Текст книги "Создатель ангелов"

Автор книги: Стефан Брейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Глава 5

В субботу, 1 апреля 1989 года Рексу Кремеру позвонили:

– Это доктор Кремер? Из Ахенского университета?

– Я там больше не работаю, мефрау. Уже несколько лет.

– Вы не знаете, где доктор Хоппе? В университете мне сказали, что…

– Это имя мне ни о чем не говорит, мефрау.

– Но вы же навещали меня в Бонне. Ведь это были вы?

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– В доме доктора Хоппе. Вы приходили на меня посмотреть, когда я была беременна.

– Очевидно, это был кто-то другой.

– Я ищу детей, менеер. Я хочу их видеть. Я хочу знать, что с ними. Вы должны мне помочь.

– Я не знаю, где доктор Хоппе, мефрау. Возможно, в Бонне.

– Он давно уже там не живет. Я была там. Я была там еще месяц назад.

– Мне жаль, но я ничем не могу вам помочь.

– Если вы его увидите или он позвонит, передайте ему, что я его ищу. Скажите, что я хочу увидеть детей. Что я имею на это право.

– Вы имеете на это право?

– Я их мать! Я ведь имею право их видеть!

– Вы их мать?

– Естественно, я их мать!

– Успокойтесь, мефрау. Я не готов ответить вам. Дети, вы говорите. Что вы о них знаете?

– Ничего. Только что это были мальчики. Три мальчика! Но я их ни разу не видела.

– Ни разу?

– Только на обследовании, менеер, только на ультразвуке. Я спала, когда он достал их из меня.

– А потом? Что он…

– Он обещал мне дочку! Одну дочку! А потом вдруг сказал, что это мальчики. Три мальчика! Даже четыре, потому что один… один…

– Когда он сказал вам об этом?

– За день до того. За день до родов. Он показал мне их! На ультразвуке. Я их видела. Я… я была в шоке! Я не хотела их! Я не хотела их! В тот момент не хотела! Вы понимаете? Вы понимаете меня?

– Я понял, мефрау, я все понял.

– Но теперь я хочу их видеть. Я хочу знать, как они. Я хочу попросить прощения. Я хочу им объяснить, почему меня не было с ними. Почему их матери не было рядом с ними. Они ведь уже задают себе такой вопрос, правда? Вы не знаете? Может, вы знаете? Может, они даже не знают, что я жива. Господи, только представьте…

– Мефрау, я ничего не знаю, я почти не общался с доктором Хоппе.

– Но вы его видели? Вы что-то слышали о нем?

– …

– Менеер?

– Я слышал, что он переехал в Бельгию.

– В Бельгию?

– Недалеко от границы. В деревню с названием Вольфхайм или что-то вроде того.

– Вольфхайм, вы сказали?

– Как-то так. Если память мне не изменяет. Как-то так.

Как будто он передал мяч другому игроку. Так просто. Пять месяцев Рекса Кремера мучило чувство вины, и вот он вдруг избавился от этого. Первые несколько дней после поездки в Вольфхайм это чувство скрыто присутствовало в нем. Он пытался разложить все по полочкам, сначала с точки зрения здравого смысла ученого, как это, кажется, делал Виктор Хоппе, затем с точки зрения морали стороннего наблюдателя. Так его чувство вины день ото дня нарастало.

Если трезво взглянуть на вещи, Виктору удалось клонировать себя, и, хотя не все прошло гладко, это было необычайным достижением. Он доказал, что клонирование людей возможно, и с научной точки зрения возникшая мутация теломер была не более чем незначительным побочным эффектом, хотя и с ужасными последствиями, но все-таки побочным эффектом.

Насколько он мог судить со слов Виктора, этот эксперимент был только началом. С его помощью Виктор хотел доказать, что он может это сделать, и следующим его шагом была попытка избавиться от генетических отклонений, как он сам сказал, чтобы исправить врожденные недостатки, как будто их можно было просто стереть ластиком. Казалось бы, он делал это из благородных побуждений, но по самому Виктору было видно, что это не так. Он действовал не из благородных, или даже научных, соображений – он вел борьбу.

