Текст книги "Нежность волков"

Автор книги: Стеф Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

~~~

К вечеру они доходят до места, о котором говорил Стюарт. Свет едва сочится с неба, и все серое: перламутрово-серые облака, бледно-серый снег. Реку выдает гладкий снег на льду: широкий путь, изгибающийся по равнине шестью-семью футами ниже уровня земли. С тех пор как река начала течь, она протерла себе глубокое русло в земной оболочке.

Чьи-то недавние следы припорошены снегом. Шероховатая затоптанная земля там, где пологий склон спускается к реке. Сверху лед на реке кажется ровным и даже белым, за исключением отдаленного участка, где он темнее и неотчетливей оттого, что был сломан, а новый тоньше и лишь чуть припорошен снегом. Должно быть, там все и случилось.

Алек шел рядом с матерью, иногда держа ее за руку, иногда нет. Для него это тяжкое испытание: Элизабет сомневалась, брать ли его вообще, было что-то в его глазах, напомнившее ей Нипапаниса. Он стал решителен и серьезен. Только вчера он был мальчиком с отцом, на которого можно было равняться. Теперь он должен быть мужчиной.

Мужчины оставляют сани на круче и спускаются к реке. Элизабет берет Алека за руку. Это совсем не его дело – вытаскивать из воды тело отца. Люди осторожно выходят на реку, проверяя лед на прочность длинными жердями. Рядом с темным пятном лед ломается, обнажая черную воду. Они изучают течение, обсуждая, как поступить. Элизабет сверху смотрит на реку, белую изгибающуюся дорогу. Где-то под ней ждет Нипапанис.

– Оставайся здесь, – говорит она Алеку, не сомневаясь в его послушании.

Не оглядываясь, она шагает вниз по течению. Мужчины беспокойно на нее посматривают.

Вот что она видит: разрыв в белой глади реки, где коряги зацепились на отмели, образовав плотину. Все, что несет течение, останется здесь до весны, пока не смоет половодье.

Элизабет скользит и карабкается вдоль берега выше плотины. Странно, почему Стюарту не пришло в голову посмотреть здесь, но снег абсолютно нетронут. Под ногами у нее прочный лед. Она встает на колени и варежками отгребает снег. Под снегом гладкий лед, прозрачный, как стекло. Под толщей льда текут темные воды, коричнево-черные и мутные. Она скребет лед, ломая края там, где в него вмерзли ветки, давит и колет его, пока…

Там… там, в глубине, он видит что-то увязшее в иле, что-то одновременно светлое и темное, что-то большое и неуместное, плененное в водной мгле.

Раздаются крики, и несколько мужчин карабкаются с берега за ее спиной, но она не замечает ни их, ни своего судорожного дыхания, толчками прорывающегося сквозь стиснутые зубы, ни голых теперь рук, кровоточащих и посиневших от холода, скребущих неровную кромку льда. И вот они рядом ней со своими палками и топорами, крушат лед, отбивая большие пенящиеся глыбы. Чьи-то руки силятся оттащить ее от проруби, но она, захватив их врасплох, бросается вперед, ныряет головой вниз, простирая руки, чтобы схватить тело мужа и вытащить из воды. Оглушенная смертельным холодом, она даже с открытыми глазами не видит ничего, кроме черноты в глубине и серо-зеленого света наверху, пока что-то не освобождается от уз и не поднимается в ее протянутые руки, словно любовник из ночных кошмаров.

К ней плывет оленья туша, разлагающиеся глаза широко раскрыты и пусты, черные губы обнажают оскалившиеся зубы, сквозь разъеденный водой мех поблескивает белый череп. Вокруг него, словно изорванный саван, колышется кожа.

Вытащив женщину, они в первый момент приняли ее за мертвую. Глаза закрыты, а изо рта льется вода. Питер Иглз наносит ей удар в грудь, и она кашляет, срыгивая реку. Она открывает глаза. Ее уже подняли на берег, сняли мокрую одежду и растерли кожу. Кто-то развел огонь. Кто-то несет одеяло. Алек плачет. Он не согласен терять и второго родителя.

Элизабет ощущает во рту вкус реки, застрявший за зубами, холодный и мертвый.

– Его там нет, – говорит она, когда перестают стучать зубы.

Джордж Каммингз растирает ей руки краем одеяла.

– Надо осмотреть большой участок; мы разнесем весь лед, пока не найдем его.

Она качает головой, все еще видя перед собой победоносно ей ухмыляющуюся бледную морду дохлого оленя.

– Его там нет.

Потом они сидят вокруг костра, жуют пеммикан и пьют чай. Обычно они рыбачат, но никто не хочет рыбачить в этой реке; никто даже не предлагает. Алек сидит рядом с Элизабет, так что она ощущает тепло его бедра.

Они разбивают лагерь в другом месте, защищенном от ветра крутыми берегами, там, где не видно следов разорения. Но воздух на удивление спокоен, и дым от костра поднимается прямо вверх, пока не исчезает в вышине.

Уильям Черное Перо говорит тихо, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Завтра на рассвете мы посмотрим вверх и вниз по реке. Все вместе мы сможем охватить большую территорию.

Все кивают. Затем говорит Питер:

– Удивительно, насколько сейчас мелкая вода. Вряд ли тело могло совсем унести. Не такое уж быстрое течение.

Джордж предостерегающе кивает в сторону Элизабет. Впрочем, она, похоже, не слушает.

– Там, где лед был сломан, появился новый, – понизив голос, говорит Кеновас. – Прежний лед не был толстым, в половину толщины нового.

Воцаряется молчание, и все погружаются в собственные мысли. Наконец Кеновас озвучивает свои:

– Я бы не вышел на тот лед, ни за что.

– Что ты несешь? – Арно, даже трезвый, агрессивен и груб.

Кеновас поворачивается к нему. Между ними давняя неприязнь.

– И я не могу себе представить, чтобы туда пошел Нипапанис. Даже такой идиот, как ты, дважды подумает.

Никто не смеется, хотя это выглядит шуткой. В том, что он говорит, есть зерно истины, а Нипапанис был великолепным охотником, самым среди них опытным.

Никто из них не говорит, но каждый думает о том, что тотемным животным Нипапаниса был олень. Он не был крещен, так что его опекал не младенец, но дух оленя. Сильный, быстрый, храбрый дух, знающий леса и равнины. Он говорил, что для него это лучше младенца. Откуда знать человеческому младенцу, давным-давно родившемуся в жаркой песчаной стране, как выжить в здешнем холоде? Кто мог его научить? Тогда Элизабет, крестившаяся с особым святым для компании, и с белой кровью, текущей в ее жилах, качала головой и выражала недовольство, если была не в духе, или дразнила его и дергала за волосы. Когда ее, уже взрослую, обратили в христианство, ей больше всего понравился святой Франциск, такой добрый и беседовавший с птицами и другими тварями. В этом он был почти как чиппева, а потому очень популярен – только у них в деревне четверо детей и двое взрослых выбрали его себе для конфирмации.

Теперь святой Франциск кажется далеким и ненужным, чужаком, неспособным понять ни эту смерть, ни ее ледяное горе. Элизабет не может избавиться от мыслей об оленьей голове. В реке она была твердо убеждена, что ее мужа там нет, вообще нигде поблизости, но, возможно, она ошибалась. Возможно, вера ее мужа всегда была правильной, и она видела его дух, вернувшийся посмеяться над ее неверием.

Ей кажется, она далеко, замороженная больше чем холодом, совсем в стороне от мужчин, от еды, от огня. Даже от снега, от тишины, от беспредельно пустого неба. Единственное, что связывает ее с этим миром, это сидящий бок о бок сын, тонкая нить человеческого тепла, которую так легко оборвать.

~~~

Температура продолжает падать. В таком холоде воздух словно сжимает тебя в тисках. Он лишает дыхания, высасывает влагу с кожи, жжет как огнем. Во дворе глубочайшая, почти осязаемая тишина, так что хруст снега под ногами кажется оглушительно громким.

Именно это будит Дональда: скрип снега под чьими-то ногами.

Весь день он провел в постели, сославшись на легкий жар, и проспал почти до вечера, подперев креслом ручку двери и в приятной дремоте встречая сумерки. В этих шагах нет ничего необычного – остался же здесь кто-то, – да только у них какой-то особенный, неровный узор, вытряхивающий Дональда из блаженного оцепенения. Он невольно прислушивается, как некто делает несколько шагов, останавливается, потом проходит еще немного. И снова останавливается. Дональд ждет – черт побери! – следующего движения. В конце концов приподнимается на локтях и выглядывает в темнеющий двор. Несколько пятен света проливается из освещенных окон, видимо, контор. Сначала он никого не видит, но это потому, что человек держится в тени; вероятно, полагает, что темная комната Дональда пуста. Наконец Дональд его видит: мужчина, облаченный в меха, с длинными темными волосами. Дональд гадает, не вернулась ли поисковая партия. Он не узнает этого человека и чуть погодя понимает, что тот не в состоянии кого-либо искать. Он воровато, с преувеличенной осторожностью озирается, словно изображая ходьбу на цыпочках в какой-нибудь пантомиме. Он чудовищно пьян. С возрастающим изумлением Дональд наблюдает, как мужчина спотыкается обо что-то во тьме и разражается беззвучными проклятьями; затем, когда никто не откликается на шум, направляется к складам и исчезает из виду. Кто-то слишком пьяный для того, чтобы пригодиться в поисках. Дональд вновь ныряет в свой кокон, натягивая одеяла до подбородка.

В форту Эдгар есть типы, пьющие месяцами и всю зиму ни на что не пригодные. Печально, когда они доходят до такого, и означает это, что срок их службы будет коротким. Пьянство – недуг прогрессирующий, и Дональда сначала поражало, что боссы Компании никак ему не противятся, давая перевозчикам неограниченный доступ к своим запасам мерзкого пойла. Когда он осторожно попытался добиться объяснений от Джейкоба, тот понурил голову: ведь именно алкоголь заставил его пырнуть Дональда ножом в живот. Насколько известно Дональду, с тех пор Джейкоб не выпил ни капли. Лишь однажды Дональд заговорил об этом с Маккинли, и тот поднял на него свои бледные глаза, преисполненные насмешливого недоумения, если не явного презрения. «Именно так устроен мир» – к этому свелись объяснения Маккинли. Все торговцы завлекают спиртным охотников и прислугу; если Компания не обеспечит поставки алкоголя, то проиграет соперникам, не столь обремененным угрызениями совести и менее считающимся с благополучием тех, кто на них работает. Поступать иначе было бы просто наивно. В таком объяснении Дональд почувствовал что-то неладное, но не решился сказать об этом.

Чуть погодя Дональд принимается обдумывать сказанное миссис Росс прошлой ночью. Несбит так же молод, как он, сравнительно недавно прибыл из Шотландии. Человек образованный и довольно воспитанный. Младший клерк, но достаточно умный, чтобы добиться в Компании большего. Такая схожесть настораживает Дональда – вернее сказать, с учетом того, что у них есть общего, начинают тревожить различия. Нервический тик Несбита, его горький смех, вопиющая ненависть к собственной жизни. Он живет в этой стране вдвое с лишним дольше Дональда и, хотя очевидно несчастен, похоже, смирился с тем, что останется здесь навсегда. Дональд содрогается, вспомнив широкое недоверчивое лицо и дерзкие речи Норы, в чьих грубых объятиях явно находит утешение Несбит. Он и раньше знал о смешанных связях – даже в форту Эдгар они были делом обычным, – но Дональду и в голову не приходило, что подобное может произойти с ним самим.

Он чувствовал, что ему предназначено жениться (каким-то образом, а детали в густом тумане) на славной белой англоязычной девушке – по сути, такой как Сюзанна, вот только он и мечтать не смел о такой красавице. Первые восемнадцать месяцев в форту Эдгар подобная перспектива стала казаться ему все более отдаленной. Но, глядя на туземных женщин, изобиловавших в форту, он по-прежнему держался подальше, даже когда его поддразнивали, указывая на ту или иную девицу, хихикающую в его присутствии. Правда, он никогда не видел таких прекрасных туземок, как Нэнси Иглз. Он до сих пор ощущает тепло ее нежной плоти, волнующую смелость ее руки – если вообще позволяет себе думать об этом. А он не позволяет. Так или иначе, трудно себе представить, чтобы Нора оказывала столь же возбуждающий эффект на Несбита. И тем не менее.

У него на столе письмо к Марии. Вчера вечером, чуть успокоившись, он подобрал скомканный лист, разгладил его и положил под стопку чистой бумаги, утяжеленную сапогами, но боится, что этого недостаточно. Наверное, в любом случае было неразумно писать ей. Возможно, невольным благом было скомкать письмо. Он ведь должен думать о Сюзанне, что и делает, силясь ухватить ее ускользающий образ, восстановить в памяти ее чистый и ясный голос.

С последним светом, просачивающимся с небес, Дональд одевается. Он голоден, что полагает признаком выздоровления, и выходит в пустой коридор. Несбита он находит в кабинете – Дональд заметил свет в окне на противоположной стороне двора. Нигде нет ни малейших признаков Стюарта, миссис Росс или кого-то еще.

Несбит отрывается от стола, с недовольной гримасой расправляя сгорбленную спину. Он широко зевает, обнажая почерневшие зубы.

– Чертовы счета. Проклятье моей жизни. Ну, одно из них. Когда-то здесь был бухгалтер – Арчи Марри. Забавный паренек – эдакий робкий тихоня. Но с тех пор как он уехал, я вынужден делать все сам, а счета, не стану скрывать, вовсе не моя сильная сторона. Совершенно все это не мое.

Дональд раздумывает, не предложить ли помощь, но решает, что еще недостаточно восстановил свои силы.

– Не то чтобы у нас тут громадный товарооборот. Больше расходов, чем доходов, если вы меня понимаете. А как у вас там дела?

– Вполне сносно, я полагаю. Но мы скорее промежуточная станция, нежели источник. Мне кажется, когда-то – в былые годы, прежде чем появилось так много людей, – вся здешняя округа просто кишела мехами.

– Сомневаюсь, что здесь вообще что-нибудь когда-нибудь было, – угрюмо возражает Несбит. – Знаете, как туземцы называют эту местность? Голодная Земля. Даже чертовы лисы не могут найти себе пропитания – и все они рыжие, разумеется. Пора выпить.

Развалившийся в кресле Несбит встает, ковыляет мимо Дональда и вытаскивает из-за ряда гроссбухов бутылку солодового виски.

– Пойдемте.

Вслед за Несбитом Дональд направляется в соседнюю с кабинетом гостиную – маленькую, скудно обставленную комнату с парой мягких кресел, расписанную сценами сомнительного характера.

– А где сегодня мистер Стюарт? – спрашивает Дональд, получив большой стакан виски.

К счастью, этот напиток гораздо лучше рома в форту Эдгар. Дональд мельком выражает удивление, как это обитатели Ганновер-Хауса – здесь, на краю света, обходясь без приличной еды и нормального хозяйства, – умудряются пить как короли.

– Ох, как-то так, – расплывчато отвечает Несбит. – Как-то как. Знаете… – Он подается вперед, обескураживающе пристально уставившись на Дональда. – Этот человек… Этот человек святой. Несомненно святой.

– Мм, – осторожно отзывается Дональд.

– Управлять этим местом дело неблагодарное, вы уж мне поверьте, но он никогда не жалуется. Вы никогда не услышите, чтоб он ворчал, в отличие от вашего покорного слуги. А еще он способен на все – видная личность. Очень видная.

– Да, похоже, он на многое способен, – несколько сухо кивает Дональд.

Несбит меряет его оценивающим взглядом.

– Осмелюсь предположить, вы думаете, будто тот, кого заслали в такую дыру, должен быть человеком второсортным, и в моем случае, наверное, так и есть, но к нему это никак не относится.

Дональд вежливо склоняет голову, а затем трясет ею, надеясь, что его согласие и несогласие будут восприняты надлежащим образом.

– Туземцы его любят. Они не слишком высокого мнения о вашем покорном слуге, и это взаимно, так что все справедливо, но его… они относятся к нему как к своего рода младшему божеству. Он сейчас там, говорит с ними. В тот момент, когда он вернулся с новостями о Нипапанисе, я было подумал, что все может плохо кончиться, но он вышел и в два счета заставил их плясать под свою дудку.

– A-а. М-да. Поразительно, – бормочет Дональд, гадая, стал бы Джейкоб плясать под чью-нибудь дудку. Это представляется маловероятным.

Перед глазами у него отчетливая картина: вдова, оставшаяся на снегу, в то время как Стюарт и Несбит уходят в дом. Но, как ни странно, хотя Дональд гордится независимостью своих суждений и к подобным панегирикам относится с изрядной долей скепсиса, он вполне верит в способность Стюарта внушать подобную преданность. Его самого Стюарт притягивает почти так же, как отталкивает Несбит.

– Я сознаю собственную посредственность. Я, может, многого не знаю, но это знаю точно. – Несбит разглядывает янтарное содержимое своего стакана.

Дональд задумывается, может, его собеседник слегка не в себе: на какое-то мгновение ему показалось, что Несбит вот-вот заплачет. Но тот, напротив, улыбается; горькая циничная гримаса, уже ставшая знакомой.

– А как насчет вас, Муди, вписаны вы в этот порядок вещей?

– Не уверен, что вас понимаю.

– Я хочу сказать, вы-то посредственность? Или вы личность выдающаяся?

Дональд издает нервный смешок.

– А может, вы пока сами не знаете.

– Я, э-э… Я вообще не уверен, что согласен с пользой подобного различения.

– А я и не говорил, что оно полезно. Но оно само собой разумеется. То есть если у вас хватает мужества его увидеть.

– Я так не думаю. Вы можете считать мужественным принять такую самооценку, но я бы позволил себе предположить, что это способ избежать ответственности за свою жизнь. Подобный цинизм дает вам право сдаться без всяких усилий. Все неудачи оправданы заранее.

На лице Несбита появляется неприятная усмешка. Дональд бы даже порадовался такой полусерьезной дискуссии, которые он вел и прежде – обычно под конец долгого зимнего вечера – но дает знать о себе рана.

– Вы думаете, я неудачник?

Перед мысленным взором Дональда вдруг предстает тревожащий образ Несбита, зажатого в объятиях краснокожей Норы, и он чувствует себя виноватым за это лишнее знание. И почти одновременно он с пронзительной и прекрасной ясностью вспоминает лицо Сюзанны, все же на этот раз выхваченное из тумана так что каждый его элемент находит свое место и теперь это она во всем своем очаровании. И в то же мгновение его пронзает мысль, что чувства к ней ограниченны, сводясь главным образом к восхищению и благоговейному трепету. Он испытывает страстное желание броситься к себе в комнату и закончить письмо Марии. Проницательной, непредсказуемой Марии. Как странно. Как странно и в то же время какое освобождение он испытывает, поняв это. Как прекрасно! Он с трудом сдерживает улыбку.

– Так как?

Дональду приходится изрядно напрячься, чтобы вспомнить, о чем его спрашивали.

– Нет, вовсе нет. Но я могу себе представить вашу неудовлетворенность в подобном месте. Уверен, что чувствовал бы то же самое. Мужчине необходимы компания и разнообразие. Я знаю, как долги здесь зимы, и пока пережил только одну. Одного собеседника недостаточно, пусть даже выдающейся личности.

– Браво. Эй, вы что-то слышали?

Несбит осушает стакан и замолкает, склонив голову набок, чтобы наполнить его снова. Дональд прислушивается, предположив, что это были шаги в коридоре, но там, как всегда, никого. Несбит качает головой и плещет виски в стакан Дональда, хотя тот еще не расправился с предыдущей порцией.

– Вы славный малый, Муди. Такой бы нам тут пригодился. Может, вы даже смогли бы распутать счета, которые я за последние два года запутал в гордиев узел.

Несбит расплывается в улыбке, вся его озлобленность таинственным образом исчезает.

– Я тут чуть раньше видел во дворе одного из ваших парней, – говорит Дональд не совсем кстати. – Он явно не ушел с поисковым отрядом, но был настолько пьян, что, осмелюсь сказать, оказался бы там скорее помехой, чем помощью.

– А-а, – с отсутствующим взглядом тянет Несбит. – Да. С этой проблемой мы сталкиваемся каждую зиму, да я не сомневаюсь, что и вам это слишком хорошо известно.

– Он перевозчик? – Дональд хочет прямо спросить, кто это такой, но боится показаться слишком резким.

– Понятия не имею, кого вы имеете в виду, старина. Насколько мне известно, все мужчины, за исключением Оливье, отправились вверх по реке. Может, вы его и видели.

– Нет-нет, он явно был старше. Такой, знаете ли, помассивнее. И с длинными волосами.

– Должно быть, этот сумеречный свет сыграл с вами шутку. Что вы, я как-то выглянул в окно – прошлой зимой, я сидел за столом, здесь, в соседней комнате, – и меня чуть инфаркт не хватил. Прямо за окном стоит лось – семь футов высотой и ни дюймом меньше – и смотрит на меня. Я ору как сумасшедший и выбегаю во двор, но там ни малейших признаков лося. И никаких следов копыт. Естественно, он никак не мог забраться за частокол, но я готов поклясться на целой стопке Библий, что он там был. Представляете себе!

«Вероятно, ты просто напился», – уныло думает Дональд. Он прекрасно знает, что во дворе был не Оливье, и все больше убеждается – в самом деле, будто его мозг последние дни погрузился в спячку, – что этот неизвестный мужчина представляет для них определенный интерес.

Такой интерес, что через некоторое время он придумывает повод, чтобы удалиться и исследовать снег за окном. Где обнаруживает, что кто-то в Ганновер-Хаусе решил вдруг продемонстрировать образцовое ведение хозяйства и весь двор очищен от снега.