Текст книги "Нежность волков"

Автор книги: Стеф Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

~~~

Мужчины и женщины с напряженными, взволнованными лицами ставят меня на ноги и, когда я спотыкаюсь, удерживают в вертикальном положении. Я не могу понять, почему они так рады нас видеть, а потом изнеможение наваливается в полную силу, и я едва справляюсь с некой странной дрожью и звоном в ушах. Обступившие нас люди кивают, улыбаются и щебечут, отвечая на какие-то слова Паркера, но я не улавливаю ничего, кроме беспорядочного гула, а еще того, что мои воспаленные глаза, несмотря на жжение, остаются совершенно сухими. Возможно, у меня обезвоживание; возможно, я больна. Какая разница: Фрэнсис жив и мы нашли его – вот и все, что имеет значение. Я даже ловлю себя на том, что благодарю Бога, на случай, если давно заржавевшие каналы общения с ним до сих пор открыты.

Кажется, у меня получается сдержать бурю эмоций, когда я наконец вижу его. С тех пор как он ушел из дома, прошло уже больше двух недель; он выглядит бледным, волосы кажутся чернее обычного, а еще он совсем худой – тельце ребенка под простынями. Мое сердце словно раздувается до предела и вот-вот меня задушит. Говорить я не могу, просто склоняюсь к нему, чтобы обнять и ощутить его острые косточки прямо под кожей. Его руки сжимаются на моих плечах, я ощущаю его запах и понимаю: еще чуть-чуть, и я не выдержу. Затем я отстраняюсь, так как иначе не вижу его, а мне нужно его видеть. Я глажу его волосы, его лицо. Я не в состоянии перестать касаться его.

Он смотрит на меня, явно подготовленный к моему появлению, и все же кажется удивленным, а на губах его играет подобие улыбки.

– Мама. Ты пришла. Как ты это сделала?

– Фрэнсис, мы так беспокоились…

Я глажу его плечи и руки, пытаясь сдержать слезы. Не хочется смущать его. Кроме того, мне больше не нужно плакать – больше никогда.

– Ты ненавидишь путешествия.

Мы оба пытаемся смеяться. На мгновение я позволяю себе подумать о том, как все будет, когда мы вернемся домой: ни закрытых дверей, ни сгустившегося молчания. После всего этого мы будем счастливы.

– Папа тоже здесь?

– Э-э… Он не смог оставить ферму. Мы решили, что пойдет только один из нас.

Фрэнсис опускает взгляд. Мои слова звучат жалкой отговоркой. Мне следовало придумать более убедительную ложь, но отсутствие Ангуса красноречивей всяких объяснений. Фрэнсис не отпускает мои руки, но как-то ускользает. Он разочарован, несмотря ни на что.

– Он будет так рад тебя видеть.

– Он будет сердиться.

– Нет, что за глупости.

– Как ты сюда попала?

– С охотником по имени мистер Паркер. Он любезно предложил меня проводить и…

Конечно, Фрэнсис понятия не имеет обо всем, что случилось в Дав-Ривер за время его отсутствия. О том, кто такой Паркер или кем может оказаться.

– Они думают, что я убил Лорана Жаме. Ты ведь знаешь? – Голос у него безжизненный.

– Мой дорогой, это ошибка. Я видела его… Я знаю, что ты не делал этого. Мистер Паркер знал месье Жаме. Он считает…

– Ты его видела?

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, не могу сказать, с изумлением или сочувствием. Конечно же, он удивлен. Тот момент у двери Жаме я вспоминала тысячу раз в день, ежедневно, пока память об этом ужасающем зрелище не износилась до дыр. И она уже не так меня потрясает.

– Я его обнаружила.

Фрэнсис прищуривается, будто захваченный порывом чувств. На мгновение мне кажется, что он в гневе, хотя никакой причины для этого не видно.

–  Яего обнаружил.

Ударение мягкое, но безошибочное. Словно он настаивает на этом.

– Я его обнаружил и пошел за человеком, который это сделал, но потом упустил его. Мистер Муди мне не верит.

– Фрэнсис, он поверит. Мы видели следы, по которым ты шел. Ты должен рассказать ему все, что видел, и тогда он поймет.

Фрэнсис ожесточенно вздыхает – знакомый презрительный вздох, красноречивая иллюстрация моей непроходимой тупости.

– Я ужеему все рассказал.

– Раз ты… его обнаружил, то почему не сказал нам? Зачем отправился за убийцей в одиночку? А что, если бы он напал на тебя?

– Я подумал, что, если буду ждать, упущу его, – пожимает плечами Фрэнсис.

Я уж не говорю – он и сам, наверное, думает об этом, – что и так его упустил.

– Папа думает, это я сделал?

– Фрэнсис… конечно нет. Как ты можешь такое говорить?

Он снова улыбается – кривая невеселая улыбка. Он слишком молод, чтобы так улыбаться, и я понимаю, что это моя вина. Я не смогла обеспечить ему счастливое детство, а теперь, когда он вырос, не могу защитить его от горестей и невзгод этого мира.

Я кладу ему на щеку ладонь.

– Прости меня.

Он даже не спрашивает за что.

Я заставляю себя говорить о том, что скажу мистеру Муди и как объясню ему, что он ошибается. О будущем и о том, что не о чем беспокоиться. Но глаза Фрэнсиса блуждают по потолку; он меня не слушает, и я, хотя по-прежнему сжимаю его руки, понимаю, что стараюсь напрасно. Я улыбаюсь, силясь сохранить веселую мину, болтаю о том о сем, а что еще может сделать любой из нас?

~~~

Залив сегодня притих. Вчера весь день мела метель, и рокот волн, разбивающихся о скалы, сердитым ворчанием проникал в город. Нокс раньше думал, что причина такого тихого, но нескончаемого рокота лежит в особой конфигурации береговых скал и определенных погодных условиях. Насколько видно сквозь снежные завихрения – а это не слишком далеко, – залив сер и бел, и воды его яростно вздымаются и опадают под порывами ветра. В такие моменты понимаешь, почему первые поселенцы решили строить свои дома в Дав-Ривер, подальше от столь обширного и непредсказуемого соседа. С наступлением темноты на улице почти никого. Тот снег, что не снесло ветром, образовал восемнадцатидюймовый покров, влажный и слежавшийся. Улица перекрещена протоптанными тропами, самые ходовые образовали в белизне глубокие грязные борозды. Наименее используемые – словно слабые эскизные наброски. Они ведут от дома к лавке, от дома к дому. Сразу видно, кто в Колфилде нарасхват, а кто редко выходит на улицу. Сейчас Нокс идет по одной из самых незаметных тропок, и с каждым шагом ноги промокают и замерзают все больше и больше. Какого, спрашивается, черта его понесло на улицу без галош? Он пытается вспомнить, что было перед самым выходом, о чем он думал тогда, но ничего не вспоминается. В памяти черная дыра. И не единственная за последнее время. Впрочем, его это не слишком беспокоит.

В доме непривычная тишина. Он идет в гостиную, гадая, куда подевалась обычно шумная Сюзанна, и с удивлением обнаруживает сидящих на диване Скотта и Маккинли. И никаких следов его домочадцев. Такое впечатление, будто они его поджидают.

– Джентльмены… А, Джон, прошу прощения, сегодня мы не ждали гостей.

Скотт сидит, опустив глаза и поджав узкие губы.

Разговор начинает Маккинли. Голос его трезв и тверд.

– Сегодня мы не в качестве гостей.

Нокс понимающе кивает и закрывает за собой дверь. На мгновение ему приходит в голову все отрицать, настаивая, будто по пьяной лавочке Маккинли послышалось то, чего не было, но он тут же отбрасывает эту мысль.

– Несколько дней назад, – продолжает Маккинли, – вы утверждали, будто не возвращались на склад, так что я и Адам были последними, кто видел арестанта. Адам был наказан за то, что оставил дверь незапертой. Однако сегодня вы рассказали мне, что своими глазами видели арестанта, после того как я ушел от него.

Он откидывается на диване, источая удовлетворение охотника, поставившего тщательно сконструированный силок. Нокс смотрит на Скотта, который, на мгновение встретившись с ним взглядом, тут же отводит глаза. Нокс чувствует, как его снова захлестывает предательская волна смеха. Может, он и впрямь сходит с ума. Интересно, если он начнет сейчас говорить правду, сможет ли вообще когда-нибудь остановиться?

– На самом деле я только сказал, что собственными глазами видел, как воплощается в жизнь ваше представление о правосудии.

– Так вы этого не отрицаете?

– Да, видел, и это было отвратительно. Поэтому я принял меры, чтобы избежать гнусной пародии на правосудие. На которую вы только и способны.

Скотт смотрит на него так, словно прежде не верил, но теперь находит в себе мужество, чтобы вставить слово:

– Вы хотите сказать, что… дали арестанту уйти?

Он кажется возмущенным донельзя.

Нокс делает глубокий вдох.

– Да. Я решил, что так будет лучше всего.

– Вы что, совсем спятили? У вас нет полномочий на подобные действия! – Это Скотт, у которого такой болезненный вид, словно он поел зеленого картофеля.

– Мне кажется, я здесь все еще мировой судья.

Маккинли неодобрительно кряхтит:

– Это дело Компании. Я за все отвечаю. Вы умышленно извращаете отправление правосудия.

– Это не дело Компании. Вы стремились сделать его таковым. Но если бы Компания действительно имела к этому какое-то отношение, правосудие должно было бы стать еще более беспристрастным. А о каком беспристрастии можно говорить, пока вы держите взаперти этого человека?

– Я намерен выставить против вас обвинение за такое самоуправство. – Маккинли весь побагровел и дышит глубоко и часто.

Нокс отвечает, изучая заусеницу на ногте большого пальца левой руки:

– Что ж, вы вольны поступать, как считаете нужным. Я отсюда никуда не денусь. А вот что касается вас… Мне кажется, вам самое время подыскать себе другое жилье в этом городе. Не сомневаюсь, что мистер Скотт окажет вам содействие в этом вопросе, равно как и во многих других. Доброго вечера, джентльмены.

Нокс встает и отворяет дверь. Оба гостя тоже поднимаются и проходят мимо него: Маккинли, устремив взор куда-то в коридор, Скотт, опустив глаза в пол.

Нокс смотрит на захлопнувшуюся за ними входную дверь и прислушивается к скрипучей тишине, воцарившейся в доме. До него смутно доносится, что, прежде чем удалиться, парочка остановилась и тихо переговаривается. Он не чувствует ни страха, ни сожаления по поводу совершенного. Стоя в неосвещенной прихожей, Эндрю Нокс ощущает три вещи одновременно: некую трепетную раскрепощенность, как будто неожиданно развязалась петля, всю жизнь затянутая на его шее; желание повидаться с Томасом Стерроком, который сейчас кажется единственным человеком, способным его понять; тот факт, что впервые за долгие недели его совершенно не мучит боль в суставах.

~~~

Еще два дня снег валит без перерыва, и каждый день холодней предыдущего. Утром Джейкоб и Паркер уходят и возвращаются с тремя птицами и зайцем. Бог знает, как они умудрились разглядеть их в такую непогоду. Это немного, но жест хороший, поскольку норвежцам приходится кормить столько дополнительных ртов.

Я подолгу сижу у постели Фрэнсиса, хотя он почти все время спит или притворяется, что спит. Он беспокоит меня, как и его поврежденное колено, которое опухло и явно болит. Пер, утверждающий, будто обладает некоторыми познаниями в медицине, сказал, что перелома нет, но растяжение сильное, и лучшее здесь лекарство – время. Терпеливыми расспросами – сам Фрэнсис нисколько мне не помогает – я ухитряюсь выяснить некоторые подробности его путешествия, и меня поражает и трогает, как далеко он сумел добраться. Интересно, гордился бы им Ангус, если бы узнал. Пока я не пришла, за Фрэнсисом в основном ухаживала женщина по имени Лина, но теперь я приняла эти обязанности на себя. Кажется, она не слишком обрадовалась моему появлению и, похоже, меня избегает, хотя я видела, как она в амбаре напротив что-то горячо обсуждает с Паркером. Даже не представляю, о чем они могут друг с другом говорить. Должна признаться, что в голову мне полезли нескромные мысли: в конце концов, она единственная здесь незамужняя женщина, хоть бы и не по своей вине. При этом она, безусловно, весьма привлекательна, пусть и непривычно смугла. Когда мы знакомились, она одарила меня весьма неприязненным взглядом. Я поблагодарила ее за столь трепетную заботу о Фрэнсисе, и она возразила на превосходном английском, но с непонятной мне угрюмостью, что ничего, мол, особенного. Затем я сообразила, что с моим появлением она вернулась к своим рутинным обязанностям, а по причине ее вдовства ей приходилось подчиняться приказам замужних женщин. Фрэнсис говорит, что она была очень добра к нему, и вообще тепло о ней отзывается.

Муди, а чаще Джейкоб сидят за дверью на страже, как будто ждут, когда я завизжу, что Фрэнсис напал на меня, после чего ворвутся и спасут мне жизнь. Я пересмотрела свое первое впечатление о мистере Муди. В Дав-Ривер он казался добрым, застенчивым и неохотно исполняющим обязанности законника. Теперь в нем появилась раздражительная нетерпеливость. Он принял на себя бремя власти и несет его без всякого милосердия. Я просила его дать мне возможность поговорить с ним наедине. Пока ему удается этого избегать под предлогом исполнения служебных обязанностей. Но после двух дней непрерывного снегопада всем ясно, что нет у него никаких дел, кроме ожидания, и я вижу по его глазам, как он размышляет, не придумать ли очередной предлог.

– Очень хорошо, миссис Росс, – наконец сдается он. – Почему бы нам не пройти… э-э… в мою комнату.

Я иду вслед за ним по коридору, а навстречу нам проходит Лина и провожает Муди неприязненным взглядом.

Комната Муди имеет столь же монашеский вид, что и моя, только здесь повсюду разбросаны его вещи, словно его только что обокрали. Он смахивает со стульев одежду и швыряет ее на кровать. Когда я сажусь, то замечаю на столе конверт, адресованный мисс С. Нокс. Это мне кажется занятным. Уверена, что для моих глаз он не предназначался; моя уверенность тут же находит подтверждение, так как Муди торопливо сгребает все бумаги в кучу. Некоторое время он суетится, пытаясь навести хоть какое-то подобие порядка, и при иных обстоятельствах я бы ему посочувствовала. Он всего на несколько лет старше Фрэнсиса и совсем недавно один-одинешенек прибыл в эту страну.

Прежде чем заговорить, он пару раз откашливается.

– Миссис Росс, я более чем понимаю ваше беспокойство за Фрэнсиса. Совершенно естественно, что вы как мать испытываете подобные чувства.

– И не менее естественно ваше стремление отыскать виновного в этом ужасном преступлении, – продолжаю я вполне, как мне кажется, добродушно, однако на лице его проступает раздражение. – Фрэнсис, как он вам говорил, тоже хочет отыскать виновного.

Теперь лицо Муди выражает сочувственное терпение при трудновыносимых обстоятельствах.

– Миссис Росс, я не вправе раскрыть вам все причины, почему ваш сын считается подозреваемым, но причины эти весьма серьезны. Вы уж мне поверьте.

– Мне кажется, что уж кому-кому, а мне вы должны раскрыть, каковы же эти причины.

– Это вопрос правосудия, миссис Росс. Мои действия имеют под собой вполне достаточные основания. Убийство – это очень серьезное преступление.

– Следы, – говорю я. – Другие следы. Как насчет них?

Он вздыхает:

– Совпадение. След, по которому пошел ваш сын, чтобы найти безопасное место.

– Или след убийцы.

– Я вполне понимаю ваше нежелание поверить в виновность собственного сына. Это естественно и уместно. Но он сбежал из Дав-Ривер сразу после убийства, с деньгами покойного, а теперь лжет, рассказывая об этом. Факты заставляют сделать единственное умозаключение. Поступив иначе, я бы пренебрег своим долгом.

На мгновение я задерживаю дыхание, пытаясь скрыть изумление. Фрэнсис не говорил мне ни о каких украденных деньгах.

– Конечно, было бы непростительной небрежностью не рассмотреть и другие варианты. След может принадлежать убийце… а может, и нет. Как это выяснить, не отправившись за ним?

Муди вздыхает через ноздри, а затем трет переносицу, где его очки оставили две красные вмятины. У него нет никакого желания заниматься вторым следом.

– В нынешних условиях моя обязанность состоит в том, чтобы поместить подозреваемого в безопасное место. Дальнейшим изысканиям придется подождать, пока не позволит погода.

Кажется, он доволен своей речью – как ловко, мол, ушел от ответственности, отговорившись служебным долгом. Он даже позволяет себе легкую улыбку, словно бы несколько сожалея, что более не контролирует события. Я тоже улыбаюсь, поскольку дела обстоят именно так, но при этом не собираюсь больше тратить на него свою симпатию, как бы этот молодой человек ни страдал от одиночества.

– Мистер Муди, никакое это не оправдание. Мы должны пойти по тому следу, потому что, когда позволит погода, как вы выразились, не останется никаких следов, а ваш долг заключается в том, чтобы найти истину, и ни в чем другом. Вы должны оставить Фрэнсиса на попечение норвежцев, а если им не доверяете, поручите охранять его своему коллеге. Паркер пойдет по следу, а мы с вами посмотрим, куда он ведет.

Муди, похоже, поражен и разгневан.

– Не вам, миссис Росс, объяснять, в чем состоит мой долг.

– Любому следует указать на неисполнение долга в столь важном деле, как это.

Он таращит на меня глаза, будто не веря собственным ушам. Можно сказать, я задела его за живое; возможно, он и так думает о следе, и это его беспокоит. Подозреваю, что он во всем аккуратист, так что эти следы, ведущие в глушь, не дают ему покоя.

– В конце концов, если вы правы… – Я не могу себя заставить произнести это. – Если вы правы, то просто убедитесь, что исключили все прочие возможности, и совесть ваша останется чиста. Кроме того, если дело дойдет до суда, наличие этого следа и те возможности, на которые он намекает, приведут к… ну, в общем, в ваших выводах могут по меньшей мере усомниться, разве нет?

Муди окидывает меня тяжелым взглядом, а потом смотрит в окно. Но и там он, похоже, не находит ответа.

Когда я спрашиваю Фрэнсиса про деньги, он просто уходит от разговора. Он вздыхает так, словно ответ очевиден и лишь такая дура, как я, может его не увидеть. Я чувствую, как меня захлестывает волна старого раздражения.

– Я пытаюсь тебе помочь. Но не смогу, если ты не расскажешь, что там произошло. Муди уверен, что ты украл их.

Фрэнсис глядит в потолок, на стены, куда угодно, только не мне в глаза.

– Я их украл.

– Что? С какой стати?

– Потому что мне нужны были деньги, раз я собрался в путь. Мне могла понадобиться помощь в поисках убийцы. Возможно, пришлось бы за нее заплатить.

– А разве дома тебе помочь не могли? Дома есть деньги. Почему ты не взял их?

– Я уже говорил тебе, что не мог вернуться домой.

– Но… следы так быстро не исчезают.

– Так ты тоже думаешь, что это я?

Он улыбается – все той же горькой улыбкой.

– Нет… конечно нет. Только объясни мне, как оказался там среди ночи.

Улыбка пропадает. Он долго молчит, так долго, что я уже собираюсь встать и уйти.

– Лоран Жаме… – он медлит, – был единственным, с кем можно было поговорить. Теперь никого нет. Мне безразлично, вернусь ли я когда-нибудь.

Через несколько секунд я понимаю, что перестала дышать.

Я убеждаю себя, что он говорит, не подумав, или хочет меня обидеть. Фрэнсис всегда умел ранить меня, как никто другой.

– Мне очень жаль, что ты потерял друга. Тем более таким образом. Я все бы отдала, чтобы ты этого не видел.

На меня выплескивается его гнев – детская злоба на грани слез:

– Это все, что ты можешь сказать?! Ты бы хотела, чтобы я этого не видел?! Что это значит? Почему никто не думает о Лоране? Ведь это его убили. Почему ты бы не хотела, чтобы его не убили?

С сухими глазами он откидывается на подушки, и гнев его отступает так же внезапно, как возник.

– Прости, мой дорогой. Я виновата. Конечно, я бы очень этого хотела. Никто не должен умирать такой смертью. Он был хорошим человеком. Мне казалось, он… любил жизнь.

Я вспоминаю, что почти не знала его, но такое утверждение годится почти для всякого. Но если я думаю, что утешаю Фрэнсиса или говорю то, что ему хочется услышать, то, как обычно, ошибаюсь.

– Не был он хорошим, – еле слышно бурчит он. – Он был бессердечным. Он находил у тебя слабое место и поднимал на смех. Лишь бы рассмешить людей, и неважно, чем именно. Его это не заботило.

Такой резкий поворот выше моего понимания. На меня внезапно наваливается чудовищный ужас, что Фрэнсис готов в чем-то мне признаться. Я глажу его лоб, приговаривая «ш-ш!» – как будто успокаиваю младенца, но при этом не знаю, что и думать. И потому мелю всякую чушь, говорю все, что угодно, лишь бы не дать ему открыть рот и сказать то, о чем я пожалею.

Паркер в сарае с Джейкобом и одним из норвежцев. Они там словно отгородились от разворачивающейся напротив драмы и, насколько я понимаю, обсуждают стригущий лишай.

Теперь, когда мы вернулись в цивилизованный, до некоторой степени, мир, я чувствую себя ужасно неловко, прося Паркера о разговоре наедине. Я ловлю на себе беглый взгляд норвежца, который, не сомневаюсь, думает о моем замужнем положении и выборе столь необычного спутника. В сумраке сарая я вспоминаю холодный, темный склад. Кажется, это было давным-давно.

– Мистер Муди не намерен искать другой след. Похоже, нам придется идти одним.

– Это будет очень трудно. Вам лучше остаться здесь, с вашим сыном.

– Но ведь должны быть… свидетели.

Мне кажется, это было сказано достаточно деликатно, я ведь никак не выразила недоверия; во всяком случае, он не обиделся.

– Вы не уверены, вернусь ли я.

– Муди должен увидеть… что бы мы ни нашли. Если бы можно было взять Фрэнсиса…

Паркер пожимает течами:

– Будь ваш сын убийцей, он бы постарался свалить вину на кого-то еще. Муди все равно не поверит.

Я понимаю, что Паркер прав. Впервые я ощущаю полную безнадежность, а может, просто безмерную усталость. Я изо всех сил старалась преодолеть этот путь, и я его преодолела. Теперь земля уходит у меня из-под ног, и я не знаю, что делать. Я не знаю, могу ли рассчитывать на помощь Паркера. Я не знаю, зачем ему это. Глядя ему в глаза, я не вижу ни малейшего сочувствия – я вообще там ничего не вижу. Тем не менее, если нужно его умолять, я заплачу эту цену. И многое другое.

– Вы должны взять меня с собой. Мне нужно отыскать доказательства его невиновности. Им плевать, кого именно они арестовали, лишь бы кто-то сидел за решеткой. Я вас умоляю.

– А что, если нечего искать? Вы об этом подумали?

Я об этом думала, но ответить мне нечего. Я смотрю в его бесстрастное лицо, в глаза, где зрачки вообще ничем не отличаются от радужки, все сплошная темнота, – и меня пробирает дрожь.