355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Стеф Пенни » Нежность волков » Текст книги (страница 26)
Нежность волков
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:43

Текст книги "Нежность волков"


Автор книги: Стеф Пенни



сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

~~~

Лина занимает себя поддержанием огня. После того ружейного треска больше ничего не было. Они ждут, сначала веселясь и возбужденно болтая, затем примолкнув и скучившись у костра. Слишком скоро начинает смеркаться; темнота выползает из своих дневных лежбищ под корнями и в гнилых пнях. Лина кипятит воду, добавляет сахар и заставляет всех пить, пока горячее, так что они обжигают рты. Она стряпает кашу из овсяной муки, ягод и сушеной свинины, и они молча едят в ожидании звука шагов и треска веток. Доля Эспена совсем запеклась в котелке. Но его все нет.

Отбиваясь от вопросов детей, Лина посылает их за хворостом, чтобы огонь разгорелся и был виден издалека. Затем она сооружает им укрытие на ночь. А потом они перестают задавать вопросы.

Но после того как Анна свернулась теплой запятой вокруг правого бедра Лины, сидящий с другого боку Торбин начинает шептать. Последние два дня, с тех пор как они потеряли компас, Торбина почти не было слышно, что совершенно не вяжется с обычной его горячностью.

– Мама, прости меня, – дрожащим голосом шепчет он.

Рукой в варежке она гладит его волосы.

– Ш-ш. Иди спать.

– Прости, что я хотел убежать. Если бы не я, мы бы не заблудились, правильно? И Эспен бы так не ушел. А теперь он тоже потерялся… – Торбин тихо плачет. – Это я во всем виноват.

– Не глупи, – не глядя на него, отзывается Лина. – Просто так вышло. Иди спать.

Но при этом губы ее сжимаются: правда в том, что действительно из-за него они потеряли компас. Из-за него они заблудились в этом холодном лесу, из-за него она опять потеряла своего мужчину. Она машинально продолжает водить рукой по его голове и не замечает, что Торбин весь напрягся; не замечает, что делает ему больно, а он не смеет попросить ее перестать.

Заснуть она не может, так что сидит у входа в их укрытие и смотрит на пламя. Дети свернулись, прижавшись к ее ногам и спине. Она изо всех сил старается не думать. Это просто, когда Торбин и Анна не спят и ей приходится их подбадривать, но в нынешнем ее одиночестве, когда рядом нет никого, кроме страхов, очень трудно им не поддаться. Хотя они заблудились и замерзают в лесной чаще в окружении сугробов и бог знает чего еще, больше всего она боится, что Эспен бросил ее. Сидя в конюшне в Химмельвангере, она знала, что сможет заставить его подчиниться своей воле, пусть против его собственной. Сейчас ей кажется, будто он использовал выстрел в качестве предлога и сбежал, не собираясь возвращаться, и на этот раз она не знает, где его отыскать.

Рядом, нос к хвосту, стоят с опущенными головами две лошади. В какой-то момент, когда Лина совсем окоченевает, одна из них вздрагивает, чем-то напуганная. Она прижимает уши и машет головой из стороны в сторону, как будто замечает угрозу, но точно не знает, откуда она исходит. Другой конь – больной – едва шевелится. У Лины чуть сердце из груди не выпрыгнуло, но, оправившись от первого испуга, она напряженно вглядывается в темноту, надеясь услышать Эспена, хотя прекрасно знает, что на него Ютта реагировала бы иначе. Лина ничего не слышит. В конце концов, можно ждать и не отгоняя сон, так что она пристраивается рядом с детьми и натягивает на лицо шаль.

И почти тут же ей снится Янни. Янни в беде и, кажется, взывает к ней. Он где-то вдалеке, во тьме и холоде. Он говорит, что жалеет о своей глупости, о том, что думал, будто сможет добыть деньги воровством и бунтом. Теперь он расплачивается своей жизнью. Она видит его с невообразимого расстояния, и он, кажется, лежит на снегу – крошечное темное пятнышко в огромном белом поле – и не может пошевелиться. Потом все меняется, и он уже здесь, рядом с ней, так близко, что она ощущает его тепло, его влажное дыхание. Дыхание его зловонно, но оно теплое и это его дыхание. Она совершенно не вспоминает Эспена.

Она просыпается на рассвете. Огонь погас, оставив сырое обугленное месиво; воздух влажный и пахнет оттепелью. Она оглядывается по сторонам. Лошадей не видно, должно быть, в поисках пищи они зашли за укрытие. Никаких признаков Эспена – правда, она и не думала их обнаружить. Она приподнимается на локтях, глаза постепенно привыкают к сумраку. И тут она видит всего в двадцати ярдах вытоптанный и перепачканный снег.

Сначала она отказывается признать, что темно-красные пятна – это кровь, но потом детали складываются в отталкивающую картину: разбрызганная дугами кровь на снегу, алое пятно, частые отпечатки копыт, вдруг обрывающиеся. Она не издает ни звука. Дети не должны этого увидеть, иначе они потеряют голову… Тут она опускает глаза.

Между ее локтями отпечатавшийся на единственном перед укрытием пятачке нетронутого снега след лапы. Всего один. Не меньше четырех дюймов шириной, и перед ним выстроились в ряд узкие ямки от когтей. Две из них окрашены темно-красным.

Ее всю передергивает при мысли о том, как называл ее Эспен: волчьей ведьмой – женщиной, что якшается с волками. Вспоминая наслаждение от теплого зловонного дыхания из ее сна, она ощущает привкус желчи. Волк стоял прямо над ней, просунув голову в укрытие и дыша ей в лицо.

Лина встает, изо всех сил стараясь не разбудить детей. Она закидывает снегом самые явные из следов, разбрасывает комья по кровавой параболе. Она видит следы пытающегося убежать и преследуемого волками Бенжи – их явно было несколько. К счастью, след ведет в ту сторону, откуда они пришли, так что дети не увидят, где или чем он заканчивается.

Она замечает другой след и не может оторвать от него взгляд: четкий отпечаток сапога у подножья кедра. Она не сразу соображает, что это вчерашний след Эспена. Он ушел почти прямо на запад, в то время как их путь лежит на юг. С тех пор как он ушел, снег не падал, и ничто не скрывает его следы. Он мог вернуться к ним по собственному следу, но почему-то не сделал этого.

Она подпрыгивает, как ужаленная, когда из-за деревьев вдруг появляется Ютта, и вздыхает с трепетным облегчением, ощутив, как лошадь тычется носом ей под мышку. Облегчение, похоже, взаимное.

– У нас все в порядке, – жарко шепчет она лошади. – Все в порядке. Все в порядке.

Она держит лошадь за гриву, пока та не прекращает дрожать, а затем возвращается будить детей, чтобы позвать их в дорогу.

~~~

Дональд смотрит, как Паркер и миссис Росс покидают факторию. Они минуют ворота и, ни разу не обернувшись, держат курс на северо-запад. Пожелав им доброго пути, Несбит и Стюарт расходятся по своим кабинетам. Несбит при этом бросает на Дональда неприятный многозначительный взгляд, обвиняющий и миссис Росс, и Паркера, а заодно почему-то и самого Дональда. Дональд выдерживает взгляд, хоть тот его и раздражает. Он посчитал Паркера глупцом, когда тот приводил свои доводы, а тем более когда сказал, что миссис Росс собирается с ним, хотя она, похоже, и сама этого желала. Он отвел ее в сторону и высказал свое мнение. Показалось ему или она действительно над ним посмеивалась? И она, и Паркер настаивали на том, как важно следить за всеми передвижениями Стюарта, и хотя сам он не видит в этом особого смысла, но, видимо, сделает, как им хочется.

Он видит, как Стюарт идет к деревне, чтобы справиться о самочувствии Элизабет. Несмотря на ее угрюмую враждебность, Стюарт не теряет к ней интереса. Что до самого Дональда, он не может сдержать желания посетить ее снова. С тех пор как в голову ему пришла мысль, не является ли Элизабет одной из девочек Сетон, его терзает непреодолимое любопытство, хотя вывод построен на столь слабом основании, как имя ее дочери. Нет, не только имя; еще черты ее лица, несомненно белые, а также их слабое, но все же заметное сходство с чертами миссис Нокс. И, дождавшись, когда Стюарт вернется в свой кабинет, он уже стучит в ее дверь.

Огонь жалит ему глаза, он дышит ртом, чтобы привыкнуть к дыму и запаху немытых тел. Элизабет, сидя на корточках у очага, вытирает лицо плачущей девочке. Она окидывает Дональда беглым пренебрежительным взглядом, а затем поднимает визжащего ребенка и протягивает гостю.

– Подержите. Как с ней нелегко.

Элизабет заходит за отделяющую спальню перегородку, оставив Дональда с извивающейся и корчащейся девочкой на руках. Он нервно ее покачивает, а она обиженно смотрит на него.

– Эми, не плачь. Ну же, ну же.

Если не считать детей Джейкоба, он впервые держит на руках малое дитя. И держит так, словно это непредсказуемый острозубый зверек. Тем не менее она каким-то чудом замолкает.

Когда возвращается Элизабет, Эми изучает галстук Дональда и, очарованная своеобразием этой принадлежности туалета, начинает с ним играть. Элизабет с минуту наблюдает за ними.

– Почему вы вспомнили Сетонов? – неожиданно спрашивает она. – Просто имя навело?

Захваченный врасплох Дональд поднимает глаза. Он как раз собирался спросить ее о Стюарте.

– Видимо, да. Но история засела у меня в голове, потому что недавно мне ее рассказал один человек, непосредственно с ней связанный.

– О.

Если это более чем мимолетный интерес, она умеет скрывать свои чувства.

– Недавно я познакомился с семейством Эндрю Нокса. Его жена была, ну, она… – Он наблюдает за Элизабет, в то время как ребенок резко тянет галстук, чуть не придушив Дональда. – Она сестра миссис Сетон, матери девочек.

– О, – снова произносит она.

– Она очаровательный, добрый человек. Чувствуется, что даже спустя столько лет она глубоко переживает их исчезновение.

В хижине воцаряется долгое молчание, прерываемое только шумом огня.

– И что она об этом рассказывала?

– Ну… это разбило сердца их родителей. Они так и не смогли оправиться.

Дональд пытается что-нибудь прочитать на ее лице, но она лишь кажется недовольной.

– Они – Сетоны – оба уже умерли.

Она чуть кивает. Дональд только теперь замечает, что стоит, затаив дыхание, и выпускает воздух.

– Расскажите мне о тете Элис. – Она произносит это едва слышно, словно одним вздохом.

У Дональда внутри все переворачивается. Он старается этого не показывать. Не разглядывать ее слишком пристально. Она смотрит на дочь, избегая его взгляда.

– Ну, они живут в Колфилде, у залива Джорджиан-Бей. Мистер Нокс там мировым судьей, замечательный человек, и у них две дочери, Сюзанна и Мария. – Осмелев, он добавляет: – Вы помните их?

– Конечно, мне было одиннадцать лет, не младенец.

Дональд силится сдержать волнение в голосе и от этого крепче сжимает девочку. В отместку она со всей силы бьет его кулаком по очкам.

– Сюзанна… Я не помню, какая из них кто. Когда мы видели их в последний раз, одна была совсем крошкой. А второй не больше двух или трех.

– Марии было окало двух. – Произнеся ее имя, он чувствует, как теплеет в груди.

Взгляд ее направлен куда-то в тень, и он понятия не имеет, о чем она думает. Ему приходится отцеплять от своего рта неожиданно сильные пальцы младенца.

– Все у них хорошо… это очаровательная семья. Все они. Они были очень добры ко мне. Хорошо бы вам встретиться. Они были бы так счастливы вас увидеть… вы представить себе не можете!

– Наверное, вы им обо мне расскажете, – недоверчиво улыбается она.

– Только если вы сами того пожелаете.

Она отворачивается, но, когда начинает говорить, голос ее меняется:

– Я должна думать о детях.

– Конечно. Подумайте. Я уверен, они не заставят вас делать что-то против воли.

– Я должна думать о детях, – повторяет она. – Теперь, без отца…

Дональд с трудом вытаскивает из-под ребенка носовой платок. Но когда Элизабет снова поворачивается к нему, глаза ее сухи.

– Они рассказывали, что отец нашел меня?

– Что? Они говорили, что вас так и не нашли!

По ее лицу пробегает некое чувство – боль, неверие?

– Он так сказал?

Дональд не знает, что ответить.

– Я отказалась с ним возвращаться. Я тогда только вышла замуж. Он все спрашивал про Эми. Будто винил меня за то, что ее там не было.

Дональд не в состоянии скрыть потрясение.

– Вы что, не понимаете? Они потеряли своих дочерей, а я потеряла все! Мою семью, мой дом, мое прошлое… Мне пришлось бы снова учиться говорить! Я не могла порвать со всем, что знала… еще раз.

– Но… – Дональд не знает, что сказать.

– На лице его был ужас, когда он увидел меня. После того раза он так и не вернулся. А мог бы. Он надеялся, что это Эми. Она всегда была его любимицей.

Дональд смотрит на беззаботного ребенка, и его захлестывает волна жалости.

– Он был не в себе… Не стоит обвинять его за эти расспросы. Он до смерти только и занимался поисками.

Она качает головой, и глаза ее холодны: откуда вам знать?

– Вы были… – он с трудом подбирает слова, не зная, как лучше сказать, – великой тайной века! Вы были знамениты, о вас знали все. Люди со всей Северной Америки писали, выдавая себя за вас – или сообщая, что вас видели. Кто-то даже из Новой Зеландии написал.

– О.

– Вряд ли вы помните, что случилось.

– Какая теперь разница?

– Разве не всегда важно узнать правду?

Он думает о Лоране Жаме и о поисках истины, погнавших в путь их разношерстную компанию, – события валятся друг на друга, словно выстроенные в ряд костяшки домино, и все ведут его через заснеженные равнины в эту крошечную лачугу. Элизабет содрогается, словно от сквозняка.

– Я помню… Не знаю, что вам рассказывали, но мы пошли гулять. По ягоды, наверное. Мы поспорили, где остановиться; другая девочка – как ее звали, Кэти? – не хотела уходить далеко: было очень жарко, и она боялась, что у нее сгорит лицо. На самом деле она просто боялась в лесу.

Элизабет не отрываясь смотрит в одну точку где-то за плечом Дональда. Он едва смеет пошевельнуться, чтобы не прервать ее рассказ.

– Я тоже боялась. Боялась индейцев. – Она чуть усмехается. – Потом я заспорила с Эми. Она хотела идти дальше, а я боялась ослушаться родителей. Но я шла с ней. Потому что не хотела остаться одна. Стемнело, и мы не могли отыскать тропу. Эми все повторяла, чтобы я не глупила. Потом мы отчаялись и уснули. Во всяком случае, мне кажется… А потом…

Воцарившаяся тишина наполняет хижину призраками. Кажется, будто Элизабет смотрит на одного из них.

Дональд стоит, затаив дыхание.

– …ее там больше не было.

Теперь она смотрит прямо ему в глаза.

– Я думала, она нашла дорогу домой, а на меня разозлилась и бросила в лесу. И никто не пришел за мной… пока меня не нашел дядя – мой индейский дядя. Я решила что они бросили меня там умирать.

– Они были вашими родителями. Они вас любили. Они так и не прекратили поиски.

Она пожимает плечами:

– Я не знала. Я так долго ждала. И никто не пришел. Потом, когда я снова увидела отца, то подумала: вот теперь ты пришел, когда я счастлива, когда уже слишком поздно. А он все спрашивал про Эми. – Она говорила тонким и сиплым голосом, натянутым до предела.

– Так Эми… пропала в лесу?

– Я думала, она ушла домой. Я думала, она меня бросила. – Элизабет (несмотря ни на что, он не мог думать о ней как о Еве) смотрит на него, и слезы бегут по ее щекам. – Я не знаю, что с ней случилось. Я вся измучилась. И заснула. Кажется, я слышала волков, но, возможно, мне это приснилось. Я слишком боялась, чтобы открыть глаза. Я бы вспомнила, если бы слышала крик или плач, но ничего такого не было. Я не знаю. Не знаю.

Она замолчала.

– Спасибо, что рассказали мне.

– Я и ее потеряла.

Она опускает голову, и лицо ее скрывается в тени. Дональду стыдно. Ее родители пользовались всеобщим сочувствием, все благоговели перед их утратой. Но те, кого утратили, тоже горевали.

– Возможно, она тоже жива… где-нибудь. Наше неведение не означает, что она умерла.

Элизабет никак не реагирует.

У Дональда есть только брат, старший, и он никогда не любил его по-настоящему: было бы вовсе неплохо навсегда потерять его в лесу. Он вдруг понимает, что левая нога совершенно затекла, и двигает ею, кривясь от боли.

– А вот и Эми… – весело говорит он; малышка у него на коленях беспечно стягивает с себя чулки. – Я сожалею. Простите меня за то, что заставил вас говорить об этом.

Элизабет берет у него дочь и качает головой. Некоторое время она ходит по комнате.

– Я хочу, чтобы вы рассказали им обо мне. – Она целует Эми и прижимает ее к себе.

Рядом с хижиной оживленно беседуют две женщины. Одна из них – Нора. Дональд снова обращается к Элизабет:

– Прошу вас еще об одной любезности. Можете сказать, о чем они говорят?

Элизабет язвительно ухмыляется.

– Нора беспокоится о Получеловеке. Он ушел куда-то со Стюартом. Нора говорила ему отказаться, но он не послушался.

Дональд смотрит на главное здание, и сердце его тревожно сжимается. Неужели это случилось?

– Она говорит, куда или зачем? Это важно.

Элизабет качает головой.

– Куда-то собрались. Может, поохотиться… хотя он обычно слишком пьян, чтобы попасть в цель.

– Стюарт говорил, что собирался отыскать вашего мужа.

На это она не отвечает. Он быстро прикидывает, что делать.

– Я пойду за ними. Я должен увидеть, куда они идут. Если я не вернусь, вы поймете, что были правы.

Элизабет кажется удивленной – такое выражение на ее лице он видит впервые.

– Это опасно. Вам не нужно идти.

Дональд старается не замечать насмешки в ее голосе.

– Я должен. Мне нужны доказательства. Компании нужны доказательства.

В этот момент Алек, ее старший сын, вместе с другим мальчиком выходят из соседней хижины, и женщины расходятся; Нора возвращается к главному зданию. Элизабет зовет сына, и он поворачивает к ней. Она говорит ему несколько слов на их языке.

– Алек пойдет с вами. Иначе вы потеряетесь.

У Дональда отваливается челюсть. Мальчишка едва доходит ему до плеча.

– Нет, это невозможно… Я уверен, все будет в порядке. Не так уж трудно проследить…

– Он пойдет с вами, – повторяет она как о решенном деле. – Он и сам этого хочет.

– Но я не могу.

Он не знает, как это сказать – он просто не сможет заботиться о ком-то в этом климате: даже о себе, не говоря уж о ребенке. Он понижает голос:

– Я не могу взять ответственность и за него. Вдруг что-нибудь случится? Я никак не могу позволить… – Его бросает в жар от стыда и собственной никчемности.

– Теперь он мужчина, – просто отвечает Элизабет. Дональд смотрит на мальчика, который поднимает на него глаза и кивает. В нем нет ничего от Элизабет: смуглый, с плоским лицом и миндалевидными глазами под тяжелыми веками. Должно быть, пошел в отца.

Позже, возвращаясь к себе, чтобы собраться в дорогу, он оборачивается и видит Элизабет, стоящую в дверях и провожающую его взглядом.

– Ваш отец только хотел получить ответ. Вы ведь сами знаете, верно? Это не значит, что он вас не любил. В природе человека желание знать ответ.

Она пристально смотрит на него, и ее прищуренные от заходящего солнца глаза словно полированная сталь. Смотрит на него, но не произносит ни слова.

~~~

Что-то странное творится с погодой. Скоро Рождество, и все же, хотя мы идем по промерзшему снегу, небо над нами яркое, как в солнечный июльский день. Лицо у меня обмотано шарфом, но глаза с трудом выносят столь ослепительный блеск. Собаки радуются приволью, и в некотором смысле я их понимаю. За палисадом остались вероломство и неразбериха. Здесь только пространство и свет; мили пройденные и мили впереди. Все кажется простым.

Но это не так; лишь оцепенение заставляет меня думать подобным образом.

Когда садится солнце, я выясняю, к чему привела моя глупость. Сначала я падаю на одну из собак, умудряясь при этом разорвать юбку, и собака заходится в лае. Затем, поставив куда-то кружку растопленного снега, не могу ее отыскать. Подавив приступ страха, я зову Паркера, который исследует мои глаза. Я и без него знаю, что они покраснели и слезятся. Зрение помутилось, перед глазами красные и фиолетовые вспышки, позади пульсирующая боль. Я знаю, конечно, что, уходя, должна была их защитить, но не подумала об этом, настолько была счастлива идти с ним и любоваться широкой белой равниной после грязных окрестностей Ганновера.

Паркер делает компресс из чайных листьев, завернутых в миткаль, охлаждает в снегу и велит мне прижать к глазам. Это приносит облегчение, хотя и не такое, как несколько капель «Болеутоляющего Перри Дэвиса». Возможно, к лучшему, что у нас их нет. Я думаю о Несбите, забившемся в угол своего кабинета и скалящем зубы; когда-то и я была такой.

– Мы далеко от… места?

Привычка заставляет меня опустить компресс: невежливо не смотреть на собеседника.

– Не убирайте, – говорит он и, когда я возвращаю компресс на место, добавляет: – Мы будем там послезавтра.

– А что там?

– Озеро, хижина.

– Какое озеро?

– У него нет названия, насколько мне известно.

– А почему туда?

Паркер колеблется долгую минуту, так что я опять поглядываю на него из-за компресса. Он смотрит вдаль и, кажется, этого не замечает.

– Потому что меха именно там.

– Меха? Вы имеете в виду норвежские меха?

– Да.

Теперь я совсем опускаю компресс и смотрю на него всерьез:

– Почему вы хотите привести его к ним? Ведь именно этого он и добивается!

– И поэтому мы так поступаем. Держите компресс.

– Разве мы не можем… сделать вид, что они где-нибудь еще?

– Я думаю, он уже знает, где они. Выбери мы другое направление, он вряд ли пошел бы за нами. Он уже ходил туда – он и Нипапанис.

Я думаю о том, что это значит: Нипапанис не вернулся, а значит, он до сих пор там. И страх пробирает меня до мозга костей, поселяется там как хозяин. За мокрым компрессом нетрудно скрыть мою реакцию; гораздо труднее делать вид, что я достаточно для этого отважна.

– В этом случае, когда он придет, все станет ясно.

И что тогда? Я думаю, но не решаюсь озвучить. В голове у меня другой голос – раздражающий – нашептывает: ты могла бы остаться. Ты сама заварила эту кашу. Так лопай теперь.

Затем, после очередной паузы, Паркер говорит:

– Откройте рот.

– Прошу прощения?

Он что, мысли мои читает? Мне так стыдно, что уже почти не страшно.

– Откройте рот, – повторяет он немного мягче; ему как будто смешно.

Я, словно ребенок, приоткрываю рот. И чувствую губами что-то твердое, раздвигающее их, а потом в рот мне скользит какой-то шероховатый кусок, похожий на озерный лед, – плоский и расплывающийся. Моих губ касается большой или указательный палец, шершавый, как наждак. А может, это перчатка.

Закрываю рот и чувствую, как согревается и тает его содержимое, наполняя рот сладкой влагой. Я улыбаюсь: кленовый сахар. Представить себе не могу, откуда он его взял.

– Хорошо? – спрашивает он, и по его голосу я понимаю, что он тоже улыбается.

Я клоню голову набок, как бы обдумывая ответ.

– Хм, – чуть слышно выдыхаю я, по-прежнему скрываясь за компрессом, что придает мне бесшабашности. – Подразумевается, что это поможет моим глазам?

– Нет. Подразумевается, что это вкусно.

Я полной грудью вдыхаю воздух, пахнущий осенним дымом и сладостью с горьким угольным привкусом.

– Я боюсь.

– Я знаю.

За своей маской я жду от Паркера утешительных заверений. Кажется, будто он их обдумывает, тщательно отбирая.

Но так ничего и не произносит.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю