355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Стеф Пенни » Нежность волков » Текст книги (страница 11)
Нежность волков
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:43

Текст книги "Нежность волков"


Автор книги: Стеф Пенни



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

~~~

Если не считать мужа, я редко бывала наедине с мужчиной, а потому мне трудно судить, что нормально, а что нет. Третий день я иду от Дав-Ривер за Паркером и санями, размышляя о том, что за все это время он сказал не больше пяти фраз, и гадая, не делаю ли я что-то неправильно. Конечно, я понимаю, что ситуация необычная, да и сама я далеко не болтлива, но все-таки его молчание нервирует. Первые два дня у меня не было желания задавать вопросы, все силы уходили на изнурительный шаг, но сегодня стало чуть легче: мы идем по сравнительно ровной дороге, а от ветра нас защищают кедры. Мы движемся в постоянном полумраке под деревьями, и ничто не нарушает тишины, кроме скрипа шагов и шороха побегов ивняка на снегу.

Паркер без малейших колебаний держит путь вдоль реки, и мне приходит в голову, что он точно знает, куда мы направляемся. Когда мы останавливаемся выпить черного чаю и пожевать кукурузного хлеба, я спрашиваю:

– Так это дорога, по которой ушел Фрэнсис?

Он кивает. Он, мягко говоря, человек немногословный.

– И… вы видели этот след на пути в Дав-Ривер?

– Да. Два человека шли этим путем примерно в одно время.

– Два? Вы хотите сказать, с ним был кто-то еще?

– Один преследовал другого.

– Откуда вы знаете?

– Один след всегда за другим.

На минуту он замолкает. Я не произношу ни слова.

– Каждый разводил свой костер. Если бы они шли вместе, хватило бы одного.

Я чувствую себя чуть глуповато, оттого что сама не заметила. От Паркера исходит едва заметное удовлетворение. А может, у меня воображение разыгралось. Мы стоим над нашим крохотным костерком, и кружка греет замерзшие руки сквозь рукавицы – болезненное облегчение. Я держу кружку так, чтобы горячий влажный пар омывал лицо, и понимаю, что потом будет еще хуже, но не могу удержаться от мимолетного удовольствия.

Лает одна из собак. Порыв ветра шевелит отяжеленные снегом ветки, и белые хлопья падают на землю. Я не понимаю, как Паркер различает следы под снегом. И, словно прочитав мои мысли, он говорит:

– Четыре человека оставляют много следов.

– Четыре?

– Люди из Компании, которые преследуют вашего сына. За ними легко идти.

Опять игра воображения, или на его лице действительно промелькнула тень улыбки?

Одним глотком он допивает содержимое своей кружки и отходит на несколько ярдов, чтобы облегчиться. Кажется, он обладает умением, которое я уже замечала в людях, проводящих много времени в лесу, – не обжигаясь глотать кипяток. Наверное, рот у него как следует выдублен. Я отворачиваюсь и наблюдаю за собаками, которые вместе плюхнулись в снег, чтобы согреться. Несколько странно, но одну из них, ту, что поменьше, рыжеватую, зовут Люси – на французский манер. В результате я чувствую с ней сентиментальное сродство – она кажется дружелюбной и доверчивой, как и положено собакам, в отличие от своего похожего на волка приятеля Сиско с его пугающими голубыми глазами и грозным рыком. Кажется, будто существует определенная симметрия между двумя собаками и двумя людьми на этой тропе. Интересно, приходит ли что-то подобное на ум Паркеру? Хотя я, конечно же, не называла ему своего имени, а сам он вряд ли спросит.

В ледяном воздухе чай остывает так быстро, что доставляет удовольствие лишь первые полминуты, а потом его нужно глотать залпом. Чуть погодя он уже холодный как лед.

К ночи Паркер разбивает лагерь и разводит для меня небольшой костер, так что, сидя у него, я обжигаю руки и лицо и морожу спину. Тем временем он срубает топором охапку сосновых веток. (Наверное, Ангус будет оплакивать утрату топора, но тут он сам виноват: ему бы подумать об этом, прежде чем ушел его сын.) Паркер обдирает самые большие ветки и сооружает из них каркас шалаша с подветренной стороны толстого ствола (а если находит подходящее поваленное дерево, то за его корнями). Землю он выкладывает хвойными лапами, располагая их лучами, хвоей к центру. Впервые увидев это, я подумала, как все похоже на место жертвоприношения, но поскорее отбросила эту мысль, пока она не зашла еще дальше. Все это он накрывает просмоленной парусиной, которую я прихватила из подвала. Он крепит парусину ветками к земле и лопаткой из коры нагребает сверху снег, пока не вырастают стены, удерживающие внутри тепло. В шалаше он свешивает с ветки, образующей конек крыши, кусок парусины поменьше, так что получается занавес, надвое делящий помещение. Это единственная дань приличиям, и я благодарна ему за это.