Отец. Так его назвал один из мальчиков. О-тец-сде-лал-это. Не папа или папочка, а отец. Как Бог Отец. Но это и понятно. А как могло быть иначе? Виктор не был их настоящим отцом, он был их создателем. Поэтому он хотел, чтобы его называли Отец, как другого создателя, против которого он вел борьбу. Первый бой он проиграл. Он, Виктор Хоппе, потерпел неудачу. Дети родились со слишком короткими теломерами. Эта мутация была еще страшнее, чем та, которая изуродовала их лица. Заячья губа была предопределена их генами. Это природное отклонение. Но не для Виктора. В его глазах заячья губа – это ошибка Бога, ошибка, которую надлежало исправить, которую он собирался исправить.

Но Виктор и сам ошибся. Клонирование вызвало другую мутацию, которой он пытался противостоять в течение четырех лет. Он использовал все средства, чтобы остановить процесс старения детей, не столько чтобы спасти их жизни, сколько чтобы исправить свою ошибку и все-таки выиграть битву.

Так, скорее всего, и было. До этого момента Кремер всё понимал, или думал, что понимает. Но могли он допустить все это? Мог ли он позволить Виктору Хоппе продолжать работу во имя науки? Должен ли он мешать гению, проявлявшему признаки безумия?

Эти вопросы не отпускали его, и он знал ответы на них, но продолжал их игнорировать, боясь стать соучастником. От этого его чувство вины только росло.

А потом позвонила эта женщина. Сначала он подумал, что это глупая шутка, но вскоре до него дошло, что это та самая женщина. Не мать. Суррогатная мать. Но этого он ей не сказал. Это не было его задачей. Он ведь сказал ей, где искать Виктора Хоппе. Сделав это, он избавил себя от дилеммы.

– У вас мальчики. Три мальчика, – сказал вдруг доктор Хоппе.

Она была уже на девятом месяце беременности. Ее живот был похож на большой барабан, по которому к тому же постоянно стучали. Доктор делал последний ультразвук. До сих пор он редко что-то говорил во время обследования. Он никогда не вдавался в подробности. «Вот это серое пятно», – чаще всего говорил он, но она всегда видела только черные пятна, хотя и не признавалась в этом вслух. Она не хотела показаться еще глупее. Ей было достаточно услышать от него в конце обследования, что все в порядке. Но на этот раз он сказал: «У вас мальчики. Три мальчика».

– Что?

– У вас в животе растут три мальчика.

– Этого не может быть. Это невозможно. Вы меня разыгрываете.

– Вы хотите посмотреть? Я вам их покажу.

И он обстоятельно все показал и рассказал. Она смотрела и считала вместе с ним, и у нее все больше кружилась голова.

Шесть глаз. Шесть ручек. Три сердца. Три бьющихся сердца. И три пениса. Именно это слово употребил доктор.

– Вы обещали мне дочь, – с трудом выдавила женщина. – Вы все время говорили, что это девочка.

– Я этого не говорил. Вы сами себя в этом убедили.

Она ловила ртом воздух. Ее бросило в пот.

– Этого не может быть. Этого не может быть.

– Их было четверо. Сначала было четверо. Четыре мальчика.

Она растерянно качала головой.

– Вот, – сказал он.

Он авторучкой показал на экране очертания. Мышки. Или хомячка. Вот на что это было похоже.

– Он умер пять месяцев назад.

Она почувствовала, что ее сейчас стошнит. Ей хотелось выдавить содержимое своего живота. Но из нее ничего не выходило. Только ощущение тошноты оставалось.

Когда доктор хотел вытереть гель с ее живота, ее прорвало. Она с силой ударила его по руке.

– Прочь! – закричала она. – Уберите это! Уберите их! Все уберите! Не надо! Не хочу!

– Завтра. Я смогу сделать это только завтра.

– Сейчас! Сейчас! Сейчас! – она стала колотить по своему животу кулаками. – Я не хочу этого! Я не хочу!

Он схватил ее за руки и пристегнул их к койке ремнями.

– Вы должны сохранять спокойствие. Это плохо отразится на детях.

Она стала бить ногами. Она извивалась всем телом, насколько это было возможно. Она кричала. Она визжала.

