Текст книги "Вторая сущность"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

– Как не живет?

– Машину поставит и уйдет. Говорил, что у его дома некуда приткнуться.

– А где живет?

– Никому не известно. Да нам-то что?

Вот стервец. Этот без подстеленной соломки не упадет – все предусмотрел. Надо было за ним последить – куда он из машины-то пошел… Так ведь узрит, и тогда костей не соберешь.

Бабусю я вознамерился еще порасспросить – авось какую подробность приоткроет. И начал издалека, с известного:

– Страшноват он, бабуся, а?

– Не страшнее нас с тобой.

– Волосы-то гривой, как у льва…

– Обыкновенные волосы. Не как у льва, а как у моего внука.

Бабуся, видать, была подслеповата, а может, и глуховата, коли не глуповата.

– От его черных очков дрожь пробирает? – бросил я еще вопросик.

– Господь с тобой… Он без очков.

– Еще скажешь, что и без усов? – уже не так настырно спросил я.

– Скажу, а то как же.

– И ноги не волочит?

– Молодой парень, зачем волочить…

– Бабуся, а ты не путаешь крестовину с маргарином, рессору с рассолом, бензобак с рыбой судак, а пробку с хвостом селедки?..

– Я тут каждый вечер дышу, – обиделась она. – И, слава богу, без очков с телевизором управляюсь.

Бабка-то ядреная. Эх, шей да пори, не будет поры. Зря к нему жена вернулась, к Василию-то. Упустил он Вячиков «Запорожец» и увязался за другим. И я вроде глядел в оба. Да ведь пробки, одно слово – пиковый час.

– Тебе зачем он?

– Родственник мой, – соврал я, злобясь на себя.

– А в лицо не знаешь? – насупленно спросила бабка, как следовательша Тихонтьева.

– Он моему слесарю троюродный кузнец.

13

Задумался детина, выходя из магазина: выбирал жене подарки, а купил бутылку «Старки». От работы отстранен – кто ж вора подпустит к материальным ценностям. Под следствием нахожусь. У товарищей, у Гузя и Сереги, на подозрении. Кругом оплеван.

Калач я тертый – бывал и не в таких водоворотах. Посему не сомневался, что правда-матушка дорожку себе найдет. Но поскольку я калач тертый, то и знаю, что матушке-правде надо пособлять. На правду надейся, а сам не плошай. Кто на справедливость надеется и сидит сложа руки, тот, считай, на бога уповает.

Задумал я еще одну операцию «Икс», посему Марии объявил, что в ночную смену пойду заместо дневной.

– Какие могут быть ночные в складе? – не поняла она.

– У нас днем воду отключают, – изловчился я.

– Зачем вам вода?

– А в туалет?

– Опять байки сочиняешь?

– Грузовики-дальнобойщики придут из-за границы.

– Да почему ночью-то?

– Груз особый, Мария, секретный. Дамские костюмы из кожи крокодила на обезьяньем меху.

– Чего ж тут секретного? – Теперь Мария клюнула, поскольку модницей никогда не была.

– Да коли бабы, то есть женщины, узнают, так наш склад грудями сметут.

Мария только недоумение лицом выразила. Но от харчей в дорогу отбояриться не удалось. Значит, так: четыре тугосоких помидора, к ним четыре бутерброда с мясом и термос свежезаваренного чаю сладкого.

Вышел я в половине двенадцатого, хотя для операции было рановато – раньше двух ее не начать, поскольку до двух ночи люди еще слоняются.

Сел я в попавшемся скверике и задумался…

Сыщиком стал на старости лет. Дело-то это оказалось суровое и страшноватое. Вот сижу ночью в сквере, во тьме осенней, с авоськой продуктовой. Одет, правда, тепло, но пистолета нету и не предвидится.

А книжки про шпионов и сыщиков люблю, поскольку я в возрасте. Старики любят занимательное чтение. Книжку про любовь, про труд, про войну я трижды понюхаю, прежде чем открыть. И то: и любовь, и труд, и войну я знаю не хуже любого писателя. А коли он молод, то и разговору нету: чего я буду читать про те мысли, которые ему открылись, а мною уж давно забылись? Другое дело – про сыск или разведчиков: там завсегда новенькое, поскольку неизвестно, кто, как и зачем.

Про чтение скажу доподлинно: есть только два сорта книг – интересные и неинтересные. Остальное в них – детали.

Я сидел в окраинном сквере под фонарем дневного света. Тут и деревья остались еще от лесов, и кустарник свежий высадили. Под тремя голыми осинами я сидел. Стволы прямые, гладкие и цвета ненатурального – будто в пивную бутылку налили молока. А земля под осинами красная, поскольку сзади клен, устеливший все своими листьями.

Дождь вроде бы не шел, а ветерком тек мокрый туман – сквозь демисезонное пальто доставал. Скамейка от влаги ледком поблескивала. Опавшие листья не шелестели, прилипнув друг к другу. Моя авоська намокла, хотя бутерброды хранились в полиэтиленовом мешке в сухости. Погодка для разбоя на большой дороге.

Я глянул на время – половина второго. Пора. Как говорится, сверим часы и почешем усы. И я пошел на операцию, поскольку мой объект был невдалеке.

Мой объект был Вячиковым «Запорожцем». И то: я с него глаз не спускал, Василий тоже парень зоркий. Когда гнались-то… А не усмотрели. Тут оптический обман или же закавыка. Вот я и надумал заглянуть в его нутро на всякий случай.

«Запорожец» белел на своем месте. Ни прохожих, ни поющих, ни гуляющих… Во всем доме лишь одно окошко светится, да и то, видать, от ночника. Тихо, поскольку осень и ночь глубокая. Я переложил авоську с обедом из правой руки в левую и подошел…

Дверцы, конечно, заперты. Для хорошего автослесаря эти замочки, что для коровы цветочки. Кое-какие железки я прихватил, а насчет звуковой сигнализации сомнений не было – зачем она? Во-первых, на такую рухлядь никто не польстится; во-вторых, кому сигнал-то подавать, коли Вячик тут не живет?

Замочек хрустнул. Я огляделся, приоткрыл дверцу и юркнул в машину. Нет, не годный я для воровского дела – сердце стучит и руки подрагивают, будто я грузовик спиной домкратил. А ведь не труслив. Видать, все дело в уверенности, которая из правоты вытекает. Как-никак в чужую собственность проник, хоть и не с целью баллоны снять или стекло вынуть.

Унял я сердце и огляделся, поскольку свет от фонаря на углу долетает. И чего же увидел? А ничего. Пустая машина, как брошенная. Даже в бардачке голо, где уж завсегда навалено всякого-якого. Зряшная моя операция.

Я осмотрел пол, пошарил за спинкой сидений, глянул под них… И отшатнулся, ударенный ужасом, – под водительским сиденьем лежала голова…

Откуда-то взявшийся пот скатился на переносье. Руки не могли найти себе места – хотели что-то сделать, а не знали что. Ведь показалось? Откуда тут голова? И я собрал силы и глянул еще раз…

Голова Вячика. Только почему-то без лица. Значит, не голова. Я легонько ткнул ее носком ботинка – она враз сморщилась обессиленно. Тогда я, осмелевши, схватил ее рукой…

Индейский… как это? Скальп. Нет, не скальп индейский, а парик королевский, Вячиков локоноподобный.

Вон оно что… Так вон оно что! Не только чужое имя, но и чужая внешность. И мы с Василием его не упустили, а он в машине переодевался, посему жильцы дома его в личность и не знали. Вернее, они-то его натуральную личность знали – это мы на складе не знали. Это ж надо – сплошная фальшь. И очки темные, и усики, и шепелявость с картавостью, и походка волочащая…

А зачем? Тут и к гадалке не ходи. Коли личность маскируется и работает на дефицитном складе, то что? Да ворует. Нам не надо дефицит – от него аппендицит.

Положил я парик на место – видать, запасной, видать, забыл его по неосторожности. Ну что ж, Вячик, сделаем тебе сюрприз, называемый засадой. Приедешь ты завтра сюда, выйдешь уже видоизмененный из машины, а я к тебе навстречу – мол, приветик, товарищ кибернетик! А еще лучше встретить с работниками милиции, с Петельниковым. Только сперва я должен выступить – мол, приветик, товарищ кибернетик…

Вылез я из машины и замочек аккуратненько запер. И тут закавыка – время третий час ночи, транспорт не ходит, и до дому километров десять. А что делать? Отпешедралил. В пятом часу прибыл…

Мария, как и подобает жене, поднялась встретить, хотя и ждала меня часам к восьми. Объяснил ей, что ночные смены покороче.

– Чаю попьешь?

– И поем заодно. – Радость во мне бурлила от моей ловкой операции.

– Волчий у тебя аппетит, Коля.

– Почему волчий?

– Увесистый завтрак брал, а и прошло всего четыре часа…

Я обомлел: увесистый завтрак вместе с термосом остался в белесой машине.

14

Но спать я лег, поскольку возраст у меня для ночных приключений неподходячий. Найдет мою провизию – ну и найдет. Мало ли кто подложил ему покушать? Скажем, добрый человек. Или девица влюбленная.

Проспал до трех дня, но тяжело. Какие-то невиданные упыри снились, с синими ртами, в париках… Все пикировали на меня, пикировали, как «фокке-вульфы» какие. Я отбивался, но было душно. Эти упыри не кусали, не били и не рвали, а как-то ухитрялись давить прямо на сердце. Тяжело было, и дыхание перехватило.

Проснулся я в настроении хуже некуда. Не потому, что снов боюсь, а потому, что верю в них. Поскольку сбываются. Конечно, не тютелька в тютельку: не будут сегодня упыри клевать меня в сердце… Но намек подан.

Я вот байку вспомнил про себя, вернее, не байку, а чистую быль, хотя все мои байки на былях замешаны…

…В начале июня одна тысяча девятьсот сорок первого года приснился мне сон, который век не забуду. Чистая, глаженая кровать, застеленная, с думочками, с никелированными шарами. А посреди кровати лежит огромный, больше таза, человеческий глаз и вращает своим бельмом. И так мне стало жутко, что припустил я из комнаты. Хотя глаз остался на кровати, да жуть его вослед бежит и по городу растекается так, что не уйти и не спастись. И люди-то мечутся по улицам в гробовой молчанке, а выхода нет… Проснулся я в поту. А через две недели война началась. Ну?

Говорят, пережиток. Так сказать, сны и сновидения. Нет, мол, у подобных снов научной базы, а лишь одни совпадения… А я базу-то подведу.

Перед войной похожие сны не одному мне виделись. И вот почему… Подлый Гитлер принял в своем логове решение напасть на нас. У него злобы столь, что она потекла на расстояния, вроде вирусного гриппа. И достигла нас, и втемяшилась во многих – вот и вещие сны, вот и ночные страхи…

– Садись чай пить, – велела Мария.

Было малиновое варенье, сахар колотый, сушки, пироги с яблоками и конфеты «Зоологические» со зверями – не в начинке, а на обертке. Только вкус чая для меня отсутствовал, поскольку думы все притупили.

– Генка звонил, спрашивал, почему не заходишь.

– Зайду.

Ежели Вячик живет под чужой личиной, то зачем? Чтобы свою скрыть, истинную. А для чего гримируется под французского мушкетера? Опять-таки чтобы настоящее лицо не показывать. И опять-таки зачем?

– Веста ему шарф вяжет.

– У него ж их пара…

– Покупные. К твоему сведению, любят мужчину или нет, можно узнать по шарфу. Если вязан женой, то любят.

– А мой-то, серенький, в мелкую дрипочку, вязан или как?

– Неужели куплен?

А зачем парик?.. Для воровства. Вот так бестия! Он-то украдет, а все шишки повалятся на подлинного Вячеслава Андреевича Коршунка. Задумано хитро. А кто он на самом деле, этот лже-Вячик, никому не ведано. Только вопрос: как он и что ворует? Через охрану муха не пролетит – сам видел, как его машину проверяли.

– Коля, ты не занемог?

– Где ж занемог, ежели пятый кусок пирога уминаю…

– Вид у тебя нахохленный.

– Это от переедания.

С другой стороны – закавыка. Допустим, что он спер паспорт, заделался Коршунком и ворует под его марку… Но подлинный-то Коршунок при случае скажет правду – мол, я не я, и лошадь не моя. Иль тут комбинация позамысловатее и не по моим зубам?

– И баек что-то не рассказываешь. – Мария все ко мне присматривалась.

– Это можно, – вздохнул я, как лошадь в конюшне.

…Был у нас в автохозяйстве мужик – по характеру не приведи господи. Со всеми перелаялся, включая директора. Ну и ушел. В больницу устроился по хозяйственной части. И врачей собачил, и нянечек, и больных – как ходячих, так и лежачих. Само собой, его выперли. В школу пошел тоже насчет хозяйства. Так пионеров обзывал. Попросили его вон. Потом вроде бы могилы копал. Однако умудрялся обругивать и траурную процессию, включая усопшего. В конце концов, устроился бедолага продавцом на рынке, но собачиться не перестал. И что – зажил себе спокойно. Благодарности ему, премии. Поскольку считается, что ругань продавцу к лицу, как соль к яйцу. Ну?

– Что ну?

– Нашел себя мужик.

– К чему рассказал-то, Коля?

– А к тому, что ошибочно я специальность выбрал.

– Кем же ты хотел бы стать?

– Милиционером, Мария.

– Господи!

С другой стороны, Гузь ведь начеку. Смотрит в оба. Придешь – взглядом ощупает, и уйдешь под его прицелом. Ежели только Вячик – пока будем так его называть – не сварганил такой способ выноса, что никому и в голову не придет. Скажем, прячет замшевый пиджак в выхлопную трубу. Не зря я байку про ворующую таксу ему рассказал.

– Не нравишься ты мне, Коля.

– Чего ж так?

– На лице забота… Вещи теряешь.

– Какие вещи?

– Мешок спальный потерял, теперь вот термос.

– Поэтому и хочу стать милиционером.

Допустим, Гузь проморгал. А ревизия? Коли есть воровство, то будут и нехватки. Да вроде бы этот Вячик работает всего полгода, ревизий могло и не быть, А вдруг никакое тут не воровство? Тогда что? Научный опыт? Ну да, пришельцы небесные наше складское хозяйство изучают, чтобы перенять.

– Завтра идешь на работу?

– Нет, склад наш опечатали.

– Зачем опечатали?

– Да один из грузчиков, язви его, пальто кожаное на меху уволок.

– Как же он? У вас охрана.

– Надел да вышел…

Надел да вышел…

Я соскочил со стула, как с электрического, хотя сиживать на последнем не приходилось. И полетел к окну, а потом кругами по комнате, в середине которой чаевничала испуганная Мария.

– Коля, что с тобой?

Вот почему он подъезжает к складу и сидит в машине, не вылазит. Якобы в себя приходит. А сам ждет, покуда я в помещении скроюсь. Тогда и хлопнет дверцей. Мать честная, ловкость какая! Да ведь он при любой погоде в одной рубашке. Якобы горяч. Вошел в склад в рубашке, а вышел в замшевом пиджаке, или в кожаном пальто, или в заграничной куртке, или в лайке… Смотря по сезону. И ни одна охрана не придерется. Но куда ж Гузь смотрел?..

– Да что с тобой, Коля?

– Мария, я отлучусь, – непререкаемо сказал я, начиная одеваться.

К старшему оперуполномоченному Петельникову и к его рыжему асу. Теперь у меня были факты железные, что гвозди, – теперь можно писать протоколы.

Не вовремя зазвонил телефон. Поэтому в трубку я бросил второпях:

– Да-да!

– Николай Фадеевич? – удивленный голос и вроде бы знакомый.

– Он, как таковой.

– Вы дома?

– Пока еще не в кутузке, Семен Семеныч, – узнал я сытные нотки.

– И что делаете?

– Жду вызова в органы.

– Николай Фадеевич, вы спецовку мне не сдали.

– Так она висит в шкафчике…

– Нужно расписаться, официально.

– Заехать, что ли?

– Сейчас можете?

– Через сорок минут буду…

Голос вежливый, ласковый, на «вы». Да только как ему простить, что сразу поверил в мое воровство? А с другой стороны, знал он меня маловато.

Я оделся, повязав шарф, Марией связанный, что мне было известно давно и доподлинно, а спросил ее, чтобы приятность лишнюю узнать. Встал я в передней и глянул на Марию…

Сидит она как в воду опущенная. В сущности, старая женщина. И, говоря откровенно, со мной несладко пришлось – это она истинно сказала, когда я, вспылив, к Паше укатил. И помрем скоро, как ни упирайся. И Мария моя помрет…

Кольнуло меня в самое сердце: господи, о чем это я? О смерти Марии. Ведь часто об этом думал – и о своей смертушке, и о Марииной. О смерти только дураки не думают да животные. Но думал головой, умом то есть. А вот сейчас на душу перешло, почему и кольнуло. Как они меж собой разнятся-то, ум и душа. Тогда вторая сущность есть не только душа, но и ум. В совокупности. Короче, человеческий дух.

И опять мы с Марией глянули друг на дружку, будто вместе испугались чего. Не знали мы, что увидимся теперь не здесь и не так. Если знать все наперед, то вместо жизни будет мед.

15

Трамваем поехал, вкруговую, а мог бы прямиком на троллейбусе. Видать, не очень-то тянуло меня в склады.

Ум умом, душа душой, а есть и натура. Что это за птица и с чем ее кушают, никто не знает. Одно доподлинно: ум натуре не начальник, она может и против пойти. А вот к душе натура прислушивается, поскольку живут они рядышком. Это я все про себя.

Два полушария – между прочим, больших – учат меня не встревать. Поскольку и сам медали не заработаю, и Марии серебряную волосинку добавлю. А натура вершит по-своему. Вот и подумаешь: два-то полушария есть, а не мешало бы и третье.

Что касаемо подлецов и прочей живности, то с ними вопрос решен отрицательно. Не любят их. А вот существует пара разновидностей, к которым народ питает лишь усмешку, а я терпеть не перевариваю.

Есть трава подорожник. Ты ему грядку унавоженную предложи – не произрастет. А вот к дорожке какой сбежится с большим удовольствием. Любит, чтобы его топтали. Вот и люди такие есть. Подхалимы то есть. Глянешь на такого и ошибешься, поскольку внешне он похож на мужика – и брюки носит, и бреется, и пиво пьет… А как начальника увидит, так сразу не мужик, а пресмыкающееся. Тьфу!

А второй тип из этой пары разновидностей будет сильно противный. Он как бы ничего не замечает под тем соусом, что якобы не его дело. Кричи при нем, гори, тони или помирай от приступа – не обернется. Да еще и хитрые оправдания заготовит. Знавал я одного подобного: «А мне встречались в жизни только хорошие люди…» Врет и не потеет. Да где он жил? Под колпаком? Одним сахаром питался? Знаю я эту закавыку… Встречал он плохих, как не встречать, да обходил их стороной, чтобы не связываться и свои нервишки не растрясти.

Вот и говорю, что подлецов да лодырей раскусить – плевое дело, а этих вышеозначенных тараканов из щелей за их хитрые усики не вытянуть. Потому моя натура кипит и ввязывается. А что касаемо преступников, то и верно, пойти бы мне в милиционеры. В свое время, конечно, да ведь ростом не вышел…

В складе никого не было, кроме Гузя. Он хмуро сидел за своей конторкой и пошевеливал бумаги. А увидев меня, губы трубочкой сложил в знак неодобрения. Сдал я спецовку и расписался, только вижу, что у кладовщика вопрос есть и дело тут не в спецовке.

– Пальто вернут на склад? – поинтересовался он без уверенности.

– Оно теперь пошло как доказательство.

Но это был не тот вопрос, который Гузь приберегал или не решался поставить.

– А вас отпустили без всяких претензий? – опять спросил.

Спрошено так, а понимай этак: мол, почему ж тебя, ворюгу, не засадили в кутузку?

– Претензии имелись.

– Какие?

– Зачем, мол, ворую.

– А вы признались?

– Куда ж деваться…

Все не то он спрашивает. Вижу, свербит у него. Небольшие глазки остры, а пухлые плечи аж подрагивают, как у танцующей цыганки..

– А про Вячеслава там рассказали, что мне рассказывали?

– С какой стороны это вас беспокоит, Семен Семеныч?

– С такой, что он сегодня на работу не вышел, – фыркнул кладовщик.

– А какова связь? – не понял я.

– После ваших показаний его могли арестовать.

– Никому, кроме вас, ни слова, – заверил я. – А вы-то приняли меры?

– Сообщил в кадры – они проверяют.

И тут меня стало подмывать новыми фактами про Вячика поделиться. В конце концов, Гузь лицо материально ответственное, и ему страдать. Да что-то мне помешало. Может быть, муха, севшая на мой нос. Неужели Вячика и верно забрали без моей помощи? А не испугал ли его термос с бутербродами и тугосокими помидорами?

– Семен Семеныч, неужели вы верите в мое воровство?

– Что значит «верю»? Я сам пальто видел в проходной.

– Эх, Семен Семеныч, расскажу тебе напоследок байку про басенку…

…Белоперая ворона затесалась в стаю черных товарок. Те ее приняли. И ну восхищаться ее красотой – ведь беленькая, как молоко. Дай нам по перышку, мол, для украшения наших черных личностей. Белая-то ворона разрешила. Стали они дергать перо за пером, да и ощипали белянку вовсе. Не ворона, а бройлер магазинный. Синяя, голая и без хвоста. Главная ворона и каркни в том смысле, что, мол, гоните, ребята, такую страшилищу вон. И вытурили. Ну?

– Николай Фадеич, эту мораль я знаю. Белых ворон клюют…

– Тут другая мораль, Семен Семеныч.

– Какая же?

– Не допущу я себя ощипать, как та белая ворона.

Я-то думал, что он спросит, какой намек заложен мною в этой самой морали… Только вижу рассеянность в его лице, из-за которой он слушает, да не слышит. Свое у него в мозгу крутится со скоростью элементарных частиц. Тогда мне надо уходить, что я и начал было делать…

– Николай Фадеич, тут кто-то оставил желтенький термос. Не ваш?

– Нет, мой синий.

– Этот на два литра, – уточнил он.

– Мой на литр.

– Значит, не ваш…

Отвечал я уже походя, почти не оборачиваясь. Но вдруг как обо что споткнулся на ровном месте. Ноги отяжелели так, что я не могу переступить. И темечко вспотело.

Все-таки обернулся – взгляд кладовщика прошил меня могучим лучом. И все мои сомнения разом отринулись. Ах, башка я каменная… Ловко он меня купил, как пса на мясо…

Термос, мною оставленный в машине Вячика, был синего цвета, на один литр.

– Домой, Николай Фадеич? – тихо спросил Гузь.

– Домой, Семен Семеныч, – хрипло подтвердил я.

Глядим мы друг на друга – и такое положение: я догадался, что он с Вячиком заодно, и кладовщик догадался, что я обо всем догадался. А меж нами как бы стена тишины, которую мы сечем своими прозревшими взглядами.

– До свидания, Семен Семеныч…

– До свидания, Николай Фадеич…

Вроде бы я засеменил. По крайней мере, из склада выскочил почти бегом. И пошел, не разбирая луж и правил уличного движения. Да у нашего окраинного склада народу и машин ходило немного.

Уже осенняя тьма вычернила город. Да низкие тучи добавили. Но мелкий дождик был хорош, поскольку холодил мое пышущее лицо…

Всех одурил, а себя позабыл. Это ж надо! У меня не голова, а домкрат – хоть машину ею вздымай, хоть шапку надевай. Все выдержит. Только соображать ни хрена не умеет. Да какой бы кладовщик, узнав про фальшивую личность, стал молчать и выжидать? Ведь у него товара на сотни тысяч, а то и на мильон.

Я не знал, какой есть отсюда транспорт до милиции, и надумал квартал пробежаться к проспекту. Там-то сяду. Да и пройтись мне сейчас пользительно для нервов. На месте ли Петельников?

Поскольку хожено тут не раз, то вознамерился я прошмыгнуть меж корпусов прямиком к троллейбусу. Хожено-то хожено, да поперек много положено. Фонари светят худо, а я сигал через газоны, перешагивал какие-то бочки, огибал машины частников… Занесло меня за кусты, на детскую площадку, где чуть было не поцеловался с грибком-мухомором. Я вылез из-под него и хотел было поспешить дальше… Да услыхал сзади скорые шаги. За мной, что ли? Оглядываться мне некогда.

А-а-а… Что это? Я стою на коленях, а с затылка во все места тела бежит костоломная боль. Грибок упал? Но грибок темнел на месте. Я хотел обернуться, но второй удар врезался уже не в затылок, а повыше, почти в маковку. Я упал на песок с несдержанным стоном. Но сознание пока еще было со мной – слыхал, как отскрипел песок под чужими шагами… Потом тишина… И опять заскрипел песок… Яркий свет фонаря… Надо мной лицо, знакомое… Ну да, рыжий ас…

– Как же вы так, Николай Фадеевич?..

И я стал как бы пропадать для самого себя, пока не пропал совсем, как в песке растворился.