Пока он возводит это сооружение, я успеваю вскипятить воду и приготовить кашу из овсяной муки и пеммикана с горсткой сухих ягод для аромата. Я забыла соль, так что мешанина на вкус отвратительная, но как замечательно съесть что-то горячее и твердое и ощутить, как согревается пищевод. Потом еще чаю, с сахаром, чтобы отбить вкус каши, пока я воображаю искрометную беседу, которая бы текла сейчас, будь кто-нибудь другой моим проводником – или он конвоир? Затем, совсем обессилев (по крайней мере, что касается меня), мы залезаем в шалаш, и следом за нами заползают собаки, после чего Паркер запечатывает вход камнем.

В первую ночь я с колотящимся сердцем залезла в маленький темный туннель, съежилась под одеялом и принялась ждать участи, что хуже смерти. Я затаила дыхание, слушая, как Паркер ворочается и дышит в считаных дюймах от меня. Люси переползла – или была выпихнута – под занавеской и свернулась рядом со мной, и я с благодарностью прижала к себе маленькое теплое тело. Затем Паркер перестал шевелиться, но я с ужасом поняла, что какой-то своей частью он прижался к парусиновой завесе, а через нее – к моей спине. Здесь не было места, чтобы отодвинуться, – я чуть ли не упиралась лицом в парусину, заваленную снегом. Я все ждала, когда произойдет что-то ужасное – во всяком случае, заснуть было невозможно, – а потом постепенно почувствовала исходящее от него тепло. Я вытаращила ничего не видящие глаза, уши напряженно ловили малейший звук, но ничего не происходило. Кажется, в какой-то момент я даже задремала. Наконец, как бы я ни краснела, думая об этом, я осознала прелесть этой системы, когда, сохраняя уединенность, мы делимся друг с другом теплом.

Проснувшись на следующее утро, я увидела слабый свет, сочившийся сквозь парусину. В моем укрытии было душно и пахло псиной. В шалаше царил холод, но когда я выползла спиной вперед на белый свет, меня поразило, насколько там оказалось теплее, чем снаружи. Уверена, что Паркер наблюдал, как я некрасиво извиваюсь на четвереньках, с растрепанными волосами, липнущими к лицу, но, к счастью, он не улыбался и даже особо не пялился. Он просто протянул мне кружку с чаем, и я встала и постаралась привести волосы в подобие порядка, ужасно жалея, что не взяла с собой карманное зеркальце. Просто удивительно, как тщеславие цепляется за нас в самых неподходящих обстоятельствах. Но с другой стороны, говорю я себе, тщеславие – один из признаков, отличающих нас от животных, так что, возможно, следует им гордиться.

В этот, уже третий наш совместный вечер я полна решимости приложить больше усилий в общении с моим молчаливым компаньоном. За миской тушенки я затеваю беседу. Я чувствую, что должна, как говорится, подготовить почву, и не один час обдумывала, что сказать.

– Я должна вам сообщить, мистер Паркер, как благодарна за то, что вы взяли меня с собой, и очень признательна за вашу заботу.

В оранжевых отблесках костра его лицо кажется непроницаемой маской, хотя темнота скрывает кровоподтеки на щеке и смягчает суровость черт.

– Я понимаю, что обстоятельства несколько… необычны, но надеюсь, нам все же удастся быть добрыми спутниками.

«Спутники» звучит именно так, как надо: сердечно, но без излишней интимности.

Он смотрит на меня, пережевывая неподатливый хрящик. Мне уж кажется, что он не намерен реагировать на мои речи, как будто меня вовсе не существует или же я ничтожное существо вроде навозного жука, но тут он глотает и говорит:

– Вы когда-нибудь слышали, как он играет на скрипке?

Я не сразу соображаю, что он говорит о Лоране Жаме.

И тогда я мыслями оказываюсь рядом с хижиной у реки, слушаю тот странный сладостный мотив, вижу Фрэнсиса с лицом, искаженным хохотом, выбегающего за дверь, – и замираю от невыносимого чувства утраты.