Тогда он впрыснул что-то в подключенную к ней капельницу.

– Вам не обязательно видеть их завтра, – это были последние его слова, которые она услышала. – Если вы не хотите, вам не обязательно их видеть.

Как бы она этого ни хотела, женщина не смогла бы забыть о детях, ведь они навсегда оставили после себя след поперек ее живота.

Остался уродливый шрам. Некоторые участки шва гноились, а она довольно долгое время даже не пыталась их лечить. Отчасти от стыда, отчасти потому, что хотела таким образом сама себя наказать. Только когда боль стала такой невыносимой, что, казалось, сотня спиц вонзается ей в живот, она пошла в отделение скорой помощи больницы. Швы нужно было снять еще три недели назад.

Она сказала, что это был выкидыш. Экстренное кесарево сечение во время поездки за границу. Врач, снимавший швы, поинтересовался, не был ли хирург мясником. Такой ужасной работы он еще не видел. Она кусала губы, но молчала. Это был единственный раз, когда она кому-либо показывала шов.

Шрам был ее слабым местом. Любое прикосновение причиняло боль. Она больше не могла носить обтягивающую одежду. Живот часто опухал. Поэтому у нее никогда не возникало ощущения, что шрама нет. Как будто в этом месте из нее не достали что-то, а, наоборот, положили внутрь, что-то, что постоянно терлось о стенку живота.

Она ни с кем не начинала новых отношений. Как мог кто-то наслаждаться ее телом, если у нее самой оно вызывало отвращение? А пока она оставалась одна, ей не нужно было никому ничего объяснять. Одиночество стало ее спутником.

Деньги, которые она потребовала с доктора и которые он ей тут же выплатил, едва ли облегчили ее боль. Она надеялась таким образом успокоить свою совесть. Она позволила использовать свое тело, но не душу. Однако впоследствии именно из-за этого она почувствовала себя шлюхой. Еще хуже, чем шлюхой.

Ей нужны были эти деньги, чтобы рассчитаться с долгами и на что-то жить, поэтому она оставила их себе и тратила их. Поэтому совесть терзала ее, как гноящаяся рана.

Несколько раз женщина принимала решение разыскать детей. Она хотела знать, все ли с ними в порядке. Хотя бы это. Только так она могла очистить свою совесть. Но каждый раз она передумывала. Чем старше становились дети, тем сильнее был порыв их увидеть. Она считала месяцы. Считала дни.

Каждый год 29 сентября было самым трудным днем. В это время боль в животе неумолимо усиливалась. В тот день, когда детям исполнилось четыре года, она в который раз приняла решение. В этом возрасте они уже должны были задуматься, кто их мама. В этом возрасте им нужна была мама. И все же она подождала еще несколько месяцев. Собралась с духом. И наконец, начала действовать.

Глава 6

Она приехала в воскресенье, 14 мая 1989 года. В день Святой Троицы. За день до этого она села в поезд в Зальцбурге и доехала до Люксембурга, где переночевала. Рано утром она отправилась в Льеж, там пересела на поезд на Ля Шапель, откуда раз в час ходили автобусы через Вольфхайм.

Женщина попросила водителя автобуса сказать ей, когда они приедут в Вольфхайм.

– Где вы хотите выйти? У церкви?

К ее удивлению, водитель очень хорошо говорил по-немецки.

– На Наполеонштрассе. Я еду к доктору Хоппе. Доктору Виктору Хоппе.

Она поехала наудачу и не знала, застанет ли она доктора дома. Его адрес и номер телефона ей дали несколько недель назад в международном справочном бюро, но она не стала звонить ему заранее, даже просто так, промолчав в трубку. Она боялась услышать его голос. Чувствовала, что может не решиться сделать еще один шаг, чтобы найти своих детей. Даже сейчас, когда уже так далеко зашла, она не была уверена, что ей хватит мужества позвонить в дверь. В любом случае, у нее с собой были деньги и вещи, чтобы, если понадобится, остановиться где-то неподалеку на пару дней.

– К доктору Хоппе, – повторил водитель. – Тогда вам точно нужно выходить возле церкви. Он живет совсем рядом.

Она не сразу нашлась, что сказать. Она не ожидала так скоро встретить кого-нибудь, кто знает доктора. Ее вдруг сковал страх.

– Вы с ним знакомы? – робко спросила она.

Водитель покачал головой.

– Нет, не знаком. Но люди говорят, он отличный врач.

Больше всего ей хотелось спросить, знает ли он что-нибудь о детях доктора, но тогда пришлось бы что-то объяснять, а этого она как раз не хотела. Кроме того, женщина боялась, что его ответ ее разочарует. Поэтому она молчала и смотрела в окно, стараясь не думать о предстоящей встрече, но ей это удавалось с трудом. На каждой остановке казалось, что сейчас в автобус сядет доктор. Похожее ощущение было у нее несколько месяцев назад, когда она пыталась разыскать доктора в Бонне. Тогда она еще надеялась встретить его случайно на улице или в магазине, но теперь, когда это действительно могло произойти в любой момент, ей уже вовсе этого не хотелось.

Автобус выехал из местечка Келмис. Перед этим они проехали деревеньки Монтзен и Хергенрат.

– Мы уже почти приехали в Вольфхайм, – сказал водитель. Он посмотрел на нее через зеркало заднего вида.

Она кивнула.

– Вы хорошо говорите по-немецки, – заметила она, в надежде, что беседа ее немного отвлечет. – Я думала, что в Бельгии говорят только по-французски и по-голландски.

– В этой части страны говорят в основном на немецком, – ответил водитель. – Но многие знают французский, а некоторые и голландский. Языки и границы смешались здесь еще несколько столетий назад. Вы слышали о пересечении трех границ?

Она покачала головой.

– Это в паре километров отсюда. На вершине горы Ваалсерберг. Там в одной точке пересекаются границы трех стран: Бельгии, Нидерландов и Германии. Вы просто обязаны там побывать. Если вы поедете дальше, то как раз туда попадете. Я доезжаю до пересечения трех границ и делаю там разворот. Тогда вы сможете выйти в Вольфхайме на обратном пути.

– Может, в другой раз, – улыбнулась женщина. – Сегодня у меня мало времени.

Она не имела ни малейшего понятия, сколько у нее времени и сколько времени ей нужно. Она не знала даже, что скажет доктору, когда увидит его, хотя за прошедшие сутки, во время долгой поездки на поезде, она прорепетировала несколько вариантов разговора.

Автобус свернул направо и проехал табличку с надписью «Вольфхайм». Дорога была вымощена брусчаткой, и колеса автобуса катились по ней с ритмичным стуком. Впереди показалась церковная башня.

– Вон там остановка, где вам выходить, – сказал водитель, сбавляя скорость.

Женщина стала застегивать куртку. Водитель следил за ее движениями в зеркало заднего вида.

– Пару месяцев назад на этом месте произошел несчастный случай, – начал он. – Один мой коллега сбил мальчика насмерть.

Она почувствовала, как бледнеет. Именно такого известия она боялась все это время, и именно об этом она старалась думать как можно меньше. Она точно знала, что это был один из ее детей. И что она опоздала. Внутри у нее похолодело. Она слышала то, что говорил водитель, но слова едва ли доходили до ее сознания.

– Мой напарник с тех пор сидит дома. Больше не может водить автобус. Я его заменяю.

Автобус повернул направо и остановился.

– Приехали, – сказал водитель, открывая двери. – Вон дом доктора.

Он показал сквозь стекло на высокий дом чуть поодаль.

Она машинально кивнула. Встала, взяла свой чемоданчик и нетвердо пошла к выходу.

Только что прошел дождь, и теперь лицо ласкал легкий ветерок. Она подняла воротник и, опустив глаза, подождала, пока автобус уедет. Когда звук двигателя затих, до нее донесся шум, неподалеку играли дети. Женщина обернулась и чуть дальше, на другой стороне улицы, увидела малышей, прыгающих в луже. Это были четверо мальчиков лет пяти, возможно, чуть младше. Какое-то время она наблюдала за детьми, прислушиваясь к их голосам. Сквозь их крики ей удалось уловить имена Мишель и Рейнхарт. Она почувствовала, как заколотилось сердце, и сделала глубокий вдох. Затем медленно выдохнула через нос. И так же медленно пошла к ним. Колесики чемодана, который она катила за собой, тарахтели. Она шла вперед, пока не поравнялась с детьми, и ей оставалось только перейти дорогу.

