Текст книги "Нежность волков"

Автор книги: Стеф Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц)

Дональда снова удивляют ее слова. Он смутно слышит голос его отца, произносящий таким же менторским тоном: «Желание шокировать – это инфантильная черта, проходящая с наступлением зрелости». Хотя Марию инфантильной никак не назовешь. Он напоминает себе, что больше не обязан соглашаться с отцом; они теперь на разных континентах.

– Мистер Стеррок не производит впечатления человека со средствами, – как бы защищаясь, говорит Дональд.

Мария смотрит мимо Дональда вдоль улицы, затем, улыбнувшись, переводит взгляд на него. У нее, в отличие от Сюзанны, глаза голубые.

– Если кто-то вам симпатичен, это вовсе не значит, что можно ему доверять.

Она склоняет голову чуть ли не в шутовском подобии реверанса и уходит восвояси.

Остаток дня и весь вечер Дональд разбирает наследство Жаме, но, как и остальные до него, не может отыскать ничего, имеющего какое-либо отношение к смерти француза. Оставшееся от Жаме имущество сложили в сухой части конюшен, и они с Джейкобом, который в интересах безопасности наблюдал за опустошением хижины, разложили все по ящикам и пакетам. Имущества оказалось на удивление мало. Дональд старается не думать, как мало добра придется просеивать его коллегам, если он вдруг покинет этот бренный мир. К примеру, там не окажется ровным счетом никаких свидетельств этого нового, однако невероятно значимого чувства к Сюзанне. Он дает себе зарок написать ей сразу, как только покинет Колфилд, – нелепость, поскольку они еще находятся в одном доме, а Дональд решил дождаться возвращения Маккинли и Нокса из их погони за призраком, так что день или два у него еще есть.