В общем, я не часто плакала в своей жизни. В любой жизни есть трудности – если доживешь до моих лет, пересечешь океан и потеряешь родителей и ребенка, – но, наверное, я имею право утверждать, что мне перепало больше, чем очень многим. Однако я всегда ощущала бессмысленность рыданий, как бы подразумевающих, что кто-то вас увидит и пожалеет, а это, в свою очередь, подразумевает, будто они способны оказать какую-то помощь. – но я рано поняла, что на такое никто не способен. Я не плакала из-за Фрэнсиса эти последние дни, потому что была слишком занята, обманывая соседей, скрывая улики и придумывая, как помочь ему, чем, похоже, исчерпала все мои скудные силы. Уж не знаю, что изменилось теперь, но слезы льются у меня по щекам, оставляя на коже теплые дорожки. Я закрываю глаза и смущенно отворачиваюсь в надежде, что Паркер не заметит. Не то чтобы он мог мне чем-нибудь помочь, кроме как провести через лес, а это он уже делает. Мне стыдно, потому что я словно бы взываю к его человечности, отдаюсь на его милосердие, а ведь вовсе не факт, что он этим милосердием обладает.

Но, рыдая, я ощущаю чувственное наслаждение: слезы гладят меня, утешая, словно теплые пальцы.

Когда я снова открываю глаза, Паркер готовит чай. Он не требует объяснений.

– Пожалуйста, простите меня. Сын любил его музыку.

Он протягивает мне оловянную кружку. Я делаю глоток и удивляюсь. Он положил мне больше сахара, панацеи от всех болезней. Если бы мы могли так же легко подсластить все наши горести…

– Он часто играл для нас, когда мы работали вместе. Боссы разрешали ему брать с собой скрипку на перевозки, хотя понимали, что это лишний вес.

– Вы работали с ним? На Компанию?

Я вспоминаю фотографию Жаме с группой перевозчиков и задаюсь вопросом, был ли на ней Паркер. Уверена, что не пропустила бы такое лицо, но я его не помню.

– Давным-давно.

– Вы не похожи на… человека из Компании. – Я торопливо улыбаюсь, на случай если мои слова покажутся оскорбительными.

– Мой дед был англичанином. Его тоже звали Уильям Паркер. Он приехал из места под названием Херефорд.

Теперь он курит трубку. Одну из мужниных, поскольку его собственную конфисковали.

– Херефорд? В Англии?

– Вы там были?

– Нет. Слышала, что там очень красивый собор.

Он кивает, как будто наличие собора – это что-то само собой разумеющееся.

– Вы знали деда?

– Нет. Как большинство других, он не остался. Он женился на моей бабке, которая была из племени кри, но потом вернулся в Англию. У них родился ребенок, и он стал моим отцом. Всю свою жизнь мой отец работал на Компанию.

– А ваша мать?

– Хм… – На мгновение его лицо оживляется. – Он женился на женщине племени могавков из французской миссии.

– Ах вот как, – говорю я, как будто это что-то объясняет.

Хотя действительно, ирокезы известны высоким ростом и большой силой. И якобы (я, разумеется, этого не говорю) своей привлекательной внешностью.

– Вы ирокез, – добавляю. – Вот почему вы такой высокий.

– Могавк, а не ирокез, – поправляет он, но мягко, без недовольства.

– Я думала, это одно и то же.

– Вам известно, что значит «ирокезы»?

Я качаю головой.

– Это значит «гремучие змеи». Это имя им дали их враги.

– Простите. Я не знала.

Его губы кривятся, в чем я начинаю распознавать улыбку.

– Она вроде бы как стала католичкой и получила хорошее образование в миссии, но прежде всего оставалась могавком.

В его голосе слышны теплота и юмор. Всегда приятно узнать, что подозреваемый в убийстве любит свою мать.

Я почти допила чай, холодный как лед, разумеется. Я хочу спросить о смерти Жаме, но боюсь, что этим разрушу возникшее между нами хрупкое согласие. Вместо этого я показываю на его щеку:

– Как ваше лицо?

Он трогает рану двумя пальцами.

– Уже не так болит.

– Хорошо. Опухоль спала. – Я думаю о Маккинли. Он не из тех, кто уступает без борьбы. – Мне кажется, кто-то отправится за нами.

– Даже если попытаются, с таким снегом они собьются со следа, – фыркает Паркер, – и это их задержит.

– Но вы-то сможете отыскать след?

Я все больше беспокоюсь по этому поводу. Когда повалил снег – обманчиво легкий, славный снег, сухой и рассыпчатый, – я убедила себя, что Фрэнсис найдет убежище в какой-нибудь деревне. Я верю в это, потому что должна верить.

– Да.

Я напоминаю себе, что он охотник и выслеживает в снегу ловких и легких зверьков. Но похоже, его уверенность основана на чем-то большем. Еще раз у меня возникает ощущение, что он уже знает, куда ведут следы.

Некоторое время мы сидим молча, и я завидую ритуальному ритму курящего трубку, с которой мужчина кажется глубокомысленным и занятым делом, даже когда он ничего не делает и ни о чем не думает. И все же я ощущаю умиротворение, какого давно не чувствовала. Мы на пути к нашей цели. Я делаю что-то, чтобы помочь Фрэнсису.

Я делаю что-то, чтобы доказать, как сильно его люблю, и это важно, потому что, боюсь, он об этом забыл.

