Текст книги "Любовь и хлеб"

Автор книги: Станислав Мелешин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

В городе музыка, пение, шум, сутолока. По тротуарам прохаживаются парни и девушки. На площади – открытой поляне – под кедрами играет военный духовой оркестр.

К Дому приезжих, к стоянке машин подкатывают по лежневке грузовики. Из кузова спрыгивают на землю пассажиры – лесорубы-сезонники, геологи, мотористы леспромхоза, сплавщики – и разбредаются по городу.

У старого деревянного здания с колоннами – городской гостиницы – глухо рокотал мотор грузовика с высокими бортами. Машина вздрагивала, и казалось, вот-вот подпрыгнет и покатит. Возле нее суетились пассажиры, уезжавшие в район. Шофер, облокотившись на радиатор и покуривая, наблюдал за молодым парнем в щеголеватом плаще и шляпе, который неумело подсаживал в кузов миловидную девушку в пестром платье.

Александр Петрович узнал молодого врача и улыбнулся. Девушка взвизгивала и боялась закинуть ногу за борт, юбка задралась; врач стыдливо отвернулся, встретился взглядом с Александром Петровичем и быстро направился к нему.

Александр Петрович стоял поодаль от моста, молчал, посматривал вокруг, слушал музыку. Рядом с ним – жена и дочь, взявшись под руки, как подруги.

Утреннее раздражение на жену и дочь давно улеглось. Он вернулся с запруды запыленный, в промокших сапогах, от усталости выпил стакан водки, плотно поужинал, повеселел, раскраснелся. «Ты помолодел у меня, Саша!» – похвалила жена. «Идемте смотреть на сплав. На берег», – позвал Александр Петрович. Жена сказала: «Ты гимнастерку-то сними – жарко, да и живот больно виден».

Александр Петрович надел просторную белую рубаху с открытым воротником и черные брюки. И вот стоит сейчас на берегу рядом с женой и дочерью, смотрит на людей, кивает знакомым, курит трубку – и снова чувствует себя молодым и здоровым.

Подошел врач, держа в руках шляпу, и, поклонившись всем, скромно встал в стороне. Александр Петрович взял его за руку.

– Зинаида Тимофеевна, Лина, знакомьтесь. Товарищ приехал к нам работать. Врач, из Москвы.

Лина вскинула голову, подняла брови, картинно прищурилась, как бы оглядывая молодого человека сверху вниз: ничего похожего на врача в нем нет.

– Правда? Ой, не подумала бы. Такой молодой – и уже кончил институт, и уже приехал сюда прямо из Москвы. Как это вы решились?

Врач смущенно улыбнулся:

– Что ж тут такого. Все очень просто. Направили сюда, да и, признаться, сам того желал…

И он вполголоса заговорил о том, что его жизнь только начинается, что Москва всегда с нами, что работу и жизнь нужно начинать там, где необходимы молодые специалисты, что жизнь надо создавать самому. Похвалив город, тайгу, здешних людей, он неожиданно добавил:

– Александр Петрович говорил, что вы в этом году тоже кончаете медицинский институт.

– Да.

Александр Петрович сделал вид, что ищет трубку, и отошел с женой в сторону.

До них долетали обрывки разговора о городе, тайге, сплаве, о Москве и диссертации, над которой врач будет работать. А когда разговор перешел на медицину, и послышались непонятные латинские названия, и Лина вскрикнула радостно-громко, убежденная в своей правоте: «Да нет же, уверяю вас…» – Александр Петрович про себя усмехнулся. Он был доволен, что молодые люди так быстро нашли общий язык.

Послышался протяжный гудок машины. Он относился к врачу, забывшему о том, что пора ехать, что пассажиры ждут только его.

Свесившись с борта и махая белым платком, громко срываясь на фальцет, тучный, краснощекий мужчина с планшетом через плечо кричал:

– Молодой человек! Молодой человек!

Шофер сидел в кабине и равнодушно смотрел поверх руля: «Ничего, подождем».

Врач заторопился и, пожимая руки, внимательно заглядывал каждому в глаза.

– Ну, до свиданья.

Лина кивнула головой, прошептала беззвучно:

– Счастливого пути. – И когда врач побежал, произнесла громко, с обидой, обращаясь к отцу: – Наверно, он хороший человек. – И в ее близоруких глазах вспыхнул какой-то веселый, злой огонек.

– Здешние парни не по тебе, – стараясь быть спокойным, произнес Александр Петрович.

Дочь поняла насмешку и покраснела.

Зинаида Тимофеевна что-то говорила Лине, прильнув к ее плечу, и Александру Петровичу было печально смотреть на седые волосы жены, на ее грустные молодые глаза, на дочь – красивую, гордую, которая стояла выпрямившись, откинув голову и, слушая мать, кивала ей.

Александр Петрович старался не прислушиваться к их разговору, но как-то так получилось, что он слышал все, о чем они говорили.

– Замуж не спеши, Линочка. Кончай сначала институт, а с дипломом-то и дорога прямей…

Дочери, наверно, приятно было слушать мать, она чуть заметно улыбалась, думая о чем-то своем, известном только ей одной.

– Мама, не надо так громко, папа услышит.

– Смотри, Лина. Молодой человек на тебя внимание обратил. Видишь?

Дочь покраснела и расправила воротничок платья.

– Ну и что же, мама…

Александр Петрович взглянул в ту сторону, куда кивнула жена.

Позади группы людей стоял веснушчатый высокий парень в коротком пиджаке, заложив за спину руки с книгой, и смотрел куда-то поверх голов, на небо. Александр Петрович узнал местного поэта Василия Макеева и повторил про себя: «Кавалеры, кавалеры…»

По тротуару прибрежной улицы двигалась подвыпившая компания. Женщины вели под руки молчаливых, спотыкающихся мужчин и пели песни на высоких нотах, стараясь кричать во всю мочь, чтоб было громче и, очевидно, красивей.

От гостиницы тихо отъехал пассажирский грузовик. Александр Петрович встретился взглядом с врачом, тот сидел рядом с девушкой, которой помогал сесть в кузов. Прощаясь взглядом, врач кивнул головой: «Все в порядке. Уезжаю».

Александр Петрович помахал ему рукой: «Счастливого пути» – и заметил легкую грусть в глазах дочери. Лина провожала взглядом грузовик, не поворачивая головы, задумавшись о чем-то, и когда машина выехала на мост и подпрыгнула на загремевших бревнах настила, вздрогнула и неестественно улыбнулась.

– Папа! А он… вернется?

– Да. Мы должны решить вопрос о работе.

Александр Петрович обнял дочь и словно между прочим спросил:

– Ну, а ты, Лина, решила свои вопросы?

– Какие?

Александр Петрович добродушно засмеялся:

– О женихе, о работе в нашем городе.

– Ну, папа. Какой ты… Вот мама сказала: сначала нужно кончить институт…

– Мама, мама. Все за юбку держишься. Ну, а ты… сама. Несерьезная ты… легкодумная какая-то…

Лина нахмурилась и промолчала.

И по тому, как Лина нахмурилась, и оттого, что она не ответила на его вопрос, Александр Петрович почувствовал уверенность: со временем Лина станет проще, естественней, ясней и сама определит свою судьбу просто и честно. У нее еще все впереди.

– Ну ладно, Линок, не серчай. – Александру Петровичу показалось, что Лина обиделась на него, и, чтобы скрыть неловкость, он начал говорить мягче и задушевней: – Вот ты грамотный, самостоятельный человек. И, конечно, тебе обидно будет жить и работать здесь, в глуши, где на первый взгляд кажется, нет большой, интересной жизни, о которой ты мечтаешь. – Он замолчал, обдумывая что-то. – А эта большая жизнь зависит от тебя самой…

– Говори, говори, папа. – Лина вскинула брови, замерла, прислушиваясь, будто готовясь защищаться.

– Когда торопишься, глаза разбегаются. Жизнь одна, и хочется ее получше прожить. Хочется сделать много и везде побывать, хочется, чтоб все о тебе знали. И нам кажется, что большая, интересная жизнь проходит где-то в больших, многолюдных городах, рядом со знаменитыми людьми. – Александр Петрович не спеша снял ниточку с плеча дочери. Лицо его посуровело. – А ведь это… смешно!.. Ведь всюду жизнь, всюду труд, и люди рядом с нами.

– Понимаю, – сказала Лина.

– Нужно только много думать о них и меньше любить себя самого.

Александр Петрович боялся, как бы все, что он говорил, не показалось Лине скучным и наивным. Помедлив немного, он заключил:

– Линок, я бы смог эти золотые последние годы прожить в столице, к тому же легко, на покое… Но мне было бы трудно сознавать, что большая, могучая, настоящая жизнь проходит мимо меня…

Машина проехала мост, свернула за угол книжного магазина и скрылась меж изб, где дорога, опоясывая гору, поднималась вверх, к небу.

Счастливого пути. Уходят дороги на рудник, на Кименку, в леспромхоз, на Буртаново. Там кончается лежневка, а дальше – таежные мансийские поселки, до которых нужно добираться по реке, тайгой, тропинкой в горах.

Там горные увалы и таежные болота, там живут манси – охотники и оленеводы. К ним и поехал молодой врач-москвич.

Это где-то там, далеко, в тайге.

А здесь, в городе, стоял народ, шумел, ходил переговаривался, пел…

За городом, где над избами поднимались таежные горы, образуя у реки синюю щель с отлогими скалами, раздался выстрел. В небе гулко отозвалось эхо. Казалось, сдвинулись и осели горы и выпрямились избы города.

Все на берегу вздрогнули.

Александр Петрович произнес: «Так», – и достал трубку.

Выстрел обозначал, что открыли плотину, пустили воду и сейчас начнется сплав леса.

Река, как и прежде, равнодушно плыла меж берегов, отражая в себе серые избы. У самой кромки воды попарно стояли милиционеры в белых перчатках.

Жители сгрудились у берегов, группами бродили по улице, стояли на мосту и у домов, разглядывали безмятежный простор темной речной поймы – ждали сплава, наблюдая за прибывающей водой.

Босоногие мальчишки бежали по камням, боясь отстать от широкой волны, которая катилась от берега до берега, неся с собой пену, щепки, ветки сосны и березы.

Начался сплав.

Александр Петрович подошел ближе к берегу. Рядом с ним встала незнакомая женщина в белом платье, держа за руку белобрысого малыша, который тянул ее за собой и рвался к воде, где стояли милиционеры.

Александру Петровичу отчего-то захотелось заглянуть женщине в глаза. Он шагнул вперед, взглянул на нее и узнал приезжую.

«Кавказское лицо с круглым подбородком и грустные черные глаза. Маро Азарян», – вспомнил Александр Петрович, обрадовавшись встрече. Правда, теперь глаза у нее веселые, и вся она радостная, светлая, красивая в этом белом платье.

Мальчик тянул ее за руку.

– Коля, стой спокойно, – проговорила она певучим, приятным грудным голосом.

– Мам, мам! Река-то… А что сейчас будет?

Александр Петрович погладил малыша по голове и ответил за мать:

– Сейчас лес пойдет… Бревна будут плыть.

– Какие бревна? Вот такие, как столбы, да?

Женщина и Александр Петрович рассмеялись.

– Коле все здесь так интересно.

Александру Петровичу было приятно стоять рядом с Маро, молодой, красивой, радостной, и он даже пожалел, что уже не молод.

– Ну как, устроились с жильем?

– Да. Спасибо. Комнатка в гостинице уютная. И недорого.

– Ну, а мужа нашли?… Встретились?

– Нет пока… То есть… ему сообщили о моем приезде. Завтра жду.

Они помолчали.

Александр Петрович спросил:

– Ну, как вам… наш город?

Женщина продолжала все тем же певучим, приятным голосом:

– Ничего городок. Грязный только… Несуразный какой-то. Жара, некрасивые улицы, пыль… Пора строить хорошие многоэтажные дома, как в других городах, знаете. У вас деревянная архитектура прошлого века – изба, забор, огород… Чего хорошего? Вот будем ставить металлургический завод-комбинат – новый город строить будем!

Александр Петрович кивал, слушал, удивляясь, что приезжая говорит то самое, о чем он думает каждый день.

Вынырнули первые бревна. Они плыли, переворачиваясь с боку на бок, приставали к берегу, а на быстрине, где бурлила вода, неслись во весь опор, раздвигая воду тупыми концами.

Женщина и малыш отошли в сторону.

Александр Петрович задумался о разговоре с Маро.

«Ничего. Скоро и бревна поплывут, а по дорогам и стальным путям понесутся машины с цементом и железом, платформы с бетоном и шлакоблоками».

На миг он представил себе новый город: высокие каменные дома, прямые улицы, фонтаны, площади – и на душе у него стало радостно и легко. «Дожить бы!»

На минуту смолкли голоса на берегу. По тротуару степенно двигался детский сад – группа малышей. Держа друг дружку за руки, они разноголосо пели песню, несли красные флажки, поспешая за тетей Гарпиной.

Александр Петрович невольно улыбнулся:

– Ишь потопали, граждане, – и посмотрел на реку.

За первыми бревнами появились плоты; тяжелые, скрученные, они, покачиваясь, бороздили воду, и вся река заполнилась лесом – будто широкая, мощенная бревнами улица двигалась по воде вперед, вдаль.

Плотовщики с баграми направляли лес, плоты, уверенно ходили по бревнам.

Одетая в новое платье, Гарпина махала большим платком и кричала первому плотогону:

– Грицько! Грицько! Коханый мой…

Дети недоуменно остановились и замахали флажками…

Александр Петрович дышал полной грудью, хмурил, улыбаясь, брови, весь подавшись вперед – туда, к плотогонам, к лесу, к реке, чувствовал, как сильно бьется сердце при мысли о новом городе.

«Да, так и жизнь – как сплав. На порога запруды ставят, воду поднимают, а мачтовый лес идет вперед, без удержу рвется вперед, вдаль. Бревна ударяются о берег, роют землю, бьют комлями о камни, грохочут… Без плотогонов, без широкого пути – затор, беда».

В воздухе стало свежо от прибывшей воды, от разлившейся, разбухшей по краям реки, от леса, оттого, что за горы колесом закатилось огромное тускло-желтое солнце, и над синей тайгой, как зарево лесного пожара, охватила полнеба вечерняя холодная заря.

Слышались надсадные мужские и звонко-радостные мальчишеские крики:

– Лес идет! Спла-ав! Берегись! Ура!

Шум, пение, беготня, голоса людей, треск, удары бревен друг о друга, всплески воды слились воедино. И Александру Петровичу казалось, что сердце его стучит в такт этой могучей музыке жизни.

Подошли жена и дочь. Со словами: «А мы тебя потеряли», – встали по бокам, взяв его под руки.

Бревна на перекатах бились о камни, ворочали их. Сдиралась кора, летели щепы.

 
Ты плыви, капитан!
Ты люби, капитан!..
 

Дочь повернулась, недоумевая, удивляясь громкому шепоту отца, спросила:

– Это откуда, папа?

Александр Петрович обнял ее, рассмеялся.

– Это, Лина, Василий Макеев!

Он посмотрел по сторонам – на людей, с которыми жил, на лес, который плывет и плывет откуда-то с севера, где живут манси, куда уехал молодой врач-москвич, – и вдруг увидел Мышкиных. Они стояли в стороне, вздрагивая от гулких ударов бревен, глазея на народ, на сплав, на реку, на берег, и молчали, крестясь на старый северный город.

Александр Петрович с радостью подумал, что в его городе много и хороших людей, что они сейчас рядом с ним здесь, на берегу. И город этот – свой, любимый, родной город, потому что в нем живут эти люди, которых он любит и которые, пока он живет и работает, будут нести ему свои мысли, тревоги и радости.

Ивдель – Свердловск

1954

ГРАЖДАНИН БЕЗ ИМЕНИ

Все население стойбища столпилось возле юрты, пытаясь заглянуть внутрь. Оттуда доносился плач новорожденного.

Рождение ребенка в далекой мансийской деревне издавна считается важным событием. Появление нового человека отмечается на празднике, в котором принимает участие все население. Отец новорожденного показывает ребенка гостям, принимает подарки: полное снаряжение охотника, если новорожденный мальчик, или красивую дорогую одежду для девочки – и учтиво просит старых почетных людей, чтобы они нарекли ребенку имя и предсказали будущее.

Поэтому собравшимся возле юрты хозяина оленеводам, рыбакам и охотникам есть о чем поспорить в настоящую минуту. Вот только никто не знал – мальчик родился или девочка, а главное – имеет ли их обычай силу? Ребенок родился от русской матери, молодой учительницы, приехавшей на стойбище в прошлом году к жениху – знатному оленеводу Илке Кусимо!

Старики дымили трубками и глубокомысленно качали головами. Даже они, к которым молодежь относилась с уважением, преклоняясь перед их мудрой старостью, не могли решить этого вопроса. Ведь жена манси – русская! Илка Кусимо совсем не думал о древнем обычае, когда женился!

И только старый охотник Баракыч, который совсем недавно подстрелил двух медведей, немного успокоил всех, мудро рассудив:

– Раз ребенок родился от учительницы, то и он будет учителем! Ай, как хорошо! Два учителя будут! Ребенок упал не с неба, а появился на свет в нашем стойбище, значит обычай дедов имеет силу. Вот как! Священное право отца требует, чтобы мы придумали ребенку имя и приготовили подарки!

Вот только не мог мудрый Баракыч, как он ни гадал, зажмурив глаза, сказать людям: мальчик родился или девочка. Он боялся, чтоб люди не потеряли веру в его мудрость.

– Гадай не гадай, – сказал он, кланяясь, – а уж это верно, что ребенок родился! Ну, и хорошо!

Но откуда теперь соседи будут знать, какое придумать имя и для кого готовить подарки? Стали просить Баракыча, чтобы он постучал в дверь юрты и узнал у Илки Кусимо, кого родила ему жена, но мудрый старик категорически отказался, боясь потревожить священный покой матери.

Илка Кусимо – отец новорожденного, только что приехавший из дальнего становища оленей, сидел у чувала, кипятил воду, подбрасывая в огонь сухие поленья.

Вчера, уезжая из района с поручением от председателя оленеводческого совхоза – переменить стоянку оленьего стада и перегнать его на новые пастбища, он захватил с собой врача Наталью Владимировну Назарову. Илка всю дорогу беспокоился о жене Валентине, у которой должны были начаться роды. Остановив оленей у юрты, он помог врачу сойти на землю и только успел сказать ей:

– Пусть будет сын, мальчик!

Назарова покачала головой и усмехнулась:

– Не все ли равно!

…Родился мальчик, крепкий, здоровый. Он лежал в юрте за перегородкой из оленьей кожи на чистой белой простыне, болтая ногами и по-своему приветствовал свое появление на свет. «У-а-а! У-а!» А рядом с ним роженица, ревниво наблюдая за каждым его движением. Она, в первый раз пережившая столько бессонных ночей, еще не могла привыкнуть к покою и, вспоминая прошедшие муки, вздрагивала, и сдерживала свое учащенное дыхание. Присматриваясь к плачущему ребенку, она почувствовала, что сердце ее наполняется теплой материнской лаской. Вздохнув, она взглянула на врача. Наталья Владимировна присела к изголовью матери и тихо сказала:

– Вот какие мы молодцы!

…Илка Кусимо, слушая крик новорожденного, от радости и волнения пощипывал бородку и, прищурив глаза, старался различить по голосу ребенка – мальчик это или девочка. Древнее предпочтение мужчине сказывалось в его желании иметь мальчика, достойного быть преемником отцовской славы, знатного оленевода. Илка беспокойно ждал, когда выйдет из-за перегородки Назарова.

Год назад в городе на краевом слете ударников он встретился с молодой учительницей Валей, приехавшей на Север по путевке комсомола. Наталья Владимировна познакомила их, а через неделю учительница прибыла на стойбище в новую школу. Вскоре Валя и Илка Кусимо поженились.

На стойбище население встретило молодую жену без особой радости, несмотря на уважение к Кусимо. На то была своя причина. Кажется, недостатка невест среди девушек-манси не было, и Илка Кусимо мог выбрать среди них достойную себе. Все девушки стойбища умели охотиться, ловить рыбу и ездить на оленях. А русская Валя не умела ни стрелять, ни плавать. Но любовь детей к своей умной учительнице, умевшей рассказывать интересные сказки, объяснять явления природы, научившей их писать и читать, постепенно передалась и взрослым.

Дети читали родителям газеты, писали письма родным, учили взрослых считать до ста и больше, потому что много песцов и белок добывали охотники, и даже мудрый Баракыч сбивался со счета, – и старики соглашались, что учительница делает доброе дело. А научиться плавать, охотиться и ездить на оленях помог Вале Илка. Теперь старики уже почтительно кланялись ей при встрече.

Из-за перегородки медленно, снимая халат, вышла Назарова. Илка взволнованно поднялся ей навстречу.

– Сильно кричит! Звонко, – сказал Илка и, утирая кулаком непрошеные слезы, виновато посмотрел ей в глаза.

Наталья Владимировна положила руку ему на плечо и улыбнулась знакомой доброй улыбкой.

«Утром она сказала «не все ли равно», – что-то сейчас скажет?» – подумал Кусимо и осторожно положил ее руку себе на грудь. Сердце его учащенно билось.

– Родился мальчик!

Илка радостно вскрикнул и заметался по юрте в поисках подарка.

– Тсс! Тише! Тише! – остановила его Назарова и тихо добавила: – Матери нужен полный покой. Никого в юрту не пускать!

– Понимаю, – прошептал Илка и направился закрывать дверь на засов.

Дверь чуть-чуть приоткрылась, и показался сначала седой клин бороды мудрого Баракыча, а потом и он сам.

Приложив палец к губам, пугаясь собственных шагов, он поклонился до земли Наталье Владимировне и ласково обнял ее за плечи.

– Ты наш гость! Будь доброй хозяйкой в нашем доме! – и повернулся к Илке. – Здравствуй, Илка Кусимо! Стойбище спрашивает тебя – какие готовить подарки? Для мальчика или для девочки? – Узкие черные глазки его хитро блеснули.

– Не все ли равно?! – ответил Илка и рассмеялся. – Если хочешь знать, спроси у своего сына!

– Емас! [4]4
  Емас – хорошо.


[Закрыть]Емас! Хорошо! – понимающие закивал старик и попятился к двери.

В просвете открытых дверей виднелись лица соседей, нетерпеливо ожидающих мудрого посланника.

– Спрошу у моего сына! – ударив себя в грудь, сказал ожидающим Баракыч и удивился поднявшемуся хохоту.

Дергая его за малицу, люди обступили старого охотника со всех сторон и продолжали смеяться.

– Мудрый Баракыч, как же ты не догадался, что родился мальчик! Кусимо не сказал ведь: «Спроси у своей дочери».

– Тсс! – нисколько не смущаясь, погрозил им пальцем Баракыч. – Уходите по домам! Берегите священный покой матери!

Дверь закрылась.

А ребенок продолжал тянуть однообразную радостную песнь «у-а! у-а», не сознавая, что это он, кричащий во всю силу своих легких, явился предметом столь оживленных разговоров. Едва прорезавшимися глазами он смотрел в потолок, смешно взмахивал руками, как бы требуя чьей-то заботы и ласки, и потом внезапно умолк.

– Ну, теперь можно его посмотреть! – строго сказала Наталья Владимировна, разглядывая встревоженное лицо молодого оленевода. – Принимай, Илка, нового гражданина в целости и сохранности! Да, не забудь сказать «здравствуй» матери.

Северный Урал

1952