Он попросит у нее фотографию или хоть что-нибудь на память. Не то чтобы он планировал в ближайшее время пасть от рук убийцы, разумеется. Просто на всякий случай.

~~~

В детстве, пока живы были мои родители, я страдала так называемыми затруднениями. Меня охватывал парализующий страх, так что я не могла пошевельнуть ни рукой ни ногой, даже речи лишалась. Я чувствовала, как из-под ног уходит земля, и это было ужасное ощущение. Доктор щупал мне пульс и пристально глядел в глаза, прежде чем сообщить: чем бы, мол, это ни было, оно, возможно, пройдет с наступлением зрелости (под которой они, вероятно, подразумевали замужество). Так это или не так, но, прежде чем случилось убедиться в правильности данной теории, моя мать скончалась при невыясненных обстоятельствах. Я думаю, она наложила на себя руки, хотя отец отрицал такую возможность. Она принимала настойку опия, и убила ее передозировка, намеренная или нет. Страхи мои становились все сильнее и сильнее, пока отец не потерял терпение и не поместил меня – если называть вещи своими именами – в сумасшедший дом, хотя для хворых благородных господ было у него и фасонное имя. Потом умер и отец, оставив меня на милость бессовестного управляющего, и закончила я общественной лечебницей для душевнобольных, по крайней мере достаточно честной, чтобы называться лечебницей.

В общественной лечебнице был свободный доступ к лаудануму. Прописанная сначала, чтобы ослабить приступы страха, настойка опия заняла место родителей и друзей, став единственным, на что я могла положиться. Опий широко применялся, дабы усмирять беспокойных пациентов, но вскоре я поняла, что предпочла бы распоряжаться им сама, и пришлось пойти на хитрость. Уговорить мужскую часть персонала раздобывать для меня лауданум оказалось легче легкого, и я запросто смогла обвести вокруг пальца управляющего – склонного к идеализму молодого человека по имени Уотсон. Привыкнув к чему-то, забываешь, зачем оно было нужно с самого начала.

Позже, когда муж решил, что мое пристрастие стоит на пути истинной близости между нами, я бросила это занятие. Вернее сказать, он выкинул все мои запасы лауданума, так что мне не осталось ничего другого, как обходиться без него. Муж оказался единственным человеком, который подумал, что эта проблема заслуживает решения. Я словно протрезвела после долгого пьянства, и какое-то время трезвость казалась замечательной. Но трезвость заставляет вспомнить забытое – например, зачем тебе изначально понадобилось это лекарство. Когда в последующие годы наступали трудные времена, я хорошо понимала, почему стала зависимой, и вот уже несколько дней думаю о лаудануме почти так же часто, как о Фрэнсисе. Я понимаю, что могу пойти и купить настойку в лавке. Понимаю это каждую минуту днем и половину ночи. Останавливает меня только то, что я единственный в мире человек, на чью помощь может рассчитывать Фрэнсис. А так от меня вообще никакого толку не будет.

Через пять дней после ухода Фрэнсиса я иду по тропинке к хижине и слышу впереди шум. Дорогу мне перебегает, подвывая, собака; я такой не знаю: большая, косматая и дикая по виду – ездовая собака. Я останавливаюсь: в хижине кто-то есть.

Я прячусь в кустах на возвышении за домиком и жду. Мне в запястье впивается какое-то злобное насекомое. Наконец из хижины выходит мужчина и свистит. К нему бегут две собаки, в том числе и та, которую я встретила на тропе. Затаив дыхание, я сижу в своем укрытии, а когда он поворачивается в мою сторону, покрываюсь холодным потом. Он высок для индейца, крепко сложен и облачен в синий плащ и кожаные штаны. Но лицо его заставляет меня вспомнить историю про искусственного человека. У него низкий широкий лоб и выпирающие скулы, а рот и нос, вывернутые, словно клюв хищника, книзу, кажутся невероятно дикими и свирепыми. Две борозды, глубоко врезанные в медно-красную кожу, опускаются по обе стороны рта. Волосы у него черные и спутанные. Я в жизни не видывала такого урода – лицо словно вырублено из дерева тупым топором. Нуждайся мисс Шелли в образце для своего ужасающего чудовища, лучше этого человека не сыскать.

Я жду, едва смея дышать, пока он не возвращается в хижину, а потом вылезаю из укрытия. На мгновение задумываюсь, как действовать дальше: искать на ферме Ангуса и рассказать ему или сразу ехать в Колфилд и сообщить Ноксу? Не стоит противостоять мужчине самой, ибо совершенно ясно, насколько это опасно. Мне трудно поверить, что человек с таким лицом не обладает и нравом столь же свирепым и безжалостным. В конце концов я иду на поиски Ангуса. Он молча выслушивает меня, затем берет ружье и уходит по тропинке.

Потом я узнала, что он направился прямо к хижине и вошел внутрь. Он застал незнакомца врасплох, когда тот обыскивал комнату наверху. Ангус окликнул его и сообщил (очень вежливо, тут у меня нет сомнений), что вынужден препроводить его в Колфилд, поскольку в этой хижине совершено преступление и никто не вправе здесь находиться. Мужчина поколебался, но сопротивляться не стал. Он взял ружье и прошел три мили к заливу, Ангус же шагал за ним. Он доставил незнакомца к задней двери Ноксов. Пока они ждали, незнакомец устремил гордый отсутствующий взор на залив, словно бы ничуть не заботясь о том, что с ним собираются делать. К тому времени, когда Ангус отправился домой, незнакомца уже арестовали и заключили под стражу. Ангус пожалел двух собак, которых Нокс отказался оставить у себя, и привел их домой, утверждая, что они не доставят нам беспокойства. Верно, он отыскал что-то приятное в незнакомце, раз позаботился о его собаках.

~~~

Эндрю Нокс сидит напротив Маккинли и курит трубку. Пламя из очага окрашивает их лица в теплые оранжевые тона, даже бледная физиономия Маккинли лишилась своего землистого оттенка. Нокс не разделяет всеобщего воодушевления. Они больше часа допрашивали арестованного и не выяснили ничего конкретного, кроме имени, Уильям Паркер, и того, что он траппер, торговавший прежде с Жаме. Он утверждает, что не знал о смерти Жаме и решил по пути зайти к нему, но обнаружил хижину опустевшей. Он осматривал дом в поисках следов, указывающих на то, что здесь произошло.

– Вы говорите, что убийца не стал бы возвращаться на место преступления, – нарушает тишину Маккинли. – Но если ему были нужны оружие и прочее добро, а в первый раз он их не нашел, то вполне мог дождаться, пока не улягутся страсти, и вернуться для дальнейших поисков.

Нокс признает, что могло быть именно так.

– Или он мог решить, что забыл там какую-то вещь, и вернуться за ней.

– Мы не нашли ничего постороннего.

– Могли что-то и пропустить.

Нокс стискивает зубами мундштук; приятное ощущение – зубы плотно ложатся в протертый за долгие годы желобок. Маккинли слишком горяч и готов приговорить охотника, ибо всегда стремится подогнать факты под заключение, а не наоборот. Нокс хотел бы на это указать, но как-то помягче, не уязвляя его гордости, – в конце концов, именно Маккинли официально руководит следствием.

– Возможно, он действительно тот, за кого себя выдает, – траппер, когда-то торговавший с Жаме и не знавший, что тот умер.

– А кто обшаривал пустой дом?

– Это не преступление – что здесь такого?

– Это не преступление, но это подозрительно. Из того, что мы имеем, следует выбрать наиболее вероятное.

– А мы ничего и не имеем. Я не уверен, что у нас вообще есть какие-то основания держать его под арестом.

Нокс настаивает на том, что этот человек не заключенный и заслуживает хорошего обращения. Он распоряжается, чтобы Адам отнес поднос с едой на склад, где содержится задержанный, и зажег там огонь. Ему очень не хочется просить Скотта об одолжении, но позволить держать этого человека в доме, где находятся его дочь и жена, пусть даже в запертой комнате, он тоже не может. Что бы он ни говорил, в лице незнакомца есть нечто, навевающее темные и страшные мысли. Оно напоминает ему лица с гравюр, изображающих сцены индейских войн: лица раскрашенные, искривленные яростью, нечестивые, чужие.

Они снова отпирают дверь склада и поднимают фонари, чтобы разглядеть пленника, застывшего у огня. Он не поворачивает головы на скрип открываемой двери.

– Мистер Паркер, – окликает его Нокс. – Мы бы хотели продолжить разговор.

Они садятся на стулья, принесенные ранее для этой цели. Паркер молчит и не смотрит на них. Только бледные облачка выдыхаемого пара указывают на то, что перед ними живой человек.

– Откуда у вас имя Паркер? – интересуется Маккинли. Он говорит таким оскорбительным тоном, словно заранее обвиняет человека во лжи.

– Мой отец был англичанином. Сэмюэль Паркер. Его отец приехал из Англии.

– Ваш отец был из Компании?

– Он всю свою жизнь работал на Компанию.

– А вы нет.

– Нет.

Маккинли подается вперед; упоминание о Компании его словно магнитом тянет.

– Вы работали на них прежде?

– Проходил обучение. Сейчас я траппер.

– Вы торговали с Жаме?

– Да.

– Как долго?

– Много лет.

– Почему вы ушли из Компании?

– Чтобы не быть никому обязанным.

– Вам известно, что Лоран Жаме был членом Североамериканской компании?

Паркер смотрит на него слегка озадаченно. Нокс бросает взгляд на Маккинли – узнал ли он это от другого француза?

– Я не торговал с компанией, я торговал с ним.

– Вы являетесь членом Североамериканской компании?

На этот раз Паркер издает резкий смешок.

– Я не являюсь членом никакой компании. Я ставлю капканы и продаю меха, вот и все.

– Но сейчас у тебя нет шкур.

– Сейчас осень.

Нокс предостерегающе кладет руку на плечо Маккинли. Он старается придать своему голосу как можно больше дружелюбия и рассудительности.

– Вы понимаете, почему мы вынуждены задавать эта вопросы: мистер Жаме принял ужасную смерть. Нам необходимо узнать о нем как можно больше, чтобы отдать злодея в руки правосудия.

– Он был моим другом.

Нокс вздыхает. Прежде чем он успевает продолжить, вновь заговаривает Маккинли:

– Где ты был днем и ночью четырнадцатого ноября – шесть дней назад?

– Я вам говорил, я направлялся на юг из Сидни-хауса.

– Кто-нибудь тебя видел?

– Я был один.

– Когда ты покинул Сидни-хаус?

Мужчина впервые заколебался:

– Я не был в самом Сидни-хаусе, просто в том направлении.

– Но ты сказал, что пришел из Сидни-хауса.

– Я назвал Сидни-хаус, чтобы вы поняли, где я был. Я пришел с той стороны. Я был в лесу.

– И что же ты там делал?

– Охотился.

– Но ты же сказал, что сейчас не сезон для меха.

– Но не для мяса.

Глядя на Нокса, Маккинли поднимает брови:

– Нормально для этого времени года?

Паркер пожимает плечами:

– Нормально для любого времени года.

Нокс кашляет:

– Благодарю вас, мистер Паркер. Что ж… пока это все.

Он смущен собственным голосом, стариковским и по-бабьи суетливым. Они встают, чтобы уйти, но тут Маккинли вновь поворачивается к человеку у очага. Он берет с подноса кружку с водой и заливает огонь.

– Дай мне твое огниво.

Паркер смотрит на Маккинли, и тот не отводит взгляд. Глаза Паркера мутны в свете лампы. Он смотрит так, как будто хочет прямо здесь прикончить Маккинли; медленно снимает с шеи кожаный мешочек и протягивает его. Маккинли хватает мешочек, но Паркер не отпускает.

– Откуда мне знать, получу ли я его обратно?

К ним подходит Нокс, желая разрядить повисшее в воздухе напряжение:

– Вам вернут эту вещь. Я лично прослежу.

Паркер отпускает мешочек, и Маккинли с Ноксом выходят, прихватив единственный фонарь и оставив узника в темноте и холоде. Закрывая дверь, Нокс вглядывается и видит – или ему это только кажется? – метиса как сгусток черноты в окружающем мраке.

– Зачем вы сделали это? – спрашивает Нокс, когда они возвращаются по притихшему городку.

– Вы хотите, чтобы он поджег склад и сбежал? Знаю я этот народец – ничего не стесняются. Видели, как он смотрел на меня? Словно хочет прямо на месте снять с меня скальп.

Он подносит мешочек к фонарю – кожаный кисет, украшенный искусной вышивкой. Внутри – все необходимое человеку для выживания: кремни, трут, табак и несколько высушенных и неаппетитных полосок мяса неизвестного происхождения. Без всего этого в лесной глуши можно погибнуть.

Маккинли торжествует:

– Ну, как вам это понравилось? Он изменил свои показания так, чтобы мы не смогли проверить, где он находился. Он вполне мог быть в Дав-Ривер неделю назад, и никаких свидетелей.

На это Ноксу ответить нечего. Он тоже уловил дрожь сомнения, когда Паркер заколебался, словно не зная, что сказать, хотя прежде вел себя уверенно.

– Это не доказательство, – наконец произносит он.

– Косвенное. Неужто вы думаете, что это сделал мальчишка?

Нокс вздыхает, чувствуя, как устал, однако устал недостаточно, чтобы огрызаться.

– А что за разговоры о Североамериканской компании? Никогда о такой не слышал.

– Это не официальная компания, но вполне может стать такой. Андре мне рассказал, что Жаме с ними сотрудничал. Он тоже. Франкоканадские комиссионеры поговаривали о том, что надо учредить компанию в противовес нашей. У них есть поддержка из Штатов, и даже некоторые здешние британцы заинтересованы.

Маккинли стискивает зубы. Он фанатично предан Компании, ему ненавистна сама мысль о том, чтобы любой канадец британского происхождения выступил против нее. Нокса это не удивляет. Компанией всегда управляли толстосумы в Лондоне, посылая своих представителей (которых они называют служащими) в колонию, чтобы высосать ее богатства. Для тех, кто здесь родился, это иностранцы, которые лишают землю самого ценного, взамен разбрасывая крошки.

Он тщательно выбирает слова:

– То есть Жаме мог рассматриваться как враг Компании Гудзонова залива?

– Если вы намекаете, будто кто-то из Компании мог с ним такое сделать… Уверяю вас, это просто немыслимо.

– Я ни на что не намекаю. Но если факты таковы, мы не можем их игнорировать. Насколько тесно он сотрудничал с этой Североамериканской компанией?

– Тот человек не знал. Лишь то, что Жаме ее когда-то упоминал.

– А точно ли тот Андре был в Солте, когда убили Жаме?

– Валялся без чувств в баре, если верить хозяину заведения. Он никак не мог в то же самое время убивать Жаме в Дав-Ривер.

Нокса захлестывает раздражение – событиями этого вечера, бесцеремонностью и самоуверенностью Маккинли, грубым и могучим обликом арестанта, даже несчастным Жаме и его чудовищной смертью. Всю свою недолгую жизнь Колфилд был мирным городком, в котором и тюрьмы-то за ненадобностью не было. А последние дни, куда ни посмотри, везде злоба и насилие.

Когда он поднялся в спальню, жена еще не спала. Даже когда не видишь этого Паркера, он все равно перед глазами. Возможно, у них в городке убийца, отделенный от жителей лишь тонкими деревянными стенками. Есть что-то в этом человеке, позволяющее с легкостью поверить в его виновность. Конечно, лицо себе человек не выбирает, и нельзя судить его по внешности. А не так ли поступает он сам?

– Иным непросто вызвать сколь-либо теплые чувства, – замечает он, раздеваясь.

– Ты об арестанте или о мистере Маккинли?

Нокс позволяет себе сдержанную улыбку. Он смотрит на жену и находит, что она выглядит усталой.

– Как ты себя чувствуешь?

Ему нравится, когда она распускает волосы и они колышутся, такие же коричневые и блестящие, как в день их свадьбы. Она ими гордится и расчесывает перед сном не меньше пяти минут, пока они не начинают потрескивать и цепляться за щетку.

– Я собиралась задать тебе тот же вопрос.

– Со мной все в порядке. С нетерпением жду, когда все это кончится. Предпочитаю, чтобы в Колфилде царили покой и скука.

Она склоняется над ним, когда он забирается под одеяло.

– Слышал новость?

Судя по ее голосу, новость нехорошая.

– Новость? Какая?

– Стеррок здесь, – вздыхает она.

– Стеррок-следопыт? В Колфилде?

– Да. Его встретил мистер Муди. Он, видимо, знал Жаме.

– Боже мой.

Он не устает удивляться, каким образом его жена подхватывает все циркулирующие в округе слухи.

– Боже мой, – почти беззвучно повторяет он и ложится, обуреваемый сомнениями.

Кто бы мог подумать, что у Жаме было столько никому не ведомых знакомств? Пустая хижина излучает какую-то странную энергию, привлекая в Колфилд самых невероятных и нежелательных личностей, бог знает какие цели преследующих. Нокс десять лет не видел Томаса Стеррока, последний раз они встречались незадолго до смерти Чарльза. Нокс постарался забыть ту встречу. Теперь, как ни старайся, не представить себе невинной причины для появления Стеррока.

– Думаешь, это он сделал?

– Кто? – Он не может сразу вспомнить, о чем она говорила.

– Кто! Задержанный, разумеется. Думаешь, он это сделал?

– Давай спать, – говорит Нокс и целует ее.

~~~

В день накануне отъезда Дональд тратил драгоценное время, прочесывая лавку Скотта в поисках подарка для Сюзанны. Он подумывал, не купить ли ей вечное перо; но хотя это вполне подходящий подарок на расставание, она может посчитать его слишком неуклюжим напоминанием об обещанном письме. Выбор был весьма ограниченный, и в конце концов он остановился на вышитом носовом платке, хотя и здесь можно было обнаружить скрытый подтекст: он, дескать, ожидает от нее рыданий в его отсутствие, – но ей, возможно, такое и в голову не придет.

А Сюзанна тем временем маялась в домашней библиотеке и, перелистывая книгу, ждала, когда же Дональд случайно сюда заглянет. К тому времени, как он наконец сообразил, что к чему, она могла бы прочитать книгу от корки до корки, но не стала: романы в библиотеке в основном были скучные, либо отцовские, времен его юности, либо Марии с ее странными вкусами. Дональд услышал ее кашель и, держа одну руку за спиной, робко приоткрыл дверь.

– Завтра мы отбываем. До рассвета, так что утром с вами не увидимся.

Она поспешно отложила трактат о рыбной ловле и одарила Дональда своим неотразимым взглядом искоса.

– Без вас тут будет так скучно.

Дональд улыбнулся, сердце его готово было выскочить из груди.

– Надеюсь, вы не сочтете за бесцеремонность, но я купил вам вот это. Мне хотелось оставить вам что-нибудь на память.

Он протянул ей пакетик, завернутый в коричневую бумагу из лавки и перевязанный ленточкой. Сюзанна улыбнулась и, развернув его, обнаружила платок.

– О, как это мило. Вы слишком добры, мистер Муди.

– Пожалуйста, зовите меня Дональд.

– О… Дональд. Я вам так благодарна. Я буду всегда носить его с собой.

– Невозможно придумать лучшей награды.

Он уже готов был сказать, как завидует этому платку, но не набрался духу – к счастью, пожалуй. Откуда ему знать, что у Сюзанны есть точно такой же платок, купленный в той же лавке и подаренный ей меньше года назад местным юнцом, охваченным страстью. Но сейчас Сюзанна зарделась; легкий румянец словно осветил ее изнутри.

– Теперь я чувствую себя неудобно, так как у меня нет ничего взамен.

– А мне и не нужно ничего взамен. – Он опять чуть не решился попросить ее о поцелуе, но и тут мужество ему изменило. – Разве только будете мне писать иногда, если найдется свободная минутка.

– О, конечно, я вам напишу. И вы тоже можете мне написать, если не будете слишком заняты.

– Ежедневно! – опрометчиво воскликнул он.

– О, мне кажется, для этого у вас слишком много дел. Надеюсь, это будет не очень… опасно.

Оставшиеся минуты в библиотеке прошли в сладостном оцепенении. Дональд не находил слов, но чувствовал что очередь за ним, и в конце концов набрался храбрости и взял ее за руку.

Но тут кто-то ударил в суматранский гонг, стоявший в холле, – сигнал к обеду, и она отняла руку, а иначе кто знает, чем бы все кончилось. У него голова кружится, стоит подумать об этом.

Из Дав-Ривер есть только два пути: на юг, к заливу, или на север, вдоль по реке через лес. Джейкоб напал на след за усадьбой Прайса. Ангус Росс рассказал им, как обнаружил признаки того, что Фрэнсис прошел Ласточкино озеро, так что Джейкоб задерживается, только чтобы рассмотреть следы и решить, мог ли их оставить мальчик. Тропа расчищена, и они быстро продвигаются вперед, минуя озеро сразу после полудня. Здесь Джейкоб опускается на колени и присматривается.

– Миновало несколько дней, но видно, что здесь прошел не один человек.

– Одновременно?

Джейкоб пожимает плечами.

– Это мог быть тот французский комиссионер. Он ведь здесь шел?

– В этом направлении шел не один: здесь два следа разных размеров.

Они прошли по следу несколько миль. Там, где в Дав-Ривер впадает приток, следы поворачивают на запад и уходят на каменистую землю, не оставляющую никаких отпечатков. Дональд шагает за Джейкобом, рассудив, мол, тот знает, что делает, однако с облегчением вздыхает, увидев клочок земли у воды, где листья и мох вдавлены в грязь человеческими следами.

– Допустим, он идет пешком шесть или семь дней. Причем усталый и голодный. Думаю, мы идем быстрее. Мы его догоним.

– Но куда он идет? Куда ведет тропа?

Джейкоб не знает. Тропа, взбираясь выше и выше, вьется по лесу вдоль реки, но нет никаких признаков того, что она ведет куда-нибудь, кроме бескрайних дебрей.

Они засветло останавливаются на ночлег, и Джейкоб показывает Дональду, как рубить ветки для шалаша. Хотя в Канаде он уже больше года, еще ни разу ему не доводилось попробовать туземной жизни, и он воодушевлен незнакомыми впечатлениями. Он избавляется от своего прошлого, сбрасывает шелуху книжности и педантизма, становясь наконец человеком действия, грубым парнем из Компании, настоящим искателем приключений. Он смакует, как будет делиться своим опытом с ребятами из форта Эдгар.

Когда они построили шалаш и развели костер, а Джейкоб принялся готовить кашу с мясом, Дональд садится у огня и достает бумагу и ручку, чтобы написать Сюзанне. Он понятия не имеет о том, как будут добираться до нее письма, но, вероятно, впереди встретится какое-нибудь жилье, с которым есть почтовое сообщение. Он пишет: «Дорогая Сюзанна» – и задумывается. Следует ли описывать сегодняшний переход, темную зелень и пылающую желтизну леса, багрянистые скалы в сверкающих мхах, приготовления к ночлегу? Нет, все это может ее утомить, решает он и успевает написать: «Это был самый интересный…» – прежде чем, уступив теплу костра и усталости, погружается в дрему, так что Джейкобу приходится его будить и затаскивать под березовую крышу, где он валится без чувств на еловые лапы. Изнеможение срубает его, будто кувалда, и он слишком утомлен, чтобы заметить, сколь изысканные тени отбрасывают под луной деревья, и уж тем более чтобы увидеть, как хмурится Джейкоб, рассматривая искрящиеся в воздухе кристаллики льда.