И тут женщина узнала их, хотя ни разу до этого не видела. Она выпустила из рук чемодан и закрыла рот руками. Мальчики были похожи между собой, как две капли воды. Телосложение. Осанка. Форма лица. К тому же на них были одинаковые голубые курточки и шерстяные шапочки, что еще больше усиливало их сходство. Но их было двое. Не трое. У нее закружилась голова. И в этот момент, когда все вокруг нее завертелось, один из мальчиков посмотрел на нее, и все остановилось.

У мальчика были ее глаза. Она увидела это мгновенно. Ее большие темные глаза с яркими белками. Как будто в трансе, женщина перешла через дорогу.

– Это моя вина! Это все моя вина!

Что-то такое она кричала. Она схватила одного мальчика за руки, крепко сжала их и упала на колени, так, что ее лицо оказалось на уровне его лица, и она могла смотреть ему в глаза.

– Я не должна была оставлять вас одних! – она говорила что-то подобное. А потом: – Я не должна была вас бросать!

Но в одном она была уверена, что повторяла одну и ту же фразу:

– Простите меня! Простите меня!

Женщина не помнила, в какой момент сказала это. Возможно, когда мальчик попытался вырваться и заплакал. А может, когда она стала извиняться перед женщинами.

– Отпустите его! – закричала женщина, первой подбежавшая к ним. – Отпустите его!

– Я их мать!

– Вы сумасшедшая!

Подбежала еще одна женщина и тоже закричала:

– Отпустите моего сына! Ради Бога, отпустите моего сына!

Женщина оттолкнула ее, так что она грохнулась в лужу и вынуждена была отпустить ребенка.

– Мишель, Марсель, домой! И Олафа с Рейнхартом с собой заберите!

Она потянулась было к детям, но они уже ушли. Тут она разрыдалась, все еще сидя в луже на земле. Только теперь до нее дошло, что она ошиблась.

– Простите меня! Простите меня!

Она еще много чего говорила. Все объяснила. В конце концов поднялась на ноги.

– Мне нужно к доктору, – это были ее последние слова.

Только когда она позвонила в третий раз, дверь открылась, и из дома вышел доктор Хоппе. Его внешность, которую она все это время старалась стереть из своей памяти, вызвала у женщины такое отвращение, что она невольно вспомнила, как его пальцы касались ее снаружи и изнутри.

Она решила не упоминать о детях прямо с порога. На этот раз она будет вести себя осторожнее и не позволит себе поддаться эмоциям, как несколько минут назад.

Доктор окинул ее быстрым взглядом. Его лицо ничего не выражало. Может быть, он ее не узнал.

– Герр доктор, – начала женщина.

Услышав свой собственный голос, она поняла, как сильно нервничает. Ей хотелось казаться решительной, но она больше напоминала ребенка-попрошайку.

– Герр доктор, – повторила она чуть тверже, – я хочу с вами поговорить… мне нужно с вами поговорить.

Вдруг она поняла, что забыла представиться.

– Я не принимаю больных, мефрау. Временно.

Его голос для нее был как звук ногтей, царапающих школьную доску. Женщина скривилась, отвернувшись в сторону. Затем встряхнула головой и снова посмотрела на него.

– Это срочно, – сказала она. – Я не могу ждать, – она дрожала и не пыталась это скрыть.

– Входите, – ответил он.

Пока она шла за ним по садовой дорожке, ее злость нарастала. Она столько месяцев пролежала в кровати в его доме, а теперь он ее даже не узнавал. И это при том, что она почти не изменилась за эти годы. Красивое лицо, короткие волосы, даже вес не изменился со дня родов: девятнадцать килограммов, которые она набрала, так и не ушли.

Он притворяется, подумала женщина. Иначе и быть не могло. Он хотел, чтобы она поверила, будто они никогда не встречались. Он будет все отрицать, чтобы таким образом оставить детей себе. Вот чего он добивался. Но ему это не удастся. Не в этот раз.

– Почему вы притворяетесь, что не знаете меня? – спросила она, как только закрыла за собой входную дверь.

Он даже не обернулся.

Он испугался. Она видела это. Но он промолчал.

– Вы знаете, зачем я к вам пришла, – продолжала женщина, – поэтому вы так поступаете.

Она видела, что он чувствовал себя зажатым в угол. Теперь ей нельзя было останавливаться.

– Я мать этих детей и имею право их видеть.

– Вы не их мать, – сказал он.

Значит, чувства ее не обманывали. Он хотел заставить ее поверить, что она сама все выдумала.

– Как вы смеете? – она повысила голос. – Как вы смеете мне лгать после всего, что со мной сделали?

– Я не лгу, мефрау, – спокойно ответил доктор, что привело ее в еще большую ярость. – У них нет матери.

– Вы лжете! Вы все время лжете! Вы делаете вид, что меня не существует! Вы хотите оставить детей себе!

Она нарочно громко кричала, в надежде, что дети услышат ее и выйдут.

– Вы лгали мне с самого первого дня! И продолжали лгать все это время. Я больше не верю ни единому вашему слову! Я хочу видеть своих детей. Прямо сейчас! Вы слышите? Я хочу увидеть своих детей прямо сейчас!

Она заметила, что он старается избегать ее взгляда. Он не осмеливался посмотреть ей прямо в глаза. Это было явным признаком лжи.

И тут он сдался:

– Вы хотите их увидеть? Пожалуйста. Если вы этого хотите, вы можете их увидеть.

Она молчала. Не знала, что теперь сказать. Не ожидала, что он так быстро уступит. Все силы, которые она в себе только что чувствовала, вдруг исчезли, и она снова ощутила страх, не отпускавший ее всю дорогу сюда.

Доктор прошел вперед, едва не задев ее. На этот раз уже она не смела взглянуть на него.

– Пойдемте за мной, – сказал он и стал подниматься по лестнице.

– Вы можете на них посмотреть, – еще раз пробормотал он, как будто разговаривая сам с собой. – Но вы не их мать.

Он отвел ее к детям, как она и просила. Он открыл дверь ключом и сказал, что она может войти. Женщина протянула руку:

– Ключ. Дайте мне ключ. Я не хочу, чтобы вы меня заперли здесь.

Он подумал, с чего ему так поступать и почему ей это пришло в голову. Тем не менее он отдал ей ключ, который она выронила из рук, как только вошла к комнату, и доктор подобрал его. Он видел, что дыхание женщины участилось, и ждал, пока она совладает с собой. Она спросила его, что с детьми. Не больны ли они.

– Вроде того, – ответил он.

Она показала на незастеленную кровать. Ее рука дрожала.

– А где…

– Михаил?

Да, она имела в виду его. Он сказал ей правду, а она заявила, что это ложь.

– Этого не может быть. Не может быть. Вы лжете. Он не лгал. Это он точно знал.

– Когда? Когда это случилось? – спросила она.

Точно сказать он не мог, только примерно. Так что это не было ложью.

– Несколько дней назад. Где-то так.

– Вы лжете! Вы лжете! Лжете!

Она кричала все громче, и Виктор не мог понять, почему. Тогда он решил ей объяснить.

– Я не лгу, мефрау. Они… – он показал на двух мальчиков, – …они тоже скоро умрут.

Этому она поверила, потому что следующим ее вопросом было: сколько им еще осталось жить.

– Несколько дней. Может, неделю.

– Это неправда, – закричала она. – Скажите, что это неправда!

Но это было правдой.

Женщина заплакала, а он смотрел на ее вздрагивающие плечи и недоумевал, почему она так плачет. Ведь она не была их матерью.

– Можно мне ненадолго остаться с ними наедине?

Доктор пожал плечами и кивнул. Затем он развернулся и вышел из комнаты. Он закрыл за собой дверь, но не запер ее на ключ. Впрочем, она бы не сильно переживала, если бы он это сделал. Возможно, она заслуживала побыть взаперти, в наказание за то, что все это время дети были брошены ею на произвол судьбы, хотя и такого наказания было бы мало.

Прикрыв глаза, она медленно сделала вдох и выдох. Женщина вдруг осознала, что кричала как одержимая в присутствии детей. Она должна извиниться. И за это тоже. Она должна попросить прощения за столько всего, что не знала, с чего начать.

Она снова открыла глаза. Ни на секунду не усомнилась, что все это не сон. Слишком уж сильный запах стоял в комнате. Она почувствовала его, когда доктор Хоппе только открыл дверь, а она еще стояла на пороге. Зловоние было настолько резким, что перехватывало дыхание. Почти осязаемое, густое зловоние.

Мальчики были одеты в рубашечки с коротким рукавом и сидели вдвоем на одной кровати. Той, что стояла посередине. На левой кровати кто-то спал, простыни были скомканы; с правой постель была снята, а в центре матраса было желтоватое пятно, расползавшееся к краям.

Она заставила себя посмотреть на мальчиков, и снова у нее возникла ассоциация, пришедшая ей в голову незадолго до этого, – папье-маше. Их головы были как будто из папье-маше. Только по ясному выражению глаз мальчиков можно было понять, что они живые. Она не узнавала себя в этом выражении глаз. Ни одной чертой лица они не были похожи на нее. Нос, рот, уши, подбородок, скулы – все было не таким, как она обычно видела в зеркале. Даже ее кожу, ее безупречную кожу, мальчики не унаследовали. Напротив. Это болезнь изувечила их. Иначе быть не могло.

Она должна была что-то сказать, подумала она. Мальчики будто оцепенели. Быть может, они ее боялись. Она сделала шаг вперед и сказала:

– Простите, что я так кричала только что.

Женщина несколько раз вдохнула, и ей в нос снова ударило ужасное зловоние. Она быстро оглянулась в поиске источника запаха. Ей бросилось в глаза, что стены были практически голые. Только кое-где еще оставались полоски и клочки обоев, в основном только нижний их слой, так что было видно, что обои просто срывали со стен, не отмачивая. На некоторых клочках обоев были видны черные закорючки и черточки, как будто там было что-то нарисовано или написано. Ей пришло в голову, что обои могли отстать от стен из-за сырости и плесени, но ни в одном углу не было темных пятен. Да и запах не был похож на запах плесени.

Она подошла к изголовью кровати, на которой сидели бок о бок мальчики, без каких-либо эмоций на лицах, как будто они были путешественниками, поджидающими автобус. Даже не принюхиваясь, она почувствовала зловоние, поднимавшееся, словно дым, от кровати, простыней, одеял и самих детей.

Женщина чувствовала, что ей нехорошо, и она может упасть в обморок, если не избавится от этой вони. При этом было ясно, что если она уйдет сейчас, то для нее все будет потеряно, все ее шансы что-то сделать для них, для себя, будут упущены раз и навсегда.

Она посмотрела на детей. На своих детей. И стала действовать быстро, задержав дыхание и не раздумывая. В два шага она была у кровати, рывком стянула одеяла и простыни, тяжелые и влажные. Дети были раздеты ниже пояса, их тела – худенькие, почти сплошь покрытые толстой коричневой коркой дерьма.

Она взяла на руки одного из мальчиков, совершенно не почувствовав его веса. Это также было шоком для нее, но не остановило. Ее уже ничто не могло остановить. Она подняла и второго мальчика, одной рукой, подхватив его под мышкой. Простыня приклеилась к нему и оторвалась с треском рвущейся ткани.

Тогда она выбежала из комнаты с детьми на руках. Она даже не посмотрела, где был доктор, да если бы он и стоял у нее на пути, она бы пробежала мимо без упреков и криков, потому что, открывая одну за другой двери в коридоре, она уже взяла всю вину на себя. Если бы она не отказалась от них, этого бы не случилось. Она была уверена в этом. Это была ее вина. Только ее вина.

В ванной комнате женщина сразу посадила детей в ванну. Она сняла с них рубашки, полностью открыла кран, так что вода полила из душа мощной струей. Подставив руку под поток воды, она медленно стала снова дышать. Невыносимая тяжесть незаметно овладела ею.

– Простите меня, простите меня, – повторяла она.

Только что вылупившиеся птенчики. Вот кого напомнили ей мальчики, пока женщина вытирала их. Не только потому, что они казались такими ранимыми, хрупкими, беспомощными, но и потому, что были розовыми и лысыми, со складками лишней кожи. И потому, что их круглые, выпученные глаза занимали все ввалившееся лицо. А их рты во время дыхания открывались и закрывались, как клювики. Дышали они жадно, как будто все это время сводили дыхание к минимуму из-за зловония.

Они не проявляли никаких эмоций, пока она их мыла. Они не плакали, не кричали, не вырывались. Но когда женщина их вытерла, они стали постепенно оживать. Они почти буквально вернулись к жизни. Осторожно, как будто это и правда были птенцы, вывалившиеся из гнезда, она вынула их из ванны и посадила на скамеечку, потому что они не могли сами стоять на ногах. Так же осторожно, кончиками пальцев, она промокнула хрупкие тельца мальчиков полотенцем. В каком бы месте она их ни коснулась, везде прощупывались косточки.

Несколько дней. Возможно, неделю.

Голос доктора все еще звучал у нее в голове.

– Все будет хорошо, – сказала она, как будто заклинание. – Все будет хорошо. Теперь я здесь. Я здесь.

Мальчики начали дышать, как только что приведенные в чувство утопающие.

Тогда один из них спросил:

– Ми-ха-ий-на-не-е-сах?

Его голос прозвучал, как раздавленное стекло.

– На небесах ли Михаил? – повторила она, чтобы потянуть время и придумать ответ. Знали ли дети, что их брат умер? Видели ли они, как он умирал? Или доктор Хоппе забрал его до того, как все закончилось?

Она решила сказать правду. Может, тогда им будет не так страшно умирать самим. Поэтому она добавила еще пару слов:

– Да, Михаил на небесах. Он ждет вас там.

Она не увидела в их глазах ни страха, ни печали. Мальчики лишь кивнули. Ей самой было сложнее справиться со своими эмоциями. Чтобы отвлечься от этих мыслей, она спросила, как их зовут.

– Га-ври-ий.

– Ра-фа-ий.

Их имена показались ей странными, как и имя Михаил. Она бы никогда их так не назвала. Все эти годы она придумывала им имена и в конце концов остановилась на Клаусе, Томасе и Генрихе. Клаус, Томас и Генрих Фишеры. Ведь они носили бы ее фамилию.

– А я Ребекка, – сказала она. – Ребекка Фишер.

Она хотела добавить, что она их мать, но не стала этого делать, чтобы не слишком их шокировать. Она расскажет им об этом позже, когда они к ней немного привыкнут. Для начала нужно дать им понять, что она их не бросит на произвол судьбы. Как доктор. Как он мог? Как он мог?

Пока она искала в спальне чистые пижамы, ответ пришел сам собой. Он их не любил. Вот в чем дело. Он не любил их, потому что это были не его дети. Потому что это были ее дети. Поэтому он довел их до этого. Эта мысль еще больше укрепила в ней осознание того, что она не должна была их оставлять. Это была самая большая ошибка, которую она допустила в своей жизни, и ее уже нельзя было исправить. Единственное, что она еще могла сделать, это быть рядом с ними, теми двумя, которые остались. На то время, которое им было отпущено.

Женщина одела детей. Трусики. Маечка. Пижама. Заботливо и нежно. Как раньше, когда играла с куклами. Она бы с радостью их забрала, но не имела понятия, куда. Домой? Это слишком далеко. Для этого они слишком слабы. В больницу? Если она это сделает, то потеряет их раз и навсегда. Да и как кто-то мог поверить, что она их мать? Если дети даже никогда ее не видели и не слышали о ней? Это ее обвинят в плохом обращении с детьми, а не доктора. И она даже не сможет и не захочет этому возразить. А теперь она будет заботиться о детях, так что никто не сможет ее упрекнуть в том, что даже в последние минуты жизни она их бросила.