~~~

В какой-то момент Фрэнсис понимает, что он под арестом. Фактически никто ему этого не говорил, но подсказало что-то во взглядах Пера на него и на Муди. Муди считает его убийцей Лорана. Фрэнсиса это скорей раздражает, нежели пугает или злит. Возможно, окажись он в шкуре Муди, сам думал бы так же.

– Я не понимаю, – говорит Муди, в сотый раз поправляя очки, – почему ты никому не сказал о том, что видел. Нужно было все рассказать отцу. Он в деревне человек уважаемый.

Фрэнсис прикусывает язык, не желая озвучивать очевидное возражение. Мысль кажется вполне разумной, так что неудивительно, что она пришла в голову Муди. Интересно, встречался ли Муди с его отцом?

– Я боялся, что убийца уйдет слишком далеко. У меня в голове все смешалось.

Явная недоговоренность. Склонив голову набок, Дональд будто старается понять, как это – когда в голове все смешивается. И похоже, у него это не очень выходит.

На сей раз рядом с Муди молча сидит молодой метис, представленный Фрэнсису как Джейкоб. Фрэнсис не слышал от него ни единого слова, но, похоже, он здесь в качестве своего рода свидетеля от Компании Гудзонова залива. Он слышал – в том числе от Жаме, – что на Земле Принца Руперта Компании дано право вершить правосудие. Если убийца известен, служащие Компании выслеживают и убивают его. Он гадал, не Джейкоб ли назначен палачом. Назначен палачом ему. В основном тот сидит, понурив голову, но при этом не сводит глаз с Фрэнсиса. Может, они ждут, когда он сделает ошибку и выдаст себя?

Муди поворачивается и что-то шепчет, после чего Джейкоб встает и выходит из комнаты. Муди придвигает стул поближе к Фрэнсису и чуть заметно улыбается, словно мальчишка, пытающийся завести друзей в первый шкальный день.

– Я хочу тебе кое-что показать.

Он вытаскивает из штанов рубаху и приподнимает ее подол, обнажая перед Фрэнсисом шрам – нежная блестящая кожа, красное на белом.

– Видишь? Лезвие вошло на три дюйма. А тот, кто сделал это… сидел сейчас вот здесь.

Он в упор смотрит на Фрэнсиса. Фрэнсис против воли изумленно таращит глаза.

– И все же вряд ли в этой стране найдется человек, который заботится обо мне больше, чем он.

Фрэнсис настолько забывается, что позволяет себе полуулыбку. Поощренный Дональд ухмыляется:

– Ты будешь смеяться, когда я расскажу, почему он это сделал. Мы играли в регби, и я блокировал его. Сбил с ног – классический подкат. А он на меня – инстинкты взыграли. Он прежде никогда не играл в регби. Я даже не знал, что он не расстается с ножом.

Дональд смеется, и Фрэнсис чувствует, что в груди у него потеплело. На мгновение может показаться, что они чуть ли не друзья.

Дональд вновь заправляет рубашку.

– Я что имею в виду: даже с друзьями бывают ссоры, и человек может ударить в припадке ярости. Сам того не желая. Мгновение спустя он жизнь готов отдать, только бы этого не было. Ведь так все и случилось? Вы повздорили – может, он был пьян… или ты… Он тебя разозлил, и ты ударил его, не подумав…

Фрэнсис глядит в потолок:

– Если вас так заботит правосудие, почему вы не пошли по другим следам – тем, которые оставил убийца? Вы должны были их увидеть. Я и то мог идти по ним. Даже если вы мне не верите, вы не могли их не увидеть.

Что-то в нем сломалось, и слова потекли, все громче и громче.

– Ты мог отправиться по следу, только чтобы оказаться в безопасном месте. – Дональд подается вперед, как будто ощутив, что наконец достиг некоего результата.

– Если бы я хотел убежать, то не сюда же! Я бы отправился в Торонто или сел на пароход… – Фрэнсис закатывает глаза к потолку, испещренному знакомыми трещинами и штрихами. Нечитаемые символы. – Где мне здесь тратить деньги? Думаете, я убил его? Это же полный бред, неужели не понятно…

– Возможно, поэтому ты и здесь – именно потому, что это неочевидно… Ты залег на дно, а когда все уляжется, двинешь куда захочешь – вполне разумно.

Фрэнсис смотрит на него – какой смысл общаться с идиотом, если он уже решил, как все произошло? Неужели так все и будет? Если да, так и пусть. Теперь он чувствует комок в горле и болезненный привкус во рту. Наружу рвется крик. Знай они истинную правду, поверили бы ему? Если рассказать им, как все было на самом деле?

Вместо этого он открывает рот и произносит:

– Пошел ты, пошел ты! Пошли вы все! – И поворачивается лицом к стене.

В тот момент, когда он отворачивается, что-то приходит в голову Дональду. Он наконец понял, что свербело в нем последние дни, – Фрэнсис напомнил ему парня, которого он знал в школе, но, как и все, избегал. Так, возможно, это и был мотив? Впрочем, ничего удивительного.

~~~

Происходит нечто невероятное. Погода совершенно спокойна и безветренна, мы продолжаем свой путь через лес, и я понимаю, что мне хорошо. Это просто поразительно, и я чувствую себя виноватой, поскольку должна беспокоиться о Фрэнсисе, но отрицать не могу: как только я перестаю думать о том, что он лежит где-то израненный и замерзший, я счастлива так, как давно не была.

Я никогда не думала, что забреду в такую глушь, не испытывая страха. В лесу я всегда ненавидела однообразие, хотя никому этого не рассказывала. Лишь несколько видов деревьев – особенно сейчас, когда они заснежены, мрачные силуэты, – и весь лес смутен и сумеречен. В наши первые годы в Дав-Ривер мне часто снился кошмар: я посреди леса, озираюсь в поисках тропы, которой пришла, но все направления выглядят совершенно одинаково. Меня охватывает паника. Я понимаю, что заблудилась и никогда не выберусь отсюда.

Возможно, я уже на самом краю, и безвыходное положение делает страх невозможным – или просто бессмысленным. Не боюсь я и моего молчаливого проводника. Раз уж он меня до сих пор не убил, несмотря на массу возможностей, я начала ему доверять. Я было задумалась: что случилось бы, откажись я идти вместе с ним – потащил бы меня силой? Я тут же гоню эти мысли. Восьмичасовой переход по свежему снегу – лучший способ усмирить неугомонный разум.

Ружье Ангуса привязано к собачьей упряжке и не заряжено, так что вряд ли поможет в случае внезапного нападения. Когда я спрашиваю Паркера, разумно ли это, он смеется и говорит, что в этих краях медведи не водятся. А как насчет волков? Хотелось бы знать. Он смотрит на меня с жалостью.

– Волки не нападают на людей. Они могут проявить любопытство, но напасть не нападут.

Я рассказываю ему о тех бедных девочках, съеденных волками. Он выслушивает меня, не перебивая, а затем говорит:

– Я слышал о них. Нет никаких свидетельств того, что на девочек напали волки.

– Но не было и подтверждений того, что их похитили, да и вообще ничего не нашли.

– Волк не съест весь труп без остатка. Если бы на них напали волки, нашлись бы следы – должны были остаться осколки костей, желудок и кишки.

Я толком не знаю, что на это сказать. Интересно, откуда он знает эти жуткие подробности – видел собственными глазами?

– Вы пытаетесь напугать меня, мистер Паркер? – интересуюсь я с беззаботной улыбкой. Хотя он идет впереди и выражения моего лица видеть не может.

– Нет причин для страха. Собаки всю дорогу чуют, что вокруг волки, особенно вечером. И пока с нами все в порядке.

Он бросает это через плечо, будто небрежное замечание о погоде, но я все же то и дело оглядываюсь, не идет ли кто за нами по пятам, и сильнее прежнего стараюсь не отставать от саней.

Меркнет свет, и я чувствую, как вокруг меня сгущаются тени. Лучше бы я не спрашивала. Я сажусь поближе к огню, усталость не в состоянии успокоить нервы, отзывающиеся на каждый шорох ветвей и шум упавшего с дерева снега. Я собираю снег по соседству от костра и готовлю ужин с меньшим вниманием, нежели он заслуживает. Паркер уходит за хворостом, и я напряженно ищу его глазами, а когда начинают лаять собаки, чуть из кожи вон не выскакиваю.

Позже, когда я сосиской лежу в палатке, меня что-то будит. Сквозь холст проникает едва заметное серое свечение, так что либо дело идет к рассвету, либо светит луна. Затем я вздрагиваю, услышав справа от себя голос Паркера:

– Миссис Росс. Вы не спите?

– Да, – шепчу я наконец; у меня сердце выпрыгивает из груди, а перед глазами всякие ужасы, подстерегающие за полотняными стенами.

– Если можете, подвиньте голову к выходу и гляньте наружу. Не волнуйтесь. Там ничего страшного. Вам может быть интересно.

Сделать это нетрудно, так как после первой ночи я сплю головой к выходу. Оказывается, Паркер сделал проем с моей стороны занавеси, и я выглядываю на улицу.

Еще не рассвело, но лес залит холодным серым светом, возможно от невидимой луны, чье сияние отражается от снега и дает возможность что-то видеть, хотя среди деревьев все кажется тусклым и нечетким. Передо мной черное пятно – след от костра, а за ним обе собаки, стоят настороже и напряженно смотрят куда-то в гущу деревьев. Одна из них воет; наверное, именно этот вой меня и разбудил.

Сначала я больше вообще ничего не вижу, но через пару минут различаю в полумраке какое-то движение. Неожиданно меня осеняет, что это еще один собачий силуэт, серый на более светлом сером снеге. Третье животное смотрит на собак, его глаза и рыло чуть темнее меха. Они смотрят друг на друга с неослабевающим интересом и без видимой агрессии, однако никто не желает отвести взгляд. Снова доносится вой, возможно от волка. Он кажется маленьким, меньше Сиско. И он вроде один. Я вижу, как он приближается на несколько футов, затем снова пятится, словно застенчивый ребенок, который хочет присоединиться к игре, но не уверен, что его примут.

Наверное, минут десять я завороженно наблюдаю это почти бесшумное общение между собаками и волком; я и думать забыла о страхе. Вдруг я сознаю, что Паркер совсем рядом со мной тоже смотрит на них. Хоть я не поворачиваю к нему головы, он так близко, что я могу его обонять. Я лишь постепенно замечаю это: обычно воздух так холоден, что убивает любой запах. Я всегда считала, что в жизни есть нечто, достойное благодарности. Но когда я смотрю на животных, возникает аромат жизни – не запах собак или даже пота, скорее аромат листвы, вроде острого, насыщенного запаха в парнике, влажного и нарастающего. Я чувствую жжение, как от крапивы, и это память: память о парнике в общественной лечебнице, где мы выращивали помидоры, такой же запах, как у доктора Уотсона, когда я прижималась лицом к его манишке. Я и не знала, что мужчина может так пахнуть – не табаком и одеколоном, как мой отец, не уставшим телом и немытой одеждой, как большинство из персонала.

Единственное в промерзшем лесу, что способно пахнуть так же, как Уотсон и парник, это сам Паркер.

Тут я невольно чуть поворачиваю к нему голову, чтобы вдохнуть сильнее и закрепить в памяти этот аромат, дразнящий, но вовсе не неприятный. Я стараюсь проделать это незаметно, но чувствую, что он замечает, и должна поднять глаза – и вижу, что он смотрит на меня с расстояния в несколько дюймов. Отшатываюсь, но сразу улыбаюсь, чтобы скрыть замешательство. Я снова смотрю на собак, но волк исчез, словно серый призрак, и я уже не могу сказать, убежал он только что или несколько минут назад.

– Там был волк, – с беспримерной проницательностью шепчу я.

– И вы не испугались.

Я опять бросаю на него взгляд, чтобы убедиться, не дразнит ли он меня, но он уже забирается в свою половину палатки.

– Спасибо, – говорю я и тут же злюсь сама на себя.

Что за глупость я сморозила, не сам же он устроил специально для меня этого волка. Я смотрю на собак. Сиско по-прежнему не сводит взгляда с деревьев, где был незваный гость, а Люси смотрит на меня, разинув пасть и высунув язык, как будто надо мною смеется.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю