Текст книги "Создатель ангелов"

Автор книги: Стефан Брейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

– Мы еще ничего не можем однозначно принять. Мы понимаем, что вы выступаете в защиту доктора Хоппе, но на карту поставлено слишком многое, чтобы пустить дело на самотек.

– Но ведь фотографии говорят сами за себя, – сказал Рекс, узнавший в своем голосе интонации Виктора.

– Дело не в фотографиях, – сказал ректор и сразу же добавил: – Не в первую очередь.

Рекс проглотил слюну. Он задался вопросом, знает ли ректор, что он лжет, говоря о фотографиях. Эта мысль заставила его содрогнуться. Он постепенно стал осознавать, что совершает большую ошибку. События последних дней совершенно сбили его с толку. Он позволял себе поступки, которые раньше даже не пришли бы ему в голову.

Ректор воспользовался тишиной, наступившей после его реплики, чтобы опять взять слово.

– Будет проведено расследование. Мы создали международную комиссию ученых. Они выяснят, – ректор минуту колебался, – не выдумал ли доктор Хоппе некоторые вещи.

Выдумал. Это одно из самых страшных обвинений, которые могут быть предъявлены ученому. А тот факт, что комиссия создана без его ведома, означал, что в нем тоже сомневались. Это заставило Кремера задуматься. Неужели и в самом деле все могло быть выдумано? И он не догадался об этом, потому что считал Виктора неспособным на такое? Потому что всегда верил в его талант? Могло ли случиться так, что Виктор злоупотребил его доверием? Рекс попробовал построить в голове цепь из происшедших событий, но ректор вновь заговорил, и так монотонно, будто читал речь по бумажке.

– Расследование прежде всего займется экспериментом с клонированными эмбрионами мышей, который оспаривается доктором Соларом и доктором Гратом. Доктор Хоппе должен будет продемонстрировать, а комиссия проверить, соответствуют ли утверждения доктора Хоппе в статье в журнале Cellзаписям, которые он делал во время исследования.

Записи были настоящим лабиринтом, в котором один только Виктор мог найти дорогу. Кремер знал это. Кроме того, Виктор отказался бы раскрывать свой метод. Все расследование было бы в его глазах пустой тратой времени. Кремер знал и это. И все же он вдруг решил молчать. Члены комиссии должны были сами убедиться, как тяжело сотрудничать с Виктором. Тогда они бы поняли, что даже ему как ординатору нечего сказать. Возможно, ему было бы даже выгодно, если бы комиссия пришла к выводу, что все выдумано. В этом случае оставалось только доказать, что он к этому делу совершенно не причастен. И, следовательно, Виктор спланировал и исполнил все совершенно самостоятельно.

– Вы согласны с этим, доктор Кремер? – спросил ректор.

Ординатор все еще смотрел на фотографии и не мог понять, как мог позволить втянуть себя в это. Он вспомнил и свое волнение, когда Виктор показал ему фотографии, и шок, когда выяснилось, что это человеческие эмбрионы. И он ничего не сделал. Не предпринял ничего. Не задал никаких вопросов. Даже когда Виктор рассказал ему, как выглядел бы ребенок при рождении.

– Доктор Кремер? – голос ректора вывел его из задумчивости.

Рекс поднял глаза, сложил руки перед подбородком и сказал:

– Да, мне, в самом деле, кажется важным узнать, не вымышлены ли эти данные.

Когда Виктор узнал, что по поводу его деятельности должно состояться расследование, он пошел к ректору, чтобы подать заявление об отставке. Ректор сказал, что для внешнего мира это будет выглядеть как признание вины. Если он уверен в том, что его не в чем упрекнуть, тогда ему лучше было бы дождаться результатов расследования. Для Виктора это расследование так или иначе было признаком недоверия, но ректор уверил его, что оно преследует цель не столько разоблачить ложь, сколько пролить более яркий свет на правду и таким образом опровергнуть критику Солара и Грата. После некоторого размышления Виктор все же решил, что может с этим согласиться и с заявлением об уходе можно не спешить. Он только попросил, чтобы ему позволили отлучиться на время расследования, потому что не смог бы видеть, как посторонние прикасаются к делу его жизни. Когда ректор спросил его, не хочет ли он, по крайней мере, хоть один раз продемонстрировать свой метод, Виктор Хоппе ответил, что все описано в статье, а остальное – вопрос техники и, соответственно, навыка, который он приобрел. Поэтому он имеет полное право оставить свои достижения при себе, чтобы другие не примазывались к его славе. Ректор парировал тем, что это не облегчает задачу комиссии. Виктор изящно развернул ситуацию, заметив, что таким образом члены комиссии получают возможность продемонстрировать собственное мастерство.

В беседах с членами комиссии Рекс Кремер свел свою роль в том, что произошло, до минимума. Он признал, что как врач-ординатор должен был больше контролировать процесс, но говорил в свою защиту, что при поступлении на работу доктор Хоппе настоял на том, чтобы иметь возможность работать совершенно самостоятельно. Он регулярно делал попытки вникнуть в метод доктора Хоппе, но тот никогда не соглашался раскрывать подробности. Комиссия хотела выяснить, не удивляло ли его это. Кремер настаивал: доктору Хоппе каждый раз удавалось убедить его, что все это дело техники.

Один из членов комиссии спросил Кремера, верил ли он в это.

– Нет, – последовал ответ.

И так он отрекся два раза.

Расследование продолжалось уже месяц, когда Кремеру домой позвонил Виктор, который в самом деле отсутствовал все это время в университете и опять переехал жить в Бонн. Кремер не удивился звонку Виктора, он предполагал, что тот хочет узнать, как далеко зашло расследование комиссии.

– Виктор, давно тебя не слышал, – сказал Кремер нейтральным тоном.

Он решил держаться сдержанно. Он все больше и больше убеждался в том, что Виктору за эти годы было предоставлено слишком много свободы, и тот злоупотребил ею.

– Мне нужна твоя помощь, – с ходу начал Виктор, подтверждая предположения Кремера.

– Виктор, комиссия еще не закончила работу. Я не могу ничего сказать. Я ничего не знаю. Они просто делают свою работу…

– Я не о комиссии, – решительно ответил Виктор. – Меня это не волнует.

Рекс был удивлен, но сразу же опять насторожился. Теперь он не даст себя увлечь пустыми уверениями.

– А в чем же тогда дело? – спросил он, придавая голосу как можно более безразличную интонацию.

– Эмбрионы, – сказал Виктор. Кремер громко вздохнул.

«А что там с эмбрионами?» – задал он было вопрос, но тут же исправился:

– Какие эмбрионы?

– Клоны. Мои клоны.

– Виктор, не знаю, могу ли я…

– Рекс, мне нужна твоя помощь! – это прозвучало уже отчаянно.

Рекс вздрогнул. За все эти годы он никогда не наблюдал Виктора таким. Доктор Хоппе всегда был самоуверен, никогда не обращался к нему не то что за помощью, а даже за советом.

– Что же случилось? – в нем проснулся интерес, но недоверие не исчезло.

– Тут их четыре… их будет четыре… – Виктор проговорил это так быстро, что понять его стало труднее, чем обычно. – Четыре, понимаешь. Это слишком много! У меня не было такой цели…

– Виктор, спокойно! – воскликнул Рекс и сам поразился своему тону. Затем набрал в легкие воздуха и сказал уже спокойнее:

– Попробую понять, что ты имеешь в виду.

Он прекрасно знал, в чем дело, но понятия не имел, что должен думать по этому поводу и, прежде всего, чему верить. Когда шесть недель назад Виктор показал ему фотографии пяти эмбрионов, он сказал, что ввел все их женщине, надеясь, что хоть один приживется в матке. Рексу это количество показалось слишком большим: от двух до четырех эмбрионов было стандартной процедурой, по крайней мере, при экстракорпоральном оплодотворении, а сейчас только один эмбрион оказался отторгнут, а оставшиеся четыре укрепились в матке и доросли до зародышей. Если это было правдой и дальше все прошло бы нормально, могли родиться четверо детей. Сразу четыре клона. Если это было правдой. Но он не верил. Кроме того, он не хотел иметь к этому никакого отношения.

– Не понимаю, в чем проблема, Виктор, – парировал он. – Четыре из пяти эмбрионов. Да ведь это большой успех.

– Слишком много.

– Ты должен был думать об этом заранее. Или ты недооценил сам себя?

Кремер отдавал себе отчет в том, что в его тоне сквозят издевательские нотки, и подумал, не заметил ли этого Виктор.

– Мне нужна уверенность, – сказали на том конце провода.

– Она же сейчас у тебя есть.

– Но их четыре. Я не знаю, захочет ли она их. Захочет ли она всех четырех…

– Тогда возьмешь себе парочку.

– Я не могу. Я не знаю, как с ними…

– Ты должен взять на себя ответственность, – сказал Рекс несколько отеческим тоном. – Так положено. Кто дает детям жизнь, должен о них заботиться.

Развеселившись, он ждал ответа, которого все не было.

– Виктор?

Но связь уже прервалась.

Через два месяца комиссия завершила расследование. В отчете, представленном ректору 30 мая 1984 года, ни слова не было сказано ни о мошенничестве, ни об обмане, ни о вымышленных фактах. Этому независимые эксперты не нашли неопровержимых доказательств. Но эксперимент Виктора Хоппе тем не менее не мог быть сочтен успешным, и, следовательно, результаты его не могли быть признаны верными. Напротив, комиссия установила, что в записях Виктора Хоппе «многократно встречаются зачеркивания, нечитаемые фрагменты текста, сбивчивые замечаниями и противоречивые данные». Комиссия высказала также мнение, что Виктор Хоппе не следовал «даже самым элементарным научным методикам», и на основании этого пришла к следующему выводу: «Качество всего эксперимента доктора Хоппе должно быть подвергнуто серьезному сомнению».

* * *

Виктор, я горжусь тобой. Я действительно горжусь тобой.

Вот что он хотел сказать ему по телефону, когда Виктор сообщил новости. Он собирался сказать ему это.

Но тон, которым сын сообщил о получении диплома врача, удержал Карла Хоппе от этого. Тон был безразличный. В который раз. И он подумал: «Виктор, ну гордись же сам собой! Ну закричи же об этом, черт возьми!»

Но и этих слов он не произнес. Он сказал только:

– Хорошо, Виктор, прекрасно.

Таким тоном, как будто похвалил блюдо за обедом.

И когда он повесил трубку, то проклял себя. В который раз.

Он начал письмо так: «Милый Виктор», но сразу же зачеркнул написанное. Потом попробовал варианты «Уважаемый Виктор» и «Дорогой Виктор», но в конце концов ограничился просто словом «Виктор».

После полудня 27 июня 1966 года ректор университета Ахена вызвал к себе в кабинет Виктора Хоппе. Он быстро взглянул на молодого человека и попытался вспомнить, не встречались ли они раньше. Вероятно, нет, иначе он бы непременно его вспомнил.

От доктора Бергмана, врача-ординатора биомедицинского факультета, ректор узнал, что Виктор Хоппе буквально накануне получил диплом с отличием. Что он проявил себя как трудолюбивый, скромный исследователь, в котором талант сочетается с упорством. Что это человек не слов, а дела. Многообещающий. Доктор Бергман надеялся, что Виктор Хоппе защитится на одном из отделений факультета.

– А в эмоциональном смысле? Как он прореагировал?.. – в конце беседы спросил ректор.

На это у ординатора не нашлось ответа.

Молодой человек сидел несколько скованно. Он слегка наклонил голову, скрестив руки и ноги. Такая закрытая поза, как было известно ректору, свидетельствовала о застенчивости, страхе, но также и о скрытности.

– Виктор, – начал ректор, расположившись за столом.

Молодой человек принял более удобное положение, но не поднял глаз.

– Виктор, позвольте, прежде всего, поздравить вас с получением диплома. Ваши профессора очень хвалили вас.

– Благодарю вас, – ответ прозвучал вежливо.

Виктор говорил в нос, это привело ректора в некоторое замешательство. Ему потребовалось усилие, чтобы вернуться к фразе, которую он заранее подготовил.

Поздравления. Соболезнования. Это надо было сказать.

– Но, увы, я должен выразить вам и свои соболезнования, – сказал ректор.

Виктор Хоппе все еще не смотрел на него.

– Ваш отец скончался, – продолжил ректор.

Он попытался вложить в свой голос побольше сочувствия.

Молодой человек, казалось, даже не расстроился. Он только пару раз кивнул. Возможно, он чувствовал, что это могло произойти. Или отец заранее сообщил, что собирался совершить, или уже раньше предпринимал подобную попытку. Ректор не знал, должен ли он сообщить также и это.

– Вы не удивлены? – попытался он еще раз. Виктор пожал плечами.

– Значит, вы подозревали, что подобное возможно? – заключил ректор.

На этот раз Виктор поднял голову:

– Возможность чего я должен был заметить?

Ректор непроизвольно сложил руки и громко вздохнул.

– Ваш отец сам сделал свой выбор, – сказал он медленно. – Он выбрал смерть. Это было его собственное решение.

Поначалу не последовало никаких эмоций.

– Как? – спросил через некоторое время Виктор. – Вы знаете, как он это сделал?

Ректор знал, как все произошло, но должен ли он был рассказать сыну правду? Входит ли это в его обязанности? Если мальчик хочет это знать, это, конечно, его право. Но как он должен сказать об этом?

– На дереве, – сказал он, надеясь, что так будет достаточно ясно.

Мальчик кивнул и затем сказал то, что ректор не совсем понял:

– Значит, как Иуда.

– Что вы сказали?

Виктор покачал головой и больше не проронил ни слова.

– Кто-нибудь может приехать за вами? – спросил ректор участливо. – Чтобы отвезти вас домой? Кому я могу позвонить?

– Нет, господин ректор, благодарю вас, – ответил Виктор.

Он помолчал немного, опустил руки на колени и спросил:

– Я должен ехать домой? Это действительно нужно?

– Мне кажется, да, – сказал ректор, нахмурив брови. – Полиция хочет задать вам несколько вопросов. Ничего особенного. Стандартная процедура при…

Он не произнес этого слова и быстро переменил тему.

– Вы уже знаете, чем будете заниматься? Я имею в виду – в ближайшем будущем, теперь, когда вы получили диплом?

Виктор пожал плечами:

– Я об этом еще не думал.

– Ваши профессора очень хотели бы, чтобы вы защитили диссертацию в университете. С вашим талантом вы добьетесь многого. Грех этого не сделать.

Он ожидал хоть какой-то реакции, но она была настолько незначительна, что, может быть, ему только показалось. Тогда он решил вернуться к прежней теме.

– Попросить кого-нибудь отвезти вас домой?

Виктор покачал головой и поднялся.

– Нет, благодарю вас. Как-нибудь доберусь.

– Надеюсь. Но если что-нибудь понадобится, заходите, не стесняйтесь.

– Конечно, господин ректор. Благодарю вас.

– Не стоит благодарности. Еще раз примите соболезнования.

Из социальной службы полиции Виктору передали письмо. Конверт был вскрыт. В целях безопасности, объяснил чиновник. И извинился за это.

Когда чиновник ушел, Виктор прочитал письмо. Он не надеялся найти в нем ответы, потому что у него не было вопросов. И все же по его телу пробежала дрожь.

«Виктор, в каждом человеке скрываются силы, которые берут верх над волей и разумом. Можно делать много добра, но в конечном счете все равно придется искупать зло, которое ты причинил. Поэтому недостаточно только делать добрые дела. Со злом тоже надо бороться. Я делал это слишком мало. К сожалению, пути назад уже нет.

На тебе нет вины. Запомни это. Ты добился большего, чем кто-либо ожидал. Ты можешь собой гордиться.

Твоя мать тоже гордилась бы тобой. Она была благочестивой и доброй христианкой. И это ты тоже запомни. Я знаю, что она очень хотела дать тебе много любви, но и в ней таилось что-то, что было сильнее ее. Надеюсь, ты сможешь простить ей это.

Мне не надо прощать ничего. Я этого не заслуживаю. Я должен был нести свою ответственность, но никогда не делал этого. Подобные вещи непростительны. Кто дает детям жизнь, должен о них заботиться. Никогда не забывай этого.

Что касается практических вещей. Все здесь остается тебе. Дом, имущество, деньги и, конечно, медицинская практика. Ты всегда хотел стать врачом, теперь ничто и никто больше не стоит на твоем пути.

Я желаю тебе больших успехов и удачи.

Твой отец».

Слова отца потрясли Виктора. Не его поступок, даже не его смерть, а именно слова. Они пошатнули основания, на которых Виктор построил свой мир. Он всегда исходил из того, что достаточно делать добро, а злу надо только не поддаваться. Зло ведь пыталось бороться со всем, что делает добро. Но, значит, выходит по-другому. Кто делал добро, должен был еще и бороться со злом. Это оказалось совершенно другое понимание, которое ему открыли внезапно. Оно повергло Виктора в раздумья, и прежде всего заставило сомневаться. Он засомневался впервые в жизни. В том, что знал. В том, что сделал. И в том, что собирался сделать. И визит пастора Кайзергрубера в тот же день еще больше усугубил ситуацию.

Скрепя сердце, пастор Кайзергрубер отправился к Виктору Хоппе поговорить о похоронах. Ему хотелось как можно меньше оставаться с ним с глазу на глаз, и поэтому он сразу сказал все, что собирался:

– Я хочу, чтобы все было скромно, ты ведь понимаешь меня?

– Нет, не понимаю, – ответил Виктор.

– Так нельзя. На самом деле, этого делать нельзя.

– Что нельзя?

– Проводить по твоему отцу поминальную службу.

– Я этого и не хочу.

– Он так хотел.

– Он хотел?

– Он оставил распоряжения. Относительно похорон. Разве ты их не видел?

Виктор покачал головой.

– Он хотел быть похоронен рядом со своей женой, твоей матерью. Он хотел этого ради нее. И хотя на самом деле этого делать нельзя, мы не будем препятствовать. Но все будет скромно. Никакого хора, никаких речей. Скромно.

– Почему этого нельзя?

– Потому что… Ты и сам знаешь. Все знают об этом. Каждый мог его видеть.

– Потому что что? – продолжил настаивать Виктор, к вящему раздражению пастора.

– Господь этого не разрешает.

– Чего не разрешает Господь?

Он рассуждает как ребенок, подумал Кайзергрубер, каждый ответ вызывает новый вопрос. Чтобы предотвратить дальнейшее развитие этой дискуссии, он решил внести полную ясность.

– Самоубийство, – сказал он прямо.

– Где об этом сказано?

– В Библии.

– Где именно в Библии?

Пастору постепенно становилось не по себе. Ему перечили очень редко. А еще хуже было то, что возразить было нечего, потому что он и сам не знал, где именно в Библии написано о том, что нельзя кончать жизнь самоубийством. И тем не менее он назвал один стих. В конце Евангелия от Матфея, где речь шла о самоубийстве Иуды.

– Матфей, двадцать семь, стих восемнадцатый.

– И понял, что предали они Его из зависти, – ответил Виктор, к удивлению пастора, и тут же добавил: – Этого нет в Библии. Об этом ничего нет в Библии.

Пастор был сбит с толку, но быстро собрался с мыслями.

– Это запрещено церковью! – сказал он решительным тоном. – Жизнь – это дар Божий. И мы не можем самовольно ее уничтожать. Не в нашей власти решать вопрос жизни и смерти. Это должен делать Он! Бог дает, и Бог забирает, и никто другой!

– А кто дал Ему это право? – слегка повысил голос Виктор. – Почему мы должны отдавать себя Его воле? Он зло, а зло должно быть побеждено.

«В нем действительно сидит дьявол, – подумал пастор Кайзергрубер, – я всегда это знал. Это зло так и не изгнали. С ним по-прежнему надо бороться».

– Ты должен стыдиться подобных высказываний! Разве ты так ничему и не научился? Слишком рано твой отец забрал тебя! Сестра Милгита была права: зло никогда тебя не покидало.

Тут он резко поднялся и пошел к выходу. Сделав несколько шагов, он остановился и обернулся. Виктор сидел на месте, словно поверженный Божьей рукой.

– Твой отец будет похоронен в субботу в десять часов. Скромная служба. А потом его похоронят в могиле твоей матери. Как он этого и хотел.

Виктора не было на похоронах отца. За несколько дней до этого он вернулся в свою комнату в университетском студенческом городке. Он не знал, за что ему держаться и куда идти. Он был совершенно потерян. В голове гудели голоса и слова. Это была какофония, какой он не слышал еще ни разу в жизни.

Твой отец слишком рано тебя забрал.

Можно делать сколь угодно много добра, но все равно придется платить за совершенное зло.

Зло должно быть побеждено.

Зло никогда тебя не покидало.

Бог дает, и Бог забирает, и никто другой!

Он был настолько потерян, что даже не осмеливался выходить из комнаты. Его навестили ректор и ординатор медицинского факультета. Была середина августа. Самое жаркое время года доживало последние дни, температура не опускалась ниже тридцати градусов. Воздух дрожал от зноя.

Ректор постучал в дверь, но им никто не открыл, хотя и он, и доктор Бергман звали Виктора по имени. По ту сторону раздавался монотонный звук, как будто кто-то очень медленно прокручивал магнитофонную кассету.

– Виктор! – крикнул еще раз ректор.

Звук прекратился, но к двери никто не подошел.

Ректор взял у консьержа запасной ключ и начал открывать дверь, очень надеясь, что Виктор не совершил того же поступка, к которому отчаяние толкнуло его отца.

Им в лицо ударила жара. Сразу после этого он почувствовал вонь – как от испорченного мяса. Эта ассоциация возникла у него еще до того, как он увидел мух. Впрочем, мухи почти сразу же вылетели из комнаты. Десятки мух. Зеленых и блестящих. Громко жужжащих.

Ректор испуганно отступил на шаг и наткнулся на ординатора. Оба они рефлекторно зажали руками носы и попытались разогнать мух. Оба подумали об одном и том же. Оба замешкались в нерешительности.

Но этот голос? Откуда же шёл голос?

Вытянув вперед руку, ректор раскрыл дверь нараспашку и всмотрелся в глубь душной комнаты.

Склонившись над книгой, за письменным столом сидел молодой человек, опершись локтями и закрыв руками уши. Стол стоял в углу комнаты, справа от окна, а весь подоконник был заставлен консервными банками. Слева от окна оказалась газовая плитка и рядом сковородка на маленькой столешнице, тоже сплошь заставленной консервными банками. Сверху, снизу, в банках и по сковородке ползали мухи.

Ректор глотнул воздуха и позвал:

– Виктор? Виктор Хоппе?

Молодой человек не поднял головы. Прямо над ним плясали мухи, мухи карабкались по его рукам, покрытым веснушками.

Ординатор тоже подошел ближе и заглянул через плечо ректору. Пораженный увиденным, он покачал головой. Затем сделал глубокий вдох, прошел дальше в комнату, прямо к окну, и сразу открыл его. Консервные банки с грохотом попадали на пол. Виктор испуганно поднял взгляд. Доктор Бергман с трудом узнал его. Бледное лицо было еще белее, чем обычно, глаза покраснели, на подбородке выросли клочки волос, которые с трудом можно было назвать бородой.

– Мы боялись, что с тобой что-то случилось, – торопливо объяснил ординатор, опасаясь, что Виктор в любой момент выставит их из комнаты. – Как твои дела?

– Я ищу ответы, – глухим голосом сказал молодой человек, уставившись в открытое окно, через которое в комнату врывался свежий воздух. Одновременно он провел тыльной стороной ладони по правой брови, прогнав муху.

Ординатор криво улыбнулся и переглянулся с ректором.

– Мы все, Виктор, все мы находимся в поиске ответов, – сказал он.

– Как долго ты здесь сидишь? – спросил ректор.

Виктор резко повернул лицо в сторону двери. Его взгляд на минуту сфокусировался на галстуке ректора. Потом он закрыл глаза и покачал головой.

Ректор снова заговорил:

– Возможно, тебе надо немного освежиться, Виктор. Доктор Бергман и я хотим обсудить с тобой несколько важных вопросов. О твоем будущем и так далее. Давай встретимся через полчаса у меня в кабинете?

Молодой человек, не глядя, кивнул. Ему неловко, подумал ректор и попытался успокоить юношу.

– Мы понимаем, что тебе тяжело. Это нормально. Так чувствовал бы себя любой человек в твоей ситуации. Посмотрим, как мы сможем тебе помочь. Ты только не волнуйся.

Ректор кивнул доктору Бергману, и тот продолжил:

– Увидимся, Виктор.

– Он в отчаянии, – сказал ректор чуть позже, когда они отошли от дома достаточно далеко. – Он не знает, как пережить смерть отца.

– Вполне возможно. Вы видели, что он читал?

Ректор покачал головой:

– Нет. Что-нибудь необычное?

– Библию.

– Библию? – повторил ректор. – Тогда он действительно в отчаянии.

Доктор Бергман рассказал Виктору, какие направления он может выбрать, чтобы защитить диссертацию, или, как выразился ординатор, в каком отделении его талант нашел бы свое наилучшее применение.

Он мог бы защититься в онкологическом отделении и специализироваться на исследованиях рака. В геронтологическом отделении он смог бы углубиться в поиски причин и предупреждение инфекционных заболеваний у пожилых людей. Но доктор Бергман полагал также, что Виктор Хоппе мог бы блестяще проявить себя в отделении эмбриологии, где как раз начинался экспериментальный проект с зачатием в пробирке, который должен был вести сам ординатор.

Во время объяснений доктора Бергмана ректор внимательно наблюдал за Виктором. Молодой человек не проявил никакого энтузиазма, не задавал вопросов и лишь кивал время от времени, казалось, скорее, из вежливости.

– По сути дела, это очень просто, Виктор, – взял слово ректор. – Если ты хочешь писать диссертацию, на что мы очень надеемся, то у тебя есть выбор между онкологией, геронтологией и эмбриологией, иными словами, это означает спасать жизни, продлевать жизни или создавать жизни.

Указательным пальцем он показал на все три названия отделений, которые написал доктор Бергман. И повторил движение и слова:

– Спасать жизни. Продлевать жизни. Создавать жизни.

– Создавать жизни, – сказал Виктор, но было непонятно, утверждение это или вопрос.

– Творить жизни, – пояснил ректор, обрадовавшись, что ему, по крайней мере, удалось привлечь внимание Виктора. – Созидать.

А потом сказал, вспомнив, что Виктор читал Библию:

– Давать жизни. Как Бог.

Давать жизни. Как Бог.

Виктор воспринял это как брошенную перчатку. Как вызов.

Бог дал, и Бог взял, Виктор. Но так бывает не всегда. Иногда мы сами должны это делать. Запомни это.

И тут он все понял. И тут у него снова появилась цель.

* * *

15 июня 1984 года Рекс Кремер приехал в Бонн. За день до этого Виктору Хоппе звонил ректор и просил его прийти в университет, поскольку отчет комиссии был готов, но доктор Хоппе отказался.

– Пришлите мне его, – сказал он, даже не спросив о содержании.

Для ректора это было уже чересчур, и тогда Кремер предложил навестить доктора, чтобы лично вручить ему отчет. На самом деле так у него появлялась важная причина для разговора с Виктором, спустя целых два месяца.

Он припарковался перед домом, на фасаде которого до сих пор висела табличка, сообщавшая, что Виктор Хоппе занимается лечением бесплодия. Он не сообщил о своем приезде и надеялся, что Виктор дома. Впустит ли он его, это был еще вопрос.

Нажимая на кнопку звонка, Рекс видел, как у него дрожит рука. Он услышал за дверью звуки, и, как только увидел доктора, ему в глаза сразу бросилось, что тот отрастил бороду.

Виктор быстро поздоровался и выглянул на улицу, как будто хотел убедиться, что с Рексом к нему не пришел еще кто-нибудь.

– Я привез отчет комиссии, – сказал Кремер. – Ректор попросил меня обсудить его с тобой.

Виктор не отреагировал.

– Может, нам стоит зайти в дом, – предложил ординатор. – Мне кажется, что обсуждать его на улице будет не очень удобно.

– Вы все еще мне верите? – вдруг спросил Виктор.

Рекс был обескуражен, не столько вопросом, сколько обращением. Когда-то они легко перешли на «ты», а сейчас он употребил «вы», чтобы подчеркнуть, что между ними снова возникла дистанция.

– Комиссия не говорит о том, что они вам не верят, – ответил он, помедлив. – Под сомнение ставится только качество вашего исследования.

– Я не о комиссии. Я говорю о вас. Вы мне еще верите?

Прямота вопроса не давала никакой возможности отступить.

– У меня есть свои сомнения.

– Вы хотите ее увидеть? Тогда вы поверите? Если ее увидите?

Фразы прозвучали как стихи. Он произнес их в одном и том же четком ритме. Но абсолютно без эмоций. Потом доктор сразу развернулся и пошел в дом.

Рекс остался стоять, совершенно обескураженный. Вы хотите ее увидеть? Он и сам спрашивал себя об этом. Он и в самом деле хотел ее видеть, но в то же время боялся оказаться втянутым во что-то, от чего ему стоило держаться подальше. Но он действительно хотел этого. Поэтому и приехал. И теперь не смог бы уехать. Поэтому он решил пойти за Виктором.

– Возможно, она спит, – сказал Виктор, нажав на дверную ручку. – Беременность ее изматывает. Были осложнения.

В комнате стоял полумрак. Посередине находилась старомодная металлическая больничная койка, а вокруг громоздилась всевозможная аппаратура. Рекс увидел эхограф и монитор, на котором отображалась кривая сердцебиения. На штативе висела капельница, трубочка от которой тянулась к руке женщины, лежащей на кровати. Под простыней уже угадывался округлившийся живот. Она была примерно на пятом месяце, как он подсчитал.

Виктор кивком подозвал его к изголовью кровати. Кремер робкими шагами прошел вперед и увидел черные, коротко стриженые волосы женщины. Потом посмотрел ей в лицо. Она была пухленькой. Глаза были закрыты, а рот приоткрыт. Дышала она спокойно.

Виктор жестом показал, что пора уходить. Рекс еще раз взглянул на ее лицо. На живот. Знала ли она, что растет в ней? Тогда Кремер нарочно наткнулся на кровать, так что она сдвинулась на несколько сантиметров. Женщина испуганно проснулась. У нее были большие темные глаза. Внешне они с Виктором Хоппе отличались как день и ночь.

Виктор тут же вернулся, чтобы успокоить женщину.

– Это доктор Кремер, – сказал он. – Он ординатор в университете в Ахене.

Рекс заметил, как ее руки под простыней инстинктивно закрыли живот, будто она хотела защитить то, что было в нем.

– Как у вас дела? – спросил он машинально.

– Тяжело. Утомительно, – сказала она по-немецки с легким акцентом. – Но доктор говорит, что все будет хорошо.

Слова прозвучали заученно, возможно, она внушала себе эту мысль все эти месяцы, чтобы держаться. Рекс не мог избавиться от ощущения, что она вряд ли знает, что происходит. Она казалась немного наивной, и в ней ощущалось что-то детское, хотя девушке было явно больше двадцати лет.

– Раз доктор говорит, что все будет хорошо, – сказал он, – значит, так и будет.

После этого они вышли из комнаты и прошли в кабинет.

– Она знает? – сразу же спросил Кремер в кабинете. – Что?

– Что у нее родится четверо детей. Четыре мальчика. Клоны.

Он не смог произнести «твои».

– Их только трое, – ответил Виктор. – Один умер в матке. Он еще там, но сердце не бьется.

– Она знает об этом?

– Нет.

– Она все еще думает, что у нее будет девочка?

Виктор кивнул, а Рекс подумал: «Он сумасшедший». И впервые действительно поверил в это.

И все равно он ничего не сказал. «Я не должен ни во что вмешиваться», – подумал Кремер и перешел к отчету.

– Я не хочу об этом знать, – сказал Виктор. – Я все равно не вернусь.

Это как раз и предполагал ректор. Академический год был окончен, и поэтому он попросил Кремера убедить доктора не возобновлять работу. Тогда его и не надо было бы увольнять.