничего.

– Бельгия, Нидерланды, Германия, – сказал господин Роберт, поворачиваясь вокруг столба и рисуя руками треугольники.

Виктор не понял ничего из того, что пытался объяснить учитель. Для него это было слишком абстрактно. Его прежний учитель, брат Ромбу, нарисовал бы мелом на земле несколько линий, и Виктор увидел бы все, что надо. Но теперь ничего не получалось. Его голова все равно не была настроена на это. Более понятно не стало и тогда, когда брат Томас произнес слова, которые как-то ослабили напряжение Виктора.

– Это золотой телец географов, – продолжал брат Томас. Одну руку он положил на камень, а другую на плечо коллеги-учителя. – Изображение того, что, собственно говоря, невидимо. Так же, как Бог.

От Виктора ускользнула ирония, которая скрывалась в голосе брата Томаса. Он обратил внимание на слова «золотой телец» и «Бог». И из-за этого вдруг услышал другой голос: «Моис-с-сей, Виктор. Со звуком „с“. Как в слове „сестра“».

Он почувствовал, как по спине пробегают мурашки. С этого момента все перестало для него существовать. Он не видел, как ученики его класса ходят вокруг столба, совершая при этом разные движения руками и ногами. Не слышал он, и когда учитель географии спросил его, не хотелось бы ему когда-нибудь поехать за границу. Виктор не слышал и голоса брата Томаса, который сказал:

– Виктор мечтает о более дальних путешествиях. Он мечтает о семи морях.

После того как ученики поднялись на самую высокую точку Нидерландов, где, как объяснил брат Томас, три пограничных столба демонстрируют, как безнадежен поиск человеком опоры, все снова сели в автобус.

– А сейчас мы поедем в Ля Шапель, – сказал господин Роберт, – смотреть голгофу. Брат Томас расскажет вам об истории этого места.

– В конце восемнадцатого века здесь жил мальчик, которого звали Петер Арнольд, – начал рассказ брат Томас. – Он страдал от эпилепсии – падучей болезни – и однажды на рынке купил образок Девы Марии и повесил его на старый дуб…

– Виктор, ты слушаешь? – господин Роберт сел рядом с Виктором и подтолкнул его.

– И повесил его на старый дуб, – машинально повторил Виктор.

Учитель географии кивнул и продолжал слушать брата Томаса.

– …что избавился от этих приступов. Поэтому сестры-клариссы построили рядом с дубом часовню для паломников. Через несколько лет здесь произошло еще одно чудо. Фредерик Пелзер, мальчик вашего возраста, вдруг излечился от безумия после того, как его родители усердно помолились за него в этой часовне. Тогда сестры решили возвести рядом с часовней монастырь и санаторий, чтобы помогать еще большему числу убогих.

Убогих.

Большинство слов пролетало мимо ушей Виктора, но именно это слово вонзилось в его сознание, словно жало. С тех пор как его забрали из приюта, он никогда больше не слышал этого слова.

Помолимся обо всех убогих.

Так начинала молитву сестра Милгита, когда они собирались в часовне. Убогими были они, пациенты.

Часовой механизм в его голове заработал. В том же ритме, что и литания.

Марк Франсуа.

Фабиан Надлер.

Жан Сюрмонт.

При каждом имени он сразу видел лицо.

Нико Баумгартен.

Анжело Вентурини.

Эгон Вайс.

Он увидел, как Анжело Вентурини кладет подушку на лицо Эгона Вайса.

Помолимся за Эгона Вайса, который отошел в мир иной.

Чтобы его душа нашла успокоение.

Ты молишься за Эгона? Это хорошо. Тогда он точно обретет покой.

Виктор, Бог дает, и Бог забирает.

Он увидел, как сестра Марта поворачивается и уходит от него. Она шла так, будто несла тяжелый крест.

Виктора нашли на монастырском кладбище. Он сидел на скамейке, склонив голову и сложив руки.

На шестом стоянии крестного пути господин Роберт недосчитался Виктора среди других учеников. Никто не заметил, как давно он исчез. Никто его не хватился.

Его обнаружили брат Томас и сестра Милгита. Аббатиса зажала рот рукой, когда увидела мальчика.

– Вы его знаете? – спросил брат Томас.

Но она только покачала головой.

– Нет, не знаю, – ответила она. – Я никогда его не видела. Должно быть, он заблудился.

Тогда брат Томас взял его за руку и увел с кладбища. Виктор покорно следовал за ним.

Он не заблудился. Просто не пошел дальше того места, где его нашли.

Доктор Карл Хоппе сидел после завтрака за столом и читал газету, когда его сын появился из кухни. Мальчик налил себе чашку молока и остановился у кухонного стола:

– В какой день недели вы забрали меня из приюта в Ля Шапели?

Это был двойной удар. То, что Виктор вдруг задал ему вопрос, и сам вопрос.

– Что ты сказал? – спросил доктор с деланным безразличием.

Он перевернул газетную страницу в надежде, что Виктор не осмелится вновь задать вопрос. Но тот осмелился.

– Из приюта? – доктор услышал свой собственный голос. – С чего ты взял? Ты никогда не был в приюте.

Он произнес это, не поднимая глаз, хотя знал, что сын проигнорирует его взгляд.

– Но ведь я же… – начал Виктор. – У сестер…

– Нет, Виктор, ты не был там! – доктор повысил голос. Он швырнул газету на пол и резко вскинул голову.

– Если я говорю так, значит, значит, так оно и есть! Уж я бы об этом знал!

Его сын продолжал стоять еще некоторое время, явно размышляя, а потом отвернулся от него. Поворачиваясь, он выпустил из рук чашку с молоком. Он не швырнул ее в гневе на пол, нет, он просто повернулся, одновременно выпустив чашку из рук, и вышел из кухни.

Карл Хоппе еще мгновение сидел в скованной позе, как будто был прибит к стулу. И потом бросился вслед за сыном.

Когда Виктор через несколько дней вернулся в пансионат и стал распаковывать свой чемодан, он нашел в нем папку, на которой было написано его имя. В левом верхнем углу было напечатано «Санаторий ордена сестер-кларисс» и адрес в деревне Ля Шапель. В папке не было письма, только медицинская карта с датой и несколько черно-белых фотографий.

Виктор посмотрел на фотографии. Бесстрастно, как будто взглядом врача, много повидавшего на своем веку.

Потом он просмотрел медицинскую карту. После каждой даты было написано одно или несколько слов. «Дебил» было написано несколько раз. «Умеет говорить. К сожалению, нечленораздельно», – прочитал он. На последней строчке стояло: «Выписан», – и дата: 23 января 1950 года.

Эта дата поразила его.

* * *

Рекс Кремер сразу почувствовал что-то неладное. Перед началом собрания его университетские коллеги игнорировали его, и когда он пытался заговорить с кем-то, ему отвечали односложно или уклончиво. «Через несколько минут будут реагировать по-другому», – подумал он.

Как только ректор открыл собрание, Рекс попросил слова и показал фотографии шестидневных эмбрионов. Он чувствовал себя несколько неловко, рассказывая, что это эмбрионы мышей, и это чувство усилилось, когда реакции не последовало. Он заметил, что некоторые из коллег посмотрели на ректора. Тот откашлялся и